Текст книги "Сердце Ёксамдона (СИ)"

Автор книги: Ольга Толстова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

– Её утопили, – коротко ответил он. Юнха вздрогнула, но не успела ничего сказать, как он продолжил:

– Отец женился во второй раз, но счастлив не был. Мачеха нас не полюбила, меня и братьев… У меня шесть братьев, – добавил Ок Мун.

– Шесть! – невольно поразилась Юнха. – Ой, простите…

– Да, сейчас такое не каждый день встретишь, – согласился он. – Особенно в крупном городе. Наша семья жила… в деревне. На западе.

– Вы на деревенского жителя совсем не похожи.

– Кто нынче в Сеуле на него похож?

Он улыбался, Юнха разглядела как блеснули весельем его глаза, и вдруг улыбка сползла с лица Ок Муна. Он сделал короткий быстрый шаг к Юнха, и тут её смартфон зазвонил – тревожно, она почувствовала это совершенно точно. За миг овладело ею ощущение, что мир размазался как застывшее на фото движение, а потом покрылся серой накипью.

Номер принадлежал стационару, в котором лежала мать Юнха.

«Я не хочу брать трубку! – подумала она отчаянно. – Если не сделать этого…»

– Я рядом. – Юнха едва расслышала слова Ок Муна. Дрожащим пальцем она провела по экрану, принимая звонок.

05. Нож для шинковки

Всё стало серым.

Небо затянуло тучами на несколько дней, дождь то моросил, то припускал сильнее, но почти не прекращался. В приглушённом свете стационара выцветали краски и у вещей, и у человеческих лиц.

Тело мамы казалось Юнха сделанным из плохой газетной бумаги: цвет, ломкость, шершавость – всё было тем же. Бледно-розовая пижама становилась ярким весеннем цветком на этом фоне. Юнха возненавидела её радостный оттенок.

Тихое, прерывистое дыхание мамы и звуки медицинских приборов слились в непрерывную мелодию – угасание тепла и приближение зимы звучали в ней. Юнха знала, что приборы могли бы работать бесшумно, но ритм их помогал и пациентам, и врачам. Когда-то ещё подростком она услышала это от медсестры, пытавшейся, наверное, немного отвлечь печальную девочку, сидящую у материнской постели.

Так же Юнха сидела и теперь. Она запомнила себя именно такой: чуть сгорбившейся на неудобном табурете, почти неподвижной, уставившейся как будто на мамино лицо, но, скорее, в пустоту.

Конечно, она должна была выходить, двигаться, хотя бы изредка есть, но не помнила, как делала это. Смутными тенями остались в памяти и другие: почти незаметными – пациенты той же палаты и их близкие, чуть более проявленными – Чиён и Санъмин. И Ок Мун, она чувствовала, когда он приходил, слишком часто, учитывая, что его забота о жильцах тоже требовала времени. Он не всегда показывался Юнха на глаза; она уже не пыталась отрицать, что Ок Мун умеет прятаться на виду, делать так, чтобы его не замечали, – если ему это зачем-то нужно. Но даже если он приходил тайно от других, она чувствовала его присутствие.

Ещё осталось воспоминание о какой-то ссоре за дверью палаты, в коридоре. Короткой, но яростной. Юнха помнила голос Чиён, подруга злилась, хотя делала это очень редко. Но если уж случалось, ярость её полыхала золотым огнём, а обычное тепло превращалось в обжигающий сгусток магмы. Чиён испепеляла того, кто вывел её из себя.

Если Юнха не померещилось, в тот раз она слышала ещё и голоса начальника Кима и собственного дяди. В последнем она была не уверена, не так уж часто она встречала четвероюродного дядю с тех пор, как из сбежала из его дома.

И самым последним воспоминанием в конце серого полотна тех дней стала слишком яркая ночь, когда в палате вспыхнул вдруг свет, и сделалось шумно, и люди оттеснили Юнха от постели мамы, и задрожали на стенах липкие, ломаные тени, и она почувствовала, как падает куда-то, скользит всё быстрее, свистит в ушах воздух, гремит вдали гром – последний гром случившейся три дня назад грозы.

