Текст книги "Царь нигилистов 6 (СИ)"

Автор книги: Олег Волховский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Тогда в январе, он отдал этот список Мари. Она поручила кому-то переписать и вернула. Интересно, кто переписывал.

От всего этого было как-то не по себе. Александр Николаевич взял с собой одного лакея и пошёл прогуляться по Дворцовой Набережной. Было тихо и холодно, у фонарей кружил снег.

Над Невой царила тишина.

* * *

Утром Саша расспрашивал Гогеля об училище правоведения.

– Училище основано принцем Петром Георгиевичем Ольденбургским, – начал Гогель. – Поступить могут дети потомственного дворянства и чинов не ниже полковника. Принимают мальчиков от 12 до 17 лет. Учатся шесть лет.

– Воспитанники живут в училище? – спросил Саша.

– Да, – кивнул Гогель.

– Все спят вместе в общей спальне или у каждого своя келья, как в Царскосельском лицее?

– В общей, – сказал Григорий Фёдорович, – в дортуаре. Также, как в кадетских корпусах и Пажеском корпусе. И дисциплина там военная. И строевая подготовка.

– Понятно, – сказал Саша. – И нет никакой возможности просто приходить в училище, а не жить там?

– Такого нет. Но есть экстерны. Можно вообще не посещать занятия, а только сдавать экзамены.

– Это очень интересно.

– Но их мало, только в порядке исключения. Для вас, конечно, исключение сделают, но зачем? Военное образование куда более уважаемо.

– Я не для себя узнаю, – признался Саша. – Но мысль интересная.

– В старших классах там надо посещать тюрьмы, – добавил Гогель. – А на занятиях по судебной медицине – морг Мариинской больницы. И присутствовать при вскрытиях трупов.

– Меня этим не напугаешь, Григорий Фёдорович, – заметил Саша. – Да, всё интереснее и интереснее.

Гогель вздохнул.

– При поступлении нужно сдавать экзамены по всему гимназическому курсу. История, русский, французский и немецкий – обязательно.

– Да, немецкий надо подтягивать, – признался Саша. – А экзамены устные?

– Да, конечно.

– Жаль. У меня в школе Магницкого экзамены письменные и анонимные. В Училище правоведения такого нет?

– Нигде такого нет.

– Понятно, – сказал Саша. – Да, видимо, для моего протеже надо найти что-то другое… я к Никсе, Григорий Фёдорович.

Гувернёр кивнул. К брату он отпускал Сашу без сопровождения.

Никса, слава богу, был один.

– Ты ведь с Кавелиным переписываешься по-прежнему?

– Да.

– Мне нужно ему написать.

– Конфиденциально? – спросил Никса.

– В общем, да. Один мой знакомый очень хочет на юридический, но родители планируют для него другую карьеру. Хочу понять, может ли Константин Дмитриевич помочь.

– Это не ты? – поинтересовался Никса.

– На этот раз нет.

– Тогда может быть, – усмехнулся брат.

– Да, – кивнул Саша. – С нашими родителями всё сложно.

И Саша сел за письмо:

'Любезнейший Константин Дмитриевич!

На днях я познакомился с очень умным человеком. Будучи примерно одного возраста со мной, этот человек уже привычен к серьёзному чтению и порекомендовал мне сборник статей вашего ученика Бориса Николаевича Чичерина, который я обязательно собираюсь прочитать. Ибо краткий пересказ мне показался интересным, а мысли неожиданными.

Человек, с которым я познакомился, мечтает о карьере юриста, но родители его вряд ли с этим согласятся. Тому есть причины. И это не только родительское тщеславие. Дело в том, что у этого человека есть одна физическая особенность, которая нисколько не помешает ему учиться, но может вызвать предубеждение экзаменаторов из-за бытующих в обществе стереотипов.

Я хочу ему помочь.

Есть ли какой-то способ сдать экзамены на юридический факультет Петербургского университета письменно и анонимно?

Дело в том, что имя моего протеже тоже может помешать экзаменаторам оценить его знания с достаточной степенью объективности.

