Текст книги "Платит последний"

Автор книги: Ольга Некрасова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

– …Нет, Сергей, я ни за что не поверю, – с середины фразы начал знакомый голос. Картинка стала ярче: Андрей Караваев, известнейший ведущий, телеакадемик и прочее. – Антошенко уголовник, замаранная фигура. Зачем банкирам вкладывать деньги в его избирательную кампанию, а не, скажем, в твою?

– Интерес, Андрюша, в Тюмени у всех один: нефть, – зарокотал в ответ Красин. – Есть вопросы, по которым невозможно договориться с принципиальным депутатом, а с депутатом-уголовником – пожалуйста.

«Сергей» и «Андрюша» были знакомы не больше получаса, но Караваев отрабатывал свой гонорар на все сто. Доверчивая улыбка, доброжелательное «ты», намекавшее на то, что будто бы они с Красиным сто лет друг друга знают. Караваев даже пустил между делом: «Ну, Сереж, я давно тебе об этом говорил!» В общем, за пачечку долларов угодил полковник Красин в друзья к столичной знаменитости, которая, кстати, недавно судилась с газетой, сообщившей, что Караваев берет с гостей своей передачи. Само собой, процесс выиграл Караваев.

Сергей с Андрюшей курлыкали с полным взаимопониманием, и вдруг – точный злой вопрос:

– Какой же ты после этого начальник РУОПа, если пять лет не можешь посадить одного уголовника?!

Надо думать, в этот момент охнули все: и сторонники Красина, и его противники, и безразличные.

А Красин спокойно, с цифрами, стал рассказывать, какой он начальник РУОПа: общее снижение преступности на столько-то процентов, по особо тяжким на столько-то. Цифры были нестыдные, но если бы Красин сам их назвал, это выглядело бы похвальбой, а так он отвечал на вопрос, только и всего.

Караваев дал ему еще одну возможность отличиться:

– Хорошо, но почему же все-таки с Антошенко у тебя не получается? Неужели в Тюмени уголовник сильней полковника милиции?

Красин был невозмутим:

– Ничуть. Просто уголовника растят и поддерживают люди, которые по должности должны поддерживать полковника милиции. А вот уже эти люди – да, сильнее полковника. Я это признаю без стыда, поскольку таков конституционный порядок. Если полковник задерживает уголовника, а судья выпускает, значит, претензии нужно предъявлять судье, а не милиции.

Караваев:

– И кто же этот судья?

Красин называет фамилию.

Караваев:

– А ты не боишься? Сейчас ты на всю Сибирь, по сути, обвинил эту женщину в коррупции! Свидетелей, что она брала взятки, у тебя нет. Ты сам теперь можешь попасть под суд за оскорбление чести и достоинства.

– Скорее это уже «Клевета в отношении судьи» – лишение свободы до двух лет, – хладнокровно поправил столичную звезду Красин. – Андрюша, я уже ничего не боюсь. Если Антошенко пролезет в депутаты, мне на своей должности не удержаться. И тогда попаду ли я под суд, не попаду ли я под суд – мне все равно. А если депутатом стану я, ни один продажный судья меня не достанет… Андрюша, это не последний, но решительный бой. Я в этом городе родился, и я его всякой сволочи не отдам.

Крупным планом глаза Красина, выцветшие васильки. Снимавшему ролик оператору, видно, показали клип Антошенко, и он выбрал точно такой же ракурс. Сравнение было разительное: человек против волка.

– Мощно, – выдохнул клипмейкер. – Ну, ребята, укладывайте вещички и спите не раздеваясь. А то мало ли, пожар, и придется выскакивать в чем мать родила.

С этими словами он действительно пошел укладываться и Валерку погнал.

Испуганная Лидия забрала из гостиной ноутбуки отца, из-под ванны – кейсик с деньгами и сунула все в свою дорожную сумку, переложив парадным отцовским смокингом. Ручки сумки можно было надеть на плечи, как лямки рюкзака. Если что, хватаю и бегу, решила Лидия, ставя сумку у двери. Остальные вещи она побросала в отцовский кофр.

Вернулся тихий, потерявший самоуверенность Валерка.

