Текст книги "Царь нигилистов 6 (СИ)"

Автор книги: Олег Волховский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

– Спасибо! – улыбнулся Достоевский. – Это правда то, что говорят о ваших сбывшихся предсказаниях?

– Конечно, – улыбнулся Саша. – Как ваши «Записки из Мёртвого дома»?

Рука великого писателя дрогнула и застыла над страницей. Он поднял глаза и взглянул на Сашу с безграничным удивлением.

– Откуда вы знаете?

– Не верите в ясновидение?

– Ну, вы же читали «Хозяйку». Скорее верю.

– У меня не из нижнего мира, – улыбнулся Саша. – Я точно душу не продавал.

– Как бы я мог подумать такое! Только книга называется: «Сцены из Мёртвого дома».

– По-моему, «Записки» лучше. Вы их уже пишите?

– Да, наброски.

– Это будет ваша первая книга, которую переведут примерно на все языки. Там есть очень яркие эпизоды. Забыть не могу того героя, который поменялся именем с другим каторжником за какую-то ерунду и сменил поселение на пожизненную каторгу. Мне всё казалось, что как-то можно это исправить. Не должна человеческая глупость обходиться настолько дорого.

– Сушилов, – сказал гость. – Поменялся именем за рубль серебром и красную рубаху.

– Это реальный человек?

– Да.

– Интересно, можно его как-то найти, навести справки, узнать, что с ним…

– Это было в Омском остроге.

– Надо попробовать, – сказал Саша.

– Сушилов не один такой, – сказал Достоевский, – это часто бывает на каторге.

– То есть это системная проблема?

– Да, арестанты иногда меняются именами, в случае Сушилова удивительна только цена. Очень за дешево он себя продал.

– Но это же полное безобразие! – воскликнул Саша. – Как это вообще возможно? Есть же описание человека! Этого же не может не знать администрация!

– Администрацию не очень интересуют такие маленькие люди, как Сушилов.

– То есть им похрен. Понятно. Не то, чтобы я был удивлён. Но что-нибудь придумаю.

Проблема казалось не такой уж простой, учитывая элитарность искусства фотографии.

– Папа́ скорее всего не знает, – заметил Саша. – Его не красит, конечно, что он чего-то не знает, но страна наша слишком велика, за всем не углядишь.

– Что вы ещё запомнили из моей ненаписанной книги? – спросил Достоевский.

– Эпизод наказания розгами ссыльного поляка, который служил в Польше преподавателем математики. Как он звука не издал. Вызывает уважение, конечно. Я ничего не путаю?

– Нет, вы правильно пересказываете мне мои воспоминания.

И его взгляд ушёл в себя.

– Мне тут Тютчева Анна Фёдоровна сказала, когда мы с ней танцевали на балу, что словно бездна разверзается, когда я говорю что-то, чего не могу знать. Но это не бездна, моя задача мимо этой бездны наш народ провести. Нетривиальная задача, прямо скажем. Мне иногда кажется, что ему туда хочется.

– Может быть, – задумчиво проговорил гость. – У вас необычные картины на стенах.

– А! Новое французское искусство…

И он рассказал историю мальчика с вишнями.

– История, по-моему, для вас, – заметил он. – Не французская она какая-то. Если интересно, пользуйтесь. Достоевский Ф. М. «Мальчик с вишнями». Например, повесть.

Достоевский улыбнулся.

Подписал последние журналы и отдал Саше.

– На «Записки» претендую, – сказал Саша, – пришлёте? Первую же публикацию. И сразу с подписью.

– Разумеется.

– Теперь очень щекотливый вопрос, Фёдор Михайлович, – проговорил Саша, – обещайте, что не обидитесь.

– Вам что-то не понравилось в «Бедных людях»?

– Я люблю людей более работящих, инициативных, сильных духом и независимых от чужого мнения, чем те, которых вы описываете. Но не в этом дело. Мой вопрос, боже упаси, никак не следует из каких-то внешних моментов: вы отлично выглядите. Спросить об этом подсказывает мне только моё ясновидение и отчасти логика.

