Текст книги "Небо в зеленой воде (СИ)"

Автор книги: Ольга Скубицкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)

– Предадим же ее огню, только святой огонь способен очистить город от мерзостного воздействия ведьмы! – на последних словах он поднял в воздух сжатый кулак в воинственном злобном жесте, совершенно не соответствующим заветам любви и всепрощения христианской религии. В ответ заполненная площадь с поднятыми вверх кулаками проорала: 'Сжечь'!

Священник самолично взял из рук стражника подожженный факел и запалил все бревна подо мной по кругу.

Красные языки, пожирая дерево, радостно заплясали, подымаясь вверх к моим ногам. Столб дыма устремлялся в звездное небо. Ветер озверело дул в лицо, полоща пряди растрепавшихся волос. Я – Арина от первобытного страха на секунду очнулась, только чтобы снова затихнуть, сбиваемая мыслями Я – Элизы.

Я – Элиза почти не боялась. Защитить себя от огня без второй половины силы не получилось бы, но я могла нырнуть в одну из прошлых жизней, чтобы пропустить муки сжигаемого заживо тела, но медлила. Рука, отведенная за спину, сжимала изумрудную ленту и поглаживала пальцем ее края. В последние минуты своего теперешнего существования я вспоминала лишь Тео, хотелось в последний раз коснуться его, заглянуть в глаза, смешать его живительный поток силы со своим, стать единым целым. Желание было столь сильным и всепроникающим, что сила несдержанным пузырьковым ручьем устремилась куда-то в далекое пространство, удаляясь и невидимо растягивая меня все дальше и дальше. Я простиралась невидимым щупальцем, преодолевая километры, мысленно умоляя дотянуться до Тео.

'Только бы достать, только бы дотронуться', – молила я холодные равнодушные звезды, задрав голову и глядя в темное небо, пока огонь быстро подбирался к ногам.

Отчаянье и дикое желание придало мне сил. Через несколько напряженных минут я почувствовала Тео ближе, я растянулась силой так далеко, что даже приблизительно не представляла многокилометровое расстояние нашего физического удаления друг от друга, лишь ощущала, что он все ближе и ближе.

Дым застилал лицо, и безжалостное пламя облизнуло голые ступни. Я закашлялась и вздрогнула от нестерпимой боли. Толпу и суд инквизиции переполняло разочарование из-за моего непоколебимого безмолвия, они привыкли к крикам и стонам погибающих жертв, а получили только страдальческие гримасы.

'Еще немного, еще чуть-чуть', – уговаривала я себя, до крови закусив губу, борясь с болью и боясь кричать и ненароком сорвать сосредоточенность и целеустремленность невидимого силового щупальца.

Когда на пределе воли пузырьки коснулись встречного силового потока, я с облегчением поняла, что это он и его сила. Я радостно побежала вверх по венам Тео, сталкиваясь с его пузырьками расплескивая их, растворяясь. Вся наша общая сила сконцентрировалась в нем и заклокотала пробуждающимся вулканом. Я ощутила, как его горло сжалось, но крик так и не сорвался с окаменевших от страха губ. Не знаю, понял ли он что происходит, но почувствовал то же, что и я, всю полноту переполнявших меня эмоций, всю физическую сжирающую меня боль, всю внутреннюю горечь и безысходность, все страдания терзаемого огнем тела, всю любовь и ненависть, лившуюся из моих изумрудных глаз. Я делилась с ним, я прощала и прощалась. Сжав в последний раз водяными тисками его затрепетавшее, как птичка, сердце, я провела пузырьками по его стиснутым рукам и провалилась в прошлую жизнь, спасаясь от кошмарного настоящего, сжигающего мое страдающее тело.

