Текст книги "Царь нигилистов 6 (СИ)"

Автор книги: Олег Волховский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

– Ну, что вы, Ваше Императорское Высочество! – усмехнулся Муравский. – Какой склад!

– Значит разговоры, – заключил Саша.

– Не более, – сказал арестант. – Правда, лафит для нас дороговат был.

– Ну, между пивом и чаем. Не суть. Просто мне кажется, что все эти замечательные напитки можно потребить и дома, а не тратить казённые харчи.

– О, как я с вами согласен! – улыбнулся Муравский.

Снял крышку с первой тарелки и сказал:

– Кстати о харчах. Гороховый суп. Будете, Ваше Императорское Высочество?

– Пару ложечек. Не то, чтобы меня морили голодом в Зимнем.

Арестант отлил в Сашину пустую тарелку две ложки пахнущего горохом супа, который кажется ещё не остыл.

– Достаточно? – спросил он.

– Более чем, – сказал Саша.

Саша погрузил в него свою серебряную ложку и попробовал варево на вкус.

– Не фонтан, конечно, – вынес он вердикт, – но есть в принципе можно. Правда без мяса.

– Великий пост, – возразил комендант.

– А, да! Конечно, – кивнул Саша. – Всё время про него забываю.

– Обычно кладём мясо, – добавил Мандерштерн, – четверть фунта.

– Я не застал, – заметил Муравский, – И живот иногда реагирует на этот суп не лучшим образом.

– Вот и проверю на себе, – сказал Саша.

Во второй тарелке у Муравского лежала целая рыбина (не бог весть какая, лещик или плотва), но с тремя варёными картофелинами и парой солёных огурцов.

С разрешения собеседника Саша утащил себе одну картофелину помельче и огурец.

– Рыба не разрезана, – заметил арестант, – а ни ножей, ни вилок не выдают. Так что приходится есть руками, как звери в зверинце! Вы уж простите, Ваше Императорское Высочество! Хотите?

И он оторвал у рыбины часть хвоста.

– Давайте, давайте! – сказал Саша. – Я тоже попробую метод зоосада. Бездна новых впечатлений.

И тут Сашу начал разбирать смех. Он вспомнил «Колымские рассказы» Варлама Шаламова, «Один день Ивана Денисовича» Солженицына и собственных подзащитных, которые питались в СИЗО только передачами, потому что тюремную еду вообще есть не могли.

А тут совершенно нормальная картошка с недорогой, но совершенно нормальной рыбой и совершенно нормальные и даже довольно вкусные огурцы. И никакого привкуса комбижира или ещё какой-нибудь суррогатной гадости!

Не разрезана ему рыба, блин!

Знал бы он, что будет!

Муравский ел рыбину аккуратно выбирая кости, снимая и брезгливо отодвигая кожу. А Саша вспоминал рассказ Шаламова «Хлеб», где герои с наслаждением облизывают селедочные хвосты и едят их вместе со шкурой и костями.

– Нельзя вилки и ножи, – начал оправдываться комендант. – Ещё кто-нибудь руки на себя наложит.

– Я знаю, – сказал Саша. – Митрофан Данилович, неужели не хотелось вскрыть себе вены или повеситься, когда вас закрыли? Не поверю! Так что здесь я полностью на стороне администрации. Даже у меня оружие отобрали.

– Это не совсем так, – возразил комендант. – Вы же сами мне его отдали из желания подчиниться правилам. И это очень достойно.

– По сути, да, – согласился Саша.

– А порезать нельзя было? – поинтересовался Муравский.

Саша перевёл взгляд на коменданта.

– На кухне разленились, – вздохнул тот. – Я прослежу.

Капуста с Круглого рынка оказалась выше всяких похвал, даже с клюквой. Саша отложил себе небольшую щепотку.

– Карл Егорович, – сказал он. – Вы ещё проследите, чтобы не прокисла, а то будет полная гадость. Пусть лучше за неделю съедят. У них ещё лимоны с мандаринами.

Комендант обещал.

– У вас зимняя одежда есть для прогулок? – спросил Саша под капусту.

