Текст книги "Царь нигилистов 6 (СИ)"

Автор книги: Олег Волховский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Глава 11

«Любезнейшая Елена Павловна! – писал Саша. – Поздравляю вас с Новым годом и благодарю за поддержку моих проектов. Должен признаться, что на основе школы Магницкого я мечтаю открыть частный университет. Я понимаю громадность моих планов и их теперешнюю нереалистичность. Но, как говорят китайцы: 'дорога в тысячу ли начинается с первого шага».

Первый шаг уже сделан: математический класс. И я хочу сделать второй: гуманитарный класс для подготовки на историко-филологический и юридический факультеты Петербургского университета. Не с такой сильной программой по математике, зато серьезной подготовкой по истории и литературе.

Найдётся ли в вашем флигеле ещё одна комната?

Как только будет возможность, мы тут же съедем в отдельное помещение.

Преданный вам, Саша'.

К Новому году за составление новой программы обучения для Никсы и приглашение к нему Буслаева и Соловьева царь пожаловал графу Строганову орден Андрея Первозванного. Цесаревич, конечно, важен, но Саша считал, что Пирогов со Склифосовским более достойны.

31 декабря папа́ взял Сашу с собой поздравлять с Новым Годом Ростовцева. Яков Иванович уже вставал с постели и даже встретил их в дверях.

И потом сам разливал чай из самовара.

Саша подарил Ростовцеву книгу Чичерина со статьёй о фискальном происхождении общины, но потом был изгнан, ибо папа́ решил говорить с Ростовцевым наедине.

Вечером царь зашёл в Сашины комнаты и поздравил с Новым годом.

И, между прочим спросил:

– Фельдмаршал Барятинский очень страдает от подагры, ваша чудо-плесень может помочь?

– Не знаю, – признался Саша. – Вряд ли. Хотя, если там воспалительный процесс, может быть, облегчит состояние и снимет часть симптомов. Лучше с Пироговым посоветоваться. Но в любом случае надо сначала окончательно поставить на ноги Якова Ивановича.

– Он собирается выйти на службу после Водосвятия.

– Лишь бы в проруби не купался, – усмехнулся Саша. – Вот, когда выйдет, можно будет подумать и о Барятинском. А то ни одного не спасём. Подагра – не угрожающее жизни состояние.

Впрочем, в последнем Саша не был уверен. До подагры в своих лекциях Пирогов ещё не дошёл.

1 января пришёл ответ от Елены Павловны.

«Милый Саша! – писала она. – Ну, конечно, найдётся. Делай гуманитарный класс. Об отдельном помещении не беспокойся. Твоя школа ничуть меня не стесняет».

И Саша набросал записку Евреиновой:

«Я договорился с Еленой Павловной об открытии в моей школе имени Магницкого гуманитарного класса. С осени сего года. Экзамен будет один: эссе на русском языке на свободную тему. Готовьтесь».

В тот же вечер от неё пришло короткое письмо с благодарностью.

4 января Саша в порядке эксперимента всё же напросился на первую лекцию Соловьёва к Никсе.

– Я хочу понять, насколько мне это нужно, – сказал он царю.

Папа́ опешил от такой постановки вопроса, но разрешил, взяв с Саши обещание сидеть тихо в уголке и не встревать.

Обещание Саша выполнил, но читал знаменитый историк суховато и скучно, слишком сжато и точно, слишком вдаваясь в детали. Как лектор Костомаров был лучше.

И Саша решил, что пока обойдётся. Курс русской истории Соловьёва для Никсы был рассчитан на три года, так что Саша решил, что ещё успеет упасть на хвост. Немецкий был актуальнее.

7 января Ростовцев впервые после болезни принял участие в работе Редакционных комиссий. И Пирогов занялся подагрой Барятинского. Пенициллин помогал. По крайней мере, боли стали меньше.

В первой половине января медицинская команда Саши последовательно получала ордена из капитула и проставлялась. Саша ходил на пьянки, как на работу, но пил квас под надзором Гогеля. Советский метод обмыва орденов благополучно пошёл в народ.

Пить что-либо, кроме кваса, было бы опрометчиво, ибо после Богоявления начинались годовые экзамены. Отбояриться от немецкого не удалось, но Саша по крайней мере смог сдвинуть его на конец января, чтобы успеть подготовиться.

