Текст книги "Турист"

Автор книги: Олен Стейнхауэр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

13

Такси медленно проползло по Пятой авеню и свернуло на улицу Рауля Валленберга, где и остановилось. Симмонс торопливо прошла по дорожке через лужайку, миновала сотрудников службы безопасности в штатском и охранников из нью-йоркской полиции. Было почти девять. Обойдя длинную очередь из туристов, выстроившуюся к металлодетекторам, она предъявила удостоверение еще одному охраннику, вьетнамцу. Он направил ее к двум одетым в форму женщинам, которые сначала ощупали Симмонс с головы до ног, а потом долго водили по ней ручным детектором, настроенным на взрывчатку.

В длинном вестибюле построенного в шестидесятые здания Объединенных Наций висели портреты бывших генеральных секретарей и стенды с объявлениями и афишами, у стен стояли низкие диванчики. Симмонс нашла свободное местечко под подвешенным к потолку маятником Фуко – Примаков должен подойти к ней сам, поскольку его фотографии у нее не было, а у него, по-видимому, была ее. Так или иначе, место для встречи выбрал он.

Джанет стояла, и перед ней проходил весь многоликий мир – посланцы стран-членов ООН. Последний раз она была здесь вскоре после развода, и тогда это место представлялось каким-то особенным; ее наполнило теплое ощущение братства, и она даже задумалась, не перейти ли сюда на работу, чтобы трудиться на благо всех народов, соединившихся здесь в разноликое целое. Но в последующие годы Джанет, как и большинству американцев, приходилось чаще слышать о неудачах, чем о достижениях этой организации, так что когда Министерство национальной безопасности объявило набор сотрудников, а его рекрутер рассказал о задачах нового ведомства, полностью свободного от вериг бюрократии, настоящей чумы, поразившей другие учреждения, Джанет уступила глубоко коренившемуся в ней чувству патриотизма.

– Посмотрите, – улыбнулся подошедший сбоку пожилой мужчина.

Акцент выдавал в нем русского.

Симмонс подняла взгляд к обнаженным внутренностям тикающего маятника.

– Полезная штука, – Примаков заложил руки за спину и тоже посмотрел вверх. – Материальное доказательство того, что планета вращается независимо от того, как мы, каждый на своем месте, воспринимаем общее положение дел.

Из вежливости она еще секунду-другую рассматривала механизм, потом протянула руку.

– Я – Джанет Симмонс, из Министерства национальной безопасности.

Вместо обычного рукопожатия он поднес ее руку к губам.

– Евгений Александрович Примаков, из ООН – к вашим услугам.

Он отпустил ее руку, и Джанет тут же сунула ее в карман блейзера.

– Я хотела бы задать несколько вопросов относительно вашего сына Мило Уивера.

– Мило Уивер? – Он помолчал. – У меня есть две чудесные дочери, полагаю, примерно вашего возраста. Одна работает детским врачом в Берлине, другая – юристом в Лондоне. Сын? – Он с улыбкой покачал головой. – Сына нет.

– Я говорю о том сыне, которого родила от вас Эллен Перкинс в тысяча девятьсот семидесятом.

Улыбка – широкая, уверенная – осталась на месте.

– Вы не голодны? Я завтрак пропустил, а это в Америке почти преступление. К счастью, ваша страна решила эту проблему, и это ее величайший вклад в мировую кухню. Тут поблизости неплохая столовая.

Симмонс едва не рассмеялась.

– Конечно. Давайте позавтракаем.

Они вышли из фойе и снова пересекли лужайки. Примаков то и дело кивал спешащим в противоположном направлении людям с кейсами. Он был здесь в своей стихии – человек, комфортно ощущающий себя на своем месте, довольный своим положением в мире и, похоже, ничуть не обеспокоенный тем, что агент МНБ взялся ворошить прошлое и раскапывать старые секреты. И все же один выдававший тревогу жест она подметила: ее спутник поднимал иногда палец к щеке, словно отгоняя надоедливую муху. Во всех прочих отношениях он являл собой джентльмена старой школы – приталенный серый костюм, голубой галстук и отлично подогнанная вставная челюсть.