– Пугает Лешка, – с порога заявил он. – Один раз по нему в Томске стрельнули, так он теперь от каждой тени шарахается. Не самоубийца же этот Антошенко, чтобы в открытую переть на полковника милиции.

Лидия не стала возражать, хотя Антошенко уже сжег Красину дачу и это сошло ему с рук. От отца она знала, что стрельба не такой уж редкий аргумент во время избирательных кампаний. Хотя с намерением попасть, а не попугать стреляют только в упертых. В таких, как Красин.

Не зажигая света, они сели в гостиной, проскребли себе по дырочке в бумаге, которой Лидия заклеила стекла, и стали смотреть на улицу. Негатив Ивашникова опять полез целоваться, но Лидия необидно ударила его пальцами по губам.

ТЕ ЖЕ И ПАПА

Белая, слегка просвечивающая бумага на окне вспыхнула ярко-оранжевым светом, по стеклу зазмеилась казавшаяся черной трещина, и у Лидии заложило уши, как в снижающемся самолете. По улице, отражаясь от домов, прокатился близкий гром.

– Машина взорвалась, – припав к дырочке в бумаге, сообщил Валерка. – Прямо у нас под окном, полыхает как свечка. Ну дела! Лид, если бы ты стекла не заклеила, нам бы досталось осколками по морде.

В номер ворвался Лешка с дорожной сумкой:

– Лид, я у вас побуду. А то у меня под окном рванула машина, все стекла повыбило.

Лидия с Валеркой уставились на клипмейкера; окно его номера выходило на другую сторону. Лешка смотрел на мечущиеся по бумаге сполохи пожара.

– Значит, две машины, – поправился он. – Валер, перетаскивай сюда свое барахло. Будем вместе.

За окном опять рвануло, но где-то далеко – похоже, у здания городской администрации. Журналист как подстегнутый кинулся за своими вещами.

– Свет в номере не включай! – крикнул вслед ему Лешка. А Лидии он с завистью сказал: – Удачный ролик, да? Видишь, какой зрительский резонанс! Заерзал Антошенко.

Лидия чувствовала себя маленькой беспомощной дурочкой, абсолютно ничего не понимающей в этом мире, устроенном мужиками для мужиков. В горле булькала подступающая истерика.

– Леш, ну зачем ему это нужно? Теперь все видят, что он бандит и никто не пойдет за него голосовать.

– Птаха, – сказал мелкий Лешка. Он сел к ней на диван и глядел снизу вверх. – Наоборот, все видят, кто сильнее. Если Красин за эти два дня не свернет Антошенко башку, то тихие семейные граждане поплетутся голосовать за Антошенко. И явка будет, как при Сталине, девяносто девять и девять десятых процента. Потому что народец уважает не правого, а сильного. Или, точнее, кто сильный, тот и прав.

У Лидии это не укладывалось в голове.

– Хорошо, а как он успел? Показали ролик, и через полчаса взрывы по всему городу.

– Это ты у Антошенко спроси, – пожал плечами клипмейкер. – Подогнать машину со взрывчаткой недолго, если машина была заранее готова. Значит, готовился господин Антошенко на всякий непредвиденный случай.

– Давай папу разыскивать, – спохватилась Лидия. – Ты правда его не видел на студии?

– Ну вот! Как вам, девкам, припрет, так вспоминаете папу… – Клипмейкер был едва ли старше Лидии, но относился к ней по-отечески. – Нет, Лид, я понятия не имею ни где Василий Лукич, ни где Красин. Там вообще было странно. Обычно на всю студию четыре милиционера, и то потому, что Красин усилил охрану, а так полагается двое. Но сегодня часов около семи вваливаются СОБРы – с автоматами, в масках – и начинают всех подряд укладывать на пол. Директор студии в крик, грозит губернатором. А один из этих шепнул ему что-то на ухо, и директор: «Пожалуйста, пожалуйста, работайте, не буду вас отвлекать!»

– И все? – Лидия не могла понять, какое отношение это имеет к отцу.

– И все, – развел руками Лешка. – Посадили меня в «уазик», привезли в гостиницу, проводили до дверей.

– А откуда кассета?

– У командира была.

– В маске?

– Нет, он маску потом снял.