– Не обижусь, – пообещал Достоевский.

– Фёдор Михайлович, сколько вам платят за лист?

– Это и был ваш страшный вопрос? – усмехнулся гость. – Сто двадцать рублей за «Село Степанчиково».

– Это было предисловие к страшному вопросу. Сколько в «Селе Степанчикове»? Листов 10?

– Семнадцать, – сказал гость.

Саша прикинул, умножив в уме 120 на 17. Больше двух тысяч.

– Прилично, – оценил он. – Но переезд всё равно мог дорого обойтись. А теперь страшный вопрос: Фёдор Михайлович, вам деньги нужны?

Достоевский отвёл взгляд, посмотрел на «Мальчика с вишнями», вздохнул и тихо сказал:

– Да.

Саша отсчитал 500 рублей. Он смутно надеялся обойтись парой сотен, но человеку с такими гонорарами презентовать меньше было бы просто неприлично.

– Я должен буду написать что-то про работящих и сильных духом? – спросил гость.

– Боже упаси! – улыбнулся Саша. – Боюсь, на заказ неспособен написать что-то стоящее даже Достоевский. Пишите, к чему душа лежит. Очень жду ваших записок про каторжников.

– Спасибо! – проговорил гость, забирая деньги. – Я обязательно верну.

– Нет никакой необходимости, – улыбнулся Саша. – Мы очень вам задолжали. Я имею в виду династию и то, что творил мой дед. К сожалению, отец и слышать не хочет о пересмотре дела. Понимаю, что пятьсот рублей – это так себе компенсация за фиктивный расстрел и четыре года каторги. Примерно, как фиктивный расстрел и четыре года каторги за чтение письма Белинского. Но это не всё. Вы обращайтесь, если будет нужда. И без всякого стеснения. Только у меня одно условие… оно может вас удивить…

– Говорите. Обещаю не обидеться.

– Не подходите к рулетке.

Честно говоря, Саша не знал, когда Фёдор Михайлович впервые сел играть.

– Действительно странное условие, – усмехнулся Достоевский, – я даже не думал в этом направлении.

– Да? Ну, и отлично. В таких случаях я всегда рад ошибаться.

– Александр Александрович, – проговорил Достоевский, – я не считаю сейчас себя невиновным.

– Кроме письма Белинского было что-то ещё?

– У нас действительно было намерение действовать против правительства. Мой долгий опыт, тяжёлый и мучительный протрезвил меня и во многом переменил мои мысли. Я был тогда слеп и верил в теории и утопии.

– «Намерение»! Согрешили в мыслях? – усмехнулся Саша. – Тогда всё человечество нужно расстрелять. В полном составе! По поводу специфического греха «веры в теории» вы можете дискутировать со своей совестью или Господом, но к юридическим практикам это не имеет ни малейшего отношения.

К очередному семейному обеду слух о Сашиной литературной благотворительности уже успел облететь Петербург и вернуться в Зимний. Что говорило о том, что Достоевский усердно работал на Сашину добрую славу.

Масло в огонь подлил неизвестно откуда взявшийся слух, что Саша выдал Достоевскому половину своих наличных денег. Что было неправдой. Отцовской тысячей Сашины финансы не ограничивались. Мелкие бизнесы вроде открыток, конфетти, китайских фонариков и шампуня уже приносили сравнимый с отцовскими гонорарами доход. Да и жалованье штабс-капитана капало потихоньку.

– Это правда, что ты подарил 500 рублей политическому преступнику Достоевскому? – поинтересовался папа́.

– Никакой он не преступник, – возразил Саша. – Уж, не говоря о том, что помилован.

– Деньги тебе на руки выдавать нельзя.

– Надо же мне было как-то реабилитироваться за деда. И мне кажется лучше потратить деньги на Достоевского, чем на десять мундиров от Норденштрема.

– Твой дед в реабилитации не нуждается!

