Текст книги "95-й. Сны о будущем прошлом (СИ)"
Автор книги: Ольга Войлошникова
Соавторы: Владимир Войлошников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)
95-й. Сны о будущем прошлом
01. СОН
Сон был очень тёплый. Летний. Золотые пятна солнца сквозь кружевную тень. Ленивый город. Каникулы.
Ах, нет! У школьников каникулы, а институты ещё заканчивают сессии, и у девушки, которая ехала в троллейбусе по незнакомому ей маршруту, и потому боялась пропустить остановку, было задание именно от деканата. Она ещё раз уточнила – после «Танка» третья остановка.
– Спасибо!
Девушка вышла, огляделась и пошла по улице к расположенному неподалёку КПП. Сон был немного расфокусирован. У картинки оплывали края, как в кино, когда снимают воспоминания.
Она что-то показала у ворот – записку или пропуск? – и прошла на территорию военного училища. Я смотрела как будто из-за её плеча, словно я была шариком на верёвочке, облачком, скользящим метрах в полутора выше и чуть позади. Как любопытно, что же она им показала? А-а-а, студенческий билет!
Сознание скользнуло ближе, настолько, что стали видны крошечные фиолетовые цветочки на облегающей блузке. Тонкий трикотаж. Большой вырез. У меня была такая. Давно, давно…
И юбка у меня такая была! Пышная, из яркой вискозной ткани. Мнучая оказалась, зараза. И краска плыла так, что светло-голубые цветы, разбросанные по густо-синему, почти чёрному фону, быстро стали синими.
Взгляд метнулся вниз.
И сандалии как у меня, кожаные, с ремешками, вырезанными как цветочные гирлянды, удобные-преудобные! Отец как раз начал возить обувь из-за границы, как я жалела тогда, что не купила три пары, про запас!
Что⁈
Солнечное пятно, которым я себя ощущала, метнулось к груди – и я вдруг почувствовала себя внутри. Гостем, пока что гостем. Девушка что-то спрашивала, писала в блокнотике, с любопытством оглядывалась вокруг.
Я хотела вылететь наружу, снова метнуться вверх, стать эфирным наблюдателем… и не смогла. Сознание моё забилось в панике внутри этого тела, стремясь прервать сон, прекратить это…
Никто, никто ничего не заметил. Девушка шла по какому-то помещению. По коридору.
Я шла, я!
Сколько же мне лет здесь, Боже⁈ По виду, где-то восемнадцать…
Распахнулись двери, и через коридор повалили парни. Похоже было, что они с пробежки, только почему-то в респираторах – и я сразу же вспомнила как однажды в «Столбовке» (это учебное заведение в Иркутске есть, для повышения квалификации милицейского состава) такой вот «мальчик», разворачиваясь, нечаянно пнул меня по ноге. Заметил даже. Извинился и дальше пошёл. А я чуть не три месяца хромала.
Я испуганно прижалась к стенке – и ещё больше испугалась от того, что это я начала рулить этим телом. А вторая мысль, поплавком вынырнувшая на поверхность, была: так это же ИВАТУ *(или ИВВАИУ, в разные годы по-разному называлось, ИВВАИИ, ВШАМ, ещё как-то, но ИВАТУ мне роднее)! Где-то здесь должен быть он – мой любимый, самый родной мой мужчина. Мой муж. Только сильно, очень сильно моложе, чем он есть сейчас… был в моей жизни. И если я в институте, а он здесь – то мы точно не знакомы, и познакомимся только лет через десять. А полюбим друг друга ещё позже, имея за плечами неудачные браки и детей от других супругов…
И тут он вошел. Тоже в респираторе. Но я узнала его – по росту, всё-таки почти два метра, – и движениям. А ещё по взгляду. По совершенно чужому, оценивающему взгляду. Декольте, я вам скажу, сработало на сто процентов.
Какое бы сознание ни присутствовало параллельно со мной, сейчас оно куда-то ускользнуло. Картинка закачалась, и я начала оседать по стене. А самым отчётливым звуком почему-то была катящаяся по полу ручка.
– Ах ты ж, ** ****, ***** ****!.. – видимо предполагалось, что я не слышу. – Сейчас-сейчас, водички…
– Может, спирта дать понюхать?
– Иди ты со своими советами!
– Ну, компресс на голову? Перегрелась, что ли?
