Текст книги "Небо в зеленой воде (СИ)"

Автор книги: Ольга Скубицкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)

– Хватит мечтать, тебе все равно ничего достойного не светит, – оборвала мои размышления хозяйка, больно шлепнув по руке. Она не переносила, если ее слушали невнимательно.

За дверью послышался радостный детский смех, и в комнату влетела миленькая девочка, очень похожая на свою мать, но, тем не менее, взявшая от нее только лучшее. Она выглядела эдаким пострелом, несмотря на то, что была одета в красивое шелковое платьице. Но лента на поясе скособочилась, кружево на нижней юбке порвалось, будто на него невзначай наступили ногами, тонкие волосы выбились из прически, сделанной под стать той, что еще недавно украшала мать. Щеки раскраснелись. Маленькую плотно сжатую ладошку она подняла над собой как победоносное знамя.

Мысли Я – Элизы поменяли направление, становясь мягкими, пушистыми, как розовые клубочки кашемира.

– Ма, посмотри, – закричала девочка, суя женщине под нос грязную ручонку и раскрывая крошечные пальчики.

Хозяйка отшатнулась, увидев то, что в ней находилось.

– Фу, милая, какая гадость, – сморщила она нос. – Выкинь сейчас же.

Я разглядела на детской ладошке толстого жука с глянцевым зеленым панцирем и длинными тонкими лапками.

– Ну, ма, он же такой красивый. Правда, Элиза? Правда? Скажи ей, – обижено пробормотала кроха, подсовывая мне свое 'сокровище'.

– Думаю, мама права, на улице ему будет лучше, – мягко ответила я, стараясь не задеть чувства ребенка и не лишиться хорошей работы, тем более что хозяйка в этот момент сосредоточила на мне свои хищные черные глаза. Я по неосторожности подняла к ней взгляд, и женщина резким дергающимся движением отвернула голову как от пощечины. Я быстро вперила глаза в пол, боясь дышать и ругая себя за глупость, но она, казалось, тут же забыла о произошедшем или просто не связала свое желание отвернуться с моим взглядом. Такие оплошности я совершала все реже, и люди чаще всего, заглянув в мои глаза и испугавшись чего-то в них, тут же забывали об этой моей странности. Я – Элиза предполагала, что в таких случаях они замечают скрытую внутри силу, но, к счастью, находятся в полном неведении относительно того, с чем столкнулись.

– Сейчас же избавься от этой дряни, вымой и переодень малышку к ужину, – приказала хозяйка.

– Слушаюсь, – покорно склонила я голову и, взяв теплую ручку Марисы, повела ее за собой в соседнюю комнату.

Для запертой Я – Арины вечер тянулся нестерпимо долго. Путешествие в прошлое уже не выглядело таким интересным и привлекательным как вначале. 'Что, если мне до смерти Я – Элизы придется сходить с ума здесь, на задворках разума прошлой реальности?' – ужасалась Я – Арина, наблюдая, как Я – Элиза выполняет массу поручений.

Тот объем физической работы, что проделывала Я – Элиза казался просто непомерным. Наконец суета дома смолкла, и нескончаемость дел оборвалась.

День заканчивался сказками на ночь для Марисы, и в это время мои мысли стали сбивчивыми, но при этом розовыми, сладко тающими как молочный шоколад на языке. Я – Арина поняла, что прошлое и настоящее отличались еще одной особенностью – я не любила детей, точнее относилась к ним весьма сдержано, Я – Элиза же, напротив, обожала и, укладывая спать маленькую девочку, мечтала родить много детей и вот также убаюкивать их по вечерам вместе с Тео. Когда ребенок крепко уснул, Я – Элиза поднялась по шатким ступеням в маленькую комнатушку под самой крышей и устроилась на лежащем прямо на полу матрасе.

Я – Арину все это время захлестывала жалость к самой себе. Условия в этой моей инкарнации оставляли желать лучшего, особенно на взгляд человека из двадцать первого века. Но Я – Элиза при такой тяжелой жизни была очень счастлива и безмятежна.

