Текст книги "Царь нигилистов 6 (СИ)"

Автор книги: Олег Волховский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Глава 23

Саша предположил, что Мандерштерн тоже написал папа́, и его послание пришло раньше.

И решил перехватить инициативу.

С поклоном протянул папа́ отчёт, который держал под мышкой.

– Здесь мои впечатления от крепости и некоторые идеи.

Царь доклад открыл, начал читать, усмехнулся.

И Саша решил, что начал правильно. Как известно, лесть должна быть вначале и в конце, а критика в середине.

То, что папа́ его вообще начал читать, Саша счёл хорошим знаком.

Брови царя слегка поползли вверх.

– Саша! Ты разделил обед с арестованным?

– Арестант разделил со мной обед, – уточнил Саша. – Мне же надо было убедиться, что Мандерштерн не вор. После того, как я во всех казённых заведениях прежде всего пробовал еду, я полагал, что мне нальют из особого котла, и я ничего не узнаю. Да, они порывались. Но я не дал. И заключённый всё понял и подыграл мне. За что отдельное «Спасибо».

– Я тебе разрешал с ними встречаться?

– Ты мне запретил встречаться с Бекманом. Это был не Бекман.

– Я тебе ни с кем не разрешал встречаться, – возразил царь.

– Извини, мне надо было удостовериться, что из моих закупок ничего не ушло налево. Мандерштерн не мог мне отказать, это было равносильно признанию в воровстве. Он прекрасно понял, зачем мне это нужно. А потом всё само сложилось: слово за слово.

– И какие ты сделал выводы?

– Знаешь, как это неудивительно… он, кажется действительно не вор. Трудно поверить, но, говорят, с немцами это бывает.

Папа́ хмыкнул.

– Правда, есть проблема с гороховым супом. Видимо, испортились какие-то компоненты. Но не думаю, что умышленное мучительство. Может быть, стоит вообще выкинуть его из рациона, если у него сырьё портится. Я бы посоветовался с каким-нибудь хорошим врачом. Хоть с Пироговым.

– Про лимоны тебе тоже Пирогов рассказал? – спросил царь.

– Нет. Это из того же источника, откуда я знаю про пенициллин.

И Саша перевёл взгляд на дядю Костю.

– Кстати, как там твой Никола?

– Бегает, проказничает, не кашляет вообще! Я тебе по гроб жизни благодарен!

– А Ростовцев как? – обратился Саша к царю.

– Работает, – буркнул папа́.

– А в декабре хоронить собирались, – заметил Саша.

– А что там про лимоны? – спросил дядя Костя.

– Сашка считает, что их надо включить в меню Алексеевского равелина, потому что они защищают от цинги. Ты когда-нибудь слышал такое?

– Да, слышал, – кивнул Константин Николаевич. – Только не про тюрьму, а про флот. Лимоны входят в рацион английских моряков. За что их зовут «лимонниками». У англичан это переняли голландцы. А у голландцев – Петр Великий. Вот теперь знаю, почему лимоны.

– То есть Сашка прав? – спросил царь.

– Скорее всего, – согласился дядя Костя.

И Саша посмотрел на него с благодарностью.

– Квашеная капуста могла бы их заменить, – продолжил Саша. – Она дешевле. Но портится, так что я бы продолжал традиции Петра Первого. И не только в Алексеевском равелине. Везде. В том числе в уголовных тюрьмах. Не поверю, что цинга там не проблема.

– Это довольно дорого, – возразил царь.

– Лечить дороже, – заметил Саша. – И часть можно спихнуть на благотворительность. Просто дать предписание Попечительному о тюрьмах обществу. Закупку лимонов для Петропавловки могу взять на себя. Не то, чтобы это дорого.

– Понимаю твоё желание поддержать единомышленников, – усмехнулся папа́.

– Единомышленников? Я не собираюсь покончить самоубийством.

– Самоубийством?

– Ну, они же хотели извести царскую фамилию.

– Там и сверх того много интересного, – анонсировал папа́.

– И в чём я с ними совпадаю? – поинтересовался Саша.

– Узнаешь в своё время, – пообещал царь. – Тебе даже придётся ответить на несколько вопросов.

– Хоть сейчас.

– Всему своё время.

И не торопясь просмотрел отчёт до конца.

– Надо же, меньше ста страниц, – усмехнулся он.

– Я стремился быть максимально лаконичным, – объяснил Саша.

– А про допуск защитников на следствие ты откуда вычитал?