Где-то далеко, приглушенный двойными рамами, раздался звук, будто медленно, по зубчику, разъезжалась застежка-молния. Лидия этот звук прекрасно запомнила с девяносто третьего года, когда он разносился от Белого дома на весь центр Москвы. Автоматы стреляют, не хватало еще, чтобы подогнали танки и началась канонада.

– Ну что ты сидишь? – напустилась она на Лешку. – Звони в аэропорт, звони в милицию, звони в «скорую»! Должны же где-то знать, что с папой!

Лешка пошел в спальню и сразу же вернулся.

– Не хотел тебе говорить, Лид… Я надеялся, что это у меня одного в номере… В общем, телефоны не работают, ни городской, ни внутренний.

Пришел Валерка со своими вещами и долго крутил в темноте дверной замок.

– Не запирай, вдруг папа придет, – сказала ему Лидия.

– У папы свой ключ…

Валерка обернулся, и она охнула – из носа у журналиста двумя тонкими ручьями текла кровь и на подбородке сливалась с кровью из рассеченной губы. В темноте казалось, что Валерка обзавелся маленькой бородкой.

– Господи, кто это?!

– Люди. Выхожу из номера, по коридору идут двое каких-то парней, разговаривают, вдруг один въезжает мне кроссовкой в морду, и они, не останавливаясь, с ленцой идут себе дальше. Обложили нас, Лида. Одинаковые такие парни в спортивных костюмах – в конце коридора стоят, у лифта стоят.

– Четвертый этаж, – сказал клипмейкер, глядя на улицу. – Связать простыню и пододеяльник – метра три с половиной, покрывало еще два метра. Занавесочки человека не выдержат – тюль.

– Еще как выдержат, – сказала Лидия. – Ты, что ли, ни разу не тянул с женой постиранные занавески?

– Ну, тогда все в порядке. – Лешка решительно взялся за угол дивана и отодвинул его от стены. – Несем к двери, – скомандовал он журналисту.

До Лидии начал доходить смысл происходящего.

– Эй, вы что, артековцы? Вы кого собрались на занавесках спускать?

– Тебя, – ворочая диван, сказал Валерка, – и себя, если успеем. Забаррикадируем дверь, и как они полезут – мы в окно.

Лидия спасла уже было задвинутую диваном сумку с деньгами и компьютерами и больше не вмешивалась в мужские дела.

Сидеть в забаррикадированном номере было жутко. Взрывы грохали еще дважды, по улице проносились милицейские машины с мигалками, и Валерка, открыв окно, пытался им кричать. На второй попытке из соседнего окна вылетела пущенная вслепую бутылка и разбилась о стену. Валерке приказали заткнуться, пока жив. Он как ошпаренный отшатнулся в комнату и стал закрывать рамы.

– Ребята, это ведь из моего номера кричали. А я дверь запер, когда выходил…

Клипмейкер связывал простыни и занавески, проверяя узлы на разрыв. Лидия поглядывала на его работу и думала, что ни за какие коврижки не станет спускаться по такой как бы веревке с четвертого этажа. Пускай лучше убивают.

Валерка включил телевизор. По всем каналам был «снег», и он окончательно струхнул:

– Телестудию захватили… Все, ребята, давайте прощаться.

– Ты спой что-нибудь мужественное. Или напиши «Репортаж с петлей на шее». – Лешка отключил от компьютера электрический провод и, безжалостно отхватив карманным ножом вилку, вставил огрызок провода в антенное гнездо телевизора.

Появилась беззвучная прыгающая картинка: опять Красин с Караваевым. То поднимая, то опуская конец провода, Лешка нашел положение, в котором картинка была почетче, но звука так и не добился. Когда ролик закончился, на экране возникла дикторша; за спиной у нее была карта города, дикторша немо шевелила губами, а на карте начинали мигать красные точки. Лидия насчитала восемь – то ли это были взрывы, то ли вообще все выступления антошенковских боевиков. Показали отрывок из интервью Красина, тот, где он обещает не отдать город всякой сволочи и камера наезжает на его глаза. А потом беседа друга Андрюши с другом Сергеем закрутилась с самого начала.

– Молодец, – похвалил Красина Лешка, – использует шанс. Знаете, сколько дерут за эфир в последний день агитации? Двадцать пять тысяч новыми за минуту! А он бесплатно крутит – чрезвычайная обстановка.

