Текст книги "Стать настоящим (СИ)"

Автор книги: Ольга Моисеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Стать настоящим (Контроль особых посещений – 2)

   Мы были где-то здесь ещё вчера,

   В одной из комбинаций,

   Необходимо снова умирать

   Для новых реинкарнаций.

Группа 'Слот'. 'Реинкарнация'

СТАТЬ НАСТОЯЩИМ

  

Часть первая. Волки на воле

1. Спящая выдра

  Склон был крутой, но, к счастью, не слишком длинный: Сенька Ксенофонтов так разогнался, что непременно полетел бы кубарем, продлись спуск ещё пару метров. Но ему повезло – в тот самый момент, когда он почувствовал, что уже не успевает переставлять ноги, пятки глубоко пробили лежавший на дне оврага снег, к лицу резко приблизилась его мокрая, зернистая поверхность, но парень сумел не потерять равновесия и, выдернув ноги из снежной каши, ринулся вперёд.

  – Стой! – раздалось за спиной, а затем – стук, громкое шуршание и оглушительный треск.

  Упал! – возликовал Сенька и ринулся направо, где за длинным пологим подъёмом виднелся ельник. Сзади слышалась возня и отборный мат. Хватая ртом воздух, парень отчаянным усилием прибавил ходу. Пригнувшись и выставив вперёд руки, он врубился в ельник и попёр напролом, словно атомный ледокол сквозь замёрзшую воду, – уши заполнил хруст, перед глазами встал рыже-коричневый сумрак усыпанного хвоей снега и выраставших на пути стволов. Ударяясь о ели и обдирая суками плечи и голову, Сенька прорывался всё дальше и дальше с таким напором, будто за ним гнались настоящие черти, а не обычные менты.

  Ментов было два или больше, парень не рассмотрел: он первым вывалился из угнанной тачки, когда она резко свернула на обочину, почти съехав в кювет. За рулём был Банан, и он – то ли сдаться решил, то ли скрыться, а может, просто не справился с управлением, Сенька не понял. Когда над головой, заглушая дикий ор от пререканий Князя с Бананом, в очередной раз загремели приказы полиции немедленно остановиться, парень пружиной сжался на сидении, вцепившись в ручку дверцы. Бежать!! В зеркале заднего вида угрожающе сверкали фары преследователей, сердце неистово колотилось уже где-то в горле, в животе хозяйничали ледяные щупальца ужаса, кровь жаркими волнами била в голову. Бежать, как только представится возможность!

  Полицейская машина едва успела затормозить рядом, а Сенька уже выскочил из угнанной тачки и метнулся в лес со скоростью чемпиона по спринту. Что там с Бананом и Князем его не интересовало: под крики 'Стоять!' он, не сбавляя темпа и не оборачиваясь, нырнул в ближайшие кусты и что есть духу понёсся среди деревьев, утопая в мокром, весеннем снегу. Потом на пути возник овраг и спуск, на котором преследователь споткнулся и рухнул, громогласно посылая беглеца по матери.

  Сенька миновал ельник и, промчавшись до большой поляны, повалился на колени, уткнувшись головой в мокрую, покрытую прошлогодней травой проталину, – грудь пожирал огонь, в висках стучало, с носа капал пот. Бежать он уже не мог, но не был уверен, что оторвался от погони, поэтому пополз дальше, прямо по мокрому, местами совсем стаявшему снегу, стараясь сильно не шуметь и не высовываться.

  Наконец, миновав открытое пространство и добравшись до кучки росших на пригорке берёз, беглец, окрылённый надеждой, что оставил преследователей далеко позади, поднял голову и вдруг увидел женщину: она стояла к нему боком, меж двух осин, метрах в двадцати от его берёзы, размахивала руками и кивала, хотя рядом никого не было. С трудом усмирив дыхание, Сенька услышал, как она сказала:

  – Ну, здесь так здесь, хрен с тобой, попробуем! Но только недолго...

  Можно было подумать, что тётка говорит по телефону, если бы не её крайне затрапезный вид: одежда старая, волосы не ухоженные, дыбом стоят – у таких ни трубки, ни тем более телефонные гарнитуры не водятся... Значит, сама с собой... – сумасшедшая?