Неожиданно Я – Арина очнулась, очнулась на смертном костре, в опустевшем теле, очнулась от боли и непривычной пустоты разума. Мысли и воспоминания вернулись вместе с пониманием происходящего. Боль, терзающая боль ощущалась каждой частью тела, точнее, тем, что от него осталось. Яркие огненные искры вздымались перед остекленевшими глазами. Я – Элиза спаслась, но Я – Арина не могла спастись таким же способом. Ничего ужаснее я никогда не испытывала, хотелось кричать, но опустошенное тело молчало, хотелось дергаться от боли отворачивать лицо от пламени, но конечности оставались неподвижными. Нет ничего страшнее запертого разума в парализованной истязаемой оболочке. Пляшущий красно-черный монстр костра поглощал меня, растягивая удовольствие. Впервые я до конца поверила, что это на самом деле происходит со мной, какие, к черту, воспоминания, это стало явью, моей единственной жестокой и неумолимой реальностью.

Окончательно обезумев, я не имела понятия, сколько эта пытка продолжается. Только полыхающие одежда и кожа, только разрывающая боль, только безмолвный крик души.

В миг, где мир полностью переплавился в обжигающую непереносимую боль, гул в ушах и темнота перед глазами раскололи его на реальное и бессознательное. Слабые пузырьки вдруг мощной рекой ударила по венам рук и кончикам пальцев, разрывая боль в клочья, вместе с почти умершим телом.

Еще миг и, достигнув желанной свободы, я потекла под ослепительной зеленью, закручиваясь в мелкие водовороты и пробегая хрустальными струями, миллиардом водяных капелек, с беспредельным облегчением. 'Все кончилось, я выбралась, спаслась', – подумали все разом мелкие частички меня разрозненной, но цельной одновременно.

Ярость

Затылок саднило, руки затекли, в них словно встромляли иголки. Я боялась открыть глаза, боялась снова увидеть разъяренную беснующуюся толпу и стену застилавшего лицо беспощадного пламени, обгладывающего незащищенную плоть. Жгущей боли не было, слух улавливал обнадеживающую тишину, а ноздри настороженно вдыхали знакомый приятный свежий аромат вместо одуряющего смердящего воздуха с примесью пепла из тлеющей человеческой кожи, моей кожи.

Не раскрывая глаз, я ощупала себя и с облегчением поняла, что на мне спортивный костюм из мягкой эластичной ткани вместо подранной старой юбки. Пошевелившись, убедилась, что руки и ноги целы, а тело снова беспрекословно выполняет все указания разума, и все же пришлось заставлять себя открыть глаза.

Я лежала в своем номере около кровати в неестественной позе. 'Похоже, валяться на полу входит в привычку', – подумалось мне.

Прикроватные часы показывали обеденное время. 'Значит, все мое ужасающее полуторанедельное путешествие в прошлое уместилось в четыре часа реальности', – подытожила я. День точно был тот же, ну хотя бы потому, что если бы я пробыла без сознания больше суток, то персонал курорта давно бы забил тревогу и нашел меня.

Подняться удалось только со второй попытки, руки и ноги шевелились с трудом, будто из тела вынули все кости. Судя по дискомфорту в голове, я ударилась затылком при падении. 'В следующий раз надо подготовиться к погружению, хотя бы лечь на кровать или сесть в кресло, – решила я. – Хотя если бы могла предугадать погружение, то подготовилась бы и сегодня, но у меня не хватило времени даже на обдумывание происходящего'.

На то, чтобы заползти на кровать, я потратила последние силы, повернулась на бок и, согнувшись, подложила ладонь под ноющую голову. Мое состояние было сопоставимо с похмельем у застарелой алкоголички, сопротивляться накатившей усталости не хотелось, даже ворочать мозгами было тяжело и неприятно, мысли терлись друг о друга, как детали давно не смазываемого заржавевшего механизма. Веки сомкнулись сами собой. Прошлое и настоящее настолько перемешались в воспаленном сознании, что, казалось, я уснула впервые за полторы недели, хотя на самом деле спала всего несколько часов назад...

Часто то, что разум не способен постигнуть бодрствуя, он поглощает во сне огромными тяжко перевариваемыми порциями. Я пробудилась черед пару часов, отдохнувшая и злая как стая голодных хищников. Взгляд упал на карандашный рисунок, валяющийся на ковровом покрытии, что, естественно, не добавило позитивной ноты моему настроению. Воспоминания накрыли с головой, и я чуть не задохнулась от наполнившего меня бешенства.