Лидия прилегла на уехавший в прихожую диван. За дверью мягко топали и ржали парни в кроссовках, избившие Валерку. Топот как-то вдруг превратился в грохот, послышались отрывистые команды, бухнул выстрел, и минут через пять полной, пугающей тишины в дверь постучали.

– Лидия Васильевна! Лидия Васильевна, я от Красина, не бойтесь!

– Чем докажете? – вступил в переговоры Лешка.

– Пускай Лидия Васильевна подойдет, – ответил голос из-за двери, и когда Лидия откликнулась, тихо сказал: – Товарищ полковник велел передать: телефон Ивашникова отвечает!

– Коля! – закричала Лидия. Хотя сказано было непонятно, только про телефон, она сразу же вообразила Кольку, больного, перебинтованного, он лежит в постели у них дома и ждет ее звонка.

Диван отлетел от двери вместе с не успевшим вскочить Валеркой. Лидия не помнила, как его оттащила, – может, Лешка помогал, но скорее всего сама. Сдирая пальцы о рифленую головку замка, она отперла дверь и втащила стоявшего на пороге офицера в прихожую.

– Что с Ивашниковым? И что с отцом?!

Офицер пожал плечами:

– Я даже не знаю, кто такой Ивашников. Товарищ полковник велел передать вам: «Телефон Ивашникова отвечает» – и все. Профессор ждет на аэродроме. Вам лучше уехать.

В открытую дверь за спиной офицера были видны лежащие вдоль стены парни в спортивных костюмах. Мертвые, ужаснулась Лидия. Подошел верзила в камуфляже и закрывающей лицо черной шапочке-маске, пнул одного из «мертвых» ногой, и тот стал подниматься в позицию для обыска: руки на стену, ноги как можно шире.

По команде красинского офицера двое таких же верзил, похожих в своих масках на негров, подхватили отцовский кофр и Лидину сумку. Почему-то по лестнице, а не на лифте начали спускаться на первый этаж. За спинами у верзил болтались очень маленькие, похожие на игрушки автоматы. Лешка и Валерка со своими сумками пыхтели сзади.

В холле гостиницы валялась опрокинутая пальма, и целая шеренга людей в приличных костюмах стояла у стены. Густо несло перегаром; задержанные без особой злости переругивались с камуфлированными верзилами, а те для порядка тыкали их резиновыми дубинками.

Ступени у входа были засыпаны стеклами. Въехав двумя колесами на тротуар, стоял белый микроавтобус. Офицер сел рядом с водителем и положил на колени откуда-то взявшийся автомат.

– Погнали, – сказал он.

Водитель рванул по середине дороги, мигая фарами редким встречным машинам.

Пока Лидия сидела в номере с заклеенными стеклами, ей казалось, что в городе идет настоящая война. А на самом деле – ничего, никаких следов, если не считать выбитых стекол в гостинице. У Дворца городской администрации машина-эвакуатор с краном втаскивала к себе на платформу остов обгорелого «Москвича» в клочьях противопожарной пены. По иронии судьбы сильнее всего пострадал щит Антошенко. Половинки щита валялись в снегу, и эвакуатор наехал колесом на его улыбку.

Лешка с Валеркой допытывались у офицера, что происходит в городе. Мент либо отмалчивался, либо говорил то, что и так ясно: Антошенко решил показать, кто в доме хозяин. Только это от бессилия. Василий Лукич – гений. Ролик с Караваевым безотрывно смотрит весь город, а быков Антошенко повязали и теперь на законных основаниях имеют право держать трое суток, то есть, получается, до конца выборов.

– Всех подряд мели! – с удовольствием сказал офицер. – Кого на месте застали – само собой, а кто дома сидел, тех из дому. Теперь Антошенке прикурить некому подать. И за рулем самому придется… – Офицер засмеялся; мысль, что Антошенко будет сам прикуривать и сидеть за рулем, казалась ему забавной.

Микроавтобус вырвался за город и, минуя указатель «Аэропорт», свернул на укатанную снежную дорогу. Километра через два в чистом поле дорогу перегораживал шлагбаум. Из похожей на баньку бревенчатой будки вышел прапорщик с голубыми петлицами и стал проверять документы. Лидия поняла, что их везут на военный аэродром.