Обещанная столовая обернулась дорогущим американским рестораном с отдельным меню для завтрака. Им предложили столик у окна. Примаков облизал губы, отогнал воображаемую муху и выбрал кабинку в задней части зала.

Яичница, тост, сосиски, ветчина и картофель фри против чашки кофе. Сделав заказ, он в шутку обвинил Джанет в желании сбросить вес, что «совершенно необъяснимо, поскольку фигура, мисс Симмонс, у вас идеальная. Несколько килограммов только пошли бы на пользу».

Джанет попыталась вспомнить, когда мужчина в последний раз разговаривал с ней в таком духе. Только не в последний год. Она подозвала официантку и попросила оладьи.

В ожидании заказа поговорили о нем. Примаков не скрывал, что сделал карьеру в КГБ, где дослужился до звания полковника и где пережил нелегкий процесс реформации. К середине девяностых иллюзий уже не осталось.

– Знаете, мы ведь убиваем своих же журналистов.

– Я слышала.

Он покачал головой.

– Прискорбно. Но изнутри с этим ничего не поделаешь. Я подумал, изучил варианты и в двухтысячном, с наступлением нового тысячелетия, я решил, что лучше поработать на мировое сообщество, чем отстаивать мелочные интересы своей страны.

– Похвальное стремление, – заметила Симмонс, вспомнив, что и сама когда-то, пусть и недолго, придерживалась схожих взглядов. – ООН, должно быть, тоже разочаровывает.

Он вскинул кустистые брови и тут же нехотя кивнул.

– О неудачах и провалах пишут в газетах; успехи продаются плохо – они скучны. Вы согласны?

Официантка вернулась с двумя дымящимися подносами. Примаков принялся за еду.

– Я бы хотела, чтобы вы рассказали об этом. Копаться в грязи, ворошить прошлое не собираюсь. Хочу лишь понять, кто такой на самом деле Мило Уивер.

Несколько секунд он жевал, потом кивнул.

– Мило. Вы уже упоминали это имя.

Она обворожительно, насколько могла, улыбнулась.

– Евгений. Пожалуйста. Давайте начнем с Эллен Перкинс.

Примаков посмотрел на нее, потом на тарелку и, пожав плечами, отложил приборы.

– Эллен Перкинс?

– Да. Расскажите мне о ней.

Он смахнул с лацкана пиджака что-то похожее на женский волос. Коснулся на мгновение щеки.

– Вы столь очаровательны и прекрасны, что у меня просто не остается выбора. Мы, русские, такие. Слишком романтичны – даже в ущерб себе.

Джанет добавила еще одну чарующую улыбку.

– Я ценю это, Евгений.

Он кивнул и заговорил.

– Эллен была особенная. Это вы должны иметь в виду прежде всего. Мать Мило была не просто милашкой, как говорят у вас в Штатах. Вообще-то она не была такой уж красивой. В шестидесятые в революционных ячейках по всему свету хватало белокурых ангелов. Хиппи, переставших верить в мир, но сохранивших веру в любовь. Большинство из них плохо представляли себе, чего хотят и что делают. Подобно Эллен, почти все ушли из дому и просто стремились найти новую семью. Если нужно умереть – что ж, пусть так. По крайней мере, они умрут ради благородной цели, не то что бедные ребята во Вьетнаме. – Он поднял вилку. – Но Эллен, она смотрела дальше, сквозь романтический флер. Эллен пришла к новой вере интеллектуально.

– Где вы познакомились?

– В Иордании. В одном из учебно-тренировочных лагерей Арафата. До этого она прошла долгий путь радикализации в Америке и ко времени нашего знакомства черпала вдохновение в идеях ООП и «Черных пантер». На пару лет опередила свое время. Но тогда, в шестьдесят седьмом, в Америке ей просто не с кем было поговорить. Так она и оказалась в Иордании – с двумя друзьями. Познакомилась с самим Арафатом, потом со мной. Признаюсь, Арафат произвел на нее куда более сильное впечатление.

Он остановился, и Симмонс поняла, что заполнить паузу нужно ей.

