Текст книги "Царь нигилистов 6 (СИ)"

Автор книги: Олег Волховский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Глава 16

– Чем могу служить, Ваше Императорское Высочество? – спросил Пирогов.

Никса стал расстёгивать воротник.

– Не посмо́трите?

– Опять золотуха?

Брат кивнул.

На шее, в том же месте, где и полтора года назад, кожа у Никсы приобрела лиловый оттенок и были видны бугорки с гноем.

Пирогов поближе пододвинул подсвечник с горящими свечами и внимательно смотрел на золотушное воспаление.

– У тебя же совсем всё прошло! – сказал Саша.

– Да, – кивнул Никса, – после ртутной мази Николая Ивановича и Гапсалы. Но в ноябре началось опять.

– Что ж ты молчал? – спросил Саша.

– Ты занимался спасением Николы, а потом Ростовцева.

– А Шестов твой, куда смотрит?

Николай Александрович Шестов – полный тёзка Никсы – был молодой врач, которого приставили к брату после совершеннолетия и назначили лейб-медиком.

На должность Шестов попал по рекомендации Енохина и приходился последнему племянником.

– Шестов считает золотуху наследственной, – объяснил Никса, – и ни в какой туберкулёз не верит. Говорит, что у меня флегматичная конституция и золотушная предрасположенность.

– А про мазь Николая Ивановича ты ему сказал?

– Да. Но у меня не сохранился рецепт. Он посоветовал мне попросить новый.

– Я пришлю перекись водорода из Второго Сухопутного госпиталя, – сказал Пирогов, – мы её уже используем. Должна помочь. И Александр Александрович не будет волноваться по поводу дихлористой ртути.

– Николай Иванович, а вы не могли бы мне всё-таки ещё раз выписать тот рецепт? – попросил Никса. – Ртутная мазь точно помогала.

– Хорошо, – кивнул Пирогов.

И вырвал листок из своей записной книжки.

– Минуту, – попросил Саша.

И принёс с соседнего стола несколько листов бумаги и копирку.

– Два на сулему, чтобы у Никсы оставался рецепт, – сказал Саша. – В крайнем случае, Шестова уговорим. Если это будет ещё Шестов. И два на перекись.

И проложил копирку между листами.

– Перекиси ещё нет в аптеках, – заметил Пирогов.

– Скоро будет, не сомневаюсь, – сказал Саша.

– А что это? – спросил Николай Иванович, глядя на копирку.

– Пишите, – сказал Саша. – На втором листе отпечатается копия. Английская вещь.

Пирогов усмехнулся и выписал два рецепта.

– Спасибо! – поблагодарил брат.

– Так, Никса, – проговорил Саша, – давай так договоримся. В случае любых медицинских проблем ты ставишь меня в известность. И не через два месяца, а как только, так сразу.

– Сашка! Тебе не кажется, что тебе не по чину читать мне нотации?

– Не кажется. Ещё как по чину! Как твоему потенциальному подданному. Ты понимаешь, что твоя жизнь тебе не принадлежит?

– Твоя тоже.

– Да, ладно! Я же не цесаревич.

– Ты – нечто большее.

– Я никаких присяг не приносил, в отличие от тебя.

– Там не было фразы: «В случае медицинских проблем клянусь и обещаюсь перед святым Евангелием тут же сказать Сашке».

– Упущение, – заметил Саша. – Надо было вписать.

Никса усмехнулся и развёл руками.

– Уже никак.

– А ты не хочешь Шестова выгнать? – поинтересовался Саша.

– Он довольно приятный человек, умный, обходительный, неплохой собеседник…

– А врач? По мне так хоть пусть матом разговаривает, лишь бы дело своё знал.

– Это не я решаю.

– Я поговорю с папа́?

– Ну, попробуй…

Саша обнял Никсу на прощание, хотя знал, что золотуха заразна. Но всё равно не мог не обнять.

Пирогова попросил остаться.

– Инфекция где-то у него внутри, – сказал Саша, когда брат ушёл. – Мы только снимаем симптомы. И они будут возвращаться вновь и вновь.

– Вы знаете лекарство, Ваше Императорское Высочество? – спросил Пирогов.

– Нет. Если это не пенициллин, то нет. Золотуха часто переходит в чахотку?