Первой он сдавал химию. Предмет, которым он не занимался после первого курса МИФИ, по мере прослушивания лекций Ходнева стал всплывать у него в памяти, причём на уровне десятого класса. И это было значительно круче, чем то, что ему преподавали. Так что Алексею Ивановичу тут же пришлось взять уровень выше.

На экзамене он поставил ожидаемую пятёрку. Папа́ был доволен и позволил Саша пригласить Ходнева к себе на чай. Самым приятном было то, что Гогель не докучал своим присутствием. Ну, со взрослым же ребёнка оставляет.

– Я восхищён, – сказал Ходнев. – Я ожидал многого, но вы смогли превзойти ожидания.

– Я сам не ожидал, – сказал Саша, разливая чай. – У меня к вам деловой разговор, Алексей Иванович. Вы, наверное, слышали о лекарстве, которое мы получили с Пироговым и Склифосовским?

– Да, – кивнул Ходнев. – И спасли Ростовцева.

– Но это полдела, – продолжил Саша, – нужно выделить чистое вещество, поскольку наш раствор нестабилен, сложен в изготовлении и быстро приходит в негодность. Нужен порошок, который можно было бы растворять непосредственно перед инъекцией. А выделить его – это задача для химиков, а не врачей. Поэтому я собираюсь создать химическую лабораторию для выделения пенициллина. Деньги у меня уже почти есть. По крайней мере, мне в двух местах их обещали. Остальное, в крайнем случае, доберём краудфандингом.

– Краудфандингом?

– Это англицизм, – терпеливо, не в первый раз объяснил Саша. – Общественный сбор на какое-то дело. В общем мне нужен компетентный и энергичный химик, который смог бы возглавить мою лабораторию.

– Я не возьмусь, Ваше Императорское Высочество, – сказал Ходнев, – я больше лектор, чем практик.

– Я не имел в виду обязательно вас. Кто мог бы взяться?

– В Казанском университете преподаёт профессор Бутлеров, – сказал Ходнев, – в позапрошлом году в Париже он сделал любопытный доклад о химическом строении вещества.

– Бутлеров – это прекрасно, – сказал Саша, – но согласиться ли он переехать в Петербург?

– Вам известно это имя? По-моему, я его раньше не упоминал.

– Да, – кивнул Саша. – Я о нём слышал. Но вряд ли я смогу сохранить для него в Казани профессорский оклад, он же не Никсе приедет преподавать. И, насколько я понял, он больше теоретик, а мне нужен экспериментатор.

– В Петербургским Главном педагогическом институте служит профессор Воскресенский. Заведует кафедрой химии и технологии. Сам он вряд ли возьмётся, но у него много учеников, правда, пока довольно юных.

– Это уже интереснее, – заметил Саша, отпивая чай.

– Вы знаете, Александр Александрович… я только сейчас об этом подумал. У нас ведь есть частная химическая лаборатория в Петербурге. Открылась пару лет назад.

– О! – сказал Саша. – Это очень интересно!

Мысль отдать работу на аутсорсинг, а не организовывать все самому и правда была соблазнительной.

– Лабораторию открыли Александр Энгельгардт, преподаватель химии в Александровском лицее, и его друг Николай Соколов в своей квартире на Галерной улице.

Галерная улица была недалеко от Зимнего, на Английской набережной.

– Прямо в квартире? – удивился Саша.

– Да, – улыбнулся Ходнев. – Но они пускают всех желающих за небольшую плату.

– То есть это просветительское, а не исследовательское учреждение?

– В основном, да. Преподают химию по методу Либиха, от учеников отбоя нет.

– Насколько это серьезно? – поинтересовался Саша, которому уже представлялся детский клуб с демонстрацией химических опытов.

– Это лучшая лаборатория в Петербурге, – сказал Ходнев.

– Лучше университетских? – спросил Саша.

– Намного! Университетские, честно говоря, довольно жалки.

– Насколько эти ребята компетентные люди?

– Ребятам обоим за тридцать, – улыбнулся Ходнев. – Николай Соколов окончил Юридический факультет Санкт-Петербургского университета, потом естественное отделение Физико-математического, после чего уехал в Европу. Учился в Германии у Либиха, потом в Париже у Жерара и Реньо. Доктор химии.