– Где эта скотина? – заорала я, ни к кому конкретно не обращаясь и вскакивая с кровати, схватила трубку стационарного телефона. Безукоризненно вежливый голос на той стороне был полностью готов выполнить любой каприз отдыхающего туриста.

– Добрый день! Подскажите, пожалуйста, как я могу узнать, где остановился некий Даниэль Вильсон? – выпалила я, не давая девушке закончить выученную до зубного скрежета фразу приветствия.

– Никак, – удивленно ответили на том конце. – Информацию о наших клиентах и туристах мы не сообщаем.

Я и сама об этом прекрасно знала, но надеялась, что попаду на глупую наивную дурочку. Шанс не выгорел.

Бросив трубку, на короткий миг погрузилась в раздумья, но тут неожиданно поняла, что для того чтобы узнать, где сейчас находиться Тео, тьфу, в смысле, Даниэль, мне не нужны посредники, я и сама знаю, где он. Точнее, не то чтобы я знала конкретное место его нахождения, а просто отчетливо чувствовала нашу связь, будто невидимая нить тянулась от меня к нему, и я могла следовать по этой нити, как ищейка по следу убегающей добычи.

Пока натягивала джинсы, куртку и собирала волосы в хвост, перед глазами мелькали заманчивые картинки, сменяющие одна другую. Вот господин Вильсон тонет в глубокой горной реке, вот он рухнул с высокой заснеженной вершины и переломал все кости, вот отпивает глоток отравленной жидкости и замертво падает на пол, ну а вот самое приятное – мой чертов попутчик горит в инквизиционном огне, и его холодное равнодушное лицо искажает маска нестерпимой боли. Мини-сценки раззадоренное гневом воображение прокручивало разные, но объединяло их лишь одно, что я в это время нахожусь на другой стороне земного шара, и англичанин не может воспользоваться нашей общей силой для спасения.

Молния куртки в непослушных, дрожащих от клокотавшего гнева руках, наконец, застегнулась, и я выбежала в объятья солнечного, но прохладного осеннего дня.

Шла уверенным шагом, не задумываясь, почти не замечая окружающие предметы и людей, не уточняя дороги. Внутри будто встроен радар или навигатор, настроенный только на одну цель и я следовала к этой цели самой короткой дорогой, исключая те моменты, когда мешали здания и люди, которые приходилось обходить. Силе ничего не мешало, а вот для тела находились препятствия в движении.

Я прошла по связывающей меня с Даниэлем нити вверх по туристической тропе и поднялась к отправному пункту маленькой канатной дороги.

Господин Вильсон стоял в открытом фуникулере, держа за руку свою белокурую красавицу-пассию, которую я уже видела в ледовом комплексе, и тихо, но настойчиво уговаривал прокатиться с ним и посмотреть на чудесные красоты природы, открывающиеся с нестандартного ракурса. Она же боялась высоты и ни в какую не соглашалась. Неудивительно, полностью открытая сверху канатная тележка могла привлечь только экстремала средней степени тяжести.

Никогда не испытывала восторга от мелких склок, тем более с участием свидетелей, но пройдя через две смерти, снова пережив их по причине одного и того же человека, точнее, двух его воплощений, ярость во мне достигла придельной точки кипения.

Влетев в тележку и вперив в Даниэля свирепый взгляд, я привела в действие механизм отправления. Блондинистый ангел отдернул руку, так и не успев ничего решить, и шокированно хлопая ресничками вслед движущейся канатке, не мог произнести ни слова. Канатка стала медленно отдалять нас по воздуху от пораженной девушки. Цель поездки резко поменялась, ведь меня не интересовало созерцание окружающего пейзажа.

Англичанина не испугало мое появление, более того, он даже не выглядел удивленным. 'В этом нет ничего странного, он же чувствует меня точно так же, как и я его', – мелькнуло в голове.

