Текст книги "Платит последний"

Автор книги: Ольга Некрасова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

ДРАКОН В СЕМЕЙНОЙ ОБСТАНОВКЕ

Она проснулась оттого, что у кавказца затилиликал мобильный телефон.

– Арутюнян слушает!

Слава Богу, христианин, повеселела Лидия. Мусульман она побаивалась. Шариат, девочки, страшная штука для русской женщины. Хотя их женщины вроде не жалуются.

Так, но почему вдруг мобильник? По боли в ушах Лидия поняла, что самолет снижается. В иллюминаторе белели под луной снега в черных кляксах лесов, рассеченных сеткой рек. Нефтяные вышки с огоньками казались наряженными елками, газовые факелы полыхали на горизонте, как свечки на именинном пироге. «Вот она, Россия!» – умилилась Лидия. Она впервые видела Сибирь, родину своей бабушки. Последний хмель вылился одинокой слезинкой.

– Температура воздуха за бортом – минус двадцать пять, – объявила стюардесса.

Лидия ворвалась в люкс без стука. Сидя на застеленной кровати спиной к двери, отец тыкал пальцем в ладонь – ага, мобильник.

– Папа, это я!

Отец обернулся.

– Лидусенька!! Что случилось, доченька?

Она сбрасывала шубу в маленькой прихожей.

– Писать хочу, где туалет? Скорей, скорей!

Отец подбежал, схватил шубу.

– Туда, иди-иди, моя малюська.

И все стало как дома: пароль произнесен, в мгновение астральная связь отца и дочери восстановилась, и не надо было ничего объяснять – дочка прибежала к отцу, и там, где они вдвоем, там и дом.

Лидия ворвалась в туалетную комнату, стащила сапоги, выставила в прихожую. Отец вешал шубу на плечики.

– Есть хочешь? Мне тут наниматели полный холодильник набили.

– Буду. Только искупаюсь, натерлась вся. Дай телефон. – И, выцарапав у отца трубку, она захлопнула дверь.

Сидя на краешке ванны, Лидия набирала, набирала номер их с Ивашниковым квартиры – а вдруг, пока она летела, Колька нашелся?! Безрезультатно. Другим звонить не стала, даже Трехдюймовочке.

В номере уже кипел «командировочный» чайник, отец выгребал продукты из холодильника.

Лидия огляделась. Люкс был похож планировкой на хрущевскую полуторку. Спальня с огромной кроватью (спинка зеркальная – для каких, спрашивается, целей?!), покрывало на ней стеганое, вышитое красными розами. Комод-туалет, трельяж, тумбочка – больше ничего в спальню и не помещалось. Длинная маленькая комната-пенал отводилась под гостиную. Большой диван, диван маленький и кресло стояли в один ряд; вдоль противоположной стены – два письменных стола с компьютерами, принтер, сканер, два отцовских личных ноутбука. Столы завалены осыпающимися на пол бумагами; в углу – видеодвойка.

Отец накрывал ужин на журнальном столике в проходе между «диванной» и «компьютерной» сторонами. Марокканские мандарины, яблоки гольден, киви, бананы, йогурты. Одно слово: Сибирь-с, медвежий угол-с.

– Йогурт с чем? – У Лидии уже потекли слюнки.

– И с ежевикой, и с персиками. Вот, нектарины есть живые. Но ты попробуй, что я тебе дам…

Отец стягивал полиэтилен с тарелок. Остро запахло копченым, и Лидин желудок стал заворачиваться в узелок.

– Белорыбица-муксун! – объявил отец. – На, я порезал, ешь с хлебушком.

Белорыбица-муксун таяла во рту, как масло.

– Откуда?

– Доверенные лица носят, но и в магазинах есть. Местная экзотика. Это третья в ряду благородных рыб иртышских: чир, омуль, муксун…

И отец, психотехник, начал тихим спокойным голосом рассказывать, что муксун занесен в Красную книгу; где он водится, как его ловят и коптят, и так далее. На профессиональном языке это называется запустить канал вербального общения: расслабить объект, включив этакое тихое радио ни о чем. Тогда объект созреет и начнет сам выкладывать важное.