Я повозилась и села прямее. Начнут щас надо мной военно-медицинские эксперименты. На фиг, на фиг…
– О! Ну, как? Полегчало? Водички дать?
Я приняла стакан, постаралась незаметно понюхать. Нет – точно, вода. Прохладная.
Голове моей ни фига не легчало. Что, блин, происходит? Где я?
Видимо, последнее я произнесла вслух, потому что двое сидящих напротив меня мужиков (в погонах я, как ни старалась запомнить, ничегошеньки не смыслю, поэтому более полной информации вам представить всё равно не смогу) переглянулись, и один сказал другому:
– Сержанта отправлю. Пусть сопроводит до порога, от греха.
Второй только промычал, глядя на меня скептически и, очевидно, сожалея, что наш филфак не прислал кого покрепче здоровьем.
Меня вывели под локоток во двор – а там он стоит, собственной персоной. Мой будущий нежно любимый муж. И морда кирпичом.
Тот, который водичку предлагал, сунул мне в руки блокнот и ручку:
– Вот, девушка, вы уронили, – и тут же, со сдавленной свирепостью – Вове: – До дома чтоб довёл.
Что уж Вовка там отвечал, я не услышала. Пока запихивала в сумку свои писательские принадлежности, как-то поплыло всё, и все мои силы резко бросились на то, чтоб стоять прямо. В дверях КПП я снова качнулась, резковато схватилась за косяк, заслужив внимательный Вовкин взгляд. Фубля, неудобно-то как…
Не знаю, что уж он для себя решил, но спустя буквально две минуты спросил:
– Девушка, вы как? Плохо? Может, вас поддержать за вторые девяносто?
– А это верхние или нижние? – автоматически спросила я.
Я! Я же тётя, взрослая и местами циничная! Так неудобно стало, ужас… Опять!
Он, однако же, засмеялся и спросил:
– А вам как больше нравится?
Я неожиданно поняла, что краснею:
– Ой, можно я лучше за руку прицеплюсь? – я ухватилась за подставленный локоть, – Может, на ты? Мне так легче будет, – ну реально, легче! Я, есть такое дело, периодически по приколу называю мужа «Владимир Олегович», но обкосячиться со всеми этими наименованиями могу с лёгкостью.
– Легко! Владимир.
– Меня Оля зовут. Ты не против, если мы пешком пройдёмся, хотя бы немного? Что-то у меня голова пипец как кружится.
Он, конечно, был не против. И даже всеми силами был за. И прямо изо всех сил старался произвести на меня хорошее впечатление.
Башка внезапно заболела, как будто глаза сейчас вывалятся. Я остановилась и сдёрнула очки. Неожиданно стало сильно легче. И даже, на удивление, как будто чётче. Так. Я сложила очки в сумку и предупредила:
– Вот теперь – строго за руку, потому как я не уверена, что смогу увидеть всякие страшности и опасности.
Что-то улыбка у Владимира Олегыча подозрительно самодовольная. Надо что-то спросить, чтоб он рассказывал, а я утрясла хаос в голове, хоть немного.
– А ты давно учишься?
Мы шли по улице не торопясь, и солнце поливало нас сквозь молодую листву. Вовка явно пытался меня очаровать. Я почти не слышала, что он говорит, и хаос в мыслях превращался в форменный сумбур. Максимум, на что меня хватало – улыбаться и худо-бедно выдавать какие-то междометия. Он вёл меня какими-то дворами и улицами, уверяя, что так короче. Наверное. Совсем эту часть города не знаю. На плотине меня снова накрыло, картинка засветилась, и солнца в ней стало гораздо больше чем красок…
Я выдернула себя из сна. Спальня! Моя! Родной две тыщи двадцать первый.
Сон! Это был сон!
Я лежала, раскинув руки, на нашей с Вовкой постели и от чего-то не могла пошевелиться, а наша собачка (мелкой дворянской породы), поскуливая, бегала вдоль края кровати на задних лапках, перебирая передними, как пианистка. Муж уже на работу ушёл, вон, солнце как сквозь шторы светит.
Солнце…
Полдня я ходила, как обухом по голове ударенная. Пыталась сесть, дописать начатую главу. Слова не складывались. Пришёл со смены муж, поел и лёг на пару часов поспать – когда встаёшь в четыре утра, так или иначе, график сна у вас сдвигается.
Я приготовила ужин, пошарашилась из угла в угол, села за комп… открыла новости девяностых.