– А что вы там делали?

– Как что? Содействовал миру во всем мире! – Примаков криво усмехнулся. – КГБ хотел знать, стоит ли тратить деньги на этих борцов, и кого из них можно привлечь на нашу сторону. До палестинцев нам, по сути, дела не было – мы всего лишь хотели досадить главному союзнику Америки на Ближнем Востоке, Израилю.

– Эллен Перкинс стала агентом КГБ?

Знакомый уже жест.

– Планировалось, что станет. Но Эллен видела меня насквозь. Понимала, что мне наплевать на мировую революцию, что я всего лишь выполняю свою работу. Чем больше имен в списке завербованных, тем весомее пенсия. Она все понимала. Называла меня лицемером! – Он покачал головой. – Серьезно. Перечисляла мне грехи Советского Союза: голод на Украине, блокада Западного Берлина, Венгрия в пятьдесят шестом. Чем я мог возразить? Украина – понятно, ошибка безумца, то есть Сталина. Берлин и Венгрия – вмешательство контрреволюционеров с Запада. Впрочем, мои отговорки ее не интересовали. Да-да, так она это называла – отговорки.

– То есть работать с вами она не пожелала, – кивнула Симмонс.

– Как раз наоборот! Я же сказал, Эллен была очень умна. Иордания была для нее только началом. Да, ее группка научится стрелять и взрывать, но потом им потребуется серьезная поддержка. Москва в то время была щедрая. Эллен хотела использовать меня. А мне было не до работы. Понимаете, я в нее влюбился. Она была… неистовая.

Симмонс понимающе кивнула, хотя все это казалось ей полной бессмыслицей. Она была слишком юной, когда закончилась холодная война, а рассказы родителей о революционных шестидесятых звучали набором клише. Влюбиться в революционера означало теперь влюбиться в бомбиста-самоубийцу, бормочущего что-то из Корана. Представить себе этого Джанет не могла – воображение не опускалось до такого дна.

– Ее отец, Уильям… Эллен ведь не разговаривала с ним?

От недавнего благодушия не осталось и тени. Кровь отхлынула от лица.

– Нет. И я даже не пытался убеждать ее. Папаша – настоящее дерьмо. Знаете, что он сделал с ней? С Эллен и ее сестрой, Вильмой?

Симмонс покачала головой.

– Изнасиловал. Лишил девственности. Ей было тогда тринадцать. – Прошли десятки лет, но гнев еще не остыл в нем. – Когда я думаю об умерших, о всех тех, кого за последние шестьдесят лет убили мы и кого убили вы, мне стыдно – да, стыдно, – что такой мерзавец все еще жив.

– Ну, жизнь его не балует.

– Он дышит, и это уже слишком хорошо для него.

14

Видя, что опаздывает в ГЦПЗ, Симмонс извинилась и вышла из-за стола, чтобы позвонить. Фицхью взял трубку после второго гудка.

– Послушайте, я опаздываю. Может быть, на полчаса.

– Что такое?

Она чуть было не сказала, что беседует с Примаковым, но в последний момент передумала.

– Пожалуйста, подождите меня в вестибюле.

Пока ее не было, Примаков успел расправиться с половиной завтрака. Джанет еще раз извинилась.

– Итак, вы с Эллен стали любовниками.

– Да. – Он вытер салфеткой губы. – Осенью тысяча девятьсот шестьдесят восьмого мы стали любовниками и оставались ими два месяца. А потом Эллен вдруг исчезла. Вместе со своими друзьями. Они как будто растаяли. Я был в шоке.

– Что же случилось?

– Об этом мне рассказал сам Арафат. В ту ночь они попытались улизнуть из лагеря. Их, конечно, схватили и посадили под замок. Вызвали Арафата – чтобы он сам принял решение, что с ними делать. Эллен объяснила, что они переносят борьбу с Ближнего Востока в Америку. Что будут сражаться с теми, кто организует американскую поддержку Израиля. Вырывать корни зла.

– Другими словами, убивать евреев?