Прошло лишь несколько минут, и Я – Арина почувствовала непередаваемое облегчение, мысли Я – Элизы постепенно ослабевали, снимая давящее напряжение с сознания Я – Арины. Они крутились сначала вокруг Тео, затем снова вернулись к какому-то непонятному Чибу, кажется, большой собаке, но из-за расплывчатости образов я могла и ошибаться, а затем все исчезло: и навязчивое некрасивое лицо Тео перед внутренним взором, и теплые ручки Марисы, и воспоминание о криках на площади, и даже гладкость изумрудной ленты. Я – Элизы удалилась, Я – Арина осталась одна, совершенно одна наедине с собой. Красивое неподвижное тело лежало на скудной постели, вдыхало и выдыхало воздух, но разум, эмоции, мысли: все, с чем Я – Арине пришлось сосуществовать и зачем наблюдать целый день пропало, будто бы и не бывало.

Я – Элиза уснула. Сначала я лишь наслаждалась таким забытым ощущением одиночества и возможностью быть лишь самой собой, беспрепятственно думать, о чем думается, не сталкиваясь с бегущими навстречу мыслями и образами, затем вслушалась в звуки утихшего дома. Где-то вдалеке прошла шумная пьяная компания, кто-то перевернулся на скрипнувшей кровати, из открытого окна доносился мерный стрекот цикад. Прохладный воздух освежал маленькую комнату, и я замерзла, но тело по-прежнему не слушалось, и Я – Элиза не возвращалась, чтобы получше укутать в тонкое одеяло озябшие руки.

Стало интересно, почему я не вижу снов, которые снятся сейчас Я – Элизе, ведь все остальное, мелькавшее, клубившееся и вертящее в голове, я наблюдала, пока мое прошлое бодрствовало, а точнее, если полагаться на слова Даниэля, вспоминала, как прожила когда-то этот день. Затем меня посетила неожиданная догадка – Я – Элиза не спит. Как раз вспомнились вечерние мысли о прошлой жизни, в которой я была богаче и знатнее своей теперешней хозяйки, о собаке, о том, как там хорошо. Я – Элиза погрузилась в прошлое, вот почему нет даже обрывков или маленьких клочков сознания, душа Я – Элизы покинула неподвижное тело, и я оказалась совсем одна. Это время грех было не использовать для возвращения в настоящее. Пока навязчивые размышления Я – Элизы не мешали сосредоточиться, я выжала из каждой секунды все, что сумела.

За эту короткую ночь я передумала всякого и пыталась вернуться в настоящее бесчисленное количество раз. Представляла себе, как снова обращаюсь бегущим чистым бурлящим потоком, как стремительно растекаюсь под яркой, не опознаваемой зеленью, как молекулы воды выстраиваются в мое родное тело, бледную кожу, золотистые кудри. Как я опять становлюсь вместо податливой, мягкой, доброй, жалостливой и гармоничной Элизы, саркастичной, острой на язык, жесткой, стервозной и вечно неудовлетворенной настоящим Ариной. Но у меня ничего не выходило. Я истязала свой разум томительные часы, пытаясь натолкнуться на хоть какое-то подобие ответа, о том, как мне вернуться. Пузырьки вяло прокатывались по телу, слабо, еле ощутимо. Окончательно вымотанная и обессиленная, ругая себя и ненавидя одновременно, но при этом понимая, что другого выхода нет, я мысленно неистово позвать Даниэля. Я безмолвно шептала его имя, произносила по буквам, и, в конце концов, умоляла, наплевав на гордость. 'Ну, о какой гордости можно вообще идти речь, когда я практически парализована и заперта в дремучем средневековье, понятия не имея, как выбираться'. Но он либо не чувствовал, что со мной происходит, либо не желал возвращать.