Мама дорогая… Чечня полыхает. Теракты. Инфляция прёт. Люди в растерянности от цен…
На видео попался Ельцин, в очередной раз кающийся за тоталитарное прошлое перед самодовольными пиндосами. Тварь продажная.
Закрыла.
Что-то меня так это всё придавило, прям бетонной плитой.
Проснулся муж, поинтересовался: что со мной такое, отчего «выраженье на лице»? Рассказала ему всё. Объяснил мне, между прочим, почему они в училище бегали в респираторах. Снимать-одевать быстрее, чем противогазы, не так муторно, а для лёгких тренировка практически та же. Надо же.
На моменте, когда его отправили меня сопровождать, рожа у него сделалась довольная, прям как во сне:
– Ну, естественно, он должен был послать сержанта. Ух, я бы!..
– Что бы?
– А что ты думаешь, курсант Воронов упустил бы такую возможность? Я бы по-лю-бому попытался тебя очаровать. Такая девочка! Глаза большие, чёрные. Фигура такая, ух! – Вовка сделал глаза, – Сиськи-и-и!
– Ну, положим, сиськи были поменьше.
– Но тройка-то была?
– Да! – я чуть не оскорбилась, – Тройка у меня ещё со школы была.
– Ну вот, при твоём росте… Да-а, я бы очень постарался тебе понравиться.
Я усмехнулась про себя: да он, наверное, любую девушку попытался бы очаровать. Это ж курсант! Первый курс, женщин почти не видят, там, поди, такой спермотоксикоз, кхм…
Вот так мы поговорили, поржали, а потом легли спать – и я снова вынырнула в солнце, заливающее дорогу над плотиной тысяча девятьсот девяносто пятого. Год осознался чётко, как вводная.
Вовка, молодой курсант ИВВАИУ, держал меня за руку и заглядывал в лицо:
– Что, опять кружится?
Я прикрыла глаза и постояла, держась за него обеими руками.
Это что выходит – я сюда регулярно теперь буду проваливаться? Или как??? И если да… Так, Оля, взяла себя в руки! Иначе твой мужик решит, что ты припадочная, и, чего доброго, испугается. Даже сиськи не помогут.
Я глубоко вздохнула и медленно, медленно выдохнула. Открыла глаза.
– Я сегодня перегрелась, что ли. Надо кепку носить или как, я прям не знаю. Пошли, к воде спустимся, я хоть голову помочу?
– Пошли, – Вовка согласился легко.
Тот край иркутской плотины, что выходит на водохранилище – это бетонный откос, гладкий, не сказать чтоб слишком крутой. Высота его бывает разная, как вода стоит. В среднем метров, наверное, восемь.
– Только я сандалии сниму, подожди.
Боялась я ногу подвернуть в обуви. Потом что – ему меня на руках переть? А тут ни мусора, ни стёкол. И женщина босиком, опять же, выглядит… трогательнее, что ли? Беззащитнее. Ну, мне так кажется.
К – коварство, ха.
Мы спустились к воде, и он поддерживал меня за руку, пока второй рукой я бродилась в леденющей ангарской воде, маленько умылась и помочила маковку. Реально стало легче, между прочим.
Дальше я уже могла поддерживать вполне связную беседу, хоть временами и накатывал лютый мандраж: а вдруг это насовсем? Вдруг тот, первый раз, был пробным, а вот теперь-то я как провалюсь-провалюсь, «с ручками», что называется? Однако, общаться с молодым мужем было интересно, и это перевешивало панику. Блин, как бы не проколоться и не назвать его нечаянно-привычно «дорогой супруг» или «милый», попробуй-ка спиши потом всё это на шок.
Мы почти прошли плотину, когда я увидела приближающуюся к пляжу Якоби моторку. И что-то так похоже показалось…
– Вова, пойдём спустимся, а? – не хотелось загадывать, а вдруг я ошибаюсь, – Буквально на пять минут.
– Да без проблем.
Никакими асфальтовыми дорожками будущего парка пока и не пахло, а тем более – скамейками и детскими площадками. Пляж Якоби был совершенно диким местом, разве что отдельные лоточники тут бродили. Зато моторки подходили совершенно свободно – да и кто бы им запретил?
Точно, папа!