Надеюсь на ваше понимание и помощь.

Ваш Великий князь Александр Александрович'.

– Можно посмотреть? – спросил Никса.

– Читай, – сказал Саша. – Но имя не спрашивай.

Никса пробежал глазами.

– Он что не дворянин? Почему ты не хочешь, чтобы экзаменаторы знали имя?

– С дворянством там всё в порядке, – усмехнулся Саша. – С папенькиным чином – тоже. Не в этом дело.

– Сын политического преступника? Декабриста?

– Нет, насколько я знаю. Судя по должности – точно нет.

– То есть отец достаточно высокопоставленный?

– Да, но не допытывайся, кто.

– Я его знаю?

– Скорее всего. По крайней мере, ты о нём слышал.

– А о твоём протеже я слышал?

– Не скажу.

– Значит, слышал.

– Не пытайся угадать, – усмехнулся Саша. – Ты в плену тех самых стереотипов.

– Он инвалид? Слеп, глух, хром?

– Боюсь, что слепота, глухота и хромота, как раз могут помешать учиться.

Никса ещё раз прочитал письмо.

– Что же у него за физический недостаток?

– Я бы не сказал, что это недостаток, – улыбнулся Саша.

Глава 10

Николай недоуменно пожал плечами.

– Отправишь по почте?

– Нет, лучше с лакеем. И в собственные руки.

Письмо уехало к Кавелину, а Саша отправился к Опочининым.

Даша Опочинина с матерью жила в доме Кутузова на Дворцовой набережной. Знаменитый полководец приходился ей прадедушкой. Отец Даши умер больше десяти лет назад, так что Сашу принимала её мама Вера Ивановна Опочинина.

Кабинет Веры Ивановны напоминал кабинет императрицы в Фермерском дворце. Тот же стиль, похожий на «Прованс»: светлая мебель в синих соцветиях глицинии, гортензии или сирени, такие же шторы, китайская ваза в той же цветовой гамме и темно-синий ковёр на полу. Масляная лампа на круглом столике, покрытом тяжелой гобеленовой скатертью, и такая же в люстре под потолком, каминные часы.

Принесли чай.

Вера Ивановна оказалась куда более интересной собеседницей, чем маменька Лизы Шуваловой и свободно обсуждала не только погоду, но и литературные новинки. И жаловалась на пустоту Света и необходимость однако же с ним считаться.

Так разговор откочевал к Тютчеву.

– Он, конечно, гениальный поэт, – заметила хозяйка. – Хотя немного рассеян и большой чудак. Вы знаете историю о том, как он украл фрак своего лакея?

– Украл фрак лакея? – переспросил Саша. – Не может быть.

– Он тогда собирался на приём к Елене Павловне и заснул в гостях у своих знакомых. Слуга приготовил ему фрак, а свой положил рядом. Фёдор Иванович не посмотрел и надел фрак лакея. Так и пошёл к Великой княгине. Она много усилий приложила, чтобы не рассмеяться. И всем приказала не обращать внимания. Так что Фёдор Иванович только потом узнал, в каком фраке был у Елены Павловны.

Саша подумал, что в этом есть некоторый символизм.

– Но он не настолько не от мира сего, как может показаться, – заметила Вера Ивановна и покосилась на Гогеля. – Вы читали его статьи, Ваше Императорское Высочество?

– Пока нет, – признался Саша. – Он мне подарил целую подборку на немецком. Прочитаю обязательно, хотя в общем понимаю, что там. У нас несколько разные взгляды. К идее всемирной православной монархии я отношусь, прямо скажем, с некоторым скептицизмом.

– У него многое ходит в списках, – заметила Вера Ивановна, – больше, чем на немецком. Была записка, которую он подавал ещё вашему покойному дедушке императору Николаю Павловичу…

– Это не та, где он писал, что нужно проводить российскую политику в европейских изданиях?

– Да, – кивнула Опочинина. – Его Величеству записка настолько понравилась, что он выплатил Тютчеву 6000 рублей серебром и позволил вернуться на дипломатическую службу, с которой его выгнали за то, что он сбежал на венчание со своей второй женой.