Юнха отодвинули к самым дверям палаты, она сползла вниз по стене, ощущая спиной слева край косяка. Свет медленно погас, всё затихло. На миг или минуту или больше она то ли отключилась, то ли уснула, но за это время суета в палате закончилась. Внезапное затишье означало нечто страшное, но Юнха помнила только то, как снова разгорелся неяркий свет, как кто-то протянул ей руку и помог подняться, она увидела, что каким-то образом это был Ок Мун, хотя как мог он оказаться в стационаре почти на другом конце города, в час ночи в воскресенье, и дальше…

Дальше наступило утро.

Хан Чиён уже была рядом и держала её за руку, и они сидели в бюро ритуальных услуг при больнице, и вежливая, удерживающая сочувствующее выражение на лице, тихая служащая показывала им каталог.

Дожди так и не прекратились. Три дня похорон они продолжали лить, и небо оставалось серым, а всё остальное приняло либо чёрный, либо белый цвет.

Белыми были цветы и повязки, ленточка, которая всё время соскальзывала с волос, бумага, закрывающая окна в этом крыле, потому что выходили они на слишком шумную и яркую улицу и по-другому не получалось никак приглушить жизнь снаружи больницы.

Чёрной была одежда и слова тех, кто приходил сюда. Не столь многих – длинные низкие столы в соседней комнате скорее пустовали.

Юнха ощущала, что рядом всегда кто-то был – Чиён, Ким Санъмин или его сестра; она по-прежнему ощущала, что Ок Мун где-то рядом, он появлялся и исчезал, перекинувшись парой тихих слов с Чиён, иногда присматривал за столами; и один раз Юнха точно видела начальника Кима. Он говорил с ней, но она почти не слышала его слов, так что он быстро сдался. Поклонился портрету той, кого мог бы однажды назвать «матушкой», но, припомнила Юнха, при жизни он приходил к её маме раза три, вряд ли больше.

И маме он так и не понравился.

Потом наступил вечер, когда она наконец покинула больницу, и выйдя наружу, глядя на прояснившееся, налитое красным небо, подумала: прошла без малого неделя.

День грозы был четвергом, сегодня вторник, и он почти истёк.

Три дня до возвращения в «Азем Тауэр», мелькнула у Юнха мысль. Стоило переступить порог стационара и выйти на улицу, и отложенная жизнь начала возвращаться. Никуда не делись ни подозрения Санъмина, ни странности работы в «Чонъчжин», ни множество обычных вещей и проблем, которые наполняют дни каждого человека.

И ещё на смартфоне было полученное два дня назад сообщение от старшего кузена: пока сам дядя всё же чтил память почившей сестры, его дети думали практично. О тех делах, что ещё были между ними и Юнха.

Завтра я поеду туда, решила она. Смысла откладывать нет.

В Йонъсандонъе, на нешироких, закрученных улицах – сплошь спуски и подъёмы, где прошли четыре года её отрочества, Юнха, к собственному удивлению, оказалась буквально с группой поддержки.

Юнха ещё рассчитывала, что Чиён приедет сюда с ней, но не думала, что и Санъмин сможет ещё раз отпроситься с работы, пусть и на несколько часов.

Тем более она не ждала, что увидит здесь начальника Ока, который буквально на этот визит напросился. Юнха написала ему, что у неё осталось ещё одно, последнее дело, связанное с родственниками, и ей нужно пропустить ещё один рабочий день, и после Ок Мун перезвонил и как-то легко вытянул из неё все подробности – от сути дела до адреса и времени.

Дожди перестали лить прошлой ночью, весь день выдался солнечным, и хоть начинался уже вечер, жара всё не убывала. Юнха выбралась из такси и почувствовала, что душный воздух здесь пахнет невыносимо знакомо: та же пыль, тот же запах чего-то подгнивающего, что всегда висел над этими улицами в конце лета, когда реже шли дожди. Юнха никогда так и не узнала, откуда именно он исходит. Казалось – отовсюду.

Чиён приехала вместе с ней.

– Кажется, я тут никогда не была раньше… Нет, точно не была, – заметила она, оглядываясь. – Странный запах.

– Ты тоже чувствуешь? – отозвалась Юнха. – В детстве мне никто не верил, что я всё время его ощущаю. Иногда даже зимой, но летом особенно. Считали, я просто придираюсь. Что всё придумала.