И тут меня взбудораженную и остервеневшую осенило: 'Я мешаю ему в настоящем, он хочет, чтобы я пробыла здесь как можно дольше. Он специально не научил возвращаться и не вытаскивает отсюда, хочет, чтобы я прожила всю эту жизнь заново и не путалась в двадцать первом веке у него под ногами, чтобы не существовало ограничений, которые я для него олицетворяю'. – Мысли неприятно поразили. Я мечтала расплакаться, и расплакалась бы навзрыд, если бы могла, но тело, поддающееся мне, лежало сейчас обездвиженное в далеком как в пространстве, так и во времени уютном номере гостиницы и не могло помочь выплеснуть все обуявшие меня страх и горечь. В конце концов, я поддалась нахлынувшей истерике.

'Ненавижу его, тварь, сволочь, загнал специально в этот капкан. А я безмозглая идиотка поверила ему, не вынудила отвечать на важные вопросы, да нужно было пистолет ему к виску приставить, но заставить объяснить, как возвращаться обратно'. Тут я вспомнила жуткие поглощающие глаза Даниэля и поняла, что погорячилась – угрожать ему у меня кишка тонка. Поняв, что еще немного, и сойду с ума прямо в теле Я – Элизы, постаралась взять себя в руки.

Веки были плотно сомкнуты, но к тому моменту, когда мое бешенство перешло в стадию тихой апатии, сквозь них стал проникать едва ощутимый свет стеснительного утра.

'Прекрати сейчас же, соберись', – приказала себя я.

По сознанию поплыли смутные картинки. Я – Элиза медленно присоединялась ко мне. Рука провела узнаваемым жестом по воздуху, так будто я спросонья гладила верного пса, уснувшего рядом. Тяжесть второго разума навалилась стопкой кирпичей. Начался еще один бесконечный день бесконечной и невыносимой для Я – Арины жизни, возвратом из которой после всех тщетных попыток могла быть только смерть и, судя по тридцати годам Я – Элизы, смерть не такая уж близкая. Как же катастрофически я тогда ошибалась.

Дни тягуче тянулись за днями, неделя сменялась следующей. Я – Арина стала почти неразличима в Я – Элизе. Думала мыслями Я – Элизы, жила эмоциями Я – Элизы и видела сны Я – Элизы. Давно позабылось, кто я и откуда. Теперь Я – Арина звучала лишь слабым неслышным внутренним голосом Я – Элизы, который проявлялся все реже и реже.

В то время как Я – Арина медленно растворялась, выветриваясь, словно крупинками в небытие, в жизни Я – Элизы происходили неприятные события.

Я больше не видела Тео с того самого разговора у реки. Шла уже вторая неделя нашей разлуки, и я все больше и больше тосковала и впадала в горестное уныние. Он не пришел на наше место в лесу ни через день, ни через три.

Но не только глупые беспочвенные предчувствия мучили меня, проявились почти физические симптомы того, что с моим милым помощником священника случилось что-то неладное. Вот уже несколько дней половина силы будто утекала из меня как песок сквозь сомкнутые пальцы, с каждой секундой делая меня слабее, я все быстрее возвращалась к состоянию, в котором пребывала до встречи с Тео. Власть над предметами исчезла, даже самое легкое перышко из перины лишь едва шевелило щупальце силы, а затем и это перестало получаться. Я по-прежнему погружалась в прошлое с легкостью, но больше не чувствовала себя такой переполненной силой, как после встречи с Тео. Без его половины силы моя становилась слабой, одинокой и почти никчемной.

Терзаемая неведением и беспокойством, я еле дотерпела до воскресной службы в церкви. Каким странным чувством юмора обладает жизнь – раньше я приближалась к широким дверям старого деревянного здания с тоской и осознанием того, что ближайшие два часа проведу за скучнейшим занятием. Зато сегодня я чуть ли не вприпрыжку бежала, подгоняя Марту, которая еле за мной поспевала.

– Элиза, ты, что так серьезно нагрешила, что нуждаешься в срочном исповедании? – пробухтела она за спиной, тяжело дыша и отдуваясь.

– Марта, миленькая, давай поспешим, проповедь уже началась.

Сегодня не удалось вырваться вовремя из дома, несмотря на все мое нетерпение, и поэтому к началу службы мы не успели. Но в храме меня постигло еще большее разочарование, вопреки надеждам, Тео я не увидела, священнику помогал юный мальчуган лет четырнадцати. Меня охватили волнение и страх. Миллион подозрений вперемешку с неприятными предчувствиями заклубились в голове.