  – Час?! Да ты спятил! Пять минут и... – она умолкла, слушая воображаемого собеседника, потом несколько раз крякнула, что видимо, означало смех. – Ладно, уговорил...

  Тётка вдруг стала быстро стаскивать с себя нечто напоминавшее куртку.

  Чёрт, а может, там есть кто-то ещё? Мужик?.. а отсюда просто не слышно, что он отвечает? – изумился Сенька, вглядываясь в лес вокруг.

  Так и не заметив среди деревьев никакого движения, парень перевёл взгляд на тётку и обомлел: она стояла уже совершенно голая, кучкой сложив всю свою одежду под деревом! Конец апреля, снег в лесу ещё не сошёл! Сенька хотел отвернуться, но внезапно обратил внимание, что женщина, оказывается, не такая уж старая, как ему показалось сначала. Высокие груди, стройные ноги...

  – Да! – кивнула она. – Да, готова! Пятнадцать минут и не секундой...

  Речь оборвалась, из горла женщины вырвался то ли хрип, то ли всхлип, она упала на четвереньки, и тут...

  Тут началось такое, что у Сеньки отнялись ноги и он застыл у берёзы, примороженный к месту настоящим, первобытным ужасом, не в силах ни крикнуть, ни оторвать взгляд.

   Женщину корёжило и распирало так, словно что-то лезло у неё изнутри, разрывая кожу, вытягивалось из лица вперёд, дыбилось из спины густой шерстью. А потом, Сенька даже не понял, как и когда, но всё вдруг – раз! – и закончилось: он моргнул и увидел, что вместо женщины между осин стоит волк – нет! Волчица!

  Настоящая дикая волчица, на четырёх лапах и с серой шерстью.

  Она повернулась мордой к Сеньке и нервно зевнула, продемонстрировав багровый зев и острые длинные клыки. Парню показалось, она его заметила и смотрит прямо в глаза, он замер, не зная, что делать, и тут же увидел других волков – сколько? Он не считал...

  Стая просто вышла из леса и стала возле бывшей женщины. Стопка одежды всё так же кучкой лежала на снегу возле осины.

  Не отрывая глаз от волков, перепуганный парень наконец сумел сдвинуться с места и, тихо поднявшись, стал медленно пятиться. Стая замерла, поводя носами, ловя ветер, принюхиваясь. Последним из леса появился самый крупный самец, с тёмными подпалинами на боках и большой серебристой головой и не спеша потрусил в сторону бывшей тётки-волчицы. Сенька продолжал отступать назад. Шаг, второй, третий... под ногу попала сухая ветка и оглушительно хрустнула – будто выстрел раздался.

  Волчица взрыкнула и галопом устремилась к парню. Тот развернулся и с криком 'Помогите!' рванулся через поляну обратно к ельнику, за которым, может быть, ещё искали его менты – такие нужные, родные, с пистолетами!..

  В три секунды достигнув Сенькиной берёзы, волчица прыгнула.

* * *

  На кладбище было тихо и уже по-весеннему тепло. Ночью опять не спалось, поэтому Иван Григорьевич из дома вышел затемно и приехал очень рано, довольно долго бродил по окрестностям, ожидая, пока кладбище откроется, и прошёл на территорию первым. Сильно заныла нога, но он не особо обеспокоился: в его возрасте постоянно что-то болело, особенно часто суставы – наверное, оттого, что Иван Григорьевич их совсем не жалел. Он любил часами ходить по пешеходным улицам города и паркам, где гуляли молодые мамы с детишками, – это немного скрадывало одиночество.