– Шестая поправка к Конституции США, – отчеканил Саша. – Билль о правах.

– Понятно, – хмыкнул царь. – Конституция США! Она у тебя вместо Библии.

– In God we trust, – процитировал Саша.

– Гимн Североамериканских штатов?

– Надпись на двадцатидолларовой купюре.

– Видел во сне?

– Да.

Царь вздохнул.

– Билль о правах – это 1791 год, если не ошибаюсь, – продолжил Саша. – Почти семьдесят лет прошло. Там, правда, не прямо про предварительное следствие, но сказано «во всех случаях уголовного преследования». А предварительное расследование – первая стадия уголовного процесса по законам США.

– Не для нас, – отрезал папа́.

– Почему? Профессиональные юристы писали. Чем мы хуже? И я предлагаю в порядке эксперимента, а не для всех сразу и везде. Пока в одном процессе. Герцен будет в восторге, несмотря на Петропавловку.

– Вот на кого ты оглядываешься! – заметил папа́.

– На него нельзя не оглядываться, он выражает не только своё мнение, но позицию определённой социальной группы, боюсь, что большой. Если ли уж у нас в Киевском университете открываются заговоры…

Царь задумался.

– Даже в том смешном процессе, когда за убийство ребёнка в колыбели осудили свинью, у последней, между прочим, был адвокат, – продолжил Саша. – Это вообще средневековая Европа. Наши люди, что, хуже свиней?

– Сашка! – осадил папа́. – Число прочитанных тобою книг ещё не делает тебя юристом.

– Значит придётся сдавать экстерном курс Училища правоведения.

Царь вздохнул.

– Будет тебе преподаватель.

– Заранее спасибо!

– Сашка! – сказал царь. – Харьковские заговорщики должны выдать сообщников. А ты что сделал? Разносолами их накормил! Ты бы ещё шампанское им передал!

– Вино там разрешено по праздникам.

– Не для тех, кто запирается.

– Молчат да?

– Не все, но есть такие. У того арестанта, с которым ты отобедал, какой был номер? И не ври, что не помнишь!

– Я помню даже имя. Он ни в чём не виноват. Разделить с ним обед было моим желанием.

– Я не для этого спрашиваю.

– Муравский Митрофан Данилович, – сказал Саша.

– Ты видел его во сне?

– Нет. Вообще впервые услышал это имя.

– Муравский запирается. А он там один из главарей.

– Откуда это известно?

– Из других показаний.

– Да, он не трус. А можно мне дело посмотреть?

– Ты уже спрашивал.

– Папа́, – поинтересовался Саша, – правильно ли я понял, что ты приказал их пытать, а я этому помешал?

– Ты что себе позволяешь?

– Я где-то читал или слышал, что пытки у нас запрещены.

– Какие пытки? На дыбу их кто-то поднимал?

– Голод, болезни и одиночное заключение работают не хуже. То, что никто не использовал инновационные методы вроде испанских сапог и железной девы ещё не говорит, что их не пытали.

– Саша! Тюрьма – это не императорский приём в Зимнем!

– Я им заказал французский сыр? Панна-коту? Осетра?

– Мандарины, – усмехнулся царь.

– Без мандаринов можно было обойтись и ограничиться лимонами, – согласился Саша. – Но это не было бы угощение от великого князя, и уж Герцен-то прошёлся бы по этому поводу. Приехал русский принц в каземат и привёз с собой для несчастных лимоны, курагу, изюм, орехи и квашеную капусту.

– И шоколад, – добавил царь.

– Да, и немного шоколада, – кивнул Саша.

– Швейцарского! Прямо из Лозанны.

– Ну, я же не виноват, что нашего такого нет. Нужны были плитки, чтобы долго хранились. Да и кто им там будет жидкий шоколад заваривать?

– Ты купил им восемь пудов еды! – воскликнул царь. – Восемь!

– Их двадцать человек и это минимум на месяц. Я, конечно, не вполне адекватно оценил ситуацию, но, надеюсь, ничего не пропадёт. Мандельштерн отчитался про восемь пудов?

– Да.

– Ну, я же говорю, что он честный. Можно мне его отчёт почитать? Что он там обо мне пишет?

– Нет! Тебе это читать строго противопоказано.

– Упрекает меня за ревизию, которую я ему устроил? Да, я не обидчивый. Устроил, чего уж!

– Нет, – сказал царь. – Не поэтому. Саша, с этой минуты все траты наличных денег только с разрешения Гогеля. Пока ты всё не роздал.