Тележка двигалась, а мы стояли и впивались друг в друга взглядами. От страха, испытываемого мной в компании этого человека ранее, не осталось и следа. Теперь я точно знала, почему боюсь его изумрудных, таких же, как мои, глаз, почему как сумасшедшая шарахаюсь от открытого огня – все это лишь отголоски событий, произошедших со мной в прошлой жизни, событий, виновником которых был только он, эта самоуверенная холодная сволочь.

– Ты склизкая равнодушная тварь, – заорала я наконец, не сдерживая себя более, когда мы удалились на достаточное расстояние от удивленного зрителя. Щупальце из пузырьков собралось в стиснутых пальцах, а в следующую секунду я толкнула им Даниэля в грудь. Это получилось так легко, само собой, я даже несколько удивилась мощи живущей во мне.

Попутчик отлетел к противоположному бортику и, натолкнувшись на него спиной, свалился на пол. Господин Вильсон должен был быть благодарен конструкторам этого транспортного средства, будь края чуть пониже, он бы уже летел вниз навстречу неминуемой гибели, точь в точь как в моих недавних грезах.

Сдерживать себя в данный момент я не могла совершенно, во мне бурлила, клокотала и безудержно стремилась выплеснуться громадная давящая сила, меня трясло как в лихорадке от чудовищной ярости и отвечающих на нее внутренних пузырьков, потусторонняя энергия во мне словно тысячекратно усиливала эмоции. Сейчас я могла все, я знала это так же точно, как дату своего рождения и, то, что небо синее, я могла, словно джин, разрушать города и строить дворцы, но разрушать мне хотелось больше, и вся эта бешеная ненависть сфокусировалась на единственном объекте.

Не знаю, в какой мелкодисперсный порошок я бы стерла англичанина и покачивающуюся тележку, в которой мы медленно двигались на головокружительной высоте, если бы он молниеносно не поднялся и, подойдя в плотную, не схватил бы меня за предплечья. Когда он сжал меня и посмотрел в глаза, захотелось вырваться и отшвырнуть его от себя, и я точно знала, что это мне под силу. Бьющаяся во мне неукротимая энергия требовала немедленного выхода, требовала освобождения, требовала разрушений, я стала проводником для чего-то жуткого, неведомого. Огонь инквизиционного костра словно горел внутри меня, сильнее раздувая пламя ярости. Мне хотелось убить его, разорвать в клочья гнилое сердце предателя и убийцы. Подобного я никогда не испытывала. Да, я иногда бывала несдержанной и импульсивной, да, меня нельзя было назвать спокойным человеком, но я никому еще не желала смерти, тем более смерти от собственных рук, а сейчас я могла бы уничтожить Даниэля, причем с огромной радостью.

То, что Я – Элиза никогда бы не совершила, затуманенная больной любовью, Я – Арина проделала бы с удовольствием. Первобытная ярость захлестывала и трясла меня, это был какой-то приступ сумасшествия.

– Арина, – гаркнул Даниэль, не отпуская меня, за секунду до свершения непоправимого, и я увидела отражение своего обезумевшего лица в его холодящих душу глазах. Через куртку по предплечьям и дальше вверх по телу заструилось нечто постороннее, но при этом такое знакомое и умиротворяющее, как лошадиная доза успокоительного. Сопротивляться этому было возможно, но я не хотела. Я лишь замерла, ничего не соображая.

Меня перестало трясти, напряженное тело расслабилось. Доли секунды хватило на то, чтобы понять, что это часть силы моего энергетического близнеца стремится навстречу моей части силы, как там, в прошлом, у Тео и Элизы. Ощущение странной гармонии и единения обволокло неожиданно, оно так разительно отличалось от ненависти, сжиравшей меня мгновения назад, и оказалось таким необходимым, как дыхание, оно полностью заглушало ярость. Две половины единого целого весело сталкивались во мне, с радостью принимая друг друга, соединяясь.