– Мы выдаем валенки, тулуп и фуражку, – отчитался Мандерштерн.

– Правда? – спросил Саша арестанта.

– Да, правда, – кивнул тот.

– Ну, ладно, – смирился Саша.

Пирожное, скрывавшееся под крышкой в последней тарелке, было скорее похоже на штрудель с орехами и мёдом. Ну, пост же!

Муравский разломил его пополам.

Саша всегда считал, что штрудель – это вообще замечательно.

К трапезе полагался квас, тоже вполне нормальный, которым великодушно поделился заключённый.

– Как на гауптвахте Зимнего! – похвалил Саша. – Грех жаловаться!

– На квас я и не жалуюсь, – согласился арестант.

– А на что жалуетесь? – спросил Саша. – Под одеялом не замерзаете? Как-то оно жиденько выглядит.

– Утром, – признался Муравский. – печи топят с вечера, а к утру они остывают.

– Нужно второе?

– Не помешало бы.

Саша кинул и записал: «Второе одеяло».

– Будет нормально, если я шерстяные закуплю, Карл Егорович? Или это тоже к папа́?

Комендант на минуту задумался и выдал вердикт:

– Думаю, что можно и без государя.

– Отлично!

Обед был окончен, и Саша был почти сыт.

Если всё съесть – это ужраться.

Но одиночка всё равно суровая вещь, даже если прилично кормят.

– Вам совсем нельзя ни с кем общаться, Митрофан Данилович? – спросил Саша.

– Карл Егорович иногда приходит поговорить. И плац-адъютант желает спокойной ночи.

– Надеюсь, что без ора, – поморщился Саша.

– Это он при вас, – улыбнулся Муравский.

– Когда же нашим людям наконец будет тошно прислуживаться! – вздохнул Саша.

– Ну, всё, Ваше Императорское Высочество? – спросил комендант. – Пойдёмте?

– Не совсем. Ещё буквально два вопроса.

Глава 21

– Сегодня к ужину должны привезти орехи, изюм, вяленую рыбу и сушёные абрикосы, – сказал Саша. – Рыбу я попросил порезать тонкими ломтиками, так что подражать обитателям зоопарка вам не придётся. Вам их есть, куда положить? Мыши не съедят?

– Только ящик стола.

И Муравский продемонстрировал ящик, уже заполненный книгами и бумагами.

– Мыши есть, – сказал он.

– С этим трудно справиться, – заметил комендант.

– Даже в Зимнем есть, – согласился Саша, – зато можно завести ручного.

– Издеваетесь? – спросил Муравский.

– Ни в коей мере, – сказал Саша.

– У Батенькова, говорят, был, – вспомнил Мандерштерн.

– От мышей можно сделать полки, – предложил Саша. – Стены все пустые. Разрешение от папа́ не нужно? Кажется, это никак не противоречит безопасности?

– Не нужно, – задумчиво проговорил комендант.

– Если понадобятся на это деньги – пишите мне.

– Хорошо, – кивнул комендант.

– Как у вас с книгами? – спросил Саша. – Есть здесь библиотека?

– Да, – кивнул Муравский. – Но выдают только книги духовного содержания.

– На время следствия, – объяснил комендант. – При императоре Николае Павловиче на время следствия и суда книги были вовсе запрещены.

– Ну, дед… – сказал Саша. – Эээ… был сыном своего времени. Всё-таки я верю в некоторый моральный прогресс. И пенитенциарная система не должна от него отставать. Разрешение на чтение книг любого содержания это через папа́?

– Да, – кивнул Мандерштерн.

Саша вздохнул и записал в блокнот: «Библиотека».

Бросил взгляд на книги на кровати арестанта.

– Библия и Фома Кемпийский, – прокомментировал заключённый.

– Я Библию тоже только на гауптвахте читал, – признался Саша. – А «Подражание Христу» надо бы перечитать. Давно в руки не брал.

Муравский взял с кровати и протянул ему книгу.

Саша открыл первую страницу.

– Боже мой! В переводе Сперанского! А Библия?

Муравский подал второй фолиант. Библия была на французском.