  Дочь Ивана Григорьевича, Лена, давно уже вышла замуж и уехала жить в Америку, там же родился и внук. Нет, она звала, конечно, отца перебраться к ним, но он не хотел уезжать в другую страну и жить с иностранцем-зятем, с которым не мог найти никаких точек соприкосновения. Проживший большую часть своей жизни в Советском Союзе, Иван Григорьевич, как ни старался, не мог привыкнуть к этим капиталистам, даже здесь, на Родине, где они были его соотечественниками, что уж говорить об американце! Разумеется, дедушка души не чаял во внуке, называя его Алёшкой вместо Алекса, и очень скучал по Леночке, но их редкие приезды в Россию, помимо радости, приносили и раздражение: новые буржуазные привычки дочери, иной взгляд на мир – она давно уже не была его малышкой. Она стала совсем другой, да и внук в основном лопотал по-английски, даже обращаясь к матери, и это тоже травмировало старика. Он не хотел ехать в Америку, слышать отовсюду чужую речь и толкаться в чужом доме, изводя родственников своими болезнями и дурацкими, оставшимися с советских времён, представлениями...

  Нет, он останется на Родине, пусть даже и жена, и лучший друг уже умерли, да и вообще много хороших знакомых ушло, а у тех, кто ещё обретался на этом свете, была своя, далёкая от Ивана Григорьевича, суета. Он всё равно только тут, в Москве – где столько лет жил, работал, любил! – чувствует себя на своём месте, здесь он и умрёт – ляжет рядом с Манечкой, чтобы встретиться с ней на небесах.

  Прихрамывая, старик отворил калитку, проковылял на участок и, сев на лавочку, принялся оглядываться вокруг. Никого. И это хорошо!

  – Здравствуй, Манечка, – негромко сказал он. – Я пришёл показать тебе кое-что.

  Улыбаясь, Иван Григорьевич осторожно извлёк из-за пазухи белый свёрток и вновь покрутил головой, высматривая, нет ли кого поблизости. От порыва холодного ветра сильно заслезились глаза, и он, положив свёрток на колени, долго промокал глаза большим клетчатым носовым платком – хотел, чтобы ничто не мешало ему хорошо видеть то, что он собирался показать почившей жене.

  Убрав платок в карман, Иван Григорьевич стал медленно и аккуратно разворачивать чистую белую тряпицу. Когда остался один слой, стало понятно, что под тканью находится небольшая, размером со среднее яблоко, сфера.

  – Вот, посмотри! – сказал он, нежно снимая последний покров. – Посмотри, Маня, какая красота! Ты видишь, вон там, в глубине, свет... как он там заперт и сам от себя миллион раз отражается? Когда долго смотришь, начинает казаться, что он сам в себя бесконечно проваливается. Будто целая галактика внутри спрятана, и вращается, и тянет за собой, и зовёт... Удивительная вещь, из чего сделана – непонятно – это же и не стекло, и не пластмасса, погляди, у него будто и вовсе нет никакой поверхности, вот пока не дотронешься или чем-то не закроешь, даже и не поймёшь, что это шар! И он... он такой... – старик задумался, подбирая слово, – такой... лучезарный! Невероятно. Вот хочу посоветоваться, Мань, что мне с ним делать? Ведь, наверное, это очень большая ценность, может в милицию – то есть теперь уж полицию! – снести?.. Только не понимаю я, как и зачем кто-то мог такую прекрасную вещь оставить прямо на полу, в заброшенном доме?

  В нашем старом доме, Мань, представляешь? Там я вчера этот чудо-шар нашёл!..

  А дом-то так и не сносят, и не ремонтируют, чего тогда людей расселяли, спрашивается? Знаешь, я не в первый раз к старому нашему дому хожу, вообще люблю в нашем прежнем районе прогуливаться, ведь столько с этим местом всего связано!.. Ну, а чего не ходить-то? Делать мне без тебя особо нечего, вот и брожу там, и дом навещаю – а он всё так и стоит, бедняга, – неухоженный, тёмный и заброшенный, прям как я! Да ладно тебе головой-то качать, разве ж есть мне смысл без тебя прихорашиваться? Никого я уже никогда лучше тебя не встречу, ты такая одна-единственная... Как увидел, так сразу и полюбил! Помнишь, как мы с тобой на чердак, в башенку, целоваться лазили? Ключ у дворника хранился, я его украл и тебя туда затащил... зима была, мороз, а дома – мать с отцом, бабка моя престарелая и соседи с утра до ночи на кухне толкутся. А на чердаке – красота! Никогошеньки! только слышно, как вороны по железной крыше скачут. Потом мы с тобой поженились и с родителями моими жить стали, Ленка родилась, а бабушка умерла...