За шлагбаумом стоял искалеченный микроавтобус. Похоже, врезался во что-то и перевернулся: морда смята, крыша приплюснута будто огромным молотком. Но самое пугающее – вдоль борта шел ряд одинаковых пулевых дырочек.

– Давно была авария? – спросила Лидия у проверявшего документы хмурого прапорщика.

Тот с непроницаемым лицом вернул ей паспорт и сказал:

– Проезжайте.

Поехали опять по чистому полю, все молчали, и вдруг офицер сказал:

– Лидия Васильевна, вы только не волнуйтесь. Ваш отец и полковник Красин попали в тяжелую аварию.

Лидия приняла это с изумившим ее саму спокойствием. Наверное, она переволновалась за отца еще в гостинице, а сейчас только подумала, что авария – это не катастрофа, авария – это без человеческих жертв.

– Где он? – спросила она. – Почему вы меня везете на аэродром, а не в больницу?!

И вдруг оказалось, что она стоит, сгорбившись под низкой крышей микроавтобуса, и дергает ручку дверцы, а Лешка ее оттаскивает, не понимая, что она абсолютна спокойна, просто ей надо выпрыгнуть и бежать к отцу. Дверца щелкнула и приоткрылась, в лицо ударил режущий ледяной воздух – Лешка был мелок, чтобы состязаться с папиной дочкой.

– Остановите! – закричал он. – Не видите, что ли?! Я не могу ее удержать!

Лидия вывалилась из притормозившего микроавтобуса, упала лицом в колючий снег и зарыдала. Папка, ну что же ты так, папка?! Пек политиков из ничего… из ничего и денег, сотни тысяч людей заставлял голосовать, как тебе нужно, и дал себя подловить какому-то безмозглому быку с автоматом!.. Это тебе за грехи, папка. Говорил: «Рядом с такими, как твой Ивашников, ходит беда» – и не видел, что беда ходит везде, где пахнет большими деньгами!

Микроавтобус остановился метрах в десяти, уткнувшись в сугроб на обочине. Оттуда к Лидии бежали.

– Не волнуйтесь, не волнуйтесь! – наклонился над ней офицер. – Василий Лукич в сознании, жизнь вне опасности, за ним наблюдают военные медики. Он сам захотел лететь в Москву.

ТЕЛЕФОН С ГАРАНТИЕЙ

Лидия еще не видела таких самолетов: зеленый, с двумя высоко торчавшими над крыльями моторами, вылупленными, как лягушачьи глаза. Двое солдат внесли отца через заднюю кулису, открывавшуюся вниз, – по ней в самолетное брюхо мог бы въехать грузовик, и поместился бы. Поперек груди и бедер отец был прихвачен ремнями к медицинским носилкам из согнутого желобом стального листа. Хотя его накрыли одеялом, Лидии казалось, что снизу, через сталь, в его тело незаметно проникает убийственный холод. Отец не чувствовал ног – у него был поврежден позвоночник.

Прошли через грузовой отсек и попали в маленький первый салон с широкими, не самолетными диванами и непонятным столом с прозрачной крышкой и лампочками. Отца вместе с носилками уложили на диван. Военный медик с чемоданчиком, в халате под накинутым на плечи полушубком, расстелил на столе марлю и начал выкладывать на нее все, что могло понадобиться в дороге. Понадобиться могло многое, и Лидию это тревожило.

– Если ему станет больно, это очень хорошо, – называя отца в третьем лице, говорил медик. – В шприц-тюбиках – промедол, очень сильный наркотик. Одного должно хватить на шесть часов, оставляю два. Поворачиваете колпачок, там иголочка протыкает полиэтилен, и готово, колите прямо через штанину. Если не используете, обязательно передайте мне назад с экипажем. Это катетер. – Из чемоданчика появилась жуткого вида изогнутая стальная трубка. – Он у меня уже помочился, но если задержитесь в дороге…

– Можно не так подробно, – сказала Лидия. – Я по образованию провизор, хотя работаю химиком.

– Ну и прекрасно. Как вводят катетер, вы хотя бы видели?

– Видела. С криками его вводят.