'Вдруг он заболел, вдруг ему плохо, и он лежит где-нибудь и умирает. Хотя нет, – тут же перебила я себя, – угрожай ему смерть или изводи его болезнь, я бы уже это почувствовала, будто болею сама. Что же случилось? Где он? Что могло произойти?'

Спросить напрямую было нельзя, это вызвало бы ненужные домыслы и сплетни, даже если бы решилась, доведенная отчаяньем, спросить, было все равно не у кого. Как оказалось, я не знала людей из окружения Тео, даже не представляла, есть ли у него друзья, я слышала лишь, что он сирота, привезенный в страну еще будучи ребенком. Самым разумным казалось задать вопрос священнику, и я собралась после службы исповедаться и аккуратно расспросить про Тео, облекая все в праздное любопытство, но именно в момент, когда окончательно решилась, за спиной чуть правее послышался сдержанный шепот двух женщин. Поняв, о чем идет речь, я вся обратилась в слух.

– ...мальчик еще слишком мал, но падре пришлось в спешке подбирать помощника. Поговаривают, что чтец сбежал неделю назад, боясь возмездия.

– Возмездия???

– Да, на него наслали порчу, и он узнал, кто это. Говорят, он отправился по святым местам, чтобы очиститься. Люди видели, что он едва передвигал ноги и стал лысеть, это в его-то семнадцать лет. Ужасно, не иначе, как тут замешано сильное колдовство.

Женщины еще немного поохали и затихли, когда священник укоризненно обратил на них внимание.

Мои мысли заметались как испуганные насекомые. 'Его околдовали, ему плохо, и он теряет волосы, ему срочно нужна моя помощь. Почему он не пришел ко мне, вместе мы смогли бы его вылечит. Наша сила спасла бы его. Зачем он уехал?'

В это время крохотная часть Я – Арины, не затуманенная любовью, встрепенулась. Что-то не так, что-то не сходится. 'Все это какая-то глупость', – шепнул инстинкт самосохранения.

Внезапно монотонная речь священника изменилась, у алтаря появилось несколько крепких мужчин. Толпа недоумевающе загомонила, привлекая мое рассеянное внимание к проповеди.

– Благочестивые граждане, в наше богобоязненное стадо закралась паршивая овца. Толпа людей ахнула. Все прекрасно знали, что за этим последует и все вместе, и каждый по отдельности испугались как настоящее стадо овец, почуявшее приближение волка.

– Среди нас ведьма! – заорал священник, указывая пальцем в моем направлении.

Я удивленно обернулась, надеясь обнаружить несчастную, на которую он указывает, но люди, стоявшие за мной, быстро расступились в разные стороны. Все взоры устремились ко мне.

– Вдова Верон, вы обвиняетесь в колдовстве. Вам предъявляется обвинение согласно Уголовно-судебному уложению императора Карла V. Вы будете взяты под стражу и подвергнуты судебному разбирательству, – провозгласил угрюмый мужчина, незаметно возникнувший правее алтаря.

Толпа вокруг безмолвствовала, люди боялись даже дышать. Марта испуганно вцепилась в мою руку, но затем отпустила и стала отступать, на глазах ее выступили слезы.

Все это выглядело как глупый страшный сон, я тряхнула головой, пытаясь заставить себя проснуться, но 'сон' становился все реальней и кошмарней с каждой минутой.

– Господи, что вы! Я не ведьма, – попыталась слабо отрицать бьющие наотмашь обвинения.

Окружающие люди жались к шатким стенам душной церкви подальше от меня. Они были не просто напуганы, как в начале, в ожидании приговора, теперь они жутко боялись именно меня.

Ко мне подошли двое вооруженных мужчин и, взяв под руки, грубо вывели на свежий воздух. Священник, меча молнии озверелыми черными глазами, следовал за нами, плюя мне вслед. Я погрузилась в какой-то кокон оцепенения, позволяя уводить себя вглубь города в сторону здания тюрьмы. За спиной послышался гул голосов, и люди позади нестройным хором заорали:

– Ведьма! Ведьма! Ведьма!