О знаменитом немецком химике фон Либихе, профессоре Гиссенского и Мюнхенского университетов и члене чуть не всех европейских академий Ходнев Саше уже рассказывал. Самым интересным было то, что Либих занимался в числе прочего органической химией. В том, что пенициллин – органическое соединение, Саша практически не сомневался.

– Ученик Либиха мне подойдёт, – резюмировал он. – А кто такие Жерар и Реньо?

– Тоже ученики Либиха, известные французские химики-органики.

– Хорошо, – кивнул Саша. – А Энгельгардт? Что за человек? Тоже ученик Либиха?

Фамилия Энгельгардт казалась смутно знакомой. Но Саша не мог вспомнить, откуда. Наука? Литература? История?

– Нет, – сказал Ходнев, – Александр Николаевич не учился за границей, но у него уже несколько работ по органической химии. В прошлом году они с Соколовым основали первый научный русский журнал по химии «Химический журнал Н. Соколова и А. Энгельгардта», где публикуют работы и Бутлерова, и вашего знакомого Менделеева.

– Достойно, – заметил Саша.

– Кроме того, Александр – сын крупного помещика Николая Энгельгардта. Думаю, в основном, на деньги Энгельгардтов и устроена лаборатория. Хотя и Соколов не беден, он из купцов.

– Уговорили, – улыбнулся Саша. – Могу я им написать?

– Я пришлю вам адрес, – пообещал Ходнев.

Адрес Ходнев прислал на следующий день, однако Саша отложил переписку до после экзаменов.

С Якоби они заранее договорились не выносить на экзамен спорные моменты, вроде существования электронов и электрическом токе, как потоке этих самых сомнительных частиц.

Так что папа́, который присутствовал на экзамене, только чуть не с отрытым ртом смотрел, как Саша лихо дифференцирует поток по времени и интегрирует заряд.

– А не рано ему в четырнадцать лет? – опешив, спросил царь. – Это же университетский уровень!

– Как видите, Ваше Императорское Величество, – улыбнулся Якоби, – для Александра Александровича это всё настолько легко, что мне кажется, мы могли бы взять уровень и повыше.

Так что Саша получил свою законную пятерку с плюсом и пригласил Бориса Семёновича на чай, что после плодотворного разговора с Ходневым счёл хорошей традицией.

– Я долго был занят радио, – сказал Якоби, отпивая из чашки, – но в декабре смог найти время и проверил несколько ваших гипотез. Подтверждаются не все.

– Бывает, – вздохнул Саша. – Я не идеален. И где я напортачил?

– Трубки Гейслера проводят ток в обе стороны.

– А вы нагревали катод?

– Да. Надо признать, что обратный ток меньше прямого, так что вы не совсем напортачили, просто были неточны. И чем выше температура катода, тем больше разница между прямым и обратным током.

– Та-ак, – протянул Саша, – дайте, подумаю…

Он запустил ложечку в розетку с малиновым вареньем, притормозил, и в задумчивости выгрузил его в чай, хотя всегда считал, что эти вещи надо потреблять по отдельности.

– Не возражаете, если я буду рассуждать вслух, Борис Семёнович?

– Ни в коей мере, очень интересно…

– Если исходить из электронной теории, у нас происходит следующее. В результате термоэлектронной эмиссии с катода испаряются электроны. С ростом температуры эмиссия растёт, поэтому растёт прямой ток, но практически не растёт обратный.

– Растёт, – возразил Якоби, – но меньше.

– Почему так может быть…

Саша отпил чая, потом уничтожил ещё одну ложку варенья, теперь уже отдельно от чая, и это был более правильный подход.

– Электроны, испарившиеся с катода, разгоняются электрическим полем, – продолжил Саша, – и летят к аноду. Но в трубке Гейслера не вакуум, а разреженный газ. Поэтому электроны сталкиваются с атомами газа и выбивают из них электроны.

– В атомах есть электроны? – спросил Якоби.

– В оболочке, – невзначай бросил Саша. – Давайте исходить из того, что в атоме есть положительно заряженное ядро и отрицательно заряженная состоящая из электронов оболочка.

– Это уж совсем с потолка взято! – возразил Якоби.

– Неважно, Борис Семёнович, – сказал Саша. – Потом докажем. Я примерно знаю как, но сейчас не это главное.