– До сих пор эти болезни вообще не связывали друг с другом.

– Чем сейчас лечат чахотку?

– Свинец, ртуть, мышьяк.

– Понятно, – усмехнулся Саша, – значит, пока нет непосредственной угрозы жизни, лучше не суетиться.

– Непосредственной угрозы жизни нет. Сама по себе золотуха редко приводит к смерти. Хорошо бы конечно тёплый климат, горный воздух и хорошее питание. Петербург – не самый лучший вариант.

– Я знаю, – кивнул Саша. – Мне бы родителей в этом убедить.

Когда Пирогов ушёл, Саша не успокоился. Он взял лист бумаги и выписал противомикробные средства, которые помнил из прошлой жизни:

Пенициллин;Ампициллин;Азитромицин;Амоксиклав;Стрептомицин;Стрептоцид;Сумамед;Таваник;Левомицетин;Аугментин;Сульфадиметоксин;Бисептол.

Какие из них помогают от туберкулёза и из чего их делают, он понятия не имел. К тому же подозревал, что часть названий вообще торговые марки, которые могут быть никак не связаны с действующим веществом.

Подумал, что если пенициллин из плесени, то и другие антибиотики могут быть из грибов. Достал с полки каталог, подаренный Балинским: «Systemamycologicum».

Явился Гогель.

– Александр Александрович, десять. Вам пора ложиться спать.

– Да, да, конечно, Григорий Фёдорович. Ещё полчаса.

Как же хорошо, что гувернёр больше не спит с ним в одной комнате!

Гогель заглянул в книгу.

– Это латынь, – заметил он.

– Конечно, латынь, – не стал отпираться Саша. – Каталог всех грибов, известных науке в данный момент времени. Николай Иванович упомянул мне одно лекарство, я хочу понять не связано ли оно с грибами.

– Вы что-то понимаете?

– У меня словарь есть, – сказал Саша.

И вытянул с полки словарь.

– Хорошо, полчаса, – смирился Гогель.

Через полчаса Саша задул свечу и лёг в постель. Гувернёр вернулся, и убедился, что подопечный спит.

Но заснуть Саша не смог. Через четверть часа он снова зажёг свечу и просматривал каталог до пяти утра. Ничего похожего не было. Даже созвучного ничего!

* * *

Склифосовский уехал в Москву сразу после Водосвятия, в тот же день, когда Ростовцев вышел на службу.

Всё прошлое лето после приезда Великого князя, наученный горьким опытом, он проверял и перепроверял результаты. Брал кровь, мокроту и частицы тканей от свинок, умерших после прививки его бактерии, которую Александр Александрович окрестил «палочкой Склифосовского». Николай Васильевич с названием не согласился и предпочитал просто: «туберкулёзная бактерия» или «туберкулёзная палочка».

Свинки умирали. Он брал от них частицы тканей, выращивал новые штаммы бактерий и проверял снова. Основная группа, контрольная группа. Точные записи с датами и временем. Точные описания всех наблюдений. Статистика, таблицы. Как у Пирогова в его великолепных книгах по хирургии.

Результат повторялся неизменно, снова и снова.

И материала было больше, чем нужно.

Осенью статьи были почти написаны, но пришлось отвлечься на пенициллин.

После возвращения домой всё было готово за месяц. Он послал результат Пирогову и великому князю Александру Александровичу.

В понедельник восьмого февраля Склифосовский получил письмо из Петербурга. Подумал, что Великий князь всё уже получил и успел прочитать, но ошибся.

'Любезнейший Николай Васильевич! – писал Великий князь. – Надеюсь вы смогли вернуться к исследованию туберкулёза, от которого я вас так не вовремя оторвал, за что прошу прощения. Но ведь не зря оторвал?

Я вижу несколько направлений дальнейшей работы. Легко нам не будет, ибо лекарства от туберкулёза я не знаю, и из чего его можно получить не представляю даже приблизительно. Я уверен в одном: оно существует. В крайнем случае, его можно синтезировать.

И здесь другого пути нет, кроме как проверять всё подряд.