Меня на заплетающихся ногах тащили все дальше по улице, и горожане, встречая наше шествие, присоединялись к толпе, вышагивающей следом. Жители города были разными, злыми и добрыми, знакомыми и незнакомыми, но все в один голос поддержали приговор, втайне радуясь, что не оказались на моем месте.

Каждый шаг отдавался пустотой и колкой болью в сердце. Что-то проникало в сознание навязчиво и неотвратимо, что-то, чему я не могла пока дать название, что-то гораздо страшнее понимания происходящего, гораздо страшнее того, что мне предстоит, того, что люди орут 'Ведьма', гораздо страшнее того, чем это мне грозило. Когда мы подошли к устрашающему зданию тюрьмы с металлическими решетками и нестерпимой вонью, пробивавшейся из его недр на улицу, я находилась уже в полуобморочном состоянии. Один из мужчин – стражников остался у входа, а другой, проведя меня по сырому затхлому коридору, втолкнул в тесную коморку так сильно, что я, падая, ударилась головой о камень, лежавший на полу и, потеряла сознание от удара.

В себя пришла лишь, когда за крохотным зарешеченным окошком под потолком собрались сумерки. На виске запеклась кровь, ее было немного, видимо, я лишь слегка поранилась, а вот ударилась основательно. Голова болела. Я села и ощупала небольшую припухлость. Подо мной зашуршал настил из прогнившей соломы. Воняло отвратительно, мочой и крысами, но меня это не трогало, я находилась в состоянии подавляющей апатии. Тупо уставившись в противоположный угол, я заметила крысу. Будь я в нормальном состоянии, вскочила бы и даже завизжала, бросив в ее сторону башмак, но теперь мне все стало безразлично. То, что еще некоторое время таилось на дне сознания, наконец, пробилось наружу смертельными порциями яда. Догадки поедали меня заживо.

'Это он, он предал меня', – даже мысленно не получалось произнести его имя, хотя мне хотелось выкрикнуть его, но оно не поддавалась, и каждая буква шипела на кончике языка как вода на раскаленных камнях.

Я – Арина едва мелькнула где-то на задворках мыслей, но тут же исчезла, не в силах даже попытаться думать о чем-либо.

Я сжалась комком на мокрой соломе, и так провела весь вечер и ночь, не смыкая глаз и не шевелясь. Одежда отсырела и пропиталась вонью, я замерзла так, что зуб на зуб не попадал, но двигаться, а тем более встать и походить от стены к стене, чтобы хоть немного согреться, не было сил.

Помощи ждать было неоткуда, ведь я только половиной целого, и сначала меня от этого целого отрезали, мало того, теперь еще и убьют.

'Он донес на меня и уехал. Только он знал обо мне то, что более никто знать не мог. Вот почему я чувствовала, что сила покидает меня. Он тому виной, он удалялся все эти дни и теперь, судя по ощущениям, так далеко, что я ничего не смогу сделать, не смогу защитить себя без второй половины силы. Да и есть ли теперь в этом смысл. Он добровольно сдал меня инквизиции, обрек на смерть, а значит, даже если каким-либо невероятным образом мне удастся выжить, я с ним не буду, он не хочет этого, а я без него не хочу жить. Зачем мне? Одиночество, снова череда жизней и одиночество, умноженное на вечность', – думала я, апатично глядя в одну точку.

Звук лязгающего железа прервал дурманящую вязкую тишину. В приотворенную дверь швырнули кусок хлеба и миску с водой, капли мокрым веером расплескались в разные стороны.

К хлебу я даже не притронулась, мне бы сейчас и крохотный кусочек не полез в горло, тем более черствая корка, да еще и среди такого отвратного 'аромата'. Я пихнула краюшку ногой, и она угодила прямо в запищавшую крысу, которая, немного опомнившись, вгрызлась в хлеб зубами. А вот пить очень хотелось, заставив себя дотянуться до плошки, я глотнула тухлую жидкость и, снова сев на мокрую солому, больше почти не двигалась. Изредка за окном слышались возбужденные возгласы, взывавшие всех жителей города собраться на площади, где произойдет суд и казнь ведьмы.