  А помнишь, как мы ликовали, когда отцу моему квартиру, наконец, в новостройке дали? Родители съехали, и нам показалось, что у нас не две комнаты в коммуналке, а целые хоромы!..

  Ага, ты улыбаешься! – Иван Григорьевич снова достал платок и, опустив голову, вытер лицо, а потом и сферу, на которую вдруг упала откуда-то взявшаяся капля. – Вот ты точно сейчас смотришь с небес на меня, на этот чудо-шар и улыбаешься!..

  Старик сунул платок в карман и вдруг ненадолго застыл, распахнув глаза и открыв рот, словно прямо перед ним соткался из воздуха настоящий ангел и, хлопнув Ивана Григорьевича по лбу, исчез.

  – Ой, Маня! Господи! – старик запеленал шар и вскочил, прижав его к груди. – Да какой же я болван, Манечка! Прости! Мозги мои древние, маразматические, совсем разжижились, вот сразу и не понял! Это ж не кем-то оставленный шар был, Манечка, это же от тебя знак!

  Посмотрев вокруг и успокоившись, что в пределах видимости по-прежнему никого нет, Иван Григорьевич снова сел и, приоткрыв тряпицу, осторожно погладил невидимый глазу, но круглый на ощупь бок.

  – Конечно, Боже мой, ну до чего ж я тупой! Ведь нашёл-то я его на последнем этаже, прямо в том месте, где раньше была комната наша! – старик счастливо улыбнулся. – Лежит себе на полу тихонько и на меня глядит – такой же лучезарный, как наша с тобой любовь! Спасибо, милая моя Маня, спасибо!.. А я-то, бестолковый, в полицию отнести его хотел, ты уж прости старого дурака! Теперь-то я всё... всё-всё понял: ждёшь ты меня там, у себя на небе! И знак посылаешь, что недолго осталось.

  Иван Григорьевич осторожно завязал тряпицу, встал и убрал свёрток за пазуху. В соседнем ряду появились люди. Старик попрощался с женой и, выйдя за оградку, побрёл к выходу.

* * *

  Закрыв глаза, Кира позволила пристегнуть себя ремнями к узкой койке и задвинуть внутрь аппарата, похожего на установку для МРТ – сходство было только внешним, а на самом деле устройство не имело ничего общего с магнитно-резонансным томографом.

  После того, как канал был закрыт и иномирные сущности перестали вселяться в пассажиров метро, Отдел контроля особых посещений оказался не у дел и его расформировали. Начальников подразделений и тех немногих бывших выдр, кто остался в живых, распределили в региональные подразделения ФСБ, где они теперь работали по другим направлениям. Сохранился только Центр реабилитации оперативных работников – в простонародье 'зоосад', – научно-исследовательскую деятельность которого решено было продолжить, как ценную и важную для любой спецслужбы. Виды исследований во многом изменились, однако оставалась одна лаборатория, которая продолжала ту же работу, что и при ОКОПе. Вели её спецы бывшего Первого подразделения – раньше оно контролировало все остальные части ОКОПа, определяя его политику и стратегию работы в целом, поэтому учёных, хоть те и работали теперь на ФСБ, опера всё равно, по старой привычке, называли научниками надзирателей.

  – Постарайтесь отключить мысли и сосредоточьтесь на ощущениях, – пробубнил человек в белом халате, выставляя на управляющей панели нужные параметры.

  Кира думала о своём и даже не слышала слов – они всегда были одни и те же, а потом аппарат тихо гудел, кожа изнутри чесалась, но больше ничего не происходило, как бы сильно она ни пыталась вспомнить и поймать те ощущения, что регулярно испытывала целых шесть лет бытности выдрой. Интересно было только сначала, когда Кира ещё остро скучала по привычной работе, а теперь... Теперь, спустя почти два года 'плановых исследований' в 'зоосаде', куда она обязана была являться раз в неделю, Кира уже особо и не старалась.

  И всё же, как только её голова оказалась внутри установки, чувство долга заставило привычно изгнать мысли, чтобы не мешать научнику делать своё дело.