– Он уже ни в чём не нуждается. Это я нуждаюсь.

– В хорошей порке.

– Может быть. Легче будет в глаза смотреть таким, как Фёдор Михайлович.

– Значит то, что ты сказал Достоевскому, что считаешь его приговор несправедливым, тоже правда?

– Неадекватным, – уточнил Саша. – Считаю, буду считать и всегда считал.

– Вы это и обсуждали битых три часа?

– В основном, нет. Мы говорили о его книгах. О «Бедных людях» и «Хозяйке».

– Болтают, что ты в таком возрасте, когда простительно любить сказки. Нашёл у Достоевского единственную сказку «Хозяйка», теперь везде расхваливаешь и говоришь, что автор опередил время на столетие.

«Сказочка, да, – подумал Саша, – особенно по степени эротизма».

При этом герои там максимум страстно целуются. И ни одно более откровенное действие не названо своим именем. Но Фёдор Михайлович прекрасно обходится выражениями вроде «и растопленный свинец вместо крови потек в его жилах».

– Да пусть говорят, – мило улыбнулся Саша. – Ещё мы обсуждали его будущую книгу. Фёдор Михайлович пишет воспоминания о каторге.

– Это те, которые ты ему пересказывал?

– Он упоминал об этом?

– Конечно, как он мог умолчать о твоём ясновидении.

– Да, я некоторые страницы видел во сне. Там был рассказ о том, что иногда каторжники меняются именами и так меняют участь. Тот, кто может платить, нанимает того, кто нуждается и меняется с ним приговором. И так можно уйти на поселение вместо вечной каторги.

– Не может быть! – сказал папа́.

– Почему не может? Их фотографируют при задержании?

– Не-ет…

– Надо, – сказал Саша. – В фас и в профиль. Чтобы это безобразие перестало быть возможным. И беглецов так можно ловить.

Саша подумал, что будущие арестанты ещё скажут ему за эту идею большущее «спасибо» в огромных таких кавычках. Где-то в девяностые, там в будущем, он читал статью о видеонаблюдении в какой-то карликовой европейской стране: то ли Люксенбурге, то ли Лихтенштейне. Автор статьи пел дифирамбы и восхищался снижением преступности почти до нуля. И Саша тогда был совершенно солидарен с автором.

А потом выяснилось… Собственно, похожую систему внедрили в Москве. И что убийц с ворами стали ловить? Ни фига подобного! Ловить стали участников митингов.

И сейчас Саша не сомневался, что первым идею внедрит Третье Отделение. И будет ловить «политических преступников». Ну, вроде Достоевского.

И что? Теперь отказаться от прогресса?

Папа́, кажется очень заинтересовался и слушал внимательно.

– В этом что-то есть, – наконец, сказал он. – Только дорого.

– У меня есть ещё одна идея…

Глава 15

– Продолжай! – сказал папа́.

– Дело в том, что узор на подушечках пальцев индивидуален у каждого человека и эти рисунки никогда не повторяются…

Он посмотрел на свои руки и продолжил.

– Можно нанести на палец чернила, а потом приложить его к бумаге. И получится отпечаток, по которому человека можно опознать. Никто ещё не делает так?

– Я впервые об этом слышу, – признался папа́.

– Можно сначала поэкспериментировать. Например, в Омском остроге. И убедиться, что я прав.

– Да прав ты, – сказал царь. – Когда ты был не прав! А почему в Омском остроге?

– Там до сих пор сидит тот человек, который за рубль и красную рубаху сменил поселение на вечную каторгу. Достоевский назвал мне его имя: Сушилов. Можно его найти. Мне кажется, проще всего просто помиловать.

– Ты веришь арестантам? Они могут наврать с три короба.

– Я верю Достоевскому. Примерно, как себе. А чтобы убедиться, что это тот самый Сушилов, надо сфотографировать всех арестантов острога, а потом привезти фотографии Достоевскому. И пусть опознаёт. Кстати, узнаем, под чьим именем сидит этот Сушилов.