– Я и не сомневался в том, что именно ради этого и пишутся подобные записки, – усмехнулся Саша.

«А также в том, что „Раша тудей“ – весьма доходное предприятие», – подумал он про себя.

– Даже сумма известна? – поморщился Гогель.

– Такие вещи трудно бывает скрыть, – мило улыбнулась Вера Ивановна.

А Саша почувствовал себя королем из «Обыкновенного чуда», разбирающим доносы министров друг на друга.

– Тогда Александр Иванович Тургенев говорил, что Тютчев был бы полезен России просвещенным умом своим, – продолжила Вера Ивановна, – а не проектами восточными, а, следовательно, противо-европейскими, а значит антихристианскими и античеловеческими.

– Подписываюсь под каждым словом, – сказал Саша. – За запад меня не надо агитировать.

– Александр Иванович был братом государственного преступника Николая Тургенева, приговоренного к смерти, но сбежавшего за границу, – заметил Гогель. – И чуть не перешёл в лютеранство.

– Декабриста? – спросил Саша.

– Да, – кивнул Гогель.

– Государь, ваш батюшка, его простил, – возразила хозяйка, – и Николай Иванович уже приезжал в Россию. И сейчас горячо поддерживает проекты крестьянской эмансипации.

– Их многие поддерживают, – возразил гувернер.

После Опочининых Саша заехал в Гостиный двор в книжный магазин Вольфа и попросил всё, что есть Чичерина.

Маврикий Осипович лично принёс «Опыты по истории русского права», изданные Солдатенковым и посвящённые Кавелину, и «Очерки Англии и Франции», изданные там же.

Вольф распорядился подать кофе и усадил дорогого гостя в кресло.

Саша вспомнил, как он когда-то в будущем зависал так за книгами в магазине «Москва», правда без кресла и кофе, просто стоя с раскрытой книгой между рядов полок.

Он отпил из чашечки и раскрыл первую книгу, там была та самая статья про общину. Саша не удержался и просмотрел. Да, Анна Михайловна пересказала близко к тексту.

– Опыты беру, – сказал Саша. – Маврикий Осипович, можете одолжить мне карандаш и чистый лист бумаги.

– Конечно, Ваше Императорское Высочество!

И Саша прочитал Бориса Николаевича прямо в магазине с карандашом и закладочками.

Остальные статьи сборника Саша оставил на потом и переключился на Англию и Францию.

После многословного и не очень содержательного предисловия «Очерки» начинались статьёй «О политической будущности Англии». Саша погрузился в чтение, ожидая встретить пророчества вроде того, что основной проблемой городов двадцатого века будет конский навоз на улицах.

Автор хвалил англичан за энергию, инициативность, способность к самоорганизации и любовь к закону и упрекал за чрезмерную традиционность, вплоть до университетских колледжей, живущих по уставам 15 века, и за излишний аристократизм, впрочем, сдающий позиции демократии. И никаких тебе «наглосаксов».

Местами даже слишком восторженно. В дом англичанина может лить дождь и врываться ветер, но полицейский служитель не может в него войти без законного приговора суда. Англичанин готов идти в тюрьму лишь бы не заплатить несколько шиллингов незаконного, неустановленного парламентом налога. А несколько полицейских охраняют митинги по двести тысяч человек, где честят правительство почём зря, но никто даже не думает прибегнуть к насилию. А гласность составляет основу всей общественной жизни Англии, так что невозможно скрыть злоупотребления.

Гласность даёт слово новым потребностям граждан, а потому Англии не нужны насильственные перевороты, поскольку народ миром может добиться осуществления своих желаний.

«Очерки» были гораздо откровеннее того, что автор говорил у Елены Павловны. Здесь он просто пел гимн английской политической системе, не отвлекаясь на объяснения того, почему русским это не подходит.

Саша настолько увлёкся, что солнце успело окраситься алым и бросить багровые блики на книжные шкафы, а на столике уже скопилось три пустых чашечки из-под кофе.