– Когда я всё раздавал? Я сначала вкладываю в дело, а потом уже раздаю. И потратил копейки. Осталось девять десятых.

– Я всё сказал.

– Но я им обещал купить одеяла и книги! – признался Саша. – Мне бы не хотелось нарушить слово.

– Не надо было его давать.

И царь пригласил садится за стол.

– Мне только воды, простой воды, больше ничего, – сказал Саша лакею.

– Ты что голодаешь? – спросил папа́.

– Нет, просто французская кухня несовместима с остатками горохового супа из Петропавловки.

– Тебя никто не просил.

– Так я и не жалуюсь.

– Ты там критикуешь одиночное заключение, – заметил царь. – А о Пенсильванской системе не слышал?

«Угу! – подумал Саша. – А в Америке негров линчуют».

– Разумеется, слышал, – вслух сказал Саша. – Одиночные камеры, полное молчание и исключительно духовное чтение. Мерзкая отвратительная вещь. Хорошо, что до нас не доехала в первозданном виде. Заключённые массово сходят с ума, потому что общение для человека – такая же потребность, как воздух, еда и питьё. Если мне нравится американская конституция, отсюда ещё не следует, что я готов принять скопом и все их гадости.

Папа́ усмехнулся.

– Был эксперимент в Оберне в штате Нью-Йорк, – продолжил Саша. – Лет примерно сорок назад. Там построили новую тюрьму и решили испытать пенсильванскую систему. Папа́, ты знаешь к чему это привело?

– Возможно, слышал. Но продолжай.

– Один из заключённых, когда его выводили из камеры, бросился в лестничный проём и чуть не разбился насмерть. Другой бился головой об стену, пока не выбил себе глаз. У многих появились признаки сумасшествия. Так что губернатор, посетивший тюрьму через два года после её открытия, посмотрев на это, просто тут же всех помиловал.

Папа́ промолчал и принялся за суп. Явно не гороховый. Судя по божественному запаху сыра, луковый скорее всего.

– Можно им разрешить переписку? – спросил Саша.

– Тем, кто даёт показания, – отрезал отец.

И дядя Костя перевёл разговор на концерты в Павловском вокзале.

– Чудо! Оба раза были там с жинкой и удивительно жуировали.

– Я тоже там был, – кивнул Никса.

– Саша, тебе обязательно надо там побывать, – продолжил дядя Костя. – Ты же любишь хорошую музыку.

– Не могу как-то, пока они в крепости.

– Саша! – усмехнулся Константин Николаевич. – Всегда кто-нибудь в крепости, и по большей части заслуженно.

– Мне надо убедиться в том, что заслуженно. Тогда конечно. Нет вопросов. Поеду в Павловск слушать Штрауса.

– Саша, уймись! – сказал отец.

– Кстати, – улыбнулся Константин Николаевич, – мы берём твои с Путиловым пишущие машинки. Пока дюжину.

– Здорово! – восхитился Саша. – Для Адмиралтейства?

– Да.

– Нужны курсы для машинисток, – заметил Саша. – Можно будет в Адмиралтействе сделать?

– Да, только для гардемаринов, уж извини, – улыбнулся дядя Костя.

– Ладно, – вдохнул Саша. – Надо же с чего-то начинать.

Десятипальцевого метода он не знал. Насколько сложно его разработать?

Тем временем папа́ ещё раз пробегал глазами отчёт.

– Костя, надеюсь у тебя будут печатные машинки с полным набором букв, – заметил он.

– Да, – кивнул Константин Николаевич, – с ятями, конечно.

– Сашка до сих пор игнорирует, – поморщился папа́.

– Во-от, – протянул Саша, – ты даже не сразу заметил.

– Заметил, – возразил царь. – Но были вещи важнее.

– Папа́, я обещал Путилову вложить в машинки две тысячи рублей. Мне нужно у Гогеля разрешение спрашивать или можно сразу у тебя?

– Вкладывай, – разрешил отец.

– Письмо, наверное, нужно для Гогеля? – предположил Саша.

– Я ему скажу.

После семейного обеда Саша спустился проводить дядю Костю до кареты.

– Всё-таки самодержавие… – шепнул он Константину Николаевичу.

– Сашка! – осадил дядя Костя. – Только не продолжай!

И они обнялись на прощание.

1860-й год был високосным, так что понедельник приходился на 29 февраля. Было по-прежнему холодно и вьюжно.

Вечером, после уроков, Саша сел за письмо к Пирогову.

'Любезнейший Николай Иванович!