Через минуту, когда мое состояние пришло в норму окончательно, англичанин отпустил меня и сделал шаг назад, не отрывая взгляда. Но связь нашей энергии не прошла даже при обрыве тактильных ощущений, я по-прежнему чувствовала, что он здесь, рядом, близко-близко, внутри. Ладони наших рук, раскрытые навстречу друг другу были визуальным тому доказательством.

– Убирайся, – устало приказала я, имея в виду его энергию внутри меня. Тело, явно не приспособленное к таким вспышкам безумства, стонало ломотой во всех конечностях.

Англичанин отошел к бортику и облокотился на него локтями. Его частички побежали в обратном направлении, пока не исчезли где-то в пространстве за границей моего тела.

Только тут я смогла осмотреться. Нас окружали шапки движущихся снежных гор, а далеко внизу виднелась такая живительная и родная осень, с этой высоты казавшаяся запертой на дне глубокого колодца ледяной зимы. Канатка продолжала медленно продвигаться к своей цели. 'Кстати, куда мы едем?' – возникла первая за полчаса осознанная мысль.

– Прости, – сдавленно произнес Даниэль. – Я знаю, что... хотя, черт, за что я извиняюсь, это был не я, это случилось очень давно. Ты вообще можешь себе представить, что такое пять веков для срока давности преступления? – Вопрос был риторический, и я безмолвствовала. – Я живу с этим так долго, с тех пор как вспомнил. Это как каменная плита на моей могиле, – его голос звучал как всегда спокойно, и только глаза выдавали разъедавшую изнутри горечь.

– У меня и могилы-то не было, оставшуюся кучку пепла развеяло по ветру, – кинула я в него словами. Он промолчал.

Мы неотрывно продолжали смотреть друг другу в глаза, и мне пришло в голову, что нормальные люди не способны на такой длительный визуальный контакт, не отрываясь, не моргая, не переводя взгляд.

– Зачем ты отправил этот рисунок? Зачем спровоцировал погружение? Ты что, садист, тебе захотелось, чтобы я еще разок сгорела в костре как ведьма по твоей вине? – высыпала я на его голову лавину обвинений.

– Ты все равно бы вспомнила, рано или поздно, это твое прошлое, и от него никуда не скрыться, я лишь ускорил процесс, – он перевел сбившееся дыхание. – Я нарисовал тебя еще в юности, после того как оказался в той жизни, после того как понял, что натворил. С тех пор я рисовал тебя бесчисленное количество раз, порой я даже не отдаю себе отчета в том, что снова изображаю по памяти черные волосы и огромные зеленые глаза, с ними, как и в этот раз, я узнал бы тебя в любом теле. Я уничтожаю все, что рисую в состоянии такой маниакальной одержимости. Та юношеская неопытная картинка – единственное, что сохранилось. В настоящем я увидел, как ты боишься меня, боишься потому, что можно убить, можно умереть самому, но душа...душа помнит все. Теперь, когда ты пробудилась, нам никуда друг от друга не деться, и я знал, что ты вспомнишь, кем я был для тебя, и что с тобой сделал, я не хотел томительно переживать каждую минуту, настороженно ожидая, когда же ты погрузишься именно в ту жизнь. Это могло произойти через неделю, а могло и через годы. Пойми, я и так живу с этим очень долго. Я хотел, что бы мы раз и навсегда все выяснили и закончили на этом.

Тележка остановилась в конечной точке назначения. Ею оказалось засыпанное снегом высокогорье, отсюда лыжники начинали свои крутые и извилистые спуски. Некоторые из немногочисленных туристов с недоумением оглядывали нашу странную парочку в довольно легкой одежде и без горнолыжного снаряжения. Мы, не сговариваясь, вышли из подъемника и направились туда, где было меньше всего людей – вдоль обзорных площадок по узкой тропке.

– Я там так... тебя... – вымолвила я, едва ли не давясь предложением, которое не сумела закончить. – Даже и не думала, что подобные чувства на самом деле имеют право на существование – это ни с чем не сравнимо, какой-то гипноз и одержимость в одном флаконе, – вспомнила я погибавшую, но продолжавшую защищать Тео Я – Элизу. Собственные уши неприятно резануло словами, звучало все это глупо, как в дешевом бульварном романе, но я не могла ничего с собой поделать, теперь, обретя часть своего прошлого, приходилось смиряться с некоторыми последствиями в настоящем.