– Да. Арафат поверил и отпустил их, но Эллен… – Он потряс руками, как делает священник, вознося хвалу небесам. – Какая женщина! Ей удалось перехитрить одного из величайших обманщиков своего времени. Разумеется, убивать евреев Эллен не собиралась – она не была антисемиткой.

Пробыв год в тренировочном лагере ООП, где ей ежедневно промывали мозги, где карты Израиля использовались вместо мишеней? Сомнительно.

– Откуда вы знаете?

– Она сама мне сказала. Через шесть месяцев, в мае тысяча девятьсот шестьдесят девятого.

– И вы ей поверили.

– Да, поверил, – ответил Примаков с такой искренностью, что Симмонс и сама едва не поверила. – Меня к тому времени перевели в Западную Германию. Мы как раз узнали о появлении революционных студенческих группировок, нападавших на банки и крупные магазины. Однажды в Берлине я услышал, что меня разыскивает какая-то девушка, американка. Услышал – и сердце перевернулось. Так хотелось, чтобы это была она. Желание сбылось. Из всей группы на свободе осталась только она одна. Ее разыскивала полиция. Оказывается, они ограбили банк и подожгли управление полиции. Потом Эллен уехала в Калифорнию, просить помощи у своих любимых «Черных пантер». Ее обозвали чокнутой. Тогда она вспомнила, как годом раньше Андреас Баадер и Гудрун Энслин разбомбили магазин Шнайдера, и решила, что найдет родственные души в Германии. – Примаков вздохнул. – Нашла. А потом, через несколько недель после приезда в Германию, услышала о круглолицем русском, задающем много вопросов.

– Круглолицем?

Он усмехнулся.

– В то время мне еще не о чем было беспокоиться.

– Как прошла встреча?

Примаков с грустной улыбкой покачал головой.

– Сначала речь шла только о делах. Как говорила Эллен, «сексуальные увлечения, препятствующие нормальным процессам революции, есть всего лишь деструктивная буржуазная сентиментальность». Может быть, она была и права, не знаю. Знаю только, что любовь моя разгорелась с еще большей силой. Я познакомил Эллен с несколькими товарищами, которые вообще-то считали ее ни на что не годной. В ее радикальных взглядах они усматривали признаки психической неуравновешенности. Понимаете, немецкие борцы за свободу ощущали себя семьей, а Эллен отвергала как буржуазное само понятие семьи. Так или иначе, мы снова стали любовниками, а потом, ближе к шестьдесят девятому, она забеременела. Эллен принимала противозачаточные таблетки, но, по-моему, частенько о них забывала. Трудно помнить о таких мелочах, когда планируешь свержение западных институтов.

Примаков снова коснулся щеки. Симмонс ждала.

– Она хотела сделать аборт. Я был против. Поддался, наверное, буржуазному влиянию, мечтал о ребенке, который связал бы нас. Имея такого отца, как Перкинс, разве она могла смотреть на семью как на нечто позитивное? Тогда я предположил, что если у революционеров не будет детей, то и революция остановится. Наверное, довод показался ей убедительным. Имя сыну тоже она придумала. Потом я узнал, что так звали ее любимую собачку. Странно. Тогда же она и свое имя поменяла – на Эльзу. Отчасти по соображениям безопасности – я достал для нее новые документы, – отчасти по психологическим. Ребенок был ее билетом в новый, революционный мир, и она чувствовала, что должна возродиться как свободная женщина.

– Вы остались вместе?

Примаков снова покачал головой.

– Понимаете, я хотел ребенка, надеясь, что он свяжет нас с Эллен. Но она, родив сына, почувствовала себя свободной на все сто процентов. Я был всего лишь мелкобуржуазным самцом. А потом стал одним из многих.

– Вас это, должно быть, сильно уязвило.