Я был в Петропавловской крепости. Студенты ваши там. Живы, выглядят нормально. Кормят их сносно, и я ещё докупил некоторое количество еды. В том числе лимоны. Я где-то читал, что они помогают от цинги. И дядя Костя подтвердил, что Пётр Великий включил их в рацион моряков по примеру голландцев.

Арестантам дают гороховый суп, после которого у меня начались некоторые проблемы с пищеварением.

Наверное, я смогу добиться того, чтобы его убрали из меню, но боюсь сделать хуже. Насколько он там необходим?

Материалы дела мне отец пока не даёт, так что ничего не знаю о ходе следствия.

Сделаю, что смогу.

Если у вас есть новости, пишите'.

В пятницу 4 марта пришло письмо от Пирогова, через Елену Павловну, и это был ответ на предыдущее Сашино письмо.

'Ваше Императорское Высочество!

В Киеве арестовано девять студентов: Бекман, Муравский, Португалов, Тишинский, Левченко, Юкельзон, Ефименко, Зеленский и Россинский.

Португалов, наш, с медицинского факультета, и с декабря держал выпускные экзамены, но закончить ему не дали.

Остальные, в основном, юристы.

Но это не все. Были арестования в Харькове и Херсоне. Я не о всех знаю.

Началась история со студента Харьковского университета Петра Завадского, который служил домашним учителем у помещика Михаила Гаршина. Дело в том, что супруга Гаршина бросила семью и двоих детей и сбежала от мужа с Завадским, взяв с собой только младшего сына Всеволода пяти лет.

Гаршин и написал письмо в полицию, где рассказал о причастности любовника жены к тайному революционному обществу.

Михаил Гаршин психически болен (говорят: циркулярный психоз, который ещё называют «помешательством в двух формах»). Бегство жены вызвало обострение болезни, что и привело к доносу. Дело в том, что до сих пор он имел репутацию очень доброго, даже чрезмерно доброго человека. Отставной кирасирский офицер, Гаршин, по слухам никогда не порол солдат.

Но во время обыска у Завадского нашли документы, которые подтвердили изложенное в донесении'.

«Вот и Всеволод Гаршин нашёлся», – подумал Саша.

Циркулярный психоз – это, вроде маниакально-депрессивный, он же биполярное расстройство. Интересно в какой фазе Гаршин писал донос: в маниакальной или депрессивной.

Можно, конечно, понять взбешённого мужа.

Но можно понять и беглую жену: жить с психически больным врагу не пожелаешь, даже если в периоды ремиссии он добрейшей души человек.

Тот случай, когда всех можно понять, у всех своя правда, а вместе получается античная трагедия.

Остро хотелось привлечь Балинского в качестве эксперта. Впрочем, чем он поможет? Арестовали, очевидно, на основании найденных бумаг, а не доноса безумного помещика.

Так один разгневанный муж погубил двадцать человек, думая, что мстит одному.

В субботу 5-го марта прибыли коньки Никсы, и вечером они пошли кататься. Таврический каток и не думал таять. Минус шесть градусов. Снег еле разгребли после метели, и сугробы выросли выше человеческого роста.

У Николая получилось не сразу и его приходилось периодически поддерживать. Но он был каким-то лёгким, что твои мандарины. Впрочем, брат всегда был худощав.

А в воскресенье пришёл очередной номер «Колокола».

Принёс его Никса и положил на стол к Саше с такой торжественностью, что в содержании не приходилось сомневаться.

– И что про меня пишет Герцен? – спросил Саша.

Номер был от 1-го марта. То есть вышел после семейного обеда, где обсуждались Сашины закупки для узников Петропавловки. Самым странным было то, что папа́ не вызывал на ковёр. Посол Бруннов, наверняка написал свой дайджест в тот же день и отправил царю по телеграфу.

– Ругает! – злорадно объявил брат.

– За что? – удивился Саша. – Чем я навредил русской демократии?

Номер начинался «Письмом из провинции», на котором Саша и залип. Письмо было анонимным и подписано «Русский человек». А ему предшествовало пространное предисловие Александра Ивановича, в котором разбуженный декабристами на все лады доказывал, что призывать к восстанию нехорошо: «Но к топору, этому ultima ratio (то есть последнему доводу) притеснённых, мы звать не будем – до тех пор, пока остаётся хоть одна разумная надежда на развязку без топора».

И вообще, чем дольше он смотрит на европейские дела, тем больше в нём отвращение к кровавым переворотам. И нет у нас власти, которую надо было бы вырубать топором, а есть надёжа государь Александр Николаевич.