Здесь надо пояснить, что отец мой вместе со второй женой, их общими детьми и кучей таких же любителей дикого отдыха каждое лето выезжают на облюбованный ими залив Иркутского нашего водохранилища. Не так, чтоб очень отдалённый, но добраться туда чуть не до две тысячи пятнадцатого года можно было только по воде. Тупо в силу отсутствия дорог.
Так вот – едут на моторках, ставят капитальный лагерь, каркасную кухню под армированной плёнкой, туалеты – и живут. Кто может – постоянно, кого работа не отпускает – наездами. Рыбалка, долгие посиделки у костра, песни (благо, в компании множество музыкантов) и неимоверное количество самогона. Время от времени они привозили-отвозили кого-нибудь по делам. И, надо же, мне повезло!
Я подумала, что тащить за собой как бы случайного сопровождающего и знакомить его сразу с отцом будет неправильно.
– Вова, ты подожди меня, я к лодке подойду?
– Хорошо.
Я заторопилась к берегу.
– Па-ап! – надо крикнуть, для профилактики. Он меня сам об этом просил, я как-то раз чуть на него не прыгнула на улице. Тоже, случай был: иду, а он стоит, гараж закрывает у дома. Я обрадовалась, думаю: ух, сейчас устрою сюрприз! Хорошо, в последний момент заорала: «Папа!» Тогда он мне и сказал: «Хорошо, что крикнула. Я смотрю краем глаза: бежит кто-то. Думаю, сейчас прыгнет, а я его через бедро…» А поскольку папаня мой – тренер союзной категории по классической борьбе, кинуть через бедро он мог с лёгкостью.
Ну вот. Отец обернулся – удивился. Обрадовался! А я как начала реветь.
Какой же он молодой здесь был! Борода почти без седины, бодрый. До инфаркта ещё сколько лет…
– Доча, ты чего? Тебя обидел кто⁈
Я порылась в сумочке, достала платок…
– Да нет… Нет… Я… Ой… – я длинно выдохнула, – Соскучилась, наверное. И перегрелась немножко, меня вон даже с интервью отправили, начала в обмороки падать, – Из лодки выглянул дядя, – Ой, дядя Коля! Здрассьте!
– Привет, Ольгуньчик! Ты какими судьбами?
– Да вот, мимо шла.
– А чего ты ходишь, если в обмороки падаешь? – отец смотрел с тревогой, – Может, тебя до дома проводить?
– Да нет, меня уж провожают. Курсанта отправили, – я мотнула головой в сторону Вовки, прислонившегося к дереву в теньке.
– А-а, – голос папани стал ревнивым, – Ну, ты смотри, аккуратно.
– Да смотрю я, смотрю, – я засмеялась, – А ты что, на работу приехал?
– Ага. Мы тут точку новую открываем, под секонд. Рядом с рынком, – он начал объяснять, но я слушала вполуха; помню я эту точку, как же, – Эх, жаль, не знал, что встречу тебя. Рыбой бы угостил. О! – он порылся в пакетах, – Держи! К себе не прислоняй только!
Пакетик был не особо объёмным и пах копчёностью.
– А что это?
– Щука!
– М-м! Спасибо!
Из лодки снова выглянул скрывшийся было дядя Коля:
– Саня! Барсетку забыл!
– Ох ты ж, бля! – отец поймал больше похожий на папку прямоугольник из чёрной кожи, – Спасибо, Коля! Кстати, доча… Завтра хотел зайти, но раз уж встретились… – он вжикнул молнией, вынул простой почтовый конверт, – держи. Пока так. Если дела пойдут, в следующем месяце побольше подкину.
– Ой, спасибо, – заглядывать внутрь было как-то совсем неудобно.
– Да не держи в руках-то, в кошелёк убери.
Я поспешно спрятала конвертик в сумку. Отец вытолкал моторку на глубокую воду:
– Ну всё, Коля, пока! – папа подхватил пакеты, – Ты щас куда?
– Да домой, в Юбилейный. Пройтись хочу, голову проветрить.
– Или всё-таки проводить тебя?
– Да перестань, пап! Чё ты будешь… Проводят меня. Тем более, начальники его знают с кем и куда я пошла. Нормальный парень, не псих. Сержант, – не знаю, аргумент это или нет? Для меня они все «товарищ военный». Парень с нами как-то работал (подрабатывал, рукопашку вёл), так я еле как запомнила, что он майор, а погоны так выучить и не смогла. Безнадёжная я в этом отношении, со-вер-шенно, ну реально – не удерживается инфа в голове.