– Хорошо, – сказал папа́, – попробуем.

Утром Саша писал заявки на привилегии на шины и перьевую ручку. А на следующий день пришла посылка от Путилова.

Коньки. Четыре штуки. Качество Саше понравилось. Даже выемка на лезвиях присутствовала. И всё было точно по чертежам.

За 10 копеек Саша арендовал на день у Глаши полусапожки Жуковской. Они были кожаные, белоснежные с дюжиной золотистых пуговок сбоку и на маленьких каблучках рюмочками.

Как бы не заразиться пушкинским фетишизмом относительно женских ног!

Гогель смотрел на это растерянно, качал головой и вздыхал.

– Мы к мадам Брюно, – объяснил Саша.

Французская подданная Брюно, дочь знаменитого питерского башмачника Якова Ивановича Брюно, держала обувной магазин на Невском проспекте. А заодно и мастерскую по пошиву обуви.

На этот раз Саша решил не экономить. Заказ необычный, не только себе. И до него доходили слухи, что приличные полусапожки от Брюно можно найти всего за пять рублей пара.

– Я хочу поблагодарить Александру Васильевну за помощь с немецким, – объяснял он Гогелю по дороге, – ну, что бы я без неё делал!

В витрине магазина знаменитые полусапожки по 5 рублей висели гроздьями, как связки репчатого лука в каком-нибудь этно-ресторане, и стояли в несколько ярусов, сверкая пуговками, крючками, отделанными металлом каблучками и золотой вышивкой.

В дверях стоял усатый приказчик в белой сорочке, кожаном фартуке, шейном платке и сюртуке.

Он низко поклонился и пригласил внутрь, а сам кинулся докладывать хозяйке.

Сияли зеркала на стенах, горели круглые масляные лампы, стояли кожаные диваны для посетителей и стойки с многочисленными туфлями, сапожками и ботиночками. Все стены до потолка были уставлены картонными коробками, а под ногами блестел зеркальный пол.

Сашу с Гогелем усадили на диван, лакей Митька, взятый с собой на предмет переноски тяжестей встал у них за спиной, как грум на запятках.

Мадам Брюно явилась в платье в зелёную клеточку, с кринолином, с широкими рукавами с зелёной оборкой и кружевным воротничком. Волосы её были уложены в высокую причёску с пучком на затылке.

Саша сделал знак Митьке.

Тот вынул из сумки лезвия для коньков и полусапожки Александры Васильевны.

– Моей знакомой надо сшить похожие, но из более твёрдой кожи и на более устойчивом каблуке. И привинтить к ним коньки. То есть должна быть толстая подошва. И мне тоже. Вы ведь и мужской обувью занимаетесь?

Госпожа Брюно кивнула.

– Возьмётесь? – спросил Саша.

Хозяйка переглянулась с приказчиком. Тот кивнул.

– Конечно, Ваше императорское высочество, – подтвердила она с очень лёгким акцентом иностранки, родившейся в Петербурге.

– Сколько времени займёт?

– Месяц.

– Через месяц каток растает, – вздохнул Саша. – А побыстрее никак?

– Ну, вы же понимаете, Ваше Высочество, что несмазанное колесо не ездит, – заметил приказчик.

– Плюс десять рублей за срочность, – пообещал Саша. – Пойдёт?

– Хорошо, – кивнула француженка. – Всего шестьдесят.

– Шестьдесят? – переспросил Саша. – Мне рассказывали про ваши полусапожки по пять рублей.

– У вас очень необычный заказ, Ваше Императорское высочество.

– Ладно, – вздохнул Саша.

В соседней комнате у него сняли мерку с ноги и мерку с сапожек Александры Васильевны, и он скрепя сердце оставил парижским грабителям полную предоплату в 60 рублей.

Обещали сделать за неделю.

Пока новой модели коньков не было, Саша приходил в себя и в основном гулял по городу. Как раз в моду вошло французское слово «фланировать». Чем он, собственно, и занимался. Пару раз заглянул и на каток, на разведку.