– У меня на гауптвахте тоже была на французском, – сказал Саша, раскрывая фолиант. – Вам словарь нужен? Я её без словаря вообще не тянул. Текст сложный, лексика редкая. Едва осилил пророков, и то не всех.

– Словарь бы не помешал, – признался арестант.

Саша перевёл взгляд на коменданта.

– Карл Егорович, как насчёт словаря?

Комендант покачал головой.

– У нас их всего пять, и все выданы.

– А какие языки?

– Два французских, немецкий, английский и латынь.

– А если кто-то испанский, например, захочет учить? Это же основное тюремное развлечение образованного человека.

Мандерштерн улыбнулся и развёл руками.

А Саша записал: «Словари».

– Карл Егорович, покажете библиотеку? – спросил он.

– Конечно, – кивнул Мандерштерн.

– Митрофан Данилович, вы составьте список изданий, которые вы хотите, – сказал Саша. – Помогу, чем смогу. Только не подборку «Колокола». Я-то не против, но папа́ не поймёт.

Муравский кивнул.

– Вы со всех списки соберите, Карл Егорович, – попросил Саша. – Думаю, мы сможем улучшить ситуацию.

– Хорошо, – пообещал комендант. – Теперь всё, Ваше Императорское Высочество?

– Один последний вопрос.

Саша поставил локти на стол, сцепил пальцы, положил на них подбородок и спросил:

– Митрофан Данилович, это правда, что вы хотели меня убить?

Муравский побледнел и замолчал.

– Вы обещали не задавать вопросы по следственному делу! – резко заметил Карл Егорович.

– Мысли в голове не могут иметь никакого отношения к следственному делу или быть предметом судебного разбирательства, – возразил Саша. – Это, между прочим, ещё римское право. «Cogitationis poenam nemo patitur» – «Никто не несёт наказания за мысли».

– Ульпиан, – сказал арестант. – Римский юрист второго-третьего века.

– Юридический факультет! – воскликнул Саша.

– Да, – улыбнулся Муравский, – профессор Мицкевич нам Римское право читал. На латыни.

– Круто! – восхитился Саша. – Можно Фому Кемпийского в оригинале читать. Не то, что кодекс Юстиниана.

– Но у нас, к сожалению, не всегда помнят принципы, изложенные в Дигестах, – заметил арестант.

– Не думаю, что Сперанский Михаил Михайлович, который читал папа́ право, не упоминал Ульпиана, – заметил Саша. – Но что-то мы далеко от моего вопроса ушли.

– Я могу ответить? – поинтересовался Муравский.

– Ладно, – вздохнул комендант.

– Убить вас? Никогда, Александр Александрович. Более того, если бы я четыре года назад знал о ваших взглядах, ваших планах и о том, что вы делаете, я бы, наверное, сейчас не оказался в этом месте.

– Очень лестно, – сказал Саша. – Будем считать, что наша дуэль не состоялась, поскольку мы оба выстрелили в воздух. Вот вам моя рука.

И он подал Муравскому руку.

И тот пожал её.

Комендант смотрел на это в некотором замешательстве, но не остановил.

– Вот теперь можно идти, – сказал Саша.

И встал из-за стола.

– Митрофан Данилович, вы мне очень помогли. Спасибо! Сделаю для вас всё возможное в рамках моих представлений о справедливости.

– Ваши представления о справедливости совпадают с изложенными в одном довольно пространном документе, который вам приписывают? – спросил Муравский.

– Разумеется, – сказал Саша. – Один к одному. В Билле о правах. Надеюсь, ещё встретимся на свободе.

Саша, комендант и унтер вышли из камеры.

– В библиотеку? – спросил Мандерштерн.

– Давайте, – кивнул Саша.

– Вы заметили его замешательство, Александр Александрович? – спросил Мандерштерн по дороге.

– После моего последнего вопроса?

– Да.

– Это трудно было не заметить.

– Вы собираетесь рассказать об этом государю?

– Скажем так, если будет понятно, что это может ему повредить, то нет. Если не может – то с удовольствием перескажу его ответ и опишу сцену с рукопожатием.

– А как вы это поймёте?