Пора и мне начинать, решила дочка психотехника.

– Надо будет взять для Коли, – продолжая уписывать муксун, произнесла она домашним тоном, как все годы своего замужества говорила: «Это надо взять домой и Парамонову на кафедру». На психотехническом сленге это называется вброс информации, которая ломает ситуацию.

Папа-психотехник принял мячик спокойно.

– Есть в «Океане» непотрошеный по сто, а в гостиничном – теша по сто двадцать, – встал и с вазой пошел в ванную мыть для Лидии фрукты.

По-психотехнически это означало: закодированная информация понята, но не принята; уход с площадки общения говорит о негативной реакции. Обычные родители, скажем, Трехдюймовочкина старая мама, в таких случаях кричат и даже грохают об пол тарелки. Словом, психотехнический мячик был отослан обратно Лидии с подкруткой.

Она прошлепала босыми ногами вслед за отцом, встала у него за спиной. Отец сосредоточенно мыл в раковине мандарины. Действие означало: ну что ты мне на это ответишь, дочка?

Разыгрывать долгую и тонкую партию с жестко работающим на выборах отцом-манипулятором Лидии не хотелось, и она сразу полезла в запретный арсенал.

– Па-ап, ну па-апапа-а! – заныла, с ходу загоняя себя в истерику.

– Скушай курочки, – не сдавался отец.

– Ну папка-а! – Слезы брызнули сами, горькие, настоящие. Она убежала в комнату, упала на кровать и всласть зарыдала в подушку.

Отец сопротивлялся недолго. Появился с вазой, придерживая рукой горку мокрых фруктов, и поставил ее на кровать перед Лидиным носом.

– Ляг со мной! – сморкаясь в край вышитого покрывала, скомандовала Лидия. Отец прилег рядом, взял со спинки полотенце и помог ей как следует высморкаться. Стал гладить по голове, Лидия вяло взбрыкивала плечом.

– Ну что ты, моя дусечка, не плачь, не разрывай мне душу.

Лидия уткнулась отцу под мышку, задышала ртом и выдавила сквозь подступившую икоту:

– Ну почему ты меня за него не отдал?

– Он был тебе не пара, дочка. В нормальных семьях родители не отправляют детей с узелком искать счастья. Иначе социальный прогресс остановится.

– Да кончай свою чертову социологию! – как могла с заложенным носом, рявкнула Лидия. – А Парамонов был мне пара?!

– В те времена – да. Но разве ты не помнишь, как я тебя отговаривал, заставлял подумать, а ты решила выйти замуж, и все?!

– Я решила, что после Кольки все равно, пойду за первого попавшегося! А сейчас…

– Вот именно, сейчас! А тогда у тебя вряд ли получилось бы с Ивашниковым. Про первую любовь понимают лет через двадцать, детка, когда к тебе приходит человек повзрослевший и добившийся чего-то в жизни, и тебе кажется, что именно его ты и упустила.

– Да, именно его я упустила.

– Нет, ты сомневалась тогда.

– Это ты заставил меня сомневаться!

– Ты же не сомневалась с Доцентом. – Отец назвал Парамонова домашним прозвищем. – И я объясню почему. Потому что он тогда был член парткома, через год после вашей свадьбы стал доцентом с перспективой. Если бы не августовский переворот, спланировал бы из парткома на должность завкафедрой и докарабкался минимум до проректора. И ничего в твоей жизни не изменилось бы: отец профессор, муж профессор. Это сейчас разные профессора стоят по-разному. Но грамотному профессионалу крутиться можно, вот и Сергей крутится, хотя человек он, конечно, препоганый. Но ты посмотри, как ты за ним прожила: тебе можно дать на десять лет меньше, ни одной морщиночки. А Ивашников еще неизвестно, сколько любящих женщин загнал и через скольких переступил, чтобы добиться того, что имеет. Такой рывок, доченька, делается по головам: десять рук к пирожку тянется, а ухватит один. Да среди тех десяти окажутся женские добрые души: подсадят любимого, а сами-то – ко дну!

Свет в комнате не зажигали, и отцовские очки сверкали молниями, когда по улице проезжали машины.