Несмотря на официальные каникулы возобновились лекции Пирогова, поскольку Николай Иванович не мог больше оставаться в столице, служба обязывала вернуться в киевский учебный округ. А курс надо было дочитать.

Пятого февраля была очередная лекция. Планировался рассказ о чуме.

– Ваше Императорское Высочество! – воскликнул академик с порога. – Мы всё проверили в Военно-сухопутном госпитале: и перекись водорода, и карболка, и спиртовой раствор йода. О, господи! Всё работает, Александр Александрович!

– Супер! – сказал Саша. – Ртуть выливаем на помойку?

– Пока повременим. Не всё сразу.

– Надо бы понять из чего зелёнку делают, – задумчиво проговорил Саша.

И пригласил Пирогова к чаю.

Знаменитый хирург махнул рукой.

– Нам пока и этого хватит.

С сомнением окинул взглядом накрытый стол.

– Рассказ будет довольно неприятный.

– Уважающий себя студент-медик должен уметь кушать бутербродики рядом с препарированным трупом, – заметил Саша. – Так что давайте!

И взял пирожок с капустой из горки на широком блюде.

– Как я и обещал, сегодня лекция посвящена чуме, – начал Пирогов. – Эта болезнь упоминается ещё в Библии, в первой книге Царств. Во время войны с израильтянами филистимляне захватили у них ковчег завета Господня со священными реликвиями и доставили его в город Азот, в храм своего бога Дагона.

И тогда на Азот обрушалась чума. Ковчег переместили в город Геф, и чума поразила Геф, филистимляне перевезли ковчег ещё раз – в город Аскалон. И эпидемия началась в Аскалоне.

Тогда там собрались цари пяти главных городов Филистеи и решили вернуть ковчег евреям.

– Николай Иванович, а это точно была чума? – спросил Саша. – Насколько симптомы совпадают?

– В Библии упоминаются наросты: « и поразил Господь жителей города от малого до большого, и показались на них наросты». Очень похоже на бубоны – опухоли в паху, в подмышках или на шее – симптомы чумы.

– Да, я знаю, – сказал Саша, попивая чай и записывая интересные моменты, – чумная палочка размножается в лимфатических узлах, они разбухают и образуют бубоны.

Пирогов тоже взял записную книжку и карандаш.

– Как вы сказали, Александр Александрович «чумная палочка»?

– Да, немного похожа на туберкулёзную. Кстати, может быть и не будет помогать от чумы пенициллин, если от туберкулёза не помогает.

Знаменитый хирург записал.

– А причём здесь лимфатическая система? – спросил он.

– Возбудитель чумы движется по лимфатическим сосудам и накапливается в узлах, – объяснил Саша.

– Я вам не рассказывал про лимфатическую систему, – заметил Пирогов.

– Общая эрудиция, – сказал Саша.

– В первой книге Царств упоминается, – продолжил академик, – что на свой совет владетели филистимские призвали жрецов и прорицателей. Они и посоветовали вместе с ковчегом отправить дары. Необычные дары: пять золотых наростов и пять золотых мышей.

– О том, что чуму переносят мыши, было известно в библейские времена? – спросил Саша.

– «Переносят мыши»? – переспросил Николай Иванович. – Об этом и сейчас неизвестно. Более того! Во время великой чумы в Лондоне в 1665 году лорд-мэр отдал приказ истреблять кошек и собак, потому что считали, что они разносят чуму.

– Помогло? – поинтересовался Саша.

– Нет, – покачал головой гость. – Ухудшило ситуацию.

– Разумеется, – улыбнулся Саша, – мыши без кошек расплодились. А доктора были атеисты и Библию не читали.

– Я тоже только вчера этот эпизод перечитал, – признался Пирогов, – когда готовился к лекции. Но в Библии мыши, скорее, дополнительное наказание, чем причина чумы: « И пробыл ковчег Господень в области Филистимской семь месяцев, и наполнилась земля та мышами».