Никакого суда конечно не будет, я видела такие процессы уже много раз. Оправдываться и отрицать что-либо тоже не имеет смысла, убьют все равно. Покорный вздох вырвался из груди. Я уже видела женщин, умерших в показательных для других жестоких муках на площади. После такого еще много дней в голове звучали исступленные крики, а в воздухе висел тошнотворный запах горелой человеческой плоти.

Мысли снова вернулись к Тео, ненавидеть его почему-то все равно не получалось. Я вспоминала его руки, теплые губы, незабываемые моменты воссоединения нашей силы, всесилие, всевластие, жар, трепетавший в теле от его прикосновений. Все так перемешалось и тесно сплелось, и наша силовая связь и одновременно мои жгучие чувства. Я знала, что скоро умру, но смерть не страшила и вполовину так, как понимание того, что в следующем воплощении я могу его не найти, ужасала вечная внутренняя пустота и одиночество. Тяжело быть одинокой, тем более в многочисленном обществе внешне таких же, а, по сути, кардинально других существ. Я попыталась дотянуться до Тео своей частью силы, но тщетно, он находился слишком далеко, едва-едва ощутимый.

День прошел и когда в решетчатом окошке показались крупные яркие звезды, снова открылась дверь, и появился один из моих вчерашних молчаливых конвоиров.

Связав руки за спиной, меня провели в большую комнату, где сидели за столами и стояли поодаль несколько человек, в том числе наш яростный священник, обрекший на смерть столько ни в чем не повинных людей. Его переполняла торжественность и злоба, он смотрел на меня с едва сдерживаемой ненавистью, похожий на разъяренную шавку на цепи.

– Вдова Элиза Верон, вы уличены в ереси и обвиняетесь в трех страшных злодеяниях: сделке с дьяволом, полете ведьмы и нанесении порчи колдовством, – произнес священник, вперивая в меня свои гневные маленькие глаза. Я спокойно вернула ему взгляд. Первый раз за много лет равнодушно посмотрела в глаза человеку, не боясь реакции, которая не заставила себя долго ждать, но в данный момент опасаться такой мелочи казалось глупостью. Мужчина быстро отвернулся, а затем, снова подняв ко мне глаза, отвернулся вновь. Ему было неприятно, его жгло и коробило нечто, таившееся внутри меня, и лишь слегка отражавшееся в глазах. Я даже немного развеселилась, испытывая какое-то садистское удовольствие, заглядывая всем присутствующим по очереди в глаза, и все они отводили взгляды в сторону.

– По свидетельству Теодора Джованне, ночью ты летала по воздуху на черной метле и рассылала злобные проклятья на всех спящих жителей нашего благочестивого города, – начал обвинение священник. Я с трудом смогла сообразить, что Теодор Джованне и есть мой обожаемый, мой любимый, нежный, добрый Тео, моя часть, моя половина, и не только в романтическом смысле, но и почти физически, если рассматривать силу, которая связывала нас от рождения, затерявшегося где-то в пыльных глубинах времени.

Воздух комнаты, заполненной мужчинами, был душным, пропитанным потом. Они все рассматривали меня с неподдельным интересом, их липкие взгляды цеплялись за мое тело, волосы, губы, избегая лишь глаз. Каждому из них нравилось, то, что они перед собой видели, и лишь страх подвергнуться подозрениям святой инквизиции или попасться под колдовские чары 'ведьмы' сдерживал все проявления их восхищения и похоти. Мне же было противно до тошноты и трудно дышать.

– Ты признаешь свою связь с дьяволом, и что благодаря его покровительству совершала злодеяния по отношению к мирным христианам? – шипяще выдавливая слова, потребовал ответа священник, единственный в этом помещение не подверженный влиянию моей внешности.