– Ну, всё тогда, я побежал, – папа чмокнул меня в щёку и бодро понёсся к остановке.
Я подошла к Вовке, помахивая пакетиком.
– У меня есть рационализаторское предложение. Сесть где-нибудь тут на травке минут да десять. Как ты на счёт копчёной щуки? Очень мне её не охота домой тащить.
И мы посидели, даже не десять минут, а все двадцать. Чем мне нравится Якоби – и тенёк рядом, роща, и вода. Раз – и руки помыл от рыбы.
И, кстати, тут я первый раз в этой реальности услышала рассказ, как Вовка подростком ездил в гости в Горловку – это Донецкая область, – к дальней родне, а из еды у него в поезд с собой имелось только три красных рыбины, потому как конец восьмидесятых – это ж был дефицит всего, даже по северам, так что мать собрала то, что смогла – выловленную самими же и просто сваренную рыбу.
И как он этими рыбинами с армянской (вроде бы) семьёй поделился, произведя на них настолько неизгладимое впечатление, что потом его всю дорогу кормили разнообразной и вкусной домашней пищей. Заодно последовал рассказ про море в Мариуполе и про спасателей, которые решили, что его в это самое море унесло. Типа – ну, как же, пасмурно и волна. А вода-то – солёная, сама несёт. Да и двадцать восемь градусов!!! Эх, нам бы такую воду тёплую! Я дубак нашего залива категорически не люблю, хоть пляж тут обычно полон. Плещутся как-то люди, но я – нет. Увольте-с.
02. ДОМ
А МОЙ ЛИ ЭТО ДОМ?
Я так понимаю, «проводить девушку до квартиры» – занятие небыстрое, однако наглеть тоже не следовало, и мы пошли дальше. До дома оставалось километра два с небольшим – один под гору, да один в гору, ибо Юбилейный стоит на здоровенной круглой сопке, а мой дом – почти на самой её макушке.
Мы трепались про всякое и даже договорились встретиться на выходных.
И вот он, последний подъёмчик. Мой дом. Вон наш балкон с пёстро окрашенной обрешёткой. В садике (мама у меня воспитателем в детском саду много лет проработала), когда на крытых гуляльных верандах картинки рисовали, мама всегда приносила баночки с остатками краски на донышках домой – всё равно же засохнут – и подкрашивала тонкие реечки. У нас такой яркий балкон был и у тёти Светы с пятого этажа, она тоже воспитательницей работала.
Боже… Какое же оно всё… Никакого домофона, естественно, и в помине не было. В подъезд вела старая обшарпанная деревянная дверь, выкрашенная казённой краской цвета тёмной морской волны прямо поверх шелушащихся нижних слоёв.
А почему, собственно, я так уверена, что живу именно здесь? От этой мысли мне как-то стало совсем нехорошо, и жалкие обрывки соображений, что неплохо было бы нормально накормить голодного курсанта (все парни на службе вечно голодные, это точно) разлетелись, уступив место очередному приступу паники. Да даже если это моя квартира – есть ли там что-то готовое, из еды?
Мы остановились у подъезда.
– Вот здесь я живу, девятая квартира, – представить место надо, хоть полной уверенности у меня и не было, – Это на третьем этаже. Я бы пригласила тебя чай попить, но не знаю, как мама с бабушкой на это среагируют…
– Не стоит беспокойства, – Вовка был сама предупредительность, принц Гамлет, блин, – Значит, в воскресенье, в девять тридцать, около танка?
– Хорошо.
Я протянула руку для прощания, и он галантно поцеловал кончики моих пальцев.
Всё, нужно зайти в подъезд.
Я взялась за дверную ручку. Вспомнила. Обернулась.
Он стоял и ждал, пока я войду.
– Никаких цветов. Я настаиваю, – Вовкины брови слегка дрогнули; не знаю, может он и не собирался, но… – Я терпеть не могу букеты. Я не шучу.
Подъезд был непривычно обшарпанным. Нет, ничем таким тухлым или подвальным не пахло, с этим нам как-то всегда везло. Но серенькое, унылое всё. Видно, что пора бы побелить да покрасить. Почтовые ящики старые. И, главное, из каждого аккуратно выломан замочек. Продают их кому-то, что ли? Я заглянула в свой – пусто. Ни тебе писем, ни газет.