Мне кажется наиболее перспективны:

Яды (любые во всех сочетаниях, минеральные, растительные и прочие), может быть найдём что-то, что убьёт микроб раньше, чем пациента. Два активных вещества у нас уже есть: сулема и перекись водорода. К сожалению, не для приёма внутрь.Грибы и продукты их жизнедеятельности. Логика здесь простая, как у Гиппократа, из области «лечить подобное подобным». Если получилось сделать лекарство из грибка пеницилла, может, и из других грибов что-то удастся выудить.Бактерии. Я где-то слышал или читал, что существуют бактерии, которые могут убивать другие бактерии.Красители (не спрашивайте, считайте, что духи нашептали).Сульфаты (тоже с потолка, возможно, я ошибаюсь).А также всё, что ещё придумаете.Наконец, вакцина. Может быть есть какой-то бычий туберкулёз по аналогии с коровьей оспой? Или использовать мёртвые бактерии?

Я понимаю, что человеку, которого мы оба знаем, и ради которого я всё это делаю, вакцина уже вряд ли поможет. Но может помочь кому-то ещё.

Чтобы не перебирать тысячи веществ, мне кажется, стоит исследовать жизнеспособность туберкулёзной палочки: сколько времени она выживает в различных средах. В воде, в почве, на открытом воздухе, без воздуха, на солнце, в тени. Может быть, это натолкнёт нас на какую-то полезную мысль.

Одного этого вам хватит на десяток статей.

Работа большая, тяжелая и опасная. Готовы ли вы отдать на это несколько лет вашей жизни? Возможно всю жизнь?

Я буду расширять лабораторию. Денег на это пока нет, но обычно я нахожу. Если всё получится, готовы ли вы переехать в Петербург и взять на себя организацию исследований? Ведь Московский университет вас больше не держит.

Ваш Великий князь Александр Александрович'.

* * *

Письмо Склифосовскому Саша отправил днём.

Про то, что первые противотуберкулёзные препараты были получены из красителей он где-то слышал или читал там, в будущем. Но не был уверен, что ничего не перепутал.

Использовать бактерии придумал по аналогии с бактериофагами. Он знал, что бактериофаги – вирусы, но вирусы пока неизвестны. Может, бактерии тоже сработают.

А на идею сульфатов его натолкнуло лекарство «сульфадиметоксин», хотя он не был уверен, что его название происходит именно от сульфатов.

А в шесть вечера планировался семейный обед. Слава Богу с небольшим количеством участников. А то папа́ мог и тридцать человек собрать.

Однако присутствовали Володя, Алёша и Маша с Тютчевой, что было не совсем кстати.

– Папа́, – сказал он на этапе клубники со сливками, – мне нужно кое-что обсудить с тобой, Никсой и мама́. Это важно.

Царь посмотрел внимательно, но возражать не стал.

– Хорошо.

После обеда младших братьев увёл Казнаков, а Машу Тютчева, и они остались в нужном составе.

– Что у тебя случилось? – поинтересовался папа́.

– Случилось не у меня, – сказал Саша. – У Никсы рецидив золотухи. Это было, в общем ожидаемо. Пирогов снабдил нас рецептами, и, думаю, с симптомами мы в очередной раз справимся. Дело не в этом. Мне не нравится отношение Шестова. Он не верит, что золотуха – это кожный туберкулёз, хотя мы с моей командой доказали это, как дважды два. Ну, мол, золотуха. Ничего страшного. Летом поправим дело морскими купаниями, а пока попросим рецепт у Пирогова.

– Саша! – сказал царь. – Шестов – доктор медицины, окончивший с серебряной медалью Медико-Хирургическую Академию, после чего год учился за границей. И его рекомендовал Енохин.

– Енохин, верящий в миазмы и наследственную чахотку, – возразил Саша. – Енохин, устроивший на тёплое место своего родственника.

– У тебя есть другие кандидатуры?

– Кто угодно из моей команды. Да хоть Андреев. У него золотая медаль.

– Он не доктор медицины, – возразил царь.

– Ну, хорошо, – сдался Саша. – Если моя зелёная молодёжь не устраивает, есть Здекауер. Он, конечно, поклонник каломели, но хоть диагнозы ставить умеет.

– Здекауера я и так собираюсь назначить лейб-медиком при Высочайшем дворе, – сказал папа́. – Енохин выходит в отставку по возрасту.