– Александр Александрович, мы так опоздаем к Евреиновым, – заметил Гогель.

– Отличная книга! – сказал Саша. – Только продраться через воду в начале. Суть прекрасна. Я беру по две. И той, и другой.

Вольф улыбнулся и кивнул приказчику.

– Как ваши воскресные школы, Ваше Императорское Высочество? – спросил он. – Не нужны ещё буквари?

– Прекрасно! – сказал Саша. – Ушинский подключился к делу, кадетские корпуса, военные школы и гимназии уступают классы по выходным. Учебники точно будут нужны, я пришлю за ними, когда понадобятся.

Саша ничуть не кривил душой, пока он отвлёкся на пенициллин и спасение сначала своего шкодливого кузена, а потом Ростовцева, дело благополучно развивалось без него, и только за декабрь было учреждено пять новых школ в Петербурге.

Саша расплатился за Чичерина, поблагодарил Вольфа, и они с Гогелем спустились вниз к экипажу.

Генерал-майор Евреинов встретил гостей внизу у лестницы, как турецкий султан Константина Николаевича. Саша успел узнать, что Михаилу Григорьевичу немного за пятьдесят, он окончил Институт Корпуса путей сообщения, то есть был военным инженером (что говорило в его пользу), и принимал участие в подавлении предыдущего польского восстания (что было неприятно, но слишком распространено).

Хозяин встретил августейшего гостя в парадном мундире (ибо был предупреждён) и при орденах: Анна в петлице, Владимир с бантом и польский знак отличия за военное достоинство, очевидно выданный царём Польским Николаем Павловичем за победу над мятежниками против императора Всероссийского Николая Павловича.

Держался Евреинов подобострастно, не разгибаясь из полупоклона.

Саша небрежно сдал ментик ещё более подобострастному лакею и пошёл вслед за хозяином.

Конкуренция за право подложить свою дочку под великого князя здесь была неслабая и совершенно очевидная, несмотря на вероятность брака примерно около нуля. Как говориться, «глаза светились надеждой»: от «не от мира сего» Тютчева до весьма практичной Опочининой.

Но стоит ли этим пользоваться, учитывая планируемую либерализацию и связанную с ней свободу слова? Конечно, облить грязью могут и совершенно на пустом месте, но отбрехаться от лжи всё-таки проще, чем от правды. По крайней мере, хотелось бы верить.

– Ваш визит – огромная честь для нас, Ваше Императорское Высочество, – доложил генерал, разливая чай.

Ну, да, Саша мог бы просто оставить визитку в прихожей. Не бог весть! Управляющий Петергофскими дворцами. Ни знаменитый поэт Тютчев, ни древний род Шуваловых, ни потомки Кутузова.

Но было любопытно, откуда берутся девушки, читающие Чичерина в 15 лет.

– У вас очень умная дочь, – заметил Саша. – Я получил огромное удовольствие от беседы с нею. Даже почти забыл, настолько я плохой танцор.

– Она тоже не любит танцы, – вздохнул генерал. – Хотя в пансионе Заливкиной, где она учится, танцам и музыке уделяют много внимания. Преподаёт им танцовщик Стуколкин. Но ей лишь бы книжки читать.

– Если бы она не читала на балу, я бы её и не заметил, – улыбнулся Саша.

– Она на бал пошла только потому, что знала, что там будете вы.

«Ну, да! – подумал про себя Саша. – Автор первой российской конституции».

Но только скромно улыбнулся и спросил:

– Нравится ей в пансионе?

– Нравится, – кивнул хозяин. – Это один из лучших пансионов Петербурга.

– А где Анна Михайловна? – спросил Саша. – У меня для неё подарок.

– Аня здесь, – сказал хозяин. – Её отпустили из пансиона на Рождество. Только очень стесняется.

– Я хочу её видеть! – с интонацией принца заявил Саша.

За Евреиновой послали лакея, и она явилась, скромно сложив ручки и потупив глазки. Кажется, в не самом парадном платье в мелкий цветочек, но с положенным по моде кринолином.