  Аппарат загудел, по телу забегали мурашки, и вдруг в голове сначала тихо, а потом всё громче и громче 'застрекотали кузнечики'! Что?! – только и успела удивиться Кира, когда её внезапно прошила огненная молния и тело дугой выгнулось на койке. Крепкие ремни на руках и ногах удержали на месте, не давая сорваться на пол, на четвереньки. Кожу стало разрывать изнутри, сердце бешено заколотилось, Кира забилась в конвульсиях, не в силах даже крикнуть, потому что горло и челюсть свело дикой судорогой.

  А спустя несколько секунд всё закончилось, койка выехала из установки и Кира, тяжело дыша, села, изумлённо уставившись на врача: тот таращился на дисплей панели управления, бормоча что-то себе под нос, пока пальцы бегали по сенсорам и клавишам.

  – Док... – прохрипела Кира и закашлялась.

  – Это... – научник обернулся к ней: щёки его горели, глаза вылезали из орбит. – Надо просто понизить интенсивность, и тогда... – Он снова обратился к дисплею.

  – Трансформация? – ошарашено пробормотала Кира. – Это что, была трансформация?!

  – Да! Да! – врач оторвался от своих сенсоров и подскочил к подопытной. – Без сомнения! Она началась, трансформация действительно началась, но ваши показатели...

  – Какие показатели?

  – ...говорили от том, – думая о своём и, видимо, не слыша вопроса, продолжал научник, – что вы свой перевёртыш не контролируете!

  – Это правда! – признала Кира. – Всё происходило так, словно я дала полную свободу своему Дусу... но ведь Дуса-то у меня давно уже нет?!

  – Вот что и странно! – возбуждённо закивал врач. – Необъяснимо... пока! Но всё равно! – Он схватил подопытную за руку, глаза его сияли, как у закоренелого грешника, который умер и вдруг обнаружил, что попал в рай. – Всё равно это – прорыв! Настоящий прорыв, понимаете?

  – Ну, судя по тому, что скоро два года, как я валяюсь в этой штуке, – она махнула головой в сторону открытого зева установки, – и ничего, кроме лёгкой чесотки, ещё ни разу там не чувствовала...

  – Мы научимся менять интенсивность воздействия, чтобы вы смогли взять трансформацию под контроль! – уйдя в собственные мысли и не слушая собеседницу, затараторил научник, вновь бросаясь к панели управления. – Надо просто подобрать параметры...

  – А разве не этим вы тут всю дорогу и занимались? – обронила Кира, слезая с койки. В теле будто чувствовалось что-то новое... а может, хорошо забытое старое?

  – Прошу прощения? – врач обернулся и с недобрым прищуром воззрился на подопытную.

  – Я просто хотела узнать, что изменилось по сравнению с прошлым разом! Вы ведь не предупреждали меня, что сегодня воздействие будет другим? Всё как обычно... разве нет? И вдруг прорыв – отчего?

  – Это... – научник замялся, – это ещё требует осмысления... что же тут... мы ведь работали над этим, вот, стало быть, количество наконец перешло в качество – известный философский закон! – к нему снова вернулась уверенность.

  Кира его оптимизма не разделяла: она была ошарашена, не понимая, почему начался перевёртыш, и врач, как видно, тоже не находил этому объяснения. Возникало чувство, что аппаратура, призванная заменить собой влияние иномирья, чтобы вновь пробудить способности бывших выдр, тут вообще ни при чём.

  К тому же, хоть подопытных и пристёгивали ремнями, это делалось на случай сильных конвульсий, но никак не трансформации в натурального зверя – с чего на такое рассчитывать?!

  Даже раньше, при открытом канале, целью была отнюдь не трансформация в животную форму. Такие, как Кира, получали ручного подселенца только затем, чтобы он помогал выдворять проникших в метро диких иномирцев восвояси, спасая пассажиров. При этом, однако, возникал весьма интересный побочный эффект: подчинив своей воле подселенца, оперативники-выдры переставали стареть, обретали отменное здоровье и могли, не зная усталости, интенсивно работать каждую ночь напролёт, вычищая Московское метро от присутствия иномирья.