Окна древние. О, а на этой площадке подбитые! Опять, видно, Петька с пятого этажа чудил. Вечно он расколотит, потом проспится – вставляет. А берёт, девки мне говорили, в соседних домах. Модно, да?
Между рамами валялись шприцы со следами крови. Мда, а про наркош-то я и вовсе забыла. Аккуратно надо ходить, однако.
Дверь привела меня в некоторый ступор. Точно, тогда же у нас старая дверь ещё была, просто деревянная, оббитая реечками. Железную вторую поставили сильно позже, уже старшей моей дочке было года три…
Ключи нашлись в боковом кармане сумки. Один обычный маленький, с круглой головкой и второй, похожий на небольшой медицинский шпатель с пропилами.
Рука привычно слегка довернула ключ в замке. Тело помнит.
ОПРЕДЕЛИТЬСЯ!
В квартире было тихо.
Я закрыла оба замка, скинула сандалии и пробежалась по комнатам – никого.
Где все? Где мама, бабушка?
Я остановилась посреди зала. Сон это или нет? Паника накатила с новой силой.
Где я???
Господи…
Так.
Начнём сначала.
Дата?
Я подошла к зеркалу в коридоре. Нет, не смотреться. Сколько себя помню, бабушка, да и мама, втыкали открытки между стеклом и рамой. А в тумбочку под зеркалом складывали прочитанные газеты – для всяких хозяйственных нужд.
Тэкс… всё, что сверху – за девяносто пятый год.
Девяносто пятый, лето?
Взгляд упал на сумочку, с которой я пришла. Там же зачётка была!
Я схватила сумочку, уселась на диван в зале и вытряхнула всё её содержимое.
Ключи, это понятно.
Платочек.
Кошелёк, конверт – это потом.
Очки. Очки почему-то совсем не хотелось одевать. Тяжёлые они были, громоздкие, в такой советской пластиковой оправе. А ещё в них ужасно кружилась голова. Решив, что с этим вопросом я разберусь позже, я продолжила перебирать содержимое сумки.
Несколько тетрадей. О! Зачётка завалилась между тетрадками.
Меня вдруг пронзило – а, может, в этом мире меня и зовут не так?.. А я представилась! Вот будет конфуз!
Ф-ф-фух. Ольга Шаманова. Ладно. Так, что тут я… филологический факультет ИГУ, второй курс. Уговорили меня, значит, не бросать и не переводиться, так-так… И сессия закрыта. Наверное. Мысли скакали как кузнечики.
Так, успокоилась!
Внимательно!
Вряд ли в сессию поставили больше восьми экзаменов. Да и подписи-печати уже стоят. Переведена на третий курс, тыры-пыры. Вот я молодец-то…
Даты! Последний экзамен сдан двадцатого июня 1995.
А в газете?
Я снова полезла в тумбочку. А газета за двадцать первое!
То есть, я точно знаю, что сегодня как минимум двадцать первое и четверг.
Вот я туплю-то! Отрывной календарь! Бабушка любила отрывные календари, до самой её смерти у нас обязательно висел на кухне.
В календаре значилось аж восемнадцатое июня. Ясно-понятно, я всегда забываю отрывать. А значит… значит с восемнадцатого дома никого больше нет? Я торопливо выдергала листики до четверга.
Двадцать второе июня. Так? Или уже двадцать девятое?
С чего я вообще взяла, что сегодня именно четверг?
В прихожей зазвонило, заставив меня подпрыгнуть и броситься туда.
На тумбочке стоял дисковый телефон. Сгущёночно-бежевого цвета, им ещё потом Галя с Мишей долго играли. От этой мысли меня затрясло с новой силой.
Где они, мои дети?
Остались в другой ветке реальности…
Я сдёрнула трубку с рычага, чуть не уронила.
– А… алё?
– Оля-я, приве-ет, – тётя Клара говорила с привычной небольшой растяжечкой, – Что, мама с Галей с дачи ещё не приехали?
О, Господи! На даче! Хоть что-то понятно!
Галя, кстати, – это моя мама, а «мама» – это уже их общая мама, моя бабушка.
– Неа. Я вот только пришла, думала, они дома.
– И никого?
– М-м.
– А они на сколько собирались?
А что, если ход конём?..
– Я, честно говоря, и не помню. Замоталась с этой сессией. Пришла домой, смотрю, а на календаре у меня восемнадцатое!