– Без материалов дела никак. Я не знаю, насколько там ужас, ужас, ужас.

– Не думаю, что ужас. Мне кажется, они просто слишком молоды, неопытны и совсем не безнадёжны.

– Я тоже так думаю, но нужно исходить из фактов.

Мандерштерн вздохнул. Кажется, с облегчением.

Библиотека находилась в одном из «номеров», то есть камер, и состояла из пяти не до конца заполненных полочек.

Целую полку занимали толстые журналы. Присутствовали, например, «Отечественные записки» за 1845 год и за 1849. Но в промежутке с 1846 по 1848 номера отсутствовали вовсе.

– Этот журнал не Фёдора Михайловича? – спросил Саша, демонстрируя коменданту «Отечественные записки» за 1849-й.

Мандерштерн не сразу понял, о ком речь.

– От Достоевского остались? – пояснил Саша.

– Скорее всего. Тогда комендантом был Набоков, но, как мне рассказывали, литератор Достоевский просил прислать ему журналы, где выходили его повести, но взял с собой на каторгу только церковнославянский перевод Библии.

– Не разрешили больше взять? – спросил Саша.

– Нет, почему? Просто у них традиция оставлять для будущих сидельцев свои книги.

Ну, да. Стандартный способ пополнения тюремных библиотек.

– «Отечественные записки» 45-го года от Батенькова, – продолжил Мандерштерн. – Он жаловался, что все книги, которые ему выдавал комендант, он прочитал несколько раз, Библию более сотни раз, а из журналов получал только «Христианское чтение». Так что в конце его заключения ему разрешили выписать несколько журналов и газет.

Под журналами всё было полностью занято часословами, катехизисами, псалтырями, житиями святых, описаниями путешествий по святым местам и библиями на церковнославянском, французском и немецком.

Ещё ниже располагалась русская классика: от Кантемира до Гоголя. А также русский прозаический перевод пьес Шекспира.

И книги на немецком, французском и латыни. На французском, понятно, больше всего. Даже Шиллер на французском.

И, наконец, несколько книг по истории, медицине, географии и ботанике.

– Местами неплохо, но жиденько, – резюмировал Саша.

За библиотекой был цейхгауз.

– Всю одежду, бельё, деньги и прочее имущество отбирается по прибытии в равелин, – прокомментировал комендант, – и хранится здесь. Описи составляются в камере и подписываются смотрителем и арестантом.

– А на свидания с родственниками? – поинтересовался Саша. – Тоже в казённом?

– Нет, выдаём своё. И на допросы тоже.

Сашу заинтересовал объект, столь неожиданный в данном месте, что Саша с трудом верил своим глазам. Собственно, у окна стояла глубокая дубовая ванна.

– Это ванна или я сплю? – поинтересовался Саша.

– Разумеется ванна, – кивнул комендант. – Два раз в месяц водим в баню. Но для арестантов, сидящих в малом коридоре, ванну готовим здесь.

– Малый коридор – это тот, где мы до сих пор были?

– Да, есть ещё большой. Я вам покажу.

– Маловато дважды в месяц, – сказал Саша. – Я бы тут умер. Хотя бы раз в неделю для желающих. Или это через батюшку?

– Да, нет. Но у нас и для караульной команды два раза в месяц.

– Для всех одна ванна?

– Нет, здесь есть поддежурная комната, где приготавливаются ванны для обитателей большого коридора.

И Саша почувствовал острый прилив верноподданических чувств.

Недалеко от ванны, у стены, рядом с книгами, стоял средних размеров сундук. Мандерштерн отпер его большим старинным ключом и откинул крышку.

– Здесь у нас ножные и ручные кандалы, шейные кандалы с цепью и смирительная рубаха.

– Вы испортили мне всё впечатление от ванны, – заметил Саша. – Надеюсь, это только музейные экспонаты?

– Было предписание уничтожить цепи, колодки и рогатки ещё в начале правления вашего дедушки, когда здесь ещё были заключены участники декабрьского мятежа. Уничтожили не всё, но с тех пор ни разу не применяли.

– Лучше сдать в музей, – сказал Саша. – И водить экскурсии.