И Саша живо вспомнил схему опыта Резерфорда из учебника для десятого класса. И тот факт, что альфа-частицы ещё не открыты. А без них никак. И стоит ли их открывать?..

– Давайте я закончу, – предложил он.

– Хорошо, – кивнул Якоби.

– Когда из атома вылетает электрон, атом заряжается положительно, – продолжил Саша, – то есть становится положительно заряженным ионом. Поэтому при обратной полярности, когда мы подаём минус на анод, ток не прекращается, ибо есть положительные частицы. А если сильнее нагреть катод, число положительных ионов растёт, потому что больше электронов, которые могут их ионизировать. Поэтому немного растёт и обратный ток.

– Красиво, – усмехнулся Якоби, – но ни о чём не основано.

– Но можно проверить, – заметил Саша. – Откачайте побольше. Нужен высокий вакуум. Чем меньше там останется атомов газа, тем меньше будет обратный ток.

– Попробуем, – пообещал Якоби. – С Гейслером спишусь, у него есть какие-то ртутные насосы.

– Где я ещё дал маху? – спросил Саша.

– Нигде, – сказал Якоби. – Это удивительно, Александр Александрович! Но нигде!

Саша мысленно похвалил себя за то, что честно отучился в МИФИ первые два курса, а не штаны просиживал.

– Всё есть, – восхищённо продолжил Борис Семёнович, – и остаточная намагниченность, и самовозбуждение. Так что можно заменить постоянные магниты на электрические. Более того! Этот принцип можно прекрасно использовать и в генераторах постоянного тока!

Саша вздохнул.

– Всё-таки сразу получать постоянный ток удобнее, чем потом его выпрямлять, – продолжил Якоби, – даже если ваша идея с трубками Гейслера сработает.

– Сработает, куда ей деться, – сказал Саша и отпил чай. – Действующая модель есть? Пора вытрясать из папа́ деньги на строительство электростанции?

– Модель есть, но нуждается в усовершенствовании, подождите немного. Может быть к лету.

– Хорошо, – сказал Саша. – Буду ждать. Скоро будет эмиссия акций телефонной компании. Можно сразу пустить часть денег на электростанцию. Нам понадобиться хотя бы один большой генератор вашей конструкции. Это всё равно будет выгоднее, чем гальванические батареи.

– И радиостанции надо питать, – заметил Якоби. – Постараюсь.

– Как там моя кузина? – поинтересовался Саша. – Не ленится?

– Евгения Максимилиановна очень прилежная, – сказал Якоби. – И упрямая. Но, конечно, я ей не рассказываю электричество так, как вам, на основе дифференциального исчисления. Женский мозг не в состоянии этого освоить.

Саша усмехнулся.

– Значит, математику надо подтянуть. Только не делайте ей скидок. Будет сложно – сама сбежит.

Жене было четырнадцать, как и ему. Саша припомнил, что в восьмом классе физику и в советской школе преподавали не слишком серьёзно, почти как гуманитарный предмет.

– Евгения Максимилиановна кулачки сожмёт, губку прикусит, но не сбежит, – заметил Якоби. – Только надо ли? Зачем это барышне?

– Пусть сама решает. Я найду зачем.

После физики от Якоби Саша сдавал геометрию Сухонину Сергею Петровичу. На осенних занятиях, как и положено в восьмом классе они дошли до теоремы Пифагора, и Саша выдал своё любимое доказательство через прямоугольные треугольники, построенные в квадрате. В одну строчку.

Сергей Петрович посмотрел на это, как на чудо.

– А что это за доказательство? – спросил он.

– Индийское, – просветил Саша. – Двенадцатого века, кажется.

– А-а, – протянул учитель.

Судя по всему, блестящее доказательство Бхаскары Сухонин видел впервые.– А по-другому сможете доказать?– Надо немного подумать.Саша открыл тетрадь, немного подумал и восстановил доказательство с достраиванием треугольника до квадрата и вычислением площади.– Эээ… – сказал Сергей Петрович. – Тоже средневековые индусы?– Нет, древние китайцы.Учитель перечитал доказательство из Поднебесной пару раз, но ошибки не нашёл.– А ещё? – спросил он.Саша вздохнул и расписал школьное доказательство через подобие. Точнее восстановил заново, так что за совпадение с тем, что в учебнике, не ручался.Сухонин пробежал глазами, потом ещё раз.– Правильно? – поинтересовался Саша