  Вот ради этого эффекта спецы ОКОПа и пытались заставить мозг бывшей выдры – ведь человеческим телом управляет именно мозг – 'вспомнить', как это было, возродив тот, выдриный, статус-кво. Ждали, что подопытные получат исключительную живучесть, быстроту реакции и станут намного сильнее физически, а вовсе не того, что они вдруг превратятся в настоящих псов!.. – кому это нужно?! Одно дело – сверхлюди, и совсем другое – дикие и вряд ли поддающиеся контролю оборотни. Поэтому, говоря 'мы ведь работали над этим', врач явно лукавил, ибо на самом деле научники работали совсем над другим...

* * *

  Шёл дождь, но Иван Григорьевич всё равно вышел из дома и поехал в центр, к старому дому. Была уже почти полночь, но сон всё равно уже не придёт до утра – старик знал это совершенно точно, многолетний опыт показывал: после таких возбуждающих событий нечего и пытаться заснуть, только все бока отлежишь. А вот свежий воздух, движение – это то, что надо для растревоженного сильными эмоциями организма, глядишь, к рассвету как раз всё успокоится, и с первым поездом метро можно будет вернуться домой.

  Вряд ли Иван Григорьевич мог бы практиковать ночные хождения, если бы за ним кто-то присматривал, но живым давным-давно не было никакого дела до того, чем он вообще занимается. Зато это, как оказалось, очень интересовало мёртвых, а вернее, одну из них – покойную жену Марию Сергеевну. Окрылённый её вниманием и заботой, Иван Григорьевич шёл по ночной Москве и улыбался подозрительно поглядывавшим на него патрульным полицейским.

  Он и раньше частенько гулял в позднее время – не за полночь, конечно, но сегодня был совершенно особый случай! – и иногда его останавливали, но старик всегда носил с собой паспорт и вполне толково объяснял служителям правопорядка, что у него нет болезни Альцгеймера и он прекрасно помнит, где его дом. Одет старик всегда был недорого, но аккуратно, не пил, поэтому его быстро отпускали и он топал себе дальше. Деньги и телефон он с собой на прогулку не брал, так что, попадись грабители, взять им было нечего. Избить, конечно, от злости могли, но этого Иван Григорьевич не боялся, полагая, что в таком случае только быстрее попадёт на небо, к своей ненаглядной Манечке.

  Она ждала его где-то там, наверху, так ждала, что даже послала подарок, столь необычный и лучезарный, что сразу ясно: не на Земле и не людьми он создан, здесь таких материалов и технологий ещё не придумано. Возвратившись с кладбища, Иван Григорьевич изучал лучезарный чудо-шар и так и эдак, крутил под лампой и гладил невидимую поверхность, пытаясь определить, из чего она сделана и почему совершенно незаметна, под каким углом ни глянь. Зато запертый глубоко внутри свет, такой чистый и сияющий, что всё в груди переворачивается, когда на него смотришь, был одинаково прекрасен с любой стороны.

  Иван Григорьевич так долго в него вглядывался, что закружилась голова, и тут же свет вдруг будто вспыхнул, опалив глаза. Горячая электрическая волна пронизала от переносицы до затылка, аж зубы заломило, челюсть свело, а дыхание на секунду остановилось. Стиснув шар, сидевший на кровати старик повалился на бок, прижав сферу к животу, и отключился. Во сне виделось, что по телу курсирует не кровь, а чистая белая энергия, а когда Иван Григорьевич очнулся, то понял, что давно уже так хорошо себя не чувствовал.

  Захотелось пить, он отложил чудо-шар и, осторожно встав с кровати, по привычке медленно поковылял из комнаты, ступая аккуратно, словно шёл босым среди битого стекла, и, только дойдя до кухни, с изумлением обнаружил, что знакомая боль в коленях и тазобедренных суставах так и не проснулась. Вот уже год, как ему требовалось медленно и осторожно расхаживаться по квартире в течение получаса, прежде чем неприятные ощущения отступали, позволяя почти нормально переставлять ноги.