– Но ведь люди не от голода умирали, из-за того, что мыши съели запасы, – заметил Саша. – А от болезни. По-моему, очевидно, что мыши с ней как-то связаны.

– Может быть, – проговорили Пирогов.

И сделал очередную запись в блокноте.

– Когда ковчег Завета вернули, эпидемия разразилась в Израиле? – спросил Саша.

– Да, это объяснили тем, что любопытные евреи заглянули в ковчег, и за это последовало божье наказание. Но болезнь поразила один город Вефсамис и больше не упоминается. Только спустя примерно столетие в четвёртой книге Царств есть рассказ о походе ассирийского царя Синаххериба на Иерусалим. Огромная армия окружила город, но не смогла взять его и отступила. И тогда за одну ночь «Ангел Господень» поразил 185 тысяч воинов.

– Много даже для чумы, – сказал Саша. – За одну ночь?

– Может быть преувеличение. Впрочем, в этом эпизоде наросты не упоминаются, и мы не можем определённо сказать, была ли это чума. Но болезнь возвращалась снова и снова через сто, двести, триста лет. Древняя Греция, Римская империя, Северная Африка, Азия.

Руф из Эфеса, римский врач, живший во времена Траяна, ссылаясь на более древних врачей, описал несколько случаев чумы в Ливии, Сирии и Египте.

А в шестом веке во времена византийского императора Юстиниана человечество столкнулось с эпидемией, которая бушевала почти два века подряд, её так и назвали «чумой Юстиниана».

Она началась в Египетском порту Пелузий в 541 году. Из Египта везли в Константинополь зерно.

– Вместе с крысами, – заметил Саша.

– Да, вместе с крысами, но никто не обращал на это внимание. Корабли тогда не ходили в открытом море, а двигались вдоль берега и заходили в порты по пути.

– И крысы сходили с кораблей на берег и несли с собой болезнь, – предположил Саша.

– Да, эпидемия шла вслед за кораблями. В портах по пути были склады, откуда зерно везли в столицу по суше. Так чума достигла Эфеса, Милета и Антиохии Сирийской. И наконец проникла в Константинополь. Масштабы её были ужасающи, уже в 544-м в городе умирало по 5–10 тысяч человек в день.

Болезнь не миновала и императора. У Юстиниана обнаружили бубон в паху. Его вовремя вскрыли, гной вытек, и император выздоровел.

– То есть это помогало? – спросил Саша.

– Не всегда. Иногда только усугубляло болезнь. К тому же раны от бубонов прижигали калёным железом, что само по себе было тяжёлым испытанием для пациента. И могли заразиться те, кто присутствовал при разрезе бубона.

– Наверное, бактерия проникала в кровь, – предположил Саша. – Это то, чего мы боялись в случае с Ростовцевым.

– Может быть, – кивнул Пирогов, – если это была бактерия. К тому же бубоны возникали не всегда. Были случаи, когда болезнь никак внешне не проявлялась, но разрушала человека изнутри, и он угасал за сутки. Начинался озноб, боли в мышцах, головная боль, помрачнение сознания, бред. А на коже возникали чёрные пятна.

– И температура, наверное, запредельная, – предположил Саша.

– Да, жар, лихорадка.

– А какая температура? 40 градусов? 41?

Пирогов на минуту смешался.

– Никто не измерял, – сказал он. – Да и сейчас не принято. Зачем? Достаточно руку приложить ко лбу пациента – сразу ясно, есть ли жар.

– То есть больным не меряют температуру? – удивился Саша.

– Обычно, нет. Хотя в принципе известно, как это сделать.

– Но можно не заметить, что она не 36,6!

– Тридцать шесть и шесть? – переспросил Пирогов. – Что это за цифра?

– Нормальная температура здорового человека.

Академик взял отложенный, было, блокнот.

– Позвольте, я запишу.

Саша вздохнул.

– От такой формы чумы никто не выздоравливал, – продолжил Пирогов, – а тринадцатилетний сын византийского императора Иоанна Кантакузина Андроник сгорел за три часа. Но это уже другая эпидемия: 1347 год.