– Он ничего не чувствует, поэтому криков не будет, – заметил медик. – Вот вам вазелин, и мой совет – будьте решительнее. Медлить при таких процедурах все равно что по кусочку отрубать собаке хвост… Судно резиновое, – он шлепнул на стол пересыпанный тальком оранжевый блин, – понадобится – надуете. Салфетки, водичка кипяченая, снотворное, термометр – следите за температурой, и если повысится, запишите и передайте врачам в Москве.

Взвыли моторы, и медик вместо прощания выставил на стол детскую бутылочку с делениями.

– Валерьянка – на всякий случай… – Он выразительно посмотрел на Лидию. Похоже, красинский офицер рассказал о ее истерике.

Любопытный Валерка пошел в кабину к экипажу, Лешка прилег на диван и закрыл глаза – старался не мешать. Держа отца за руку, Лидия села на пол рядом с его диваном. Момент взлета она пропустила – моторы ревели все так же, не громче и не тише, и вдруг внутри оборвалось, заломило в ушах – летим. Лоб у отца покрылся испариной.

– Ты как, пап? – Лидия обтерла ему лицо мокрой салфеткой. Дышал отец плохо, прерывисто. – Астмопентом попшикать?

Он молча мотнул головой.

– Тебе больно, папа?

– Хотелось бы, чтобы было больно. Страшно, дочка! Ног совсем не чувствую.

– Дай ущипну. – Лидия запустила руку под одеяло. Промороженные носилки отпотели и стали влажными. Она ущипнула неживую ногу отца под штаниной. – Чувствуешь?

– Нет. Куда я теперь гожусь – инвалид, старик, тебе обуза!

– Молчи. Ты мне нужен.

– Ну да, утки подкладывать, катетеры вставлять… Лида, знаешь, что я думаю? Наверное, я был не прав насчет Доцента. Тебе интересней с ровесниками, я же вижу. Надо было тебе за ровесника выходить.

Вот это пенки-сливки! Ведь только позавчера говорил совсем другое! Ну, сейчас не до споров, отца надо пожалеть:

– И ничего не надо было! Вышла бы за ровесника в девятнадцать и нянчилась бы с ним. Вон они, как дети. – Лидия мотнула головой на дверь пилотской кабины, куда ушел Валерка. – Может, давно бы уже развелись!

– Этот, возможно, и дитя, так они все жертвы перестройки, интеллигенция. Сейчас другие хозяева.

– Вон твои хозяева – со взрывчаткой и автоматами!

– Да брось! Это так, подонки, теневики. Есть же нормальные бизнесмены, белые воротнички.

Лида начала понимать, что отец таким образом извиняется и хочет перевести разговор на тему, которая сейчас для дочери самая главная. Но все ходит около, никак не решит, через какую лазейку дочке в душу пролезть.

– Ты бы поспал, папа! – У нее не было сил для этого разговора.

– Нет, спать боюсь, поговори со мной, – произнес отец так жалобно, что у Лидии сердце перевернулось. – Вот что твой отец удумал, хрен моржовый: в мафиозных разборках участвовать! Да еще и тебя втянул.

– И ничего не втянул, так получилось. И все знают, что ты молодец! Красинский офицер с нами ехал, говорит: «Василий Лукич – гений!»… А что с Красиным? – спохватилась Лидия.

– Все в порядке с Красиным. Три километра меня тащил: боялся, что замерзну, машины там редко ходят. А водителя ранили, сержантика милицейского… Лида, что же ты не сказала мне, что Коля исчез?

Вот уже не «твой Ивашников», а «Коля», как четырнадцать лет назад. Лидия не стала ничего объяснять.

– Красин же тебе сказал.

Отцовское лицо с запавшими скорбными глазами растянулось в улыбке.

– Красин, дочуська, не только сказал. Красин его почти нашел!

И отец стал рассказывать, сияя, как мальчишка, которому удалось поучаствовать в настоящих взрослых приключениях.

В Москву отец с Красиным прилетели около четырех ночи, с аэродрома поехали домой и сели репетировать вопросы-ответы: отец за Караваева, Красин за себя. Съемки с Караваевым были назначены на двенадцать.