– Да, агент Симмонс. Вы правы. В лучшем случае я оставался сиделкой, пока она со своими товарищами подрывала старый мир. Я приобрел сына, но потерял ее и в конце концов в приступе отчаяния потребовал – заметьте, потребовал, – чтобы мы поженились. О чем я думал? Поддался буржуазной морали, а она не хотела, чтобы сын проникся моими порочными идеями. Шел семьдесят второй год, и «Фракция Красной Армии» была на пике активности. Москва все настойчивее требовала взять этих ребят под свой контроль. Когда я ответил, что это не в моих силах, меня отозвали, – Примаков развел руками. – Я был в отчаянии. Даже пытался похитить Мило. – Он негромко рассмеялся. – Правда-правда. Дал задание двум своим парням, но новый агент из Москвы как-то разнюхал и уведомил об этом Центр. Мои ребята тут же получили приказ – незамедлительно, если понадобится, с применением силы, доставить меня в Москву. – Он глубоко вздохнул. Обвел взглядом уже наполнившийся посетителями зал. – Так что, моя дорогая, Западную Германию я покинул под конвоем.

– Вам известно, что было дальше?

– Известно. Я по-прежнему имел доступ к отчетам и за судьбой Эллен следил примерно так же, как нынешние девочки следят за карьерой любимого певца. Суд над членами «Фракции Красной Армии» освещался всеми европейскими газетами. Эллен тогда не взяли. Вроде бы укрылась с ребенком в Восточной Германии, потом возвратилась, вступила в «Движение второго июня». В тысяча девятьсот семьдесят четвертом полиция обнаружила в Грюнвальде, в окрестностях Берлина, тело Ульриха Шмикера. Его убили свои же, товарищи по «Движению второго июня». – Примаков нахмурился. Помолчал. – Была ли там Эллен? Принимала ли участие в расправе над Шмикером? Не знаю. Но примерно через три месяца она появилась в Северной Каролине, в доме сестры. Попросила Вильму взять Мило. Должно быть, понимала, что добром все это не кончится, и защитить сына могла только так. Никаких требований относительно его воспитания не выставляла, настояла только на том, чтобы мальчика ни при каких обстоятельствах не отдавали Перкинсам. Насколько мне известно, те его и не видели.

– И потом ее арестовали.

Примаков кивнул.

– Летом тысяча девятьсот семьдесят девятого. В том же году она покончила с собой.

Джанет Симмонс откинулась на спинку стула. Перед ней прошла целая жизнь. Непонятная, загадочная, полная лакун, но все-таки жизнь. Сесть бы сейчас с Эллен Перкинс и спросить – почему? Почему она так поступала? Не понимала Симмонс и Примакова. Как можно влюбиться в психически неуравновешенную женщину? И все же… Она тряхнула головой, отгоняя неуместные мысли.

– Итак, Мило остался в Северной Каролине, с тетей и дядей. Он знал, кто они и кто его настоящая мать?

– Знал, конечно. Вильма и Тео были людьми искренними, а Мило попал к ним в четыре года – он помнил мать. Но все это держалось в тайне. Эллен считала – и, может быть, не без оснований, – что если власти узнают правду о ее сыне, то постараются использовать его как средство давления на нее. Поэтому Вильма и Тео объясняли всем, что взяли ребенка через бюро по усыновлению. Вильма рассказала мне, что Эллен приезжала несколько раз под чужим именем и навещала Мило. Они с Тео, как правило, узнавали о таких визитах постфактум. Она приходила к дому, стучала в окно, Мило вылезал, и они гуляли всю ночь. Вильма ужасно боялась. Беспокоилась, что Мило может уйти с любым, кто постучит в окно. Ему было девять, когда визиты прекратились.

– Они сказали ему, что случилось?

– Да, но не сразу, а через какое-то время. Обо мне он тоже знал. Я навещал его примерно раз в год. Увезти с собой даже не пытался. Он был американцем и в другом отце не нуждался – Тео хорошо о нем заботился. Только после похорон я узнал, что получил права опекуна. Какие-то сомнения оставались, однако они рассеялись после встречи с Минни, бабушкой Мило. Ее муж Билл на похороны дочери не приехал, и старушка всячески старалась найти для него оправдания. Я решил, что не позволю им забрать мальчика.

– И он уехал в Россию.