– Он и сейчас тебе не пара, Лидуська. Потому что выбился из низов. Был бы он сыном благополучного внешторговца, ему и бизнес, и богатство как сами дались, так сами бы и удержались. А так ему придется всю жизнь отбиваться. Рядом с такими, дочка, ходит беда.

Лидия обмерла: отец говорил то, о чем она сама думала. В психотехнике это называлось «проблематизация по основаниям», прямой удар. А в жизни – правда-матка, которую боишься услышать. Отец встал, подошел к окну, давая понять, что партия продолжается.

– Но ведь он всегда любил меня и фирму назвал моим именем, – пыталась защищаться Лидия.

– Больше всех тебя люблю и понимаю я, родная. Будь у тебя ребенок, мы прекрасно жили бы втроем, и никто нам не был бы нужен. Вырастили бы прекрасно. Ты посмотри, как Наташа живет с ребеночком, как Любка.

– Ты что, хочешь, чтобы я была мать-одиночка?! Спасибо, насмотрелась, как они живут-колотятся, как на своих детях срывают зло! И личной жизни никакой, и полная безнадега.

– Безнадега у тех, кто в жизни только баба и больше никто, – назидательно сказал отец. – А у тебя возможностей сколько угодно. Для кого я сделал наш аналитический центр? Мы же с тобой соучредители – это дело, твоя фирма, она тебе достанется.

– Что это ты думаешь, я по выборам ездить буду? Я не социолог.

– Ты эксперт, можешь работать на частные сыскные службы. Да и от выборов не отмахивайся. Социологии тут с гулькин нос, а просто для умных людей задачки. Я хочу, чтобы ты была хозяйкой, мне помогала. Ведь видишь, я разрываюсь – за деньгами надо следить. Пошла бы на курсы бухгалтеров, мы с Доцентом давно тебе говорили. С людьми, наконец, надо управляться, клиентов привлекать.

Спать с ними, как Парамонов требовал, хотелось сказать Лидии, но она вовремя прикусила язык. Такие откровения убили бы отца… А ловко он перевел разговор. Прием ясен: давит на науку – значит, поставил заслонку, придется ее проломить.

– А ты знаешь, что Колька купил нашу квартиру?

Лидии показалось, что отца качнуло. Вот это ответный приемчик под названием «удар ниже пояса»!

– Что-о?!

– Квартиру нашу, на Кутузовском.

– Ой, нехорошо. – Отец схватился за грудь, тяжело, со свистом задышал. Лидия вскочила:

– Где у тебя астмопент?

– Там, в кармане, в кармане.

Она кинулась в прихожую, схватила из кармана отцовского пиджака противоспазматический аэрозоль.

– Дыши! Дай, пшикну. – Отец посиневшими губами поймал трубочку, и она два раза нажала на клапан.

– Сейчас, сейчас, сейчас полегчает, – задыхался отец.

– Ну нельзя же так сразу-то: бац – и приступ. – Держа его за руку, Лидия прилаживала отцовы седые волосы. Кажется, отдышался. Если даже сдерживается, не хочет ее пугать, уже хорошо: сдерживается – значит, может.

Лидия положила отцову голову себе на грудь и по детской привычке начала ковырять ему прыщики. Обычно это делалось, пока отец был в беспомощном состоянии и не мог сопротивляться.

Он страшно корил себя из-за этой проданной в тяжелый год квартиры и поставил себе цель откупить ее обратно. Когда отец завел об этом разговор с новым хозяином, крутым новороссом, тот прибавил к цене квартиры стоимость евроремонта, накинул себе за беспокойство, поскольку переезжать не собирался, округлил и назвал сумму: двести тысяч долларов, не хотите – не берите. Отец стал хвататься за безнадежные заказы, в самые холодные времена мчался на выборы в дальние районы, куда не хотели ехать другие московские имиджмейкеры. Подаренного ему здешним губернатором за победу на прошлогодних выборах «Форда» у них как бы и не было. Папа два раза дал любимой дочке прокатиться в сухую погоду, а так «Форд» стоял в гараже нецелованный и предназначался в уплату за квартиру. С отцовских выборных гонораров, Лидия знала, нельзя просить не то что на дубленку, но даже на туфли.