– «Чёрная смерть», – сказал Саша. – Та, что описана в «Декамероне».

– Да, именно. Чума Юстиниана бушевала до восьмого века, периодически возвращаясь, и за два столетия унесла жизни от 30 до 100 миллионов человек – половину тогдашнего населения Византии. А потом исчезла. Казалось, навсегда.

– Наверное, болезнь так быстротечна, когда человека кусает заражённая блоха, и чумная палочка проникает сразу в кровь и начинается сепсис, – предположил Саша.

– Блоха? – удивился Пирогов. – Вы же сказали, что чуму переносят мыши и крысы.

– Конечно, мыши и крысы могут заразить продукты или укусить человека, но опаснее всего блохи, которые на них живут и тоже заражаются чумой. Они в основном и переносят инфекцию.

Академик взял блокнот и записал.

– Это, конечно, только предположение, – прокомментировал он. – Но вы ещё ни разу не ошибались.

– Ещё микроб может проникнуть в организм через микротрещины кожи, – добавил Саша, – и слизистые оболочки, например, глаз.

Пирогов записал.

– Мне продолжать, Александр Александрович? – спросил он.

– Про «чёрную смерть» 14-го века? Ещё бы! Это вообще самое интересное.

И взял пирожок с яблочным повидлом.

– Эпидемия проникла в Европу в 1346 году, – продолжил Николай Иванович. – В 1343-м, татаро-монгольские войска пришли из Золотой Орды в Крым и осадили Феодосию, которую тогда называли Каффой. При осаде присутствовал нотариус из Пьяченцы Габриэль де Мусси, который позже написал о начале чумы книгу на латыни: «История болезни или Великое умирание, произошедшее в год от Рождества Христова 1348».

Осада длилась три года, но осаждённым могли доставлять продовольствие, что вселяло в них надежду. Эпидемия сначала охватила армию осаждавших и убивала тысячи людей каждый день. Медицина была бессильна, люди умирали, как только на их телах появлялись признаки болезни: опухоли в подмышечной впадине или паху.

Тогда татаро-монголы поместили трупы в катапульты и сбросили их на город. Внутри городских стен выросли горы мертвецов. Христиане не могли ни спрятаться, ни убежать от них, хотя сбросили в море столько тел, сколько смогли.

– И заражались, когда бросали, – заметил Саша. – Думаю, катапульты были излишни. Мыши, крысы и блохи и так бы проникли за крепостные стены.

Саша помнил этот эпизод, кажется, он видел его в каком-то фильме про Средние века.

– Да, – кивнул Пирогов, – так эпидемия пришла в Каффу. Болезнь объяснили тем, что гниющие трупы отравили воздух и источники воды. Зловоние стало настолько невыносимым, что едва ли один из нескольких тысяч находил силы спастись из города бегством. Однако такие люди были: они бежали на лодках на Сицилию, в Геную, Венецию и другие христианские города. И везли с собой чуму.

Когда один человек заболевал, он заражал всю свою семью, а когда умирал – тех, кто хоронил его тело. Смерть проникала за окна и двери, через стены домов, из больниц, где чумных держали в карантине, и всё равно поражала города, наводя на жителей ужас.

– Неудивительно, – заметил Саша. – Мыши, крысы, блохи.

– Из Италии и Южной Франции чума распространялась на север. Прокатилось по всей Европе: от Испании до Скандинавии и Гренландии. Пришла и в Московское княжество.

Родители бросали заболевших детей, дети – родителей, мужья предавали жён, а жёны забывали о мужьях.

Тогда Парижский университет советовал бежать от мора cito, longe, tarde – «быстро, далеко и надолго».

Однако беженцев не всегда принимали. Зачастую местные жители выставляли заслоны и встречали гостей дубинами, а позже – ружейными выстрелами.