– Да, – Примаков, прищурившись, посмотрел на нее. – Мило ведь не отметил этот факт в анкете, когда поступал в Компанию? В его школьных документах об этом тоже не упоминалось. Идея была моя. В то время мы все делили мир на Восток и Запад, и я не хотел, чтобы это обернулось против него в будущем. Вот мы и сочинили небольшую историю, согласно которой он после смерти дяди и тети провел три года в приюте. А то, что они приемные родители… ну зачем об этом кому-то знать? Фактически вырастили его они.

– Не слишком ли много вы хотели от мальчика? Лгать о трех годах жизни…

– Согласен, большинство детей на такое не способны. Только не Мило. Не забывайте, его навещала мать, которую разыскивала полиция. При каждой встрече Эллен напоминала, что их отношения должны оставаться секретом. Так что он уже был подготовлен к двойной жизни. Ну и я над этим поработал.

– А потом, после окончания холодной войны, вы ведь могли внести изменения в соответствующие документы.

– Это вы ему скажите. Я предлагал. Но Мило спросил, как, по-моему, его начальство отнесется к тому, что двадцатилетний парень пускал им пыль в глаза? Мило знает, как работают эти учреждения. Укажи на их недостатки, и они в благодарность загрызут тебя насмерть.

Поспорить с этим было трудно.

– Знаете, он ведь ненавидел Россию. Я старался показать ему красоту нашей страны, Москвы, познакомить с культурой. Но он слишком долго прожил в Америке и видел только грязь и продажность. Однажды он заявил мне в присутствии обеих моих дочерей и на отличном русском – отчего все выглядело только хуже, – что я работаю на угнетателей и даже не понимаю, какое преступление совершаю, что я сижу в мелкобуржуазном коконе. – Примаков вздохнул. – Понимаете, что я хочу сказать? У меня было такое чувство, что передо мной Эллен, что это она кричит на меня.

Ирония ситуации была настолько очевидна, что улыбнулась даже Джанет Симмонс.

– И все же в покое вы его не оставили. Две недели назад свалились как снег на голову, когда он проводил отпуск во Флориде. Зачем?

Примаков пожевал губами, словно поправляя протез.

– Мисс Симмонс, вы явно к чему-то ведете. Я был откровенен с вами, потому что судьба Мило в вашей власти, и мой рассказ вряд ли сможет повредить ему. Да, холодная война позади, но если вы хотите продолжить наш разговор, мне нужно от вас кое-что. Скажите, что с Мило. В «Дисней уорлде» я виделся с ним в последний раз и с тех пор – ничего.

– Его арестовали за убийство.

– За убийство? Кого?

– Помимо прочего, Томаса Грейнджера, сотрудника ЦРУ.

– Тома Грейнджера? – Он задумчиво покачал головой. – Не верится. Том был для Мило почти что отцом. По крайней мере, значил для него намного больше, чем я.

– Он признался в убийстве.

– И объяснил, почему убил Грейнджера?

– Ответить на этот вопрос я не имею права.

Русский кивнул.

– Я, разумеется, слышал о смерти Тома Грейнджера. И говорю то, что говорю, не потому что Мило мой сын. Каждое преступление заслуживает справедливого наказания.

– Не сомневаюсь в вашей искренности.

– Просто я не думаю… – Он остановился, посмотрел в ее чистые, спокойные глаза. – Забудем. Я уже старик и порой несу чушь. Итак, вы спрашивали, зачем я приезжал в «Дисней уорлд».

– Да.

– Все просто. Хотел узнать, что случилось с Энджелой Йейтс. Она была отличным агентом, ваша страна может гордиться ею.

– Вы ее знали?

– Конечно. Я даже обращался к мисс Йейтс с предложением работы.

– И что же за работу вы ей предлагали?

– Сбор и анализ информации. Энджела была очень умная женщина.

– Минуточку, – начала Симмонс и остановилась. – Уж не хотите ли вы сказать, что пытались завербовать Энджелу Йейтс?

Примаков кивнул и медленно, словно взвешивая каждое слово, проговорил:

– Министерство национальной безопасности, Центральное разведывательное управление, Агентство национальной безопасности – все они пытаются вербовать сотрудников ООН. Это происходит ежедневно и ежечасно. Так неужели ООН совершает непростительный грех, когда делает то же самое?