Длинное предисловие лондонский звонарь завершал риторическим вопросом: «Кто же в последнее время сделал что-нибудь путного для России, кроме государя? Оградите и тут кесарю кесарево!»

Откровенно говоря, предисловие Саше понравилось.

А потом следовало то самое анонимное письмо, которое, собственно к топору и звало, призывая не верить либеральным посулам и упрекая Герцена за славословия Александру Второму.

«Дело вот в чем: к концу царствования Николая все люди, искренно и глубоко любящие Россию, пришли к убеждению, что только силою можно вырвать у царской власти человеческие права для народа, что только те права прочны, которые завоеваны, и что то, что дается, то легко и отнимается, – писал „Русский человек“. – Николай умер, все обрадовались, и энергические мысли заменились сладостными надеждами, и поэтому теперь становится жаль Николая».

Понятно, принцип «чем хуже, тем лучше». И Саше остро захотелось найти автора.

Письмо его слегка бесило, но он взял себя в руки и решил дочитать до конца. В таких кучах не самой приятной субстанции тоже встречаются бриллианты истины.

Автор писал о том, что не было никакого патриотизма во время Крымской войны, никакого воодушевления, никакого единства с царём. Крестьяне записывались в ополчение только в надежде получить свободу.

А когда англо-французы высадились в Крыму, крепостные ждали от них освобождения от помещичьей неволи, а старообрядцы – свободы вероисповедания.

– Никса, можешь мне этот номер подарить? – спросил Саша.

– Конечно, для тебя и принёс.

Саша взял красный карандаш, которым преподаватели любили выводить ему пятёрки с плюсом, и трижды обвёл пассаж о старообрядцах.

«Как ни чисты ваши побуждения, но, я уверен, придет время, вы пожалеете о своем снисхождении к августейшему дому, – писал „Русский человек“. – Посмотрите, Александр II скоро покажет николаевские зубы».

«Уже показал, – думал Саша, – они, видимо, ещё не знают». Даже, если студенты реально виноваты – всё равно оппозиция напишет о «николаевских зубах».

«Притом Галилеянин продолжает так ревновать о вере, – писал автор письма, – что раскольники толпами бегут в Австрию и Турцию, даже вешают у себя на стенах портреты Франца-Иосифа вместо Александра II».

И Саша обвёл красным и этот пассаж.

«Нет, наше положение ужасно, невыносимо, и только топор может нас избавить, и ничто, кроме топора, не поможет! Эту мысль уже вам, кажется, высказывали, и оно удивительно верно, – другого спасения нет. Вы все сделали, что могли, чтобы содействовать мирному решению дела, перемените же тон, и пусть ваш „Колокол“ благовестит не к молебну, а звонит набат! К топору зовите Русь. Прощайте и помните, что сотни лет уже губит Русь вера в добрые намерения царей. Не вам ее поддерживать».

Саша отложил статью и задумался. Если исходить из его ходящего в списках Билля о правах, не злоупотребление ли это правом? Явное же подстрекательство.

Интересно, сколько у автора сторонников, разделяющих подобный радикализм.

Позиция автора была ему глубоко понятна. Он сам порою также относился к российской власти. Не ждать от них ничего, потому что всё равно обманут. И сотрудничать – только мараться.

Но папа́ был совершенно не про это. Саша знал, что свои Великие реформы он проведёт. Не идеально – да. Но что бывает идеально?

Пособим, чтобы поидеальнее.

Автор был из тех, кто вставляет палки в колёса реформ, чтобы приблизить революцию. А потом революция таких и пожирает. Предтечи, мать их!

В декларации независимости США записано право на восстание:

«Но, когда длинный ряд злоупотреблений и насилий, неизменно подчинённых одной и той же цели, свидетельствует о коварном замысле вынудить народ смириться с неограниченным деспотизмом, свержение такого правительства и создание новых гарантий безопасности на будущее становится правом и обязанностью народа».

И где насилие? Где деспотизм? Где длинный ряд злоупотреблений?

Вперёд идем. Может неуклюже, медленно, вразвалку, с отступлениями и откатами. Но вперёд, не назад.

Так что нет у народа сейчас такой обязанности. Это не только злоупотребление правом на свободу выражения мнения, это призыв к злоупотреблению правом на восстание.

Саша рассеянно пролистал «Колокол» дальше, пока не дошёл до раздела, ну естественно «Смесь», который открывало «Открытое письмо Искандера к Великому князю Александру Александровичу»…