– Да, – спокойно произнесла я, прекрасно зная, что если отрицать и сопротивляться, то меня проведут по семи кругам ада через самые жестокие пытки и все равно заставят признать даже то, чего никогда не было и быть не могло, а если все признаю, просто казнят. Меня не страшила смерть, я знала, что за ней лишь следующая жизнь, возможно лучше, чем эта, медленно убивало лишь осознание, что она будет, скорее всего, уже без Тео. Я только поначалу боялась физической боли, но какой смысл увеличивать количество страданий пытками, когда все может кончиться быстрее. Душевные терзания накалились до предела, и хотелось одного, чтобы весь этот фарс, высокопарно называемый судом инквизиции, скорее закончился. 'Я встретила его, я так долго неосознанно искала его в нескольких жизнях и вот нашла, нашла для того, чтобы снова потерять, нашла лишь для того, чтобы у него хватило трусости отправить меня на казнь', – повторяла я про себя и не слыша практически ничего из последовавших обвинительных речей священника.

Он нес какую-то чушь, захлебываясь желчью, кажется, про то, что я околдовала Тео, завладела его разумом и телом, опять про какую-то черную метлу, на которой я якобы летала, про лягушачьи глаза и змеиные хвосты, привязанные к подолу моей юбки в ту ночь. Вслушиваться во все это не имело смысла, таким сочинительством занимались специальные люди перед сотней казней. Очнулась я, когда требовательный голос стал настойчиво вопрошать о связи Теодора Джованне с моим колдовством. Через силу я заставила себя вернуться к реальности и выслушать вопрос.

– Повторяю еще раз. Теодор Джованне занимается колдовством? Он тоже присутствовал на ваших шабашах и подвергался воздействию дьявольского отродья? – выкрикнул священник, стараясь запугать меня и, наконец, заставить произнести хоть слово. В это время хорошо одетый худощавый мужчина заговорил со стоящими рядом о том, что ошибкой было отпустить Теодора Джованне, необходимо отправить карающий отряд на его поиски. И вот тут я по-настоящему испугалась, испугалась первый раз за этот кошмарный день, испугалась не за себя, за него. Мне пришлось собрать все свои скудные силы. Я постаралась вложить в голос как можно больше спокойствия, равнодушия и презрения.

– Зачем этот слабый сморчок Его Темному Величеству? Он лишь жалкая жертва, ничем не примечательная, – вымолвила я и демонически захохотала, стараясь усилить убедительность слов. Высокомерие полилось из меня широкой рекой, когда я снова заглянула в недоумении отворачивающиеся лица присутствующих. Мне трудно давался этот спектакль, я ведь прожила почти всю жизнь покорной служанкой, но сил предавало необоснованное, но мощное желание защитить Тео. Его безопасность вышла для меня на первый план. 'Он – самое главное'.

Казалось, этот ответ вполне удовлетворил собравшихся. Священник боялся, что если его помощник связан с ведьмой или является колдуном, то его самого могут заподозрить в чем-либо, остальные же обрадовались, что не придется старательно разыскивать сбежавшего парня.

– С какой целью ты наслала порчу на одного из жителей города? – продолжил допрос обвинитель.

– Он мешал мне, он слишком неистово молился в ночи безудержных шабашей, – придумывала я на ходу, подмешивая в голос нужные зловещие интонации. – Его непоколебимая вера сбивала проведение нужных колдовских обрядов.

Выражения на лицах мужчин стали боязливо-брезгливыми. Они страшились меня.

Более у меня ничего не спрашивали. Дальнейшее обвинение продолжалось без моего участия. Священник и еще несколько человек произносили обличительные речи, временами переходя на крики, и призывали Господа покарать недостойную грязную ведьму и обрушить на нее молнии божественного гнева.

Убедившись, что Тео больше ничего не угрожает, я выдохлась и теперь едва ли слышала их слова.

– Сделка с дьяволом, шабаш и колдовство – совершенные тобой мерзкие преступления, творимые по наущению Дьявола, нанесли такое оскорбление Господу и так навредили мирным жителям города, что ты приговариваешься к смертной казни через божественное очищение.

Я прекрасно понимала, что значит эта фраза. По телу, вопреки всему моему знанию, побежали мурашки ужаса.