Кандалы вид имели весьма брутальный, с широкими браслетами со скруглёнными кромками и тяжёлыми цепями. Скобы на ножных кандалах были отогнуты на концах и имели проушины, соединенные кольцами с одной стороны, а с другой в отверстия были вставлены толстые железные штифты.

– Кандалы ведь применяют до сих пор?

– Да, но не в качестве наказания. Только для перевода в другое место.

– Вы с какого года комендант?

– С пятьдесят второго.

– Много здесь народа побывало при вашей власти?

– До киевских студентов шесть человек.

– За восемь лет?

– Да.

Русская Бастилия! Во французской, когда её взяли восставшие, было семеро не лучших представителей человечества. Даже ни одного политического: фальшивомонетчики, сумасшедшие и убийца.

Но не спасло от народного гнева.

Зато потом господа революционеры до отказа заполнили Консьержери.

– И почти три года в равелине не было никого, – уточнил комендант.

– Мой добрый папа́, – усмехнулся Саша. – И что на него нашло с этими студентами!

Он взял в руки кандалы.

Всё это хозяйство было порядком ржавым и оставляло на пальцах рыжие следы, так что Саша был готов поверить в долгое их неприменение.

Рядом с кандальным сундуком стояла четырехъярусная деревянная подставка с винными бутылками.

– Арестантам дают вино? – удивился Саша.

– Да, – кивнул Мандерштерн, – по престольным праздникам и в царские дни. По стакану.

– Ничего себе!

Саша взял одну из бутылок красного. Фетяска.

– Знакомая марка, – усмехнулся он. – В кадетском лагере баловались. Всё молдавское?

– Да.

– А где сидел Достоевский? Известен номер камеры?

– Да, пойдёмте, – сказал Мандерштерн. – Это в большом коридоре.

Большой коридор от малого принципиально не отличался: те же двери камер с одной стороны и окна в сад под потолком – с другой.

– Вот номер семь, – сказал комендант, – и номер девять. Но пустить внутрь не могу. Номера заняты.

– Понятно, – кивнул Саша.

Из малого коридора послышался приглушённый шум.

– Что там? – поинтересовался Саша.

Ответ явился сам собой. В большой коридор вошли двое солдат и унтер с четырьмя корзинами с белыми холщовыми мешочками на дне.

– Это ваши подарки с Круглого рынка, Ваше Императорское Высочество, – объяснил комендант.

– Всё переделывать пришлось, Ваше Высокопревосходительство, – пожаловался унтер Мандерштерну. – Очень длинными верёвками завязали. Пришлось всё резать вчетверо и перевязывать.

– Я предлагал, чтобы мы сами всё сделали, – заметил комендант.

Саша запустил руку в ближайшую корзину, вытащил мешочек, развязал и убедился, что там курага.

– Всё будете проверять? – спросил Мандерштерн.

– А я не ленивый, – сказал Саша.

И инспектировал три остальные корзины. Орехи двух видов, изюм и вяленая рыба. Всё норм. Только пакетиков маловато.

– Это не двадцать, – заметил он.

– Не всех ещё привезли, – объяснил комендант. – Но я же знаю, сколько мы ждём арестантов. Потом раздадим остальное.

– Я найду способ проверить, – пообещал Саша.

– Знаете, что рассказывают о Сперанском? – улыбнулся комендант.

– Что?

– Я вспомнил об этом, когда вы упомянули Его Сиятельство в разговоре.

– Очень интересно. И что натворил граф Михаил Михайлович?

– Тогда он ещё не был графом, – сказал комендант. – И государь Александр Павлович назначил его генерал-губернатором Сибири и поручил ревизию края. Как только слух о назначении дошёл до местных чиновников, один сошёл с ума, другой допился до белой горячки и чуть не утопился, а жена иркутского губернатора Трескина, говорят, наложила на себя руки.

– Не зря переполошились? – спросил Саша.