И вдруг квартиру купил Ивашников, недостойный его дочери! (Лидия подозревала – и, между нами, справедливо, – что в свое время у отца с Колькой состоялось из-за нее объяснение. Так разве он мог признать свою тогдашнюю неправоту сейчас, когда дочь прожила лучшую часть жизни с другим?!)

– Ну вот, пап, теперь придется выходить за него по расчету, из-за квартиры.

– Ты была там? Ты ее видела? Там ничего не осталось, как при маме?

– Там евроремонт, папка, и даже не хочется, чтобы было как раньше.

Затилиликал в ванной забытый мобильник.

Лидия сходила, принесла.

– Тебя. Сказать, что болеешь?

– Ты с ума сошла! Дай сюда… Я слушаю.

И произошло чудесное превращение. Задыхающийся астматик, любящий папочка, из которого вьет веревки великовозрастная дочь, вдруг обернулся малознакомым Лидии профессором Рождественским, академиком Академии информатизации, беспроигрышным имиджмейкером, стригущим купоны в основном за Уральским хребтом. Лидия слышала, как в разговоре с телеведущим, соседом по двору, он называл свою работу драконологией. А отцова команда за глаза наградила его прозвищем Дракон. Ядро команды – человек десять, на выборы с Драконом ездят по трое-четверо, и никто, кроме него, не выдерживает две кампании подряд, без отдыха. Дракон их загоняет.

– А я вам давно говорил, что рейтинг падает. Не надо было жаться, вашу мать! Осталось два дня. Пойдем на запасной вариант. Что? Высылайте машину.

– Ты куда это собрался?! Лежи!

– Нет, Лидусь, меня вызывают в штаб, заказчики засуетились. Собери меня. Вернусь – поговорим.

– Что ты наденешь?

– Пиджак пестрый, брюки черные.

– Рубашку надо гладить?

– Нет, достань из чемодана новую. Булавки вытащи.

Отец быстро побрился, прижег щеки одеколоном «Босс».

– Ну, смотри, опять мне весь лоб расковыряла. Как я теперь пойду? Повози мне туфли щеткой. Дай галстук… Не тот, в горизонтальную полоску.

Лидия взглянула на часы – без четверти шесть. А приехала она в четвертом часу утра, и отец уже не спал. Или еще не спал. Доконает он себя.

– Ну, ты даешь, прямо Бельмондо! – восхитилась она, чтобы приободрить отца.

– Был бы Бельмондо, если бы ты меня так не доканывала, дочечка моя.

– Когда тебя ждать?

– К обеду, не раньше.

– Ну, тогда я посплю.

Лидия проводила отца до двери, закрыла за ним и с женской непоследовательностью стала крутить незнакомый замок, пытаясь отпереть. Когда она справилась с замком и высунулась из номера, отец уже далеко ушел по темному пустому коридору.

– А с Парамоновым-то как, будем разводиться? – крикнула вслед ему Лидия.

– Разводись, – донесся до нее голос отца, молодой и бодрый.

БРЕХУНЕЦ ЗАКРЫВАЕТ ЛАВОЧКУ

В Москве была глубокая ночь – разница во времени с Тюменью составляла три часа.

Когда милиционеры уехали, Брехунец еще долго сидел, механически крутясь в своем кресле на колесиках. От запоздалого страха в глазах плясали черные мушки. Сволочь Фидель! Прав был этот мент с голосом подростка, который так ловко повязал старого вора и его быков: они пришли убивать.

Пять лет руководя «Поларисом», открытым на деньги воров, прекрасно зная, что нерушимое воровское слово и прочая блатная романтика у них только для своих, да и то для тех из своих, кто в силе, Брехунец негодовал. Как же так?! Он верой и правдой служил Фиделю и тем, кто был до Фиделя. Он был честен с ними! Впрочем, нечестного вылущили бы моментально. Господа уголовнички нынче ходят собирать дань не с пистолетом, а с бухгалтером. А если пришли с пистолетами, ясно: по его душу.