– Ну, ты что, двадцать второе уже, – тётя Клара засмеялась.
Есть!
– Так я и говорю.
– Олечка-а, мама как приедет, ты ей скажи, пусть мне позвонит.
– Скажу, конечно!
– Ну, пока, – в трубке загудело.
Я положила трубку, и заметила чуть выше диска маленькое пластиковое окошечко со вставленной бумажкой. На бумажке немного дрожащими бабушкиными цифрами было написано: «46−57–62» – наш старый номер!
Уже легче. Я знаю своё имя, адрес и номер телефона! А ещё, что маму также зовут Галя, а отца – Саша. И институт. С которым надо что-то решать, потому как учиться ещё три года на филолога нафиг мне не упало.
Я побарабанила пальцами по тумбочке.
Раз уж я, похоже, здесь надолго.
Как бы не навсегда.
Ладно, с учёбой успеем разобраться. С домом что?
Вот он коридор. Почему-то никто никогда не называл его прихожей (с другой стороны, это такой крохотусечный аппендикс, язык не поворачивается его столь высокопарно именовать). Вешалка. Обувная полка. Тумбочка. Телефон. Большое старое зеркало в широкой деревянной раме. Стены голубой краской крашеные. Пол тоже крашеный, коричневый. Деревянный. Да он во всём доме такой, кроме туалета с ванной, там плиточка, меленькая такая, терракотовая.
Я методично пошла «по отсекам».
Из коридорчика – сразу налево.
Туалет. «Прилично» по советским понятиям. Покрашено. Стены сгущёночно-белой краской, пол – коричневой. Да, именно плитка покрашена. Зачем – не знаю, не спрашивайте. Ужасный верхний бачок с дёргалкой-шнурком. Ну, хоть не шипит, не течёт.
Ванная. Тут вокруг ванны бежевенький, довольно свежий кафель. Это, помнится, Василич выкладывал. Интересно, в этом варианте событий мама с ним? А дочь его психодорошная уехала или в Иркутске им нервы треплет?
Кстати, раковина ещё стоит. Я, вообще-то, раковины в ванных в принципе не люблю. Дурацкий предмет. Мелко, брызжет, с локтей по сторонам течёт или уж как надо туда изощряться впихиваться… Судя по всему, раковина использовалась в основном как полочка. Мылы-шампуни, крема, да всё не те, не те… ладно, разберёмся.
Зато собственно ванна-а-а… Мда. Вот зачем они кафель положили вокруг такого чуда?
Ванна у нас была старая, чугунная, и когда-то в незапамятные времена (я так предполагаю, потому что никто не сознался) её очень тщательно, а, может быть, и неоднократно, почистили чем-то абразивным. И почти весь глянец-то счистили! Со дна и до самой середины стенок, да-а-а. Теперь если сидишь в ней, заодно и пилинг прилегающих частей получается. Я эту ванну потом поменяла на стальную. Там. В прошлом будущем.
Эх, надо хоть «кометом» отмыть её, что ли, а то в эту шершавость всё повъелось, срамота…
Напротив ванной в коридорчике стояла стиральная машинка. «Сибирь», да. Чтоб вы понимали, полу автомат. Т. е., это, конечно, не «Фея» какая-нибудь, но стирка превращалась в некоторый квест.
В кухне было привычно тесно. Хрущёвка же, что вы хотите. Какие же тут размеры? Два двадцать на два сорок, кажется… Как заходишь, слева сразу маленький древний холодильник, «Саратов». Какого он года, я даже представить затрудняюсь, знаю точно, что в тысяча девятьсот семьдесят третьем он приехал сюда со старой квартиры. Он реально маленький, чуть выше стола. Дальше промежуток, задницу впихнуть – и раковина, над ней – сушилка для посуды. Справа от раковины трёхконфорочная электрическая «Лысьва», потом ещё один холодильник, чуть побольше – «Бирюса» (про который теперь ржут, что он «имени Бирюса Уиллеса»). Окно (естественно, старое деревянное, с двойной рамой), под ним чугунная батарея-гармошка.
Шторы ситцевые в незабудках. С рюшами.
А стены до самого потолка заклеены клеёнкой (рулонной такой, на тканевой основе), какие-то ромбы с мелкими розочками. Многие тогда так делали.