– Нет, что-то гниёт, – ответила Чиён рассеянно, а потом радостно показала вперёд:

– А, вот и Ким Санъмин и твой демонический домовладелец!

– Мы же решили, что не демонический.

– А против «твой» ты не возразила, значит?

– О, духи… – ответила Юнха, хотя её это чуть-чуть рассмешило. Она знала, Хан Чиён просто пытается немного поднять ей настроение.

Ким Санъмин и Ок Мун держались друг от друга в нескольких шагах, хотя оба попытались спрятаться в тень одного и того же небольшого дома. Вряд ли они приехали вместе… Юнха вдруг поймала себя на мысли, что не представляет Ок Муна в общественном транспорте. Не то чтобы начальник Ок был выше этого, но… ему вообще нужен транспорт?

– Который дом? – спросил Ок Мун, как только Юнха с Чиён подошли ближе. Ни «добрый день», ни «как дела?», разумеется.

– Как ты? – почти одновременно спросил Санъмин. Его взгляд был таким же грустным, как, должно быть, и её собственный.

Ким Санъмин плохо знал её родственников – и знал о них только плохое. За несколько раз, что они встречались, дядя, тётя и кузены Юнха не сделали и не сказали ничего, что могло бы его к ним расположить.

– Гм… – Юнха посмотрела на них по очереди. – Дом вот тот, серый, из крупных камней, на третьем уровне… Чуть лучше, чем вчера.

– Хорошо, – ответил Ок Мун, неясно на что из сказанного. – Идём.

Чиён он кивнул, а Санъмина будто не замечал.

Ок Мун первым ступил на лестницу и вообще шёл впереди, как будто это его ждали в сером доме на третьем уровне, а не Юнха. Он был не раздражённым сегодня, а мрачным – и если подумать, только таким Юнха и видела его в последние дни.

Тут вдруг всплыло, что он говорил о своей матери, и Юнха едва не споткнулась: наверное, он вспомнил, как сам пережил такую же потерю!

Будто почувствовал её мысли, Ок Мун на миг замер, но потом снова принялся подниматься, вбивая подошвы кроссовок в ступени.

Здесь, на склоне холма, лестниц было не меньше, чем улиц, и дома выстраивались в два-три-четыре ступенчатых ряда. Дом, в котором жила семья дяди (один из кузенов съехал, другой привёл жену в дом родителей), стоял на последнем уровне, окна с другой стороны выходили уже на шоссе, за которым раскинулся парк Намсан.

Видимо, их заметили, потому что дверь дома открылась раньше, чем Ок Мун успел постучать, а остальные – дойти до неё.

– Юнха, – в дверях стояла жена старшего кузена. Беременная вторым ребёнком, она выглядела усталой и замотанной, и Юнха не сомневалась: даже сейчас, на седьмом или восьмом месяце, она занимается домашними делами не меньше, а может, и больше, чем раньше.

В конце концов, тётя не молодеет, и силы у неё только убавляются. А за домом кто-то должен следить.

Юнха прекрасно знала эту аргументацию: она слышала ровно то же самое четырнадцать лет назад, оказавшись здесь. Тётя тогда была сильно моложе, но силы у неё закончились тут же, стоило Юнха переступить порог.

Но и тётю Юнха не могла осуждать, в конце концов, и с той поступили ровно так же, лет за двадцать до того.

– Прими мои соболезнования… Господин Ким Санъмин, – невестка Юнха рассматривала тех, кто пришёл, – и Хан Чиён, здравствуйте. А вы…

– Я начальник помощницы Чо, – вежливо поклонился Ок Мун. – Я здесь, потому что отвечаю за неё.

Невестка как будто поперхнулась, но лишь поздоровалась и назвала своё имя.

– Проходите, – пригласила она. – В… гостиную.

В «большую комнату», мысленно поправила Юнха. Так это здесь называют.

Комната на первом этаже, тёмная из-за соседних домов, действительно была самой большой в доме.

Дядя был сильно старше мамы Юнха, теперь ему уже исполнилось семьдесят, и последние несколько лет он стал изредка забывать разные вещи. Юнха знала это, потому что иногда тётя звонила ей жаловаться. Не ждала никакого ответа на свой слёзный монолог обо всём, ей просто нужно было слить накопившееся, и почему-то в Юнха тётя видела наиболее подходящего для этого человека.