– Почему ты это сделал? Почему отдал в руки инквизиции и обрек на смерть? За что? – задала я самый важный вопрос, хотя наиболее важен он был скорее для Я – Элизы, нежели для Я – Арины. Затуманенным взглядом Даниэль рассматривал искрящийся вечно лежащий на вершинах снег.

– Как бы это извращенно не звучало, но мы с тобой рождаемся совершенно разными, не только внешне, но и с разными характерами, душевными качествами. Внутренняя сущность остается прежней, но вот ее инкарнации могут быть самыми разнообразными. В пятнадцатом веке я не отличался ни умом, ни смелостью, ни какими либо еще примечательными качествами. К тому же религиозность помешала понять тебя, до конца поверить, я действительно подумал, что ты ведьма, а так как понял, что я такой же, решил не дожидаться, когда меня разоблачат и казнят. Я рассказал о тебе священнику, представив все в таком свете, будто ты заколдовала меня, частично я даже верил в это, ведь все необъяснимое, загадочное и мистическое стало происходить со мной только после встречи с тобой. Внутреннюю силу я принял за демона, вселившегося в меня. Я изначально был слишком глуп и труслив для тайны, возложенной на меня.

Затем я сбежал с проезжими бродячими артистами подальше от города, подальше от тебя. С каждым днем твое влияние ощущалось, все слабее, но наступил момент, когда, двигаясь через пустынную равнину, я не смог сделать больше и шага. Меня тянула обратно твоя половина силы, не отпуская, не давая идти дальше, я как собака на привязи пытался дергаться, но быстро понял, что заковавшие меня путы разорвать нельзя. Циркачи, недолго посмеявшись надо мной, уселись в повозку и уехали, оставив одного. Еще немного посопротивлявшись, я твердо осознал, что двигаться вперед не могу, словно добрался до стенки невидимого купола, накрывавшего меня. Идти становилось возможно, лишь развернувшись немного влево или вправо, но затем связь снова останавливала меня, не давая удаляться от тебя больше, чем на определенное расстояние. В общем, несмотря на скудоумие моего тогдашнего интеллекта, я все же догадался, что могу лишь двигаться вокруг тебя, как лошадь по арене, правда, громадной многокилометровой арене, не удаляясь на расстояние дальше длины 'веревки'. Только вот не учел, что наша связь гораздо прочнее любой веревки и даже самых толстых стальных канатов.

Я совершил еще одну неудачную попытку вырваться, когда, почти истощенный, вспрыгнул на проходящую мимо повозку, но проехал ровно длину допустимого удаления, а потом меня сдернуло и шмякнуло оземь. Тогда я всем сердцем возненавидел тебя, уверившись в том, что твое колдовство держит меня. Развернулся и пошел в ту сторону, куда сила меня допускала. Шел, не разбирая дороги, стараясь лишь держаться насколько возможно дальше от ощущения твоего присутствия, в конце концов, заблудился и совершенно обессилел.

Неожиданно твоя часть энергии стала приближаться, будто ты все быстрее и быстрее бежала ко мне, или даже летела, судя по скорости. Это было так неестественно и жутко, ведь я точно знал, что ты далеко, а потом ты стала просачиваться внутрь меня неторопливым дурманящим ручьем, моя часть силы с радостью принимала твое вторжение и наше медленное объединение. Но положительное очень быстро закончилось, и начался настоящий кошмар, я почувствовал абсолютно все, что с тобой происходило, как твою кожу покрывают смертельные ожоги, как ты задыхаешься от прогорклого дыма, как шумит вокруг толпа, как чудовищная боль пытает твое прекрасное тело. А потом все стало еще хуже, превращаясь в какую-то жуткую помесь света и тьмы, я ощущал одновременно ужас происходящего на площади и божественное умиротворяющее соединение нашей силы воедино. Если бы это продлилось на минуту больше, я бы наверно сошел с ума, но вся энергия скопилась и сжала изнутри холодными объятьями мое сердце, оно в ответ испугано забилось, предрекая смерть.