Часов около семи отец начал звонить Ивашникову, рассчитывая наверняка застать его дома. Ответили, однако, не по домашнему, а по мобильному телефону. Подошла женщина, отец спросил Николая Ильича, она спросила: «А вы какой номер набираете?» – и отец стал называть номер. Но тут Красин вырвал у него трубку и категорично заявил дамочке: «Я полковник милиции Красин. Сейчас вы ответите на мои вопросы и получите тысячу долларов. В противном случае вам придется выбросить ваш мобильник, потому что сотовая связь пеленгуется, и я вас найду и посажу за соучастие в тяжком преступлении». Дамочка отключилась.

Красин выждал пять минут, пока она не созреет, и перезвонил. Отцу он успел объяснить, что Ивашников исчез и при нем был мобильный телефон, который сейчас оказался у постороннего человека. Конечно, похитители не станут ходить с «паленым» мобильником. Его, скорее всего, выбросили, а кто-то подобрал. Но могли продать, подарить, проиграть в карты. Тогда это след.

Успевшая поразмыслить дамочка подтвердила красинскую догадку: телефон купила на радиорынке за полцены, потому что он с браком: по нему звонить можно, а на него – нельзя. Два дня телефон молчал и вдруг зазвонил. Естественно (дамочка начала возмущаться), она захотела узнать номер, и вдруг ее обвиняют в преступлении! «Продавца опознаете?» – спросил Красин. К изумлению сибирского мента, дамочка ответила, что на ворованный телефон ей выдали двухнедельную гарантию с номером палатки продавца.

О дальнейшем отец рассказывал с полным восторгом. У Красина оказалась с собой вся ментовская сбруя. Он попросил у какого-то своего знакомого черную «Волгу» с мигалками, надел камуфляж, обвешался наручниками, дубинкой, пистолетом, заехал в таком виде за шокированной дамочкой, которая тут же начала строить ему глазки, и в половине девятого они примчались на радиорынок. У дамочки было спрошено: «Этот?» – она кивнула, на продавце защелкнулись наручники.

Дамочку оставили на рынке дожидаться обещанной тысячи долларов. Ошарашенный продавец обрел дар речи, когда уже сидел, стиснутый на заднем сиденье между отцом и массивным Красиным, а «Волга» мчалась за город.

– Куда мы едем? – спросил он. – Там Митинское кладбище.

– Ну да, – подтвердил Красин, Москвы не знавший и впервые слышавший об этом кладбище. – Там за оградой хоронят неопознанных, – и представил отца: – Патологоанатом.

Продавец оказался тертый и не стал кричать «не имеете права!», а изъявил искреннее и страстное желание немедленно помочь следствию. Еще через час установили имя и адрес некоего Коржика, продавшего ему телефон.

Оказалось, что Коржик уже сидит, и это, как ни странно, замедлило взятые Красиным темпы: чтобы добиться встречи с Коржиком в следственном изоляторе, нужны были какие-то бумаги. Красин переговорил с капитаном Ореховым, который задержал Коржика за незаконное хранение оружия, и на этом время его истекло. Прямо в камуфляже, увешанный ментовскими цацками, Красин помчался на встречу с Караваевым. Отец считал, что интервью удалось еще и потому, что Красин, как хороший охотничий пес, был возбужден погоней.

– Так что, может быть, вернемся, а Коля дома, – закончил он с победной улыбкой. – И телефон Орехова я на всякий случай записал.

Лидия отошла к сумке достать носовой платок и выпустила копившиеся слезы. Колька, может быть, нашелся. Отец, может быть, потеряется навсегда… Дремавший на диване Лешка приоткрыл глаз и погрозил ей кулаком. Она промокнула слезы рукавом и вернулась к отцу. Только что смеявшийся, возбужденный, он слепо смотрел в потолок, и лицо у него опять было скорбное.

– Папа!

– Не жилец, видно, твой папа, старая развалина.

– Не болтай, какой ты старый?! Еще внуков не дождался!

– Что ты – внуков! И не вздумай, малюська, разве можно, с твоим-то здоровьем?! Себя побереги!

Видно, в мыслях он уже примеривал на себя роль беспомощного ребенка и считал, что дочери и с ним одним не управиться.

– Теперь мы тебя будем беречь. Мы с Колей. – «Если он только жив», – про себя добавила Лидия.