Иногда Юнха думала заблокировать тётю, но рука так ни разу и не поднялась.

Дядя явно прибывал в том состоянии, когда мир его не очень интересовал: сидел в кресле, повёрнутом к выключенному телевизору, и смотрел в экран. Не обернулся к вошедшим и не ответил на приветствия.

Тётя с сожалением взмахнула руками, увидев это, и виновато сказала:

– Прости, Юнха, но сегодня он такой. Я же тебе говорила, это случается всё чаще.

Юнха сочувственно кивнула: пусть с дядей они не стали близки, но и злодеем он не был, просто человеком, который не обращал на неё внимания.

По-настоящему боялась она только младшего кузена. Старше её на четыре с половиной года, он в то время позволял себе вещи, о которых она не хотела вспоминать никогда. Он не зашёл так далеко, чтобы на него можно было пожаловаться в полицию, но и безобидными его поступки тоже не были.

Юнха живо помнила синяки, оставшиеся как-то раз от его пальцев на её теле.

И слухи, которые он распускал про неё, пока они учились в соседних школах. В её первый год здесь, а в его – выпускной.

Сейчас младший кузен глядел на неё с другой стороны комнаты, от окна, и едва заметно улыбался.

Старший кузен, грузный и усталый, отрастивший зачем-то редкие усы, молча сидел рядом с матерью и следил за тем, как движется по комнате его жена. Она прошла к лестнице наверх, должно быть, её старший сын, трёхлетка, сейчас спал или играл на втором этаже, и Юнха подумала: навестить его – просто оправдание. По быстрому взгляду невестки, которая та бросила на Юнха, покидая комнату, стало понятно: разговор будет ещё тот.

– Садитесь… куда-нибудь, – растерянно произнесла тётя, осознав, сколько разом гостей оказалось в её доме.

– Не беспокойтесь, ачжумони, – ответила Чиён, тепло улыбаясь ей, – мы можем и постоять.

Тётя невольно заулыбалась в ответ. Даже она любила Чиён, которую видела два или три раза в жизни.

– Разговор будет недлинный, – насупившись и вздохнув, заговорил старший кузен. Он оставил мать, поднялся и подошёл в два шага к Юнха, – простой очень. Я тебе всё написал.

– Написал, – кивнула она.

И почувствовала, как закипает в ней злость.

Юнха не собиралась ссориться с ними сегодня. Вовсе нет, она давно не считала этот дом своим… не считала никогда. Хотя половина его принадлежала её матери. Если бы не это, согласился бы дядя принять девочку-подростка, которая, по правде-то, была ему седьмой водой на киселе?

Мама жила в доме, доставшимся ей от родителей. А про этот никогда даже не вспоминала, пока не заболела по-настоящему. Даже тогда она считала какой-то нелепицей то, что владеет половиной от чужого дома, в котором никогда не жила, да и толком даже не гостила. Абсолютно то же самое думали и в семье дяди.

И хотя на словах все были во всём согласны относительно дома, юридически никто ничего не менял за прошедшие годы.

Было незачем, а вот теперь выходило, что та половина перейдёт Юнха. По крайней мере, какая-то часть. Никто из присутствующих не разбирался в этом так уж хорошо, и никто не хотел доводить дела до арбитража, и Юнха не собиралась никогда в жизни претендовать на кусок серого дома, едва возвышающегося над шумным шоссе. Что ей делать с этим куском?

И даже то, что кузен не подождал до конца похорон со своим сообщением о дележе наследства, её не особо задело. Она бы тоже беспокоилась о том, в чьём доме живёт – в своём или же в своём и чьём-то ещё.

Так что же случилось сейчас?

Раздражённые интонации, презрение во взгляде, убеждённость старшего кузена, что Юнха обязательно постарается оттяпать себе кусок дома – что её так разозлило?

Она молчала, пытаясь найти ответ и, одновременно, совладать со злостью.

Может быть, дело в полном отсутствии сочувствия? Хотя бы для приличия старший кузен мог выразить ей соболезнования. Сделать вид, что в нём есть что-то ещё, кроме этого тяжело ворочающего, тёмного клубка в груди – страха потерять своё.