Я повалился на землю и корчился в непередаваемых муках, в твоих муках, разделяемых со мной. Я думал, что умираю, потому что ты в это время умирала на самом деле, я переживал все вместе с тобой, каждый судорожный вздох, каждое неосознанное движение рук, сжимавших эту чертову ленту, смердящую и обгорающую прямо в твоих ладонях. А затем ты исчезла, но не так, как раньше, будто медленно уводя свою энергию из моего тела, а одномоментно, словно тебя никогда и не существовало.

Я пролежал на земле много часов в беспамятстве, а потом меня нашли проходящие путники и помогли добраться до какой-то деревушки. Когда через некоторое время пришел в себя, то меня огорошило ощущение непередаваемой пустоты внутри. Я теперь точно знал, что тебя нет, и нить, соединяющая нас, разорвана. Я мог отправиться куда угодно, но на это не хватало ни желания, ни сил. Ты как жизненно важный орган во мне, твоя энергия часть меня самого, и когда тебя не стало, не стало и меня, то есть физически я еще функционировал некоторое время, но моя последующая недолгая жизнь протекала столь же мучительно, как и твоя смерть. Одно время я даже ждал карающего инквизиционного отряда, который, наконец, убьет меня и тем самым оборвет страдания, и только спустя время понял, что ты выгородила, защитила меня. Умер я через несколько недель, просто заснул и не проснулся. Это оказалась счастливая смерть калеки, которым я стал, осиротев ровно на твою половину силы.

Слушала я, не перебивая, господин Вильсон, измученный собственной совестью, изливал свою темную душу. Мне не было его жаль.

– Так ты желал банального отпущения грехов, – хмыкнула я. – Мог бы просто рассказать, а не толкать меня в костер для очищения собственной совести. Знаешь, ты и в этой жизни не отличаешься особым человеколюбием.

– Ведь я уже говорил, что рассказывать заранее нельзя, – угрюмо ответил он. Ты же все вспомнила, ты теперь должна это знать.

Он был прав, вспомнив именно ту свою жизнь, я узнала многое и про движение по воздуху, и про перемещение предметов, и про то, что наша с Даниэлем объединенная сила способна на нечто масштабное и ужасающее, на что именно еще предстояло узнать. И про то, что заранее поведать о прошлой жизни нельзя, нужно все вспомнить, увидеть как наяву, иначе часть силы будет пробуждаться 'неправильно', долго и мучительно, заставляя тело, являющееся лишь новым сосудом для прежней души, сходить с ума.

Я молча кивнула, подтверждая его слова.

Глаза скользнули по горной гряде, местами утыканной деревьями, занесенными тяжелым снежным покрывалом. Вдруг что-то в расположении гор и в этой местности, показалось неуловимо знакомым, хотя сюда я ни разу не поднималась за неделю пребывания на курорте.

– Знаешь... – только и успел произнести он, собираясь продолжить.

– Горы! – перебила я каявшегося англичанина. – Это произошло здесь, – скорее утверждая, чем, спрашивая, произнесла я.

– Да, приблизительно в этой впадине и располагался в пятнадцатом веке тот городок. Где-то в том районе, – указал он рукой на видневшийся внизу туристический поселок.

– Господи! Меня тянуло сюда всю сознательную жизнь.

– Меня тоже всегда привлекало это место. Даже зная, что я совершил здесь много веков назад, все равно не мог себя остановить. Я часто обдумывал эту странность, возможно, притягивает именно место, в котором наша энергия соединилась сильнее всего за время существования, будто она желает продолжения. Ни разу не задумывалась почему половины силы в каждом из нас так стремятся к объединению?

Это, безусловно, уже приходило мне в голову, но тут я вспомнила самое главное, что снова взбесило меня до чрезвычайности и сбило с его вопроса.