Мента удивило то, что Фидель сам взялся за оружие. А для Брехунца загадки тут не было: Фидель, кошачий сын, романтик, хотел обставить все по воровскому закону. Сам же рассказывал, как в прежние времена воры устраивали правилку отступникам: каждый «судья» наносил удар ножом в темноте, не зная, куда попал и чей удар был смертельным. Кровь связывала всех прочнее воровских клятв. Только Фидель, видно, не особенно надеялся на своих быков, если взял пистолеты, а не ножи.

Первый хозяин, Седой, подобрал Брехунца буквально на улице, где приехавший в Москву на заработки винницкий учитель торговал с лотка чужими яблоками. «Это хорошо, что ты такой лох, – заявил он, поговорив с Брехунцом. – Несудимый и вообще никто, но с высшим образованием». Седой дал Брехунцу стартовый капитал на открытие «Полариса» и научил вести дела: налоги – без утайки, документы – в идеальном порядке, платежи – вовремя. Основной навар получался с торговли водкой из древесного спирта, боржоми из водопроводной воды с содой, майонезом из просроченного яичного порошка, технической уксусной кислоты и тому подобной дряни.

О Седом, убитом в разборке уголовников, Брехунец вспоминал не иначе как с умильной улыбкой. Этот знал, кому взятку сунуть, кого припугнуть. А Фидель действовал по-воровски бездарно, пытаясь решить финансовые вопросы с помощью своих быков. До старого вора не доходило, что махинации такого масштаба невозможно скрыть и, значит, нужно делиться с государственными чиновниками. В итоге под бульдозер пошел целый контейнер майонеза, в котором нашли синегнойную палочку (пять лет не находили!). Потом – три подряд контрольные закупки… В общем, «Поларисом» заинтересовались компетентные органы. Сгорел «Поларис», и спалил его Фидель!

Теперь Фидель угодил в каталажку, а Брехунец собирался бежать. Обирая с пиджака клочья липкой ленты, которой связал его маленький мент, он играл одной рукой на клавиатуре компьютера. Бежавшие по экрану колонки цифр ему нравились. А кому, скажите, не понравились бы почти три миллиона долларов?! Здесь и то, что заработано на поддельном майонезе и самопальной водке, и то, что украдено у доверчивых вроде Ивашникова. Прощаясь с загубленным «Поларисом», Брехунец спекульнул на хорошей репутации фирмы. Брал деньги, брал продукцию на любых условиях, зная, что возвращать не придется. «Полариса» скоро не станет. Миллионы сложными путями слиты в новую фирму, «Сириус». Для простоты расчетов Брехунец и в «Сириусе» исполнял обязанности директора, но через неделю он должен был исчезнуть, уступив место новому, незапятнанному человеку. Всю комбинацию знал один Брехунец, и Фидель решил, что он должен исчезнуть совсем, исчезнуть с лица земли. Что ж, Фидель еще будет кусать локотки.

Из принтера пополз длинный ролик с бухгалтерскими премудростями. Брехунец достал бланки платежных поручений, стал расписываться и шлепать печати: на одни печать «Полариса», на другие – «Сириуса».

Потом он позвонил главбухам, одному и второму. «Извините, что поднял вас с постели, здесь такое дело…» Главбухи получали достаточно, чтобы не обижаться из-за позднего звонка. Брехунец сказал им, что сейчас завезет бланки платежек и печати, а завтра нужно перечислить деньги таким-то фирмам, распечатку он тоже завезет. Что за спешка? Малознакомому главбуху «Сириуса» он ответил сухо: «Мне срочно нужно уехать. По личным делам». А перед главбухшей из родного «Полариса» разоткровенничался: мама заболела в Виннице. Мама у Брехунца умерла три года назад.