Саша вынул «Очерки Англии и Франции» с торчащими закладками и вручил Анне Михайловне.

– Это вам, – сказал Саша. – Вы ещё не читали?

– Читала, Ваше Императорское Высочество, – призналась она.

И отец посмотрел на неё тяжело.

– Я прочитал только начало и отметил понравившиеся мне моменты, – сказал Саша. – Напишите мне, что вы об этом думаете?

– Я могу вам писать? – спросила Анна Михайловна.

– Буду счастлив, – улыбнулся Саша. – А я могу писать вам?

– Да, – тихо сказала она.

И покосилась на отца.

– Конечно, – расплылся в улыбке тот.

Есть так называемый «родительский просмотр», думал Саша. Но смогла же как-то Татьяна написать Онегину и даже тайком побывать в его доме.

– Спасибо за рекомендацию, Анна Михайловна, – сказал Саша. – «Опыты» я тоже купил. Я лично знаком с автором, но при встрече он мне показался несколько консерватором. Пишет он положительно лучше, чем говорит.

– Мне кажется, чтение не совсем для барышни, – тихо проговорил хозяин.

– Почему? – удивился Саша. – Моя прапрабабка с вами бы не согласилась. Она такое не только читала, но и писала. В форме указов.

– Екатерина Великая – исключительный случай, – заметил хозяин.

– Просто мы не про всех знаем, – сказал Саша. – Историю пишут мужчины. А вот в Японии, например, иначе. Это страна писательниц. Анна Михайловна, ваш батюшка сказал, что вам нравится ваш пансион…

– Языки, литература… но я ненавижу рукоделие!

И глаза её сверкнули так, что Саша подумал, что вовсе она не такая скромная кошечка, какой хочет казаться в присутствии отца. Интересно, сколько пяльцев с вышивкой тут полетели в печку?

– Я тоже столярное дело не очень люблю, – признался Саша. – Но можно сделать что-нибудь полезное. Мир меняется, неизвестно, как судьба повернётся.

Генерал посмотрел с благодарностью.

– Сколько вам ещё учиться в вашем пансионе? – спросил Саша.

– Пять лет, – ответил за неё генерал.

Долго! Саша уже мечтал, как он за ручку введёт Анну Михайловну в Питерский универ осенью следующего года.

* * *

Когда великий князь ушёл, Анна Михайловна закрылась в своей комнате. Отец даже не накричал на неё, как обычно, когда он находил у неё книги по философии, математике и естествознанию. Из серьёзных предметов сколько-нибудь приличным чтением для барышни он считал только историю.

Но интерес великого князя, явно перевернул его представления.

Она открыла «Очерки Англии и Франции» и оттуда выпал листок бумаги. Хорошо, что она была одна.

"Любезнейшая Анна Михайловна! – начиналась записка. – По нашему делу я написал Константину Дмитриевичу Кавелину, не называя вашего имени и сути проблемы. Мне кажется, лучшим выходом был бы анонимный слепой экзамен, поскольку я не знаю позиции Константина Дмитриевича по нашему делу. Список книг для подготовки я у него спрошу. Скорее всего, понадобится латынь.

Училище правоведения нам пока не подойдет. Там воспитанники спят все вместе в общей спальне, и других вариантов пока нет, кроме экстерната.

Со временем, думаю, можно будет сделать отдельную спальню для девочек (а лучше отдельные кельи). Попробую навести Петра Георгиевича на эту мысль, когда он вернётся из-за границы.

Но это дело долгое. Мне кажется университет – это более реалистично. Для женского класса в училище правоведения должно быть желающих хотя бы человек десять. Но кто-то должен стать первым.

Пишите!

Ваш Александр".

* * *

Вечером Саша получил ответ от Кавелина.

'Ваше Императорское Высочество! – писал Константин Дмитриевич. – Вы очень осторожны и печётесь об интересах того человека, о котором пишите, но, по-моему, я понял, в чём дело. Смею предположить, что ваша протеже – барышня. Я не ошибся? Мне легко было это понять. Дело в том, что в Петербургском университете, как раз на юридическом факультете, с осени сего года уже учится одна девица: Наталья Корсини. Правда, пока вольнослушательницей. Мы провожаем её до аудитории (я, Спасович или ректор), на всякий случай.