– Я… – Она снова не договорила. – Слушая вас, можно подумать, что у ООН уже есть разведывательная служба.

– Помилуйте! – Примаков даже всплеснул руками. – Ничего подобного у нас нет. Ваша страна, в частности, не потерпела бы существования такой разведслужбы на своей территории. Другое дело, что когда кто-то желает поделиться с нами информацией, отказываться было бы глупо.

– И что ответила на ваше предложение Энджела?

– Отказалась. Категорически. Очень патриотичная особа. Я даже сообщил ей, что ООН заинтересована в поимке Тигра. Но и это не помогло.

– Когда вы с ней разговаривали?

– В октябре прошлого года.

– Вам известно, какую работу в этом направлении она проделала в последующие месяцы?

– Я имею некоторое представление, потому что сам делился с ней попадавшей в наше распоряжение информацией.

Секунду-другую они молча смотрели друг на друга. Потом Примаков продолжил.

– Послушайте, мы не искали славы. Мы лишь хотели остановить Тигра. Его убийства сильно вредили европейской экономике и провоцировали волнения в Африке. Получая информацию, Энджела чаще всего и не догадывалась, что она пришла от нас. Считала, что ей повезло.

– А как же Мило?

– При чем тут Мило?

– Почему вы не передавали информацию ему? Он ведь тоже работал по Тигру.

Примаков ответил не сразу.

– Видите ли, Мило Уивер – мой сын. Да, я люблю его. И стараюсь, чтобы из-за меня у него не возникало проблем по службе. Я также знаю, что у него, как и у меня, есть свой потолок.

– Что вы имеете в виду?

– Он не так умен, как Энджела Йейтс. Он взял Тигра только потому, что Тигр сам того захотел. Не поймите меня неправильно, мисс Симмонс. Мило очень умен. Но не настолько сообразителен и хваток, как мисс Йейтс.

Примаков подцепил на вилку кусочек остывшей яичницы.

– Вы очень хорошо информированы, Евгений.

– Спасибо.

– Что вам известно о Романе Угримове?

Русский раздраженно бросил вилку на тарелку.

– Извините, мисс Симмонс, но Роман Угримов такой же мерзавец, как и дед Мило. Еще один педофил. Вы не знали? Несколько лет назад, в Венеции, он убил беременную девушку – только чтобы показать, насколько он крут.

Примаков оттолкнул тарелку – аппетит был безнадежно испорчен.

– Вы знаете его лично?

– Не так хорошо, как вы.

Она подалась назад.

– Я?

– Ну, по крайней мере ЦРУ. С кем только от нужды не поведешься.

– Подождите, – остановила его Симмонс. – Допускаю, что с ним пересекался кто-то из сотрудников, но, уверяю вас, Компания не ведет никаких дел с Романом Угримовым.

– Ох, только не нужно притворяться, – отмахнулся русский. – У меня есть фотография, на которой он обедает с одним из ваших.

– С кем именно?

– Какая разница.

– Вообще-то большая. Так кто с ним встречался?

Примаков задумчиво сдвинул брови, но после недолгой паузы покачал головой.

– Не помню. Если хотите, могу прислать копию фотографии годичной давности. Снимок сделан в Женеве.

– В Женеве, – прошептала Симмонс. – Можете прислать сегодня?

– Как вам угодно.

Она достала ручку и блокнот и что-то написала.

– Я буду в Центре предварительного задержания. Вот адрес, – Симмонс протянула листок. – Пусть ваш человек отдаст конверт с моим именем охраннику.

Примаков взял листок, прочитал, слегка прищурившись, сложил вдвое и опустил в карман.

– Мне понадобится какое-то время. В час вас устроит?

– Отлично. – Она посмотрела на часы – четверть одиннадцатого. – Большое спасибо, Евгений.

Они поднялись, и он протянул руку. Она подала свою – ритуал повторился.

– Приятно было поговорить, – сказал Примаков. – Не забывайте про маятник Фуко, мисс Симмонс. Мой сын, может, и признался в убийстве, но я ведь знаю его лучше, чем вы. Он никогда бы не убил отца.