Покончив с делами, Брехунец упаковал ноутбук в большой кожаный портфель, из вредности ахнул принтер об пол и засмеялся, представив, какие физиономии станут у бухгалтеров, когда они увидят его распечатки. Завтра им придется опустошить оба счета – и худенький «Полариса», и пополневший «Сириуса». Три миллиона уйдут из-под носа у Фиделя. Среди фирм, которым «Поларис» действительно был должен, затесалось несколько подставных. Их директора играли при Брехунце ту же роль, что и он сам когда-то при Седом. Конечно, можно было раскидать на них все три миллиона и долгов никому не платить. Брехунца заставили рассчитаться с кредиторами не остатки совести, а более земные соображения. Ищейки Фиделя замучаются искать подставные фирмы среди десятков других, получивших свои законные деньги. А когда найдут, подставных уже и след простынет.

Мушки в глазах исчезли. Брехунец чувствовал себя превосходно. Оставался еще один разговор, неприятный, но необходимый, чтобы лучше замести следы.

О НИМФА!

В соседнем с профессорским люксом 410-м номере журналист Валерий Клюев подхватил из лотка принтера еще теплую страницу газетного оригинал-макета и, сонно приволакивая ноги в развязанных кроссовках, поплелся показывать боссу свою ночную работу. Валерка получал у Дракона сто долларов в сутки. Не так уж много, если бы пришлось делить на те пять человек, которых он заменял. Принцип у Дракона простой: хотим заработать побольше – народу берем поменьше.

В этот раз их было трое: Валерка, сам Дракон, или, ласково, Лукич, и клипмейкер Лешка, мастер по рекламным роликам, давно забросивший свою работу в институте психологии, чтобы ездить с Лукичем по выборам. Страна большая, каждый месяц выбирают где губернатора, где мэра, где депутата в местную думу. Валерка поехал с Лукичем впервые, подменив заболевшего приятеля, и такая жизнь начинала ему нравиться.

В коридоре пахло одеколоном «Босс», которым поливался Лукич. Значит, тут старик. Валерка для порядка постучался в его люкс, нажал на ручку, дверь открылась. Церемоний Лукич не разводил: нужно что-то по работе – заходи, поднимай его с постели. В пустой гостиной горел свет. Валерка смело распахнул дверь в спальню и остолбенел.

На профессорском двуспальном «аэродроме» разметалась во сне крупная молодая женщина с пепельными волосами. Полная длинная нога высовывалась из-под одеяла – Бог мой, да она голая! – изумительно тугая грудь, ну прямо дынька, смотрела на Валерку розовым соском, как подглядывающий бессонный глаз. Состроив этот, несомненно, художественный образ, журналюга перестал дышать. Уже больше двух недель Валерка не видел женского пола в нормальном естестве. Компьютер, доверенные лица, листовки, конкуренты… Даже на официанток в ресторане перестал реагировать. А тут такой бельэтаж.

На кровати стояла ваза с фруктами, в руке прелестницы был недочищенный мандарин, глазевший своей пупочкой точно как розовый сосок. В висках стучало – Валерка забыл дышать, – брюки стали тесны. Схватившись за адамово место, мастер скандальных публикаций захлопнул дверь, пулей вылетел из профессорского люкса и забарабанил в 409-й номер, который занимал Лешка.

Клипмейкер выскочил к нему на одной ноге, пытаясь второй попасть в штанину. Огляделся и деловито спросил:

– Что, уже стреляют?

На выборах в Томске по ним с Драконом стреляли тамошние криминалитеты, нахапавшие достаточно, чтобы попытаться протащить своего кандидата. Лешка ожидал чего-нибудь подобного и здесь, в Тюмени, – предвыборная обстановка складывалась очень похоже…

Подхватив под руку запутавшегося в брюках клипмейкера, Валерка втащил его в номер и повалился на стул.

– Ну, наш Горыныч дает! Нас в черном теле держит: водки ни грамма, баб только во сне. А у самого в койке такая фемина спит!

– Да ты что, сдвинулся?

– Я тебе говорю: лежит в чем мать родила! Вся в мандаринах. Какая нога, – закатил глаза Валерка, – а какая грудь! Боттичелли, Тициан, Рубенс!

Клипмейкер, тоже проживший две недели в интеллектуальном целомудрии, завелся с пол-оборота:

– Пошли поглядим! Валер, а ты не мог спросонок сунуться в чужой номер?

– Да, гадом буду! Точно, баба у него!