– Погоди… – младший кузен окликнул брата. – Хёнъ, мы же не чужие, что ж ты… хотя бы чаю предложил сестре.

– Да, да… – тётя вскочила, будто опомнилась. – Нельзя ж так, сынок…

Старший кузен поднял палец, и тётя осеклась.

Молчавший до того дядя то ли захрипел, то ли хрюкнул, и все обернулись к нему. Но он снова был неподвижен и тих.

– О! – младший кузен не прекращал всё это время выглядывать в окно и теперь издал радостный возглас. – Вот и все в сборе!

И глянул на Юнха со злорадным весельем.

В дверь постучали, младший кузен кивнул остальным:

– Я открою.

И через минуту привёл в «гостиную» начальника Кима.

– Зачем он здесь? – спросил Санъмин, пока Юнха от удивления потеряла дар речи.

– Ну как же? – удивился младший кузен. – Будущий муж Юнха, значит, тоже имеет право участвовать в семейных делах.

– Это он вам такое сказал? – Ок Мун впервые подал голос.

Начальник Ким повернулся в его сторону, спустя мгновение узнал Ок Муна и сильно помрачнел.

До того он улыбался родственникам Юнха, как будто и впрямь считал их семьёй.

В отличие от неё.

Если её мама Ким Китхэ не приняла, то остальные родственники Юнха – которых он видел тоже нечасто, но чаще, чем будущую тёщу – отнеслись к нему с симпатией. Тётя твердила Юнха в каждом монологе, что за таких людей держаться надо.

– А разве не так? – младший кузен изобразил удивление.

– Нет, – ответила Юнха. Её злость разгорелась ярче. – Нет.

– Юнха… – заговорил начальник Ким, но она отвернулась и обратилась к тёте.

– Нож для шинковки, – чётко и холодно произнесла Юнха.

– Нож для шинковки? – растерянно повторила тётя, поднимаясь.

– Я забираю нож для шинковки, – Юнха чувствовала, что закипает с каждым словом, но звучала лишь холоднее. – Я забираю мамин нож для шинковки. Мы привезли её вещи сюда четырнадцать лет назад. Было что-то ценное – тогда можете оставить себя… Хотя что это я, – она ощущала, как яд шипит у неё на языке, – вы всё ценное ещё тогда продали.

Наступила тишина.

Младший кузен больше не улыбался, его взгляд был как тот самый нож – острый, холодный и тяжёлый.

Тётя села обратно, будто лишившись сил, в её взгляде мелькнула искренняя обида.

Старший кузен насупился и сверлил Юнха взглядом.

– Просто отдайте мне нож, – она криво улыбнулась. – Оставьте всё, дом, разумеется, мне не нужен, никакая часть от него, только тот нож.

– Где же я его найду? – прошептала тётя. Она едва не плакала.

Юнха ощутила пробуждение жалости: тётя была лучше их всех, сама жертва в этой полной холода семье, с равнодушным мужем, непочтительным старшим сыном… и младшим – может быть, настоящим психопатом.

Но ледяное пламя злости полыхало слишком ярко.

– Я найду, – отчеканила Юнха. Она хорошо знала, где лежит тот нож. Тётя просто забыла, что он принадлежит не ей.

Все вещи, которые Юнха тогда не спрятала в своей комнате, мгновенно стали принадлежать людям в этом доме. Как и она сама – почти стала принадлежать им.

Юнха обошла диван и вошла на кухню. Спокойно открыла ящик с ножами, перебирала их неспеша, удивляясь, что руки у неё не дрожат. Нашла нужный и вернулась в большую комнату.

– Мой любимый! – выдохнула тётя, увидев нож.

– Оставь матери её нож! – тут же всколыхнулся старший кузен.

– Это нож моей мамы, не твоей, – ответила Юнха. И тогда он сделал движение, будто собирается её ударить. Кажется, и сам был не уверен – у него не было такой привычки, он не трогал её в детстве, и Юнха никогда не замечала признаков, что он поднимает руку на жену. Так что он точно сомневался: как будто надо это сделать, но почему? С чего он взял, что надо?

– Опустите руку, – тихо произнёс Ок Мун, и все вздрогнули: он снова был в том состоянии, когда холодом мог обжечь.

Старший кузен опустил руку с облегчением.

– Юнха… – начальник Ким сделал шаг к ней, заговорил ласково, успокаивающе. – Ну что ты делаешь? Оставь ты им этот нож…

Юнха обернулась:

– Нет.

– Юнха… – он явно не понимал, что не стоит к ней приближаться.

Кажется, Чиён попыталась остановить его, но было поздно: злость Юнха вырвалась наружу.

– Не подходи ко мне никогда!!!

Возможно, она ещё взмахнула ножом, так что он едва не вырвался из её руки, но Юнха всё-таки его удержала.

Ким Китхэ отступил, действительно испугавшись. Остальные тоже в первый момент отпрянули.

Но потом младший кузен заорал злобно:

– Психованная! Как и мамаша её со своими сказками про духов! Ложилась под каждого, а потом выдумывала… и дочка такая же!

Юнха вздрогнула.

Но ощутила этот так, будто весь мир вздрогнул вокруг, а не она. Холмы, на которых разбит парк. Многоуровневые улицы. Река вдали. Стянутый небоскрёбами трёхэтажный Ёксамдонъ. Пригороды. Весь юг полуострова, до самого Пусана. А потом и север.

И только где-то на материке – на западе, и под водой – на востоке, эта дрожь наконец затихла.

– Не надо, – тихо произнёс Ок Мун. Он подошёл очень близко, осторожно забрал у неё нож. И взял её за руку.

– Идём.

В дверях «гостиной» он обернулся. Юнха тоже посмотрела назад.

Она увидела, что всё замерло, а кое-как проникающий из окон свет отдаёт серебром. Что в кресле у телевизора сидит одряхлевшая крыса, тункап чви – так их называют, крыс, что рыщут в поисках обрезков ногтей. И когда находят, поедают их и принимают облик человека, которому те принадлежали. И занимают его место, и живут за него, поедают его жизнь, как съели его ногти, и иногда никто ничего не замечает годами, десятилетиями, вот только стареют они быстрее – всё же не люди, а постарев, теряют разум и потом засыпают, и тело их продолжает жить. Пока не выйдет отпущенный человеку срок.

А где же сам человек? Не знает никто, куда он исчезает, когда крыса занимает его место.

– Не смотри, – сказал Ок Мун. – Ничего уже тут не сделать.

Он коснулся дверного проёма. Вздрогнули стены дома – теперь уж точно они, и только они. Замельтешили какие-то тени, мелкие, длинные, переплетённые. Покатились по полу шевелящиеся клубки, задёргались отвратительно гибкие отростки. Стало темно.

Ок Мун убрал руку и с сожалением покачал головой. У него не получилось, поняла Юнха. Сказал, что ничего не сделать, но всё равно попытался – и действительно не вышло. Слишком давно в сером доме на третьем уровне поселилось нечто. Слишком сильно сжилось с его стенами. Приросло к сердцам людей.

Давно.

Она качнулась: и пришла в себя. Всё ещё сжимая нож в руке. Глядя безумными глазами на младшего кузена – и впервые видя в его ответном взгляде страх.

– Юнха! – крикнула Чиён. – Ты что!..

Юнха опомнилась.

Обернулась на Ок Муна, и тот тут же подошёл и протянул ладонь. Юнха вложила в неё нож. Помедлила мгновение.

И бросилась прочь из серого дома.

***

Её друзья и тот странный человек – нелепый в своём желании лезть в чужие дела и к чужой женщине – бросаются вслед за ней, но он сам лишь делает шаг и замирает. Если он хочет хотя бы поговорить с ней, ему придётся застать её одну и врасплох. Она настороже со дня грозы, она тогда почуяла подтекст в их разговоре. А он был уверен, что она, как обычно, ничего не заметит. Манипулировать ею всегда было легко, даже скучно, поэтому он не так уж часто это и делал. Она сама поддавалась с готовностью, которая его даже удивляла. Это было удобно – и приятно тоже.

В конце концов, он был вполне искренен в своём желании жениться на ней и держать рядом до конца жизни. Для чего искать кого-то ещё? Он был к ней достаточно привязан.

Сейчас он взвешивает: что пересилит – её уязвимость из-за смерти матери или навязчивая забота её друзей? Мать была для неё обузой, но он понимает: проститься с единственным родителем даже в такой ситуации нелегко. И снова: он был вполне искренен в своём желании утешить её. И нежелании видеть, как её утешают другие.

Его колебания длятся слишком долго, противоположные аргументы приходят в голову один за другим, и наконец, становится поздно бежать за ней. К тому же её семья за эти минуты решает, что он на их стороне.

Они тоже замерли, сбитые с толку произошедшей сценой. Да и угрозы ножом (ладно, вряд ли она в самом деле угрожала, просто размахивала ножом в истерике) произвели впечатление. Младший сын приходит в себя раньше всех (он вообще сразу разглядел в младшеньком червоточинку, такого истерикой надолго не проймёшь) и бросает с насмешкой и ненавистью:

– Нашёл бы ты себе уже другую, нормальную! – но голос младшенького всё же дрожит.

В ответ он усмехается, подходит поближе – и впечатывает младшему кулак в лицо. Мелькает неприятное воспоминание, как его самого размазал по стенке тот человек – неожиданно сильный, хоть хлюпиком и не выглядел, но и спортсменом в тяжёлом весе тоже. Ничего, теперь он чувствует слабое удовлетворение: можно считать удар по младшенькому компенсацией того вечера.

Младшенький смотрит ошарашенно. Шок, обида и ни малейшего признака, что попытается ударить в ответ. Трус.

– Я знаю, что ты с ней делал, – говорит он. – Извращенец. Никогда больше не подходи к ней и не заговаривай даже.

Он оглядывает комнату: тётка потрясена, глядя на неё он испытывает презрительную жалость. Старший сын – тупой боров, ставший могилой для молодости его жены. Старик… с ним что-то не так. Дело не в душевной болезни, что-то другое. И всё место мрачное. Гнилое.

– Никто из вас к ней больше не подойдёт, – веско заявляет он, в глубине души наслаждаясь их испугом и изумлением. Он всегда был к ним почтителен, но, кажется, сейчас лучше избрать другую тактику. Ей это больше придётся по душе, а значит – он должен измениться. В конце концов, она нужна ему не только потому, что он привык видеть её рядом. Если уж она решила сбежать, то проще будет найти другую, чем ловить эту.

Но она почти месяц торчала рядом с тем человеком и что-то узнала о проекте. Что-то происходит, сказали ему; если хочешь двинуться дальше, ещё выше, этот проект – критичен.

Он и сам это понимает. Ему нужно то, что знает она. Так что – две цели одним ударом.

Он усмехается.

В доме становится всё темнее и душнее. Отвратительное место. Неудивительно, что она не хочет бороться за наследство, даже он, пожалуй, согласен: пусть что-то с этого и можно выгадать в перспективе, но мараться не хочется.

Он кривится и выходит из комнаты, не удостоив оставшихся ни словом, ни кивком.

Тени, несколько минут назад изгнанные из стен, ещё извиваются на полу в поисках пристанища. Одни уже вгрызаются обратно, проделывая в стенах новые норы. Но другие ползут за ним – из комнаты, из дома, по лестнице… следуют за ним, сливаясь с его тенью.

Они тоже чуют в нём червоточинку – больше одной. Не надо ничего прогрызать, искать слабину. Место для них уже давным-давно готово.

***

Ноги понесли её сами знакомым в детстве маршрутом: направо от ворот, почти сразу – лестница, один поворот, другой, третий… Пространство сузилось до деревянных ступеней, всё остальное – крыши, деревья, даже перила, слились в разноцветный туман.

Она выскочила на мощённый мелкой плиткой тротуар у шоссе, и тут силы покинули её. Юнха поняла: снова задыхается, как тогда в коридоре у отдела сопровождения… хотя нет, это не паническая атака. Просто тело дало знать: нельзя одним махом пронестись вниз по первой лестнице, потом взбежать на высоту четвёртого этажа, петляя по длинным пролётам второй, и не почувствовать усталости.

Тем более, что и до того что-то произошло.

Там что-то произошло, но Юнха пока не была готова думать над тем, что же именно.

Ей требовалась опора. Первым под руку попался контейнер для мусора, но это было не дело.

С трудом она сделала ещё один шаг, скорее нащупала, чем разглядела защитное ограждение и вцепилась в него.

Ноги подкашивались. И сердце всё ещё заходилось. И плясали в глазах тени.

Она постаралась хотя бы сфокусировать зрение. И сразу увидела: от пункта экстренной помощи впереди на неё внимательно смотрят двое спасателей парка. Наверняка заметили её стремительный взлёт по лестнице. От нечего делать люди так по лестницам не бегают.

Стоило ей посмотреть чуть в сторону, и спасатели стали частью цветного тумана.

– Если стоять тяжело…

Она увидела протянутую руку. Поле зрения всё ещё оставалось узким, так что лица Юнха пока различить не смогла. Но, конечно, узнала голос, а потом мелькнуло воспоминание о страшной ночи в больнице – и о протянутой руке. Было ли это на самом деле?

Сейчас надо принять решение, подумала она. Странно, что в таком месте – рядом с проносящимися по шоссе машинами, в их шуме, под настороженными взглядами спасателей и любопытными – редких прохожих. Странно, что сейчас – после то ли случившегося в сером доме, то ли нет… Сейчас она решит, было ли всё взаправду.

– Где мой… нож? – спросила она, судорожно вздохнув. Голос дрожал и прерывался.

– У меня в рюкзаке. Если бы я бежал за тобой с ножом по лестнице, меня бы уже повязали.

Юнха захотелось рассмеяться, но дыхания не хватило. С трудом оторвав одну руку от ограждения, она схватилась за ладонь Муна.

– Спасибо… что бежал за мной.

– А какой был выбор? – пробурчал он совершенно беззлобно.

– Юнха!

У Чиён и Санъмина ожидаемо заняло больше времени добраться сюда. Юнха не была уверена, но допускала, что в её перемещении было что-то… не совсем нормальное.

– Всё… хорошо.

Зрение наконец-то возвращалось, люди и предметы по сторонам постепенно проступали из тумана.

У Чиён было такое испуганное выражение лица, что Юнха кое-как отцепилась от ограждения и протянула вторую руку подруге.

– Не тревожься… за меня, – пробормотала Юнха.

Чиён пожала её пальцы.

– Да уж, – выдохнула она. – Ну…

Санъмину пришлось остаться в стороне, и, кажется, ему это было мучительно. Но Юнха ничего не могла для него сделать сейчас.

– Тут даже сесть негде! – Чиён наконец-то нашла, что сказать.

Что ж, сесть действительно было негде. Но хотя бы можно было прислониться к ограждению.

– Я так отдохну, – произнесла Юнха. – Отдышусь.

Она не выпускала руку Муна, и тому пришлось прислониться рядом, очень близко. Хотя не было похоже, что он против.

Чиён вдруг закивала и затараторила:

– Точно, отдышись немного, тебе ещё нож надо забрать так, чтобы те дяденьки ничего не заметили, а то они на нас всё смотрят и смотрят, а мы пока прогуляемся в парке, правда же, оппа?

– В парке? – опешил Санъмин и посмотрел на возвышающийся по ту сторону шоссе холм.

В Намсан люди чаще ходили гулять с палками для спортивной ходьбы и рюкзаками, да и чтобы войти туда, нужно было отсюда шагать на юг минут десять, а то и пятнадцать.

– Да, погуляем немного! – бодро продолжала Чиён. Выпустив руку Юнха, она ухватилась за рукав Санъмина. – Пойдём!

– Я…

Он посмотрела на Юнха, и она не выдержала – отвела взгляд.

Чиён утащила за собой помрачневшего Санъмина.

Наверное, он чувствовал себя совершенно лишним сегодня. И, может быть, вспомнил, что Юнха и не звала его с собой.

Она и Муна в общем-то не звала, но была рада, что сейчас он молча стоит рядом.

– Отдышалась? – спросил он через пару минут, и она кивнула:

– Можно посмотреть на нож?

Он не удивился. Встал так, чтобы заслонить её от спасателей, хотя те вроде бы потеряли к ним интерес, раскрыл рюкзак.

Нож лежал сверху: тусклое, отслужившее много лет лезвие, обмотанная тканью рукоятка.