  Залпом осушив стакан холодной воды из-под крана, Иван Григорьевич – в силу опыта и возраста скорее озадаченный, чем обрадованный внезапным отсутствием боли – быстро прошёл коридор из конца в конец а, вернувшись в кухню, рискнул сделать пару приседаний – они прошли легко, как по маслу! Невероятно, но он больше не чувствовал собственных суставов! Ещё пять приседаний окончательно утвердили Ивана Григорьевича в мысли, что ноги каким-то немыслимым, чудесным образом вдруг снова сделались здоровыми.

  – Это всё чудо-шар! – понял он, бросаясь в комнату.

  Поверхность сферы как всегда оставалась невидимой, будто в нескольких сантиметрах над покрывалом висел вход в иное пространство, и там, где-то очень далеко и глубоко, бился и горел чистый свет, запертый меж бесконечно отражавших друг друга зеркал.

  От взгляда на него начинала кружиться голова, Иван Григорьевич испугался, что сейчас снова потеряет сознание, поэтому быстро завернул шар в тряпицу. Ему надо было подумать, но он никак не мог сосредоточиться: воспоминания о Мане мешались с мыслями о внутреннем свете чудо-шара и внезапно переставших болеть суставах, грудь теснило от волнения, тело не могло находиться в покое, требуя срочно сжечь распиравшую изнутри энергию.

  Тогда он оделся, спрятал шар за пазуху, и бодро зашагал по улице, наслаждаясь давно забытой полной свободой в движениях. Моросил дождь, на лицо и руки вуалью ложилась прохладная влага, остужая разгорячённую кожу, ходьба придавала мыслям ритм, и они стали успокаиваться, потихоньку приходя в порядок и выстраиваясь в логические цепочки.

  К тому моменту, как Иван Григорьевич дошёл до метро, он понял, что внутри Маниного чудо-шара заперт вход туда, где они могут встретиться – а иначе зачем бы она стала передавать ему этот подарок? Лучезарный туннель – это, видимо, и есть тот самый коридор к свету, который, по многочисленным свидетельствам, видят умирающие, прежде чем покинуть земной мир... Но как ему воспользоваться подарком? – думал старик, заходя в распахнувшиеся перед ним двери подземного поезда. Садиться на сидение не хотелось, и он встал, держась за поручень и мерно качаясь в такт почти пустому составу, что вёз его в центр Москвы.

  Доехав до нужной станции и выйдя в город, Иван Григорьевич ещё не знал, что нужно сделать, чтобы перед ним открылся проход, однако факт, что Манин чудо-шар вылечил ему ноги, недвусмысленно указывал на то, что ему придётся много ходить пешком. И начать следовало со старого дома, ибо где ж ещё, как не там, где всё пропитано их с Маней жизнью, любовью, стремлениями и воспоминаниями, можно отыскать подсказку? Не зря же шар нашёлся именно в их бывшей комнате! И дом этот старый столько времени не трогают тоже не просто так, а по замыслу Высших сил. Потому что место это – особенное.

  Так размышлял старик, направляясь хорошо знакомым маршрутом по ведущей к дому улочке, как вдруг заметил впереди человека. Шёл он не быстро и как-то странно, глядя прямо перед собой и будто преодолевая сопротивление слишком густого воздуха. Иван Григорьевич догнал его и, поравнявшись, пошёл рядом, на что парень не обратил никакого внимания. На вид ему было не больше тридцати – совсем юнец, с точки зрения старикана, которому скоро стукнет восемьдесят. Голову молодой человек держал всё так же прямо – глаза открыты, волосы и кожа мокры от падавшей сверху мороси. Лунатик? – изумился Иван Григорьевич и стал припоминать всё известное ему о сомнамбулах, но в памяти всплыло лишь то, что их вроде бы нельзя резко будить, поэтому глупый порыв схватить юношу за плечо и, извинившись, спросить, не нужна ли ему помощь, прошёл.

  Забежав чуть вперёд, старик заглянул молодому человеку прямо в лицо, но тот не отреагировал, в то время как ноги его, будто сами собой свернули на узкую асфальтовую дорожку, которая упиралась прямо в подъезд, где раньше жил Иван Григорьевич. Явно пребывая во сне или ещё каком-то изменённом состоянии сознания, парень, тем не менее, вполне целенаправленно шагал к старому дому, и никакая помощь ему нужна не была.