Клипмейкер натянул брюки и, заметил Валерка, выбрал свежую рубашку, отложенную на день выборов.

– Побриться, что ли?

– Так сойдешь. Или ты ее вздумал отбивать у Дракона?

Приятели крадучись вышли в коридор и шмыгнули в оставшуюся открытой дверь люкса.

– Иди ты первый, – шепнул Валерка.

Заглянув в спальню, Лешка тут же отпрянул и зашипел на журналюгу:

– Да это Лида приехала, Драконова дочка, кретин!

– Кто там? – мягким грудным голосом спросила из-за двери эта Лида. У Валерки снова екнуло сердце.

– Это я, Лид, Алексей. Ты спишь?

– Нет, входи.

Когда Валерка следом за клипмейкером протиснулся в дверь спальни, оказалось, что неспящая Венера выглядит еще соблазнительнее. Она сидела на кровати в халате Дракона и жевала мандарин.

– Это Валера, Валерий Алексеевич, наш журналист, – представил его клипмейкер, а сам по-дружески расцеловался с Венерой.

– Садитесь, мальчики, ешьте. – Венера подвинулась на середину кровати, приглашая садиться с краю, и, собственной рукой очистив мандарин, протянула Валерке.

В голове у Валерки варилось что-то галантное из восемнадцатого века: «Если вам будет благоугодно…» Однако журналюга в нем взял верх над ценителем изящных манер и заставил с бесцеремонностью Кушанашвили плюхнуться к Лидии на кровать. Схватив ее руку вроде бы для поцелуя, а на самом деле – посмотреть, нет ли обручального кольца (нет!), Валерка по-собачьи тяпнул мандарин. При этом он с большим для себя удовольствием прихватил зубами розовый пальчик Венеры.

– Да он кусается! – весело сказала она. Барьер был проломлен.

– Ну, вот и хозяйка приехала! – радовался Лешка. – Где отец?

– Сказал, что к заказчику пошел.

– Вечером мои клипы пойдут по местному, будешь смотреть?

– Твои буду. Пустите, я встану.

– Вам надо помочь, – бросился на штурм Валерка.

– Кыш!

– Я могу быть вашим придворным одевальщиком.

– Кыш, я сказала. – И Венера швырнула в Валерку мандариновой шкуркой.

Журналюга вышел в гостиную, довольный собой: игривая!

Лешка уже включил телевизор. С экрана вещал Жириновский, приехавший поддержать на выборах своих кандидатов. Чисто по-имиджмейкерски на его выступление можно было смотреть с огромным удовольствием: есть над чем посмеяться, что прокомментировать. Но Валерку занимало предстоящее появление Лидии в гостиной.

Он поймал этот момент, как в режиме замедленной съемки, смакуя каждое движение. Лидия надела спортивный костюм Дракона, в бедрах он был ей тесноват, и швы глубоко врезались в женские желобки. Валерка почувствовал, как перехватило горло, и скрыл свое волнение привычным кашлем курильщика. Венера проплыла мимо, нагнулась к низко стоящему телевизору.

– Рябит. Мальчики, а получше настроить нельзя?

Обтянутые ягодицы маячили на расстоянии вытянутой руки от журналюги. Валерка обшарил это мимолетное виденье, увы, только взглядом и обнаружил, что под тонким эластиком не было трусиков! Последовал вулканический выброс гормонов. Валерка чувствовал, как микроскопические кипятильнички разогревают кровь. Но поскольку предмет желаний был недоступен, он, как профессиональный журналист, сублимировал сексуальную агрессию, переведя ее в социальную. Попросту говоря, возненавидел профессорскую дочку, потому что она принадлежала не ему. «Издевается! Не воспринимает нас как мужчин. Кто мы для нее?! Наемные работники, а она хозяйская дочь, эксплуататорша!»

Плоть укрощаться не хотела. Валерка прикрыл готовую разъехаться молнию на брюках оригинал-макетом, который нес показать Дракону, и сделал вид, что читает. В голове крутился фривольный сценарий: сейчас она спросит: «Что это у тебя?» – и снимет оригинал-макет у него с колен, а там…