Это не были пустые страхи. Бывало, что из заражённого города выезжала компания совершенно здоровых людей, а в дороге ни с того, ни с сего кто-то заболевал и заражал товарищей. Бывало, что из порта выходил корабль с абсолютно здоровой командой и пассажирами, несколько недель был в море, и потом кто-то всё равно заболевал и заражал остальных. Ходили слухи о судах, полных мертвецов, которые скитаются по морям по воле течений и ветра.

Тогда и придумали сорокадневные карантины в память о Христе, который пробыл в пустыне сорок дней. Но и карантины не всегда помогали.

– Согласитесь, Николай Иванович, всё это очень хорошо вписывается в концепцию распространения чумы грызунами и живущими на них блохами.

– Да, пожалуй, – кивнул Пирогов. – Тогда венецианский дож велел сорок дней держать прибывающие корабли на острове Лазаретто. Оттуда и пошло слово «лазарет».

В 1348 году папа Климент Шестой разрешил проводить вскрытия трупов умерших от чумы. Одним из первых врачей, проводивших вскрытия чумных, был Ги де Шолиак, впоследствии ставший папским лейб-медиком, а теперь считается отцом хирургии.

Он, конечно, заболел. Обнаружив у себя симптомы, он отгородился от окружающих, заперся один и сам вскрывал свои бубоны, выдавливал из них гной и прижигал железом. Это продолжалось по крайней мере неделю и потребовало от него огромного мужества. Но он выжил и потом дожил до семидесяти лет.

После выздоровления он предлагал свою помощь другим и многих спас от смерти.

– И, наверное, больше не заболел, – предположил Саша.

– Ему повезло. Но случаи повторного заражения бывали.

– Значит, вакцина может быть не эффективной.

– Её пока нет, – улыбнулся Пирогов. – Тогда же была впервые описана лёгочная форма чумы. Для неё характерна не только лихорадка, но и кашель с кровавой мокротой.

– То есть при Юстиниане её не было?

– Видимо, не было. Нигде в источниках того времени не описан такой яркий симптом, как кровохарканье. При лёгочной чуме не выживал почти никто. И она распространялась с ужасающей скоростью.

– Естественно. Потому что передаётся воздушно-капельным путём от человека к человеку.

– За шесть лет эпидемии с 1346 по 1353 год в Европе умерли от 25 до 34 миллионов человек: от трети до половины населения Европы. Но чума не ушла, возвращаясь примерно каждые 10–15 лет, вплоть до конца 18 века.

– Да, – сказал Саша. – Чуть не в каждом европейском городе стоят чумные колонны в память об умерших, и они в основном барочные – 17–18 века. Интересно, почему в России их нет? Ведь чума была при Екатерине Великой.

– Просто не было традиции, – объяснил Пирогов. – У нас в честь избавления от эпидемии было принято строить церкви.

– Жаль, церкви можно строить по любому поводу. Они никак не указывают на жертвы чумы.

– Мне осталось только сказать, что чуме часто предшествовали извержения вулканов. Её даже связывали с отравлением вулканическими газами.

– Вулканы могут иметь отношение, – сказал Саша. – Пепел от очень сильного извержения может долго находиться в воздухе и не пропускать солнечные лучи, что приводит к похолоданию. В результате грызуны пустынь и степей, всякие тушканчики и суслики, могут мигрировать на север и переносить чуму. Дело в том, что они – естественных резервуар болезни, и могут долго носить в себе бактерию, не погибая. И успевают многих заразить. К тому же местное население не брезгует есть их мясо.

– Да, недавно приходили вести из Китая. Там опять случаи чумы.

Раздался стук в дверь. Саша послал Кошева открыть, и в комнату вошёл Никса.

– Ты пропустил всё самое интересное! – сказал Саша. – Николай Иванович прочитал мне совершенно роскошную лекцию про чуму!

– Про чуму, да? – переспросил Никса.

Он, кажется был взволнован и бледнее обычного.

– Николай Иванович, – сказал он. – Я знал, что вы у Саши, я искал вас. У меня к вам просьба.