  Старик приотстал от диковинного попутчика и стал на дорожке в растерянности. Глубокой ночью, под дождём, они оба, стар и млад, одинокий дед и юноша-лунатик, шли в одно и то же место – как это удивительно и невероятно! Нет, таких совпадений не бывает, понял Иван Григорьевич, совершенно не представляя себе, что ему теперь делать. Парень тем временем сошёл с асфальта на голую мокрую землю – старик вспомнил, как на этом месте давным-давно росли цветы. Снег в Москве уже растаял, но трава на бывшей клумбе ещё не пробилась и лунатик, чавкая кроссовками прямо по грязи, раскинул в стороны руки и начал медленно поворачиваться вокруг своей оси. Иван Григорьевич заворожено наблюдал за этим странным танцем, пока не услышал карканье и хлопанье крыльев: откуда-то, видимо из большого сквера неподалёку, летела целая стая ворон, направляясь прямо сюда, к старому дому. Приблизившись, птицы чёрным вихрем закружились над парнем, с каждой секундой ускоряя темп и нагоняя ветер. Юноша воздел руки вверх, и тогда крылатый вихрь спустился вниз и разлохматился, скрыв парня в своём вращении. Что происходило там, внутри птичьего кокона, Иван Григорьевич не видел, только слышал отчаянное карканье и как завывает вокруг ветер, бросаясь каплями дождя и мокрыми перьями.

  Один из порывов ударил прямо в лицо, старик зажмурился, смаргивая слёзы, а когда открыл глаза, все вороны, кроме одной, уже снова поднялись вверх. Та, что осталась, была очень крупной, красивой, с большими блестящими чёрными глазами и ровными перьями, отливавшими серебром в слабом свете разгонявших дождь фонарей. Парень держал её перед собой, и птица сидела на удивление смирно, казалось, глядя ему прямо в глаза. Губы молодого человека шевелились, но Иван Григорьевич ничего не слышал, чего нельзя сказать о вороне – она явно внимала указаниям, временами склоняя голову то на один бок, то на другой. Длилось всё это не больше пары минут, а потом птица каркнула и, сорвавшись с ладоней парня, полетела к старому дому, где скрылась, нырнув в выбитое окно на последнем этаже.

  Старик посмотрел на бывшую клумбу, но парня там не было, он уже выбрался на асфальтовую дорожку и быстро шагал прочь от старого дома. Чуть подумав, Иван Григорьевич бросился за ним – теперь он мог держать любой темп и даже бежать, если потребуется, так что проследить за юношей не составит труда. Старый дом ведь никуда не денется, сюда можно вернуться в любое время, а вот если старик упустит этого загадочного лунатика, то рискует никогда его больше не увидеть. Нет, Иван Григорьевич вовсе не собирался потом преследовать молодого человека или пытаться завязать с ним знакомство, но всё равно решил, что полезно будет узнать, где тот живёт. Зачем? Да на всякий случай! Просто чтобы случайно не пропустить что-то важное.

* * *

  Чёрт! Валера хмурился, глядя на собственные кроссовки. Вечером он снял их тут, в прихожей, и лёг спать, а сегодня утром – он потрогал прилипшую к подошвам землю – на них целые комья ещё влажной и жирной глины!

  Валера прислушался к себе: да, в теле снова та самая странность, что преследовала его после возвращения 'с той стороны'.

  Тогда он почувствовал её, когда уже выписался из больницы. А через несколько дней вдруг стал постоянно ходить во сне. Начиналось всё со снов-воспоминаний о последних мигах пребывания в мире Привратника: Валера видел, как складывает крылья и камнем несётся вниз, догоняя сорвавшуюся в бездну Косу, а проснувшись, обнаруживал себя стоявшим на балконе – сердце колотилось, дыхание было частым и тяжёлым, а тело мокрым от пота. Врачи назвали это последствиями стресса и невероятного – никем ранее не виданного и не имеющего аналогов в мировой медицинской практике – перерождения глиобластомы, прописали таблетки и посоветовали тщательно закрывать в доме все двери, чтобы во время сомнамбулического приступа не уйти дальше собственной квартиры.