Конечно, я постараюсь помочь.

Преданный вам, Константин Кавелин'.

Владимир Данилович Спасович был профессором криминального (то бишь уголовного) права Петербургского университета. Саша знал о нём ещё из будущего, как об авторе учебника по уголовному праву, в котором он критиковал уложение Николая Павловича. Интересно, учебник уже вышел?

'Любезнейший Константин Дмитриевич! – писал Саша Кавелину. – Спасибо огромное за ответ! Как же я рад, что вы на нашей стороне. Да, вы угадали, но я пока оставлю за собой право не называть имя моей знакомой.

Неужели петербургские студенты столь дики и необузданны, что барышни нуждаются в охране профессоров?

Как выяснилось, моя знакомая окончит пансион только через пять лет. Стоит ли ей начать готовиться прямо сейчас? Боюсь, что программы пансиона будет недостаточно для поступления. Стоит ли вообще тратить время на женский пансион? Нужна ли латынь? Не могли бы вы мне выслать программу экзаменов, чтобы я мог передать её моей протеже?

Ваш Александр Александрович'.

И тут же написал Евреиновой:

'Любезнейшая Анна Михайловна!

Константин Дмитриевич на нашей стороне. Оказывается, на юридическом факультете уже учится девушка по фамилии Корсини. Пока вольнослушательницей, но у нас ещё есть время. Добьёмся!

Ваш Саша'.

Евреинова ответила только вечером тридцатого.

'Ваше Императорское Высочество!

Не сразу смогла вам ответить так, чтобы сохранить всё в тайне.

Благодарю вас за ваши хлопоты. Я даже надеяться не могла, что вы примете мои планы так близко к сердцу.

У меня уже есть учитель латыни. Это Карл Андреевич Беккер, который преподаёт немецкий в нашем пансионе. Папа́ оплачивает ему дополнительные уроки, поскольку немецкий необходимо знать при дворе. Но я упросила Карла Андреевича вместо немецкого учить меня латыни.

Я слышала о Наталье Корсини, но поверить не могла.

Преданная вам А. Евреинова'.

У Анны Михайловны и Кропоткина был один и тот же учитель немецкого. Ничего удивительного. Чтобы свести концы с концами, преподаватели часто работали сразу в нескольких учебных заведениях.

На нескольких уроках Беккера в Пажеском корпусе Саша успел побывать, но потом отвлёкся на пенициллин. Преподаватель он был неплохой, по крайней мере, понимал, что на уровне А2 рано сдавать всеобщую историю. Впрочем, Вендт не сам это решал. Решал Гримм Август Фёдорович.

«Садовую беседку» на немецком Саша прилежно читал.

Так оказывается Беккер и латынь преподаёт?

В тот же день пришёл ответ от Кавелина. Профессор поздравлял с Новым годом и писал, что в женских пансионах обычно хорошо поставлено преподавание иностранных языков (французского и немецкого), русского языка и литературы, а также музыки и танцев. С остальным, увы, хуже. Ибо в обществе считается, что женщина не может освоить курс мужской гимназии. Так что в университет придётся готовиться отдельно.

К тому же женские учебные заведения не выдают аттестат зрелости, который даёт право на поступление в университет, а только свидетельство об окончании. И поэтому барышни могут быть только вольнослушательницами без автоматического права на сдачу выпускных экзаменов.

Поэтому с формальной точки зрения в окончании женского пансиона, даже самого лучшего, тоже нет необходимости.

Программу экзаменов на юридический Кавелин прислал. Предметов было два: немецкий и латынь.

Саша перепечатал текст в двух экземплярах под копирку.

Один отправил Евреиновой вместе с поздравлением с Новым годом, а один оставил себе.

Ситуация казалось сложной, но не безвыходной.

Утром тридцать первого декабря Саша сел за письмо к Елене Павловне.