И прямо напротив входа, у правой стены – стол-тумба с тремя табуретками и шкафчик над ним. Оба крашены белой краской с умилительно розовыми ручками. На столе здоровенный советский ещё стальной электрочайник, выдернутый из сети по причине почти сразу сгоревшей кнопочки автоматического отключения. Придётся снова привыкать караулить, вот блин.
Микроволновкой и не пахло, опять же – блин! А когда они вообще появились? Вроде, помнится, первые, здоровые такие, уже были? Или купить мини-духовочку? Есть смысл? Подумаем.
Назад в коридор.
Квартира наша по-простецки называлась «распашонка», в зал приходила дверь из коридора, а в противоположной стене – выходило две, в спальни, разделённые встроенным шкафом из жуткого крупностружечного ДСП, крашенного белой краской.
Но сперва зал. Зал ничем меня не удивил. Стенка, та, что потом на дачу увезли. Для тех, кто такую мебель видел только в кино типа «Москва слезам не верит», напоминаю: «стенка» – это несколько одностильных шкафов в один ряд составленных. Комплект такой, короче.
Тюль и шторы, простой советский вариант, но прилично. На полу синтетический палас. Сейчас такое бы, наверное, назвали ковролином. На стене – большой шерстяной узорчатый ковёр. И уже, кстати, обои. Страшненькие, из первых, но свежие.
Диван. На самом деле, это, наверное, была какая-нибудь тахта? Не сильно я в мебели специалист. Жёсткий каркас, деревянные подлокотники, шесть плотных поролоновых подушек: три – как бы матрас и три – спинка. Можно раздвинуть основание, разложить это всё и получить почти двуспальную кровать. Мне, кстати, с моим слабым позвоночником, нравилось на ней спать – не слишком мягко.
Тумбочка. На тумбочке – телевизор, ещё здоровенный, с кинескопом. Обеденный стол с двойной раскладной столешницей. Балкон, конечно, не застеклён.
Бабушкина комната была совсем крошечная (натурально, два на три метра). Всё, что влезло – кровать, комод, да ещё один телевизор. Ковры, конечно, и на полу, и над кроватью.
Здесь, правда, ещё имелась та ДСПшная шкафостена, про которую я говорила. Половина открывалась на эту сторону, половина – во вторую спальню. Такая очень кондовая попытка изобразить плательный шкаф. Вроде как трёхтумбовый.
Вторая спальня, она же последняя из имеющихся комнат – побольше, три на три. Судя по оттенку хаоса, здесь-таки обитаю я. Тут тоже была кровать-полуторка, тот же набор ковров, письменный стол, заваленный явно моим учебным барахлом, магнитофон со стопкой кассет (Боже, кассет!), тюли, шторы…
Встроенный шкаф на две трети был заполнен – вы не поверите – моими детскими игрушками. По советским меркам я была очень «богатым» ребёнком, а всё матушка, которая мимо игрушек пройти не могла. С каждой зарплаты что-нибудь да покупала мне. Мало их у неё в детстве было, должно быть. Всё же когда семья с восемью детьми остаётся без отца, это не особо располагает к роскошествам, а бабушка стала вдовой, как раз будучи моей матушкой беременной, эх…
Ладно, не будем печалиться.
Кроме встроенного, в этой комнате стоял двухтумбовый шифоньер (сейчас и слова-то такого не услышишь), который спустя лет пять тоже уедет на дачу. Барахло внутри сего предмета пребывало в некотором хаосе, но всё оно, однозначно, было моим.
А мама?
Я прошлась по дому, проверяя шкафы. Почти полное отсутствие матушкиных вещей говорило за то, что она, похоже, живёт не здесь. С мужем? Скорее всего.
Так. Чаю. Упорядочить мысли. А! Чайник-то надо караулить, блин!
Я пошла в кухню, проверила, что в чайнике есть вода (и что она, между прочим, закрывает довольно высоко стоящую спираль!), включила. Села на табуретку (ой, моя любимая табуретка жива, с самыми удобными в мире подножками!), на другую табуретку выложила содержимое кошелька.
Мама дорогая, я и забыла, какие мы были миллионеры…
В кошельке лежала записка от… честно – я не знаю, от кого. Кто такая Лена Д.? Но она сообщала мне: «Оля, это твоя стипендия!» внутри бумажки лежали… хм… бумажки. Со множеством нулей. Три по десять тысяч и одна – пять. Тридцать пять кусков. Повышенная! Ну, судя по оценкам в зачётке.