– Лидочка, детка, это же я тогда, старый дурак, отогнал твоего Колю. Сказал, что если не отвяжется, из института вылетит. – Из отцовых глаз бежали медленные, почему-то казавшиеся холодными слезы. – Людовед, психотехник, манипулятор! Не так твою жизнь устроил!

– Не говори так, папа. Ты просто не знаешь: я сама испугалась жить, как он, в деревянном доме, тетка в фартук сморкается!

– Это не важно, дочка. Главное, чтобы человек был свой, своей породы. Была бы жива мать, она тебе бы по-женски объяснила…

Будь отец здоров, Лидия вставила бы шпильку: «Раньше ты насчет породы совсем по-другому объяснял: бульдожка лезет на бульдожку, дворняжка на дворняжку!» Теперь она, конечно, смолчала. Пусть говорит что хочет, лишь бы ему было легче… А насчет породы она только с Колькой и начала по-женски понимать: порода – это запах от любимого, как свой, дыхание, как свое…

– Насчет породы: он сейчас новый русский, а мы интеллигенция. – Чтобы потрафить отцу, она выставила на обсуждение социологические категории.

– Новороссы тоже разные. За ними сейчас будущее, и есть, кто по головам идет… А Коля… У него душа…

Лидия засопела: хоть и болен отец-психотехник, а знает, на какие кнопочки надавить.

– У него, кажется, есть девочка? – Отец отвернулся к спинке дивана.

– Вот видишь, как мне быть? Сам понимаешь: чужой ребенок… – Это был ее ответный психотехнический ход: пускай отец сам отвергнет все возражения против Ивашникова.

– Недавно видел сон: девочка ко мне на кровать садилась, беленькая, как ты, в белом платьице… Тяжело, когда мальчишки. А девочки – ангелы… Ангелы! – Отец заметался, разбрасывая по тощей подушке седые потные волосы, и крикнул со счастьем и мукой: – Лидуська, у меня очень болят ноги!

Подскочил Лешка и начал, как показывал военный медик, вертеть головку шприц-тюбика с промедолом.

На аэродроме их ждал зеленый санитарный «уазик» с хмурым водителем-солдатом. За чей все это счет, Лидия не знала и от себя дала пятьсот долларов летчикам и водителю сто рублей. Воин сразу же повеселел и стал многословно разъяснять, что если человек с кровотечением, то нужно везти его в Склифосовского, а с позвоночником, конечно, лучше в ЦИТО – Институт травматологии и ортопедии. «В ЦИТО», – решила Лидия.

Ручки отцовых носилок продели в брезентовые петли, специально для этого сделанные в «уазике». Носилки висели, раскачиваясь, что должно было смягчать тряску, но все равно болтало невыносимо. Отец, пришедший в себя после наркотика, болезненно вскрикивал, а второй шприц-тюбик Лешка втихую вернул летчикам. Когда это выяснилось, Лидия повздорила с ним по-кухонному, до истерики, и тишайший клипмейкер влепил ей пощечину: «Отца на иглу посадить хочешь?!» Может быть, он был совершенно неправ, но Лидия почувствовала к нему пришибленную, ей самой не понравившуюся благодарность бабы, за которую сильный мужчина принимает невыносимые для нее решения. Он был сильный, маленький Лешка, и в забаррикадированном гостиничном номере вел себя достойно: вязал свои дурацкие веревки из занавесок. Не важно, что веревки не пригодились, – он вязал надежду, выход из безвыходного положения. А то можно было бы свихнуться, сидя в этой мышеловке и дожидаясь, когда начнут ломать дверь.

А Валерка их бросил. Вот так просто велел солдатику остановиться у метро: «Я живу на этой линии». Взгляд у негатива Ивашникова был ясный: командировка кончилась, Василия Лукича и без него довезут до больницы, так зачем ему переться куда-то с дорожной сумкой? Лешка сообразил рассчитаться с ним за последние два дня. Давал из своих, у него были не доллары, а деревянные, и при пересчете на курс получилось не кругло. Лешка полез по карманам искать мелочь, но журналист его великодушно остановил: «Какие могут быть счеты между своими!»

С этими словами негатив Ивашникова вышел из Лидиной жизни.