– Хорошо, может быть подстрахует, – вздохнул Саша. – Но можно попросить Пирогова ещё кого-то рекомендовать.

– Мне кажется, Саша прав, – вмешалась мама́, – возможно у Николая Ивановича есть кто-то на примете.

– Шестов только осенью назначен, – возразил царь. – Пусть хоть год отслужит, а там посмотрим.

– Можем опоздать, – заметил Саша.

– Шестов говорит, что при правильном уходе золотуха не смертельна, – возразил папа́.

– Не смертельна, пока она золотуха, а не чахотка, – сказал Саша. – Впрочем, Пирогов более осторожно выразился: редко смертельна.

– Ты закончил? – поинтересовался царь. – Это всё?

– Конечно, нет, – признался Саша. – Мы с моей командой собираемся заняться поиском лекарства от туберкулёза. Я набросал Склифосовскому мои соображения на этот счёт. Работа очень большая, моих лабораторий не хватит, поэтому я хочу построить институт.

– Институт? – переспросил папа́.

– Научно-исследовательский. Например: «Первый Всероссийский научно-исследовательский институт микробиологии». Мне кажется, Склифосовский – неплохая кандидатура на должность директора.

– Саша! – вздохнул царь. – В стране банковый кризис!

– Я что-то говорил о деньгах? – поинтересовался Саша. – Мне нужно только добро. Казна не пострадает.

– И где ты их собираешься искать?

– Везде. Учредим благотворительный фонд. Например: «Всероссийский фонд борьбы с туберкулёзом». И я дам объявления в газеты о подписке. Будем собирать деньги под моё имя и имя Николая Ивановича. Если ты войдёшь в попечительский совет – будет вообще супер.

– Я войду, – сказала мама́.

– Я тоже, – присоединился Никса.

– Ладно, – вздохнул царь. – Войду.

– Директором фонда я бы назначил графа Строганова, – предложил Саша.

– Я у него спрошу, – пообещал Николай.

Утром пришли статьи Склифосовского о туберкулёзе. Саше понравилось скрупулёзность, системность и использование контрольных групп морских свинок. О чём Саша послал Николаю Васильевичу телеграмму прямо из Зимнего:

«По-моему, хорошо. Подождите отзыв Пирогова и публикуйте».

В тот же день пришёл ответ: «Спасибо. Чахотка. Исследования. Согласен».

Ну, директор есть. Осталось собрать деньги на НИИ. Реакции папа́ обнадёживала. Саша ожидал большего сопротивления столь революционной идее. Видимо, помогло то, что не выклянчивал финансирование.

Отзыв Пирогова не заставил себя ждать, поскольку статьи пришли ему в тот же день. Николай Иванович сказал, что у него есть пара замечаний, но он передаст их на словах, ибо в Киев всё равно ехать через Москву. В середине недели Саша проводил Николая Ивановича на вокзал.

Первый цикл лекций по медицине закончился, но Саша вытряс из академика обещание приехать ещё.

Дома Сашу ждала бандероль из Москвы. Внутри оказались проекты общежития и письмо от студенческого совета. Писал, собственно, Столетов.

Самой приятной новостью была та, что студсовет вообще работал: ректорат не посмел разогнать изобретение Великого князя, а папа́ побухтел для порядка, но, по своему обыкновению, оставил, как есть.

Аутсорсинг студенческого питания тоже работал. Столетов отчитывался, что кормёжка стала гораздо лучше.

Значит Альфонского нет необходимости отдавать под суд.

Саша вздохнул с облегчением, отложил письмо и открыл чертёж будущего общежития.

Автором был Евграф Дмитриевич Тюрин, человек уже не молодой, когда-то строивший так называемое «новое» здание Московского университета на Моховой улице и церковь Святой Татьяны при нём.

Саша всецело одобрял. Ампир с классицизмом выглядел несколько старомодно, но зато должен был идеально дополнить архитектурный ансамбль университета.

По эстетике Саша предпочёл бы Штакеншнейдера, строившего Мариинский и Фермерский дворцы и приложившего руку к достройке эльфийского дворца Коттеджа, но подозревал, что проектировщик дворцов ободрал бы бедных студиозусов, как липку.

Проект Тюрина выглядел вполне прилично и без лишних архитектурных излишеств, которые могли бы утяжелить смету. Единственное, что смущало – это туалеты в коридорах («на тридцать восемь комнаток») и полное отсутствие душа.

Лифта тоже не было, несмотря на четыре этажа. Ну, да ладно, студентов не должно смущать.

'Любезнейший Александр Григорьевич! – писал Саша Столетову. – Проект мне нравится, но будет ли студентам удобно иметь один на всех туалет на этаже и не иметь душа? Если сделать по туалету и душу в каждом студенческом номере, насколько это увеличит смету? Возможно ли это на данном этапе развития инженерных коммуникаций? Можно сделать хотя бы по два туалета и два душа на этаж? Судя по тому, что личный душ есть у моего отца у нас в Фермерском дворце, это вполне возможно.

Можете проконсультироваться с Евграфом Дмитриевичем по этому вопросу?

И мне кажется нужна кухня-столовая на 4–5 комнат, чтобы студенты могли чаю попить и что-нибудь простое приготовить.

Но мой голос, конечно, совещательный. Вы будущие хозяева, вам там жить, так что, если я предлагаю что-то ненужное, последнее слово за вами. Как проголосуете'.

В четверг пришло приглашение на примерку от мадам Брюно. Жуковскую Саша пригласил в магазин записочкой, переданной с Митькой.

– Я к Никсе, Григорий Фёдорович! – объявил Саша.

Он терпеть не мог вранья, но мелочная опека гувернёра достала его окончательно.

В условиях рабства враньё – условие выживания, и нет более лживых существ, чем рабы.

В своё оправдание он мог сказать, что он действительно к Никсе. А уж, куда потом – совершенно другой вопрос.

– Можно мне посмотреть на твоё изобретение? – спросил Николай.

– Конечно, – позволил Саша. – Но, надеюсь там будет ещё один человек, и рассчитываю на твою скромность.

В магазине братьев отвели в зал с ковром, за что Саша был благодарен. Стоять на коньках на зеркальном полу не представлялось возможным.

Коньки оказались впору. Саша попросил Митьку зашнуровать потуже, встал, сделал пару шагов. Конечно, менее устойчивы, чем местные «снегурки» на широких лезвиях, но получалось.

– Ты надеешься на этом удержаться на ногах на льду? – поинтересовался Никса.

– Ещё как надеюсь!

В комнату с поклоном вошёл приказчик.

– Ваше Императорское Высочество, вас спрашивает фрейлина Высочайшего двора Александра Васильевна Жуковская.

– Понятно, – прокомментировал Никса.

– Пусть проходит, – сказал Саша.

Жуковская вошла, окинула взглядом изобретателя и с явном недоверием – изобретение.

– Александра Васильевна! – объявил Саша. – Я сделал такие же для вас.

Глава 17

– Но… – сказала Жуковская.

– Попробуете? – спросил Саша. – Я вас поддержу.

Александра Васильевна села на диванчик. Коньки ей надевала лично мадам Брюно.

– Надо зашнуровать потуже, – сказал Саша. – Иначе нога будет шататься.

Жуковская поморщилась, но зашнуровать дала.

Саша помог ей встать, с другой стороны поддержал Никса.

На лице у неё было написано замешательство и страх, а не восторг, как представлялось Саше в его мечтах.

И даже двое великих князей слева и справа не исправляли впечатления.

– Придёте в воскресенье в Таврию? – спросил Саша, когда она с облегчением освободилась от коньков.

– Да, – кивнула она, – конечно.

В воскресенье 14 февраля 1860-го, в последний день Масленицы, Саша пришёл на каток немного заранее.

Верный Митька помог надеть и туго затянул коньки.

Было холодно, вокруг катка возвышались двухметровые сугробы, в воздухе кружился снег, и дворники из татар, шурша и скрипя, расчищали лёд широкими деревянными лопатами, окованными железом по режущей кромке.

Багровое солнце стояло над горизонтом, и иллюминацию ещё не зажгли, зато над катком висели гирлянды из разноцветных флажков и раскрашенной бумаги.

У Таврического дворца стояла соломенная, подготовленная к сожжению Масленица.

Народу было ещё мало, зато раздолье покататься.

Саша встал на ноги и легко заскользил по льду. Молодое без малого пятнадцатилетнее тело совсем не чувствовало собственного веса.

А технику он помнил из двадцать первого века.

В последний раз на «гагах» он катался там в будущем, на катке в Коломенском, когда учил кататься дочку. Или это было ВДНХ?

Так или иначе с техникой и тогда было всё в порядке, так что удалось восхитить Анютиных школьных друзей, и коньки успешно выдержали стокилограммовый вес, а вот мышцам тяжко пришлось, так что приходилось отдыхать после каждого круга.

Сейчас он пролетел, не напрягаясь с десяток кругов подряд. Инновационные коньки были настолько быстрее «снегурок», что посетители воспринимались как неподвижные объекты. Он был осторожен. Ещё не хватало кого-то задеть!

Перед ним расступались. И смотрели во все глаза.

Солнце окончательно скрылось за горизонтом, небо окрасилось алым и погасло, у дворца зажгли жёлтые газовые фонари, а над катком – свечки в разноцветных стеклянных колбочках и плошки с маслом по периметру, а Жуковской всё не было.

Саша подумал, что неверное надо было за ней зайти, но хотелось обкатать изобретение.

Наконец она появилась и села на лавочку.

Саша подлетел к ней, мастерски затормозил, из-под коньков фонтаном брызнула ледяная крошка.

– Александра Васильевна, вам помочь?

– Нет, нет, я сама…

Ему показалось, что она ждёт, когда он уедет.

– Что-то случилось? – спросил он.

Она помотала головой.

– Нет.

Рядом стояла Глаша и доставала из сумки коньки: обыкновенные «снегурки» на ремешках.

– Глаша, вы тоже будете кататься? – поинтересовался Саша.

Служанка переглянулась с госпожой.

– Ваше Императорское Высочество! – вздохнула Жуковская. – У меня подруга попросила ваши коньки, она очень хотела попробовать, и я не смогла отказать.

– Александра Васильевна! Вы только говорите, как есть! Я всех этих изящных реверансов не понимаю. Вы не смогли отказать или с облегчением отделались?

– Есть вещи, которые не для меня, – призналась Жуковская. – Простите!

– Ну, конечно, – кивнул Саша. – Сегодня же Прощёное воскресенье. Куда я денусь!

Опустился на одно колено, оттеснил Глашу и помог Александре Васильевне привязать коньки. Легко поднялся на ноги и подал руку Жуковской. Помог встать и потянул за собой.

– Не так быстро! – взмолилась она.

Он отпустил её руку, улетел вперёд, потом вернулся, сделал пару кругов вокруг неё и улетел снова.

Подожгли Масляницу, солома вспыхнула и почернела, вверх взлетели тысячи искр.

И тогда на катке появился папа́ под руку с Александрой Долгоруковой. И на ней были те коньки, которые Саша заказывал для Жуковской.

Могла бы хоть сбагрить их кому-то ещё, а не папенькиной любовнице. Или правда не смогла отказать? Да, нет! Стар он уже обманывать себя!

Долгорукова, надо отдать ей должное, держалась на них совсем неплохо. Саша сперва надеялся, что она не обратит внимания на зубчики впереди и споткнётся, но Александрин уже поняла их назначение, изящно развернулась, раскинув руки, и плавно поехала назад под восхищённых взглядом царя.

И Саша понял, почему она.

Александра Васильевна тем временем отъехала к лавочке и опустилась на неё.

Зато рядом возник Никса.

– Сделаешь мне такие же?

– Да, но, боюсь, не успеют до весны. На эти ушло две недели. Как твоя золотуха?

– Перекись помогает. Не сразу, но уже понятно, что да. Не решилась Александра Васильевна?

– Не трави душу! – попросил Саша.

– Ну, что ты хочешь от женщины? Изобретёшь самолёт – попросишь жену испытать?

– Такие женщины бывают, – заметил Саша.

И Саша вспомнил историю Берты Бенц, которая угнала у собственного мужа свежеизобретённую «самодвижущуюся повозку», посадила в неё двух старших сыновей и поехала к маме в соседнюю деревню. За девяносто километров.

Или Клару Форд, которая взяла кувалду и собственноручно разнесла часть забора, когда первый автомобиль её мужа Генри не прошёл в ворота.

– Просто Александра Васильевна для меня недостаточно сумасшедшая, – добавил Саша.

И подумал, что пытаться сделать из Жуковской Берту Бенц – это всё равно, что Джека Лондона из Достоевского. Она и так прекрасна, просто «не она», как написал Лев Толстой в своём дневнике после первой брачной ночи.

И лучше понять это до свадьбы, а не после, учитывая слабую достижимость брака с неравнородной, сложность разводов и ценность репутации в глазах потенциального электората.

Около Жуковской появился шестнадцатилетний князь Володя Барятинский и, украдкой косясь на Сашу, помогал ей развязать коньки.

Никса оценил ситуацию.

– На всякий случай, если ты его вызовешь, он не сможет принять вызов.

– Причем тут он? – усмехнулся Саша. – Дело совсем не в Барятинском. Дело в Жуковской, точнее во мне. А что так рано? Только начали кататься.

– Сегодня бал в честь последнего дня Масленицы. Хотят успеть. Я тоже собираюсь.

Ну, да! Очередной взрослый бал.

– Сейчас большая часть народа разойдётся, – добавил Никса.

– А я ещё покатаюсь, – сказал Саша.

Переполнение лёгких кислородом всегда отлично помогает от депрессии. Было горько. Хотя он знал, что и это пройдёт. Депрессия проходит за трое суток, если она не клиническая. Ну, в крайнем случае, за три месяца. В совсем патологических случаях: за три года.

Он катался почти до полуночи, пока не остался на катке один, и его наконец не вытащил Гогель, с трудом уговорив вернуться домой.

Второе верное средство от депрессии – это работа.

В понедельник Саша присутствовал на экзаменах в школе Магницкого. Это было не совсем провально, но класс надо было делить на две половины: нулевую и первую, как собственно и сделали когда-то в будущем в 179-й, когда выяснилось, что половина набранного по конкурсу класса всё равно не тянет метод Константинова.

Но, ничего. Восемь человек оставили. Весьма пёстрого национального состава.

Саша посоветовал Остроградскому припахать студентов физмата Петербургского университета принимать задачки, как собственно и было в 179-й. Правда, там задачки надо было сдавать студентам, которые сами окончили ту же школу. Таких пока не было, но Саша решил, что можно попробовать.

Когда он вернулся домой, на пороге, прямо на ковре, его ждала дохлая мышь и гордый успешной охотой Киссинджер, который, судя по длительным отлучкам в последние два месяца, брал мастер-класс у эрмитажных котов.

Саша подумал, как бы не обидеть Генриха, он же старался.

– Понимаешь, Киссенджер, – сказал Саша, – ты, конечно, супер. Поискать ещё таких охотников! Но я мышей не ем.

Он взял кота на руки, погладил, достиг урчания и позвал Митьку.

– Выкинь, пожалуйста! – приказал он лакею, указав глазами на мышь. – А Генриху принеси что-нибудь вкусненькое. Ставридки, например. Он любит.

Во вторник у Саши был Закон Божий. После урока он попросил преподавателя задержаться.

– Иван Васильевич, мне для школы Магницкого нужен преподаватель Закона Божия. После экзаменов у меня осталось восемь человек. Православных из них половина. Но народ умный, а значит слепо верить не расположенный. И обычного батюшку я к ним пригласить не могу. Боюсь, что не воспримут. Нужен кто-то вроде вас. Служебный оклад не будет зависеть от числа учеников.

– Неважно, – сказал Рождественский. – Конечно я согласен.

Ну, одна проблема была решена.

– Ещё мне нужен законоучитель в мои воскресные школы, – продолжил Саша. – Там народ совсем простецкий. Но всё же я не хочу, чтобы вера свелась для них к заучиванию молитв. Я не хочу, чтобы они путали православие с бытовой магией и поминали Бога только, когда гром гремит. Богословие в духе Лейбница, боюсь не для них, но Нагорная проповедь простым языком написана, и Десять заповедей, мне кажется, важнее, чем «Отче наш». Проект волонтёрский. Так что может быть, стоит привлечь желающих слушателей Духовной академии. Кого поумнее. Неграмотным надо на пальцах всё объяснять. А чтобы объяснить на пальцах, надо блестяще знать предмет. Не порекомендуете кого-нибудь?

– Сколько смогу уроков, возьму сам, – улыбнулся Рождественский. – И порекомендую тоже.

Мирное значение слова «волонтёр» царский батюшка уже выучил.

На первой неделе Великого поста Саша успел связаться с химиками: Энгельгардтом и Соколовым. И в субботу поехал к ним в лабораторию на Галерную улицу.

Честно говоря, можно было бы и пешком пройтись по набережной Невы, но погода выдалась истинно февральская, мела метель, бросая в лицо прохожим мелкую холодную крошку, и Саша решил не мучиться.

Провожал его учитель, который и рекомендовал ему эту частную лабораторию: Алексей Иванович Ходнев.

Александр Николаевич Энгельгардт оказался молодым подтянутым офицером в мундире поручика-артиллериста, а его друг Николай Николаевич Соколов – тридцатилетним профессором в сюртуке и хорвате. Первый носил усы, имел прямой нос и зачёсанные назад тёмные волосы. Второй обладал мягкими чертами лица, умными внимательными глазами и носил аккуратно подстриженную бороду. На первый взгляд, Соколов показался Саше интеллигентнее.

Первым делом хозяева показали ему лабораторию.

Она занимала одну комнату, хотя и большую. В центре располагался большой деревянный стол, уставленный колбами, ретортами и ёмкостями с таинственными порошками. Его окружали лавки и табуретки, тоже сплошь уставленные всякой химической всячиной. Картину дополняли деревянные шкафы вдоль стен, заполненные баночками с реактивами, и ряд масляных ламп, висящих над столом.

Имелась даже вытяжка, точнее металлический конус, подведённый к стеклянному кубу и переходящий в трубу, уходящую в стену у потолка, где по этому случаю отсутствовала штукатурка и была видна кирпичная кладка.

И раковина с краником. Видимо, подведение в лабораторию водопровода служило для хозяев отдельным поводом для гордости, так что Энгельгардт подвёл Сашу к раковине и открыл краник, демонстрируя водяную струю.

Сквозь высокие окна в святилище науки вливался приглушённый зимний свет, а там бесновалась метель.

– Здорово! – искренне сказал Саша.

Хозяева скромно заулыбались.

– Александр Николаевич, я читал ваши работы, – сказал Саша Энгельгардту.

Он действительно подготовился и при помощи Ходнева проштудировал пару статей.

– А какие? – полюбопытствовал Энгельгардт.

– О действии анилина на изатин, – сказал Саша, – и «О действии броманилина и хлоранилина на изатин». Я небольшой химик, но Алексей Иванович мне помогал и отвечал на мои гимназические вопросы.

Ходнев усмехнулся.

– Не скромничайте, Александр Александрович! Мало таких гимназистов, как вы.

– Вот, Алексей Иванович мне опять льстит, словно я в этом нуждаюсь, – заметил Саша. – И ещё пятёрки ставит за что-то.

– Такое впечатление, что мои статьи вас чем-то расстроили, Ваше Императорское Высочество, – заметил Энгельгардт.

– Это отчасти так. Дело вот в чём. Сначала я собирался поручить вам только выделение пенициллина. На это есть деньги. Даёт на исследования моя тётя Александра Петровна Ольденбургская, у которой больница для бедных, и она очень хочет для них «чудо-плесень». Добавляет мой дядя Константин Николаевич, который своими глазами видел действие пенициллина на примере своего сына. И казна обещалась в лице папа́, когда дела наладятся. Ибо Ростовцев Яков Иванович для казны ценен, а для батюшки моего – тем более.

– А теперь? – поинтересовался Энгельгардт.

– А теперь я прочитал ваши статьи. Александр Николаевич! Анилиновые красители – это в высшей степени перспективно, и я не хочу вас отвлекать от этой темы. Они у вас есть, кстати?

– Да, конечно, – кивнул химик, – пойдёмте!

Он открыл шкаф и достал баночку с порошком розовато-сиреневого цвета.

– Это мовеин, Ваше Императорское Высочество! Получен английским химиком Уильямом Перкиным четыре года назад из сульфата анилина. Первооткрывателю было 18 лет. А за год он уже наладил производство. Первый искусственный пурпур!