Когда меня вывели на улицу из мрачной темницы, уже вступила в полные права звездная весенняя ночь. К площади меня вели под усиленной охраной шестерых крепышей. Священный суд действительно боялся, что слабая женщина со связанными за спиной руками может оказать сопротивление и вырваться на свободу. Большинство из них свято верило в то, что я грязная ведьма, умеющая колдовать, отчасти они были правы, я являлась носителем чего-то сверхъестественного, но от Бога это или от дьявола, и сама не знала. Одно лишь знала точно – окружающие не имеют и малейшего представления о нашей с Тео силе, и здесь бы я не оказалась, если бы не его предательство.

Пока мы продирались сквозь толчею собравшихся со всего города жителей, толпа подхватывала и скандировала кем-то брошенные возгласы: 'Ведьма!', 'Убить ведьму!', 'Покарать!', 'Казнить!'.

Среди месива искривленных масками злобы лиц временами я замечала жалостливые или грустные, у одной из женщин по щекам даже побежали слезы, которые она тут же смахнула, оглядываясь и боясь, что кто-нибудь заметит. Приглядевшись, я узнала Марту. Сердце защемило. Оказывается, очень трудно прощаться с жизнью, даже если точно знаешь, что это еще далеко не конец. Очень трудно расставаться с близким и греющим душу, с дружбой, любовью, родными. Родные давно в могиле, любовь приговорила к смерти и единственное оставшееся верным – дружба плакала обо мне, провожая в далекий путь без возврата.

'Вернуться я всегда смогу, хотя бы как зритель поглазеть снова на тот радостный вечер, когда встретила Тео или на солнечный день, где мне было так легко, целостно и счастливо в его объятьях на солнечной поляне у ручья', – думала я, в то время как ноги подкашивались от быстрой ходьбы. Подол юбки разорвался в нескольких местах под натиском наступающих ото всюду толпящихся ног. Меня бы затоптало в пыль, как придорожный цветок, обезумевшее стадо людей, если бы стражники не протискивали дальше и временами не покрикивали и не тыкали оружием в обступившую массу народа.

Наконец мы добрались до возвышения в центре площади. Проведя по деревянной лесенке, меня привязали к толстому столбу, под которым грудилась огромная стопка аккуратно сложенных пирамидкой дров. Небольшую площадку вокруг возвышения окружили стражники, сдерживая гудевшую и продолжавшую скандировать толпу.

– Ведьма! Ведьма! Ведьма! – звучало со всех сторон.

Напротив, в некотором отдалении, разместился суд инквизиции в полном составе, они по-прежнему избегали встречи с моими глазами.

– Слушайте, жители города, правоверные христиане, – провозгласил священник, запрокинул голову и распростер руки к небу. Толпа, обступившая нас живым неугомонным ульем, затихла.

– Мы, как верные чада господа, да восславим его силу и справедливость. Да защитит он от грязных посягательств антихриста наши кристальные души. Грехи этой женщины неоспоримы, как и всякая женщина, она есть существо низшее: слабое, ветреное, неверное, тщеславное, болтливое и падкое до любого соблазна, что делает ее законной добычей дьявола. Нет чуда в том, – говорится в 'Молоте ведьм', – что еретичеством ведовским паче осквернены жены, нежели мужи. Она виновна в ужасных деяниях: сделке с дьяволом, шабаше и нанесение ущерба колдовством. Вина ее полностью и неоспоримо доказана. Свидетель ее грязных поступков, богобоязненный и верный сын господа, был подвергнут ее мерзкому колдовству и с трудом при помощи божественной молитвы смог спасти свою жизнь и скрыться в святых местах для очищения и исцеления. – Мужчина перевел дух, а человеческое стадо единодушно загомонило.

– За оболочкой женщины скрывается, холодная гадюка, склизкая жаба, опустошающая саранча. Она испепеляла жарой наши поля, насылала мор на наших животных, ранила наших детей. Нет ей прощенья, нет прощенья дьявольскому отродью, – заорал священник, перекрываемый гулом толпы.