– Ой, не зря! Приехав в Сибирь, Михаил Михайлович ввел гласность, так что жалобы на начальство перестали считаться преступлением, и в результате снял со всех должностей своего предшественника и ещё двух губернаторов иркутского и томского, почти полсотни чиновников отдал под суд, а почти семьсот оказались причастны к злоупотреблениям и украли в общей сложности 5–6 миллионов тогдашних рублей.

– Теперь понятно, за что консерваторы так не любят либералов, – заметил Саша. – Воровать не даём. Я где-то читал, что при аресте Меньшикова у него нашли наличных и ценностей больше, чем на полбюджета России. Вот и ответ на вечный русский вопрос «Где деньги?». И откуда берутся бюджетные дефициты. А также совершенно ясно, чьё я воплощение. А то говорят: Николай Павлович, Пётр Алексеевич. Пётр Великий всё прощал друга закадычного Алексашку. Я – не буду. На виселицу, конечно, не отправлю, а под суд отдам. Как Сперанский.

– В должности генерал-губернатора? – спросил комендант.

– Сибирского генерал-губернатора. Вы уже второй человек, что предрекает мне эту должность. Так что видимо не отверчусь. Ну, на озеро Байкал посмотрю. Давно мечтал.

Они шли по коридору вслед за караульной командой, и корзины пустели.

– Больше в камеру не пущу, Александр Александрович, – Мандерштерн. – Делайте, что хотите. Только с разрешения государя.

– Да, я вам, в общем, доверяю, – сказал Саша. – Будь вы сибирским чиновником, вам бы не пришлось топиться при моём приближении. Всё значительно лучше, чем я думал.

– Тогда, может быть, в Трубецкой бастион?

– Хорошо, поехали.

Когда они вышли на улицу, солнце уже клонилось к закату, зато снег прошёл, и небо сияло бездонной лазурью. В лёгкие вливался весенний воздух, пахнущий Невой и первыми проталинами, и Саша осознал, как же душно и сыро было в тюремных коридорах. Они сели в сани и вернулись в основную часть крепости.

На выезде из Васильевских ворот в сани вернулся Митька, а Саше отдали саблю.

Трубецкой бастион находился справа от дверей равелина, Митька попросился остаться в санях, а Саша с комендантом пошли к двухэтажным каменным укреплениям. Вошли внутрь через обшитую металлом арочную дверь и снова оказались в сырой тюремной атмосфере.

Коридор со сводчатым потолком, едва освещённый масляными лампами, уходил вдаль, теряясь во тьме. По обе стороны шли двери камер, также обшитые железом, как и входная.

Ремонт до сюда не дошёл, и кое-где железо на дверях проржавело и обнажилась их деревянная основа, а штукатурка отвалилась и открыла старинную кирпичную кладку.

Окон не было вовсе.

Комендант отрыл дверь ближайшей камеры.

– Заходите, Ваше Императорское Высочество!

Камера была совсем тёмной, только под потолком имелось закрашенное на две трети маленькое окно. На столе стояла плошка с маслом, вроде тех, которые используют для иллюминации. Мандерштерн зажег фитиль, и Саша успел увидеть убегающих под кровать тараканов.

Оная кровать состояла из досок на ржавой железной раме, между которыми имелись здоровые щели. И никаких признаков ни белья, ни подушек, ни тюфяков.

Огонь осветил стены, и они засияли каплями влаги на желтоватой штукатурке, которая, видимо, изначальна была покрашена белой извёсткой. От плошки шёл густой чад.

– Здесь жить нельзя, – резюмировал Саша. – Единица с минусом.

– Так и не живёт никто, – сказал комендант.

– Царевич Алексей здесь содержался?

– Вряд ли, здесь есть места получше, я покажу.

– Но, видимо, и тут кто-то сидел.

– После декабрьского мятежа привезли сразу несколько сотен человек, больше разместить было негде. Здесь тогда был другой комендант, но мне рассказывали.

– Такой метод освещения опасен, – заметил Саша. – Кто-нибудь может вылить на себя масло и поджечь. Или на команду.

Комендант задумался.

– Может вы и правы.

– Я отцу скажу.

Мандерштерн кивнул.

– Папа́ хотел, чтобы вы мне показали именно эту камеру? – поинтересовался Саша.