– Почему ты не вытащил меня оттуда, как в первый раз? Пихнуть пихнул, а вернуть обратно лень было? – прорычала я.

Он удивился быстрой смене в моем настроении, остановился и окинул ледяным взглядом.

– Может, хватит истерить. В этой жизни ты больше похожа на тайфун, чем на нежного котенка Элизу, – произнес он, утяжелив слова большой долей сарказма, что снова вывело меня из себя, поднимая из глубин души недавнее сумасшествие и жажду разрушения.

– Не смей произносить мое имя, ты, хладнокровный убийца, – заорала я, и поднимавшиеся по дорожке лыжники шарахнулись в сторону. – Кстати, в пятнадцатом веке ты был не только глуп и труслив, но и неимоверно уродлив, собрав в себе, таким образом, все самые мерзкие пороки.

– Только не говори, что опять начнешь швырять меня, и тебе понадобится успокоение. Оглядись, тут, конечно, немного людей, но любопытных зрителей хватит, – сквозь зубы процедил он.

– Мне не нужно успокоение, и ты это знаешь, как никто, – прорычала я в ответ. – Так какого черта ты оставил умирать меня там снова, и сам при этом переживал этот 'милые' и незабываемые момент заново? Ты еще в придачу к садизму и мазохист, оказывается. Мало того, что отправил своей паршивой провокационной картинкой прямо в костер, так еще и не рассказал, как возвращаться, раз не хотел утруждать себя.

Господин Вильсон устало вздохнул. Было видно, что я вызываю в нем ровно столько же бешенства, сколько и он во мне, но он старался сдерживаться, во всяком случае, сейчас.

Холодный промозглый ветер пробирал до костей, тонкая демисезонная курточка не спасала, и я уже прилично замерзла, но упрямо решила на этот раз не отпускать его, пока не вытрясу всю правду, даже если ради этого придется свалиться с простудой.

Дорожка закончилась, упершись в покатый заснеженный склон, продвигаться по которому было возможно только посредствам лыжного снаряжения. Непрошенная мысль о хорошенькой блондинке, у которой я в буквальном смысле угнала сегодня мужчину, осадила гнев и вызвала у меня неподобающий в данной ситуации смешок.

– Пойдем обратно, – предложил Даниэль, не понимая причины, спонтанного веселья. Я так часто теперь бросалась в крайности то одной, то другой эмоции, что он, наверно, принял бы меня за душевнобольную, если бы только мы оба не были, мягко говоря, не такими как все.

– Ты собираешься отвечать на вопрос или нет? – в этот момент даже захотелось поугрожать, ведь я могла внутренней силой спихнуть его прямо вниз с горы, и исполнилась бы моя недавняя мечта о его мучительной смерти, но я вовремя себя остановила. Во-первых, убить его я, конечно, бы не решилась, во всяком случае, теперь, когда потусторонняя кровожадная ярость перестала вырываться наружу, во-вторых, вспомнив его недавний рассказ, поняла, что, скорее всего, умру следом за ним, сначала изрядно помучившись, и, в-третьих, он был, так сказать, моим 'близнецом', и силы в нем не больше и не меньше, а ровно столько же, сколько и во мне, а значит, он может сделать со мной все, что угодно, как и я с ним. 'Две равные половины, бессмысленное соревнование, – пришла я к выводу. – Но зато теперь могу не бояться грабителей и маньяков, размажу любого одним махом'.

– Тебе нужно было самой вспомнить, как возвращаться. Невозможно словами объяснить и научить, как оказаться в настоящем, неужели это не ясно.

– Ну и что теперь? Я так и не научилась, снова пережила мучительную смерть, чтобы оказаться в собственном номере. Получается, я буду погружаться в прошлое, не имея возможности вернуться, и только смерть в прошлом позволит мне вынырнуть в реальности, причем непонятно, в какой период жизни нырну, а вдруг мне придется провести безмолвным зрителем и слушателем тридцать или сорок лет. И так еще две жизни, – я ахнула от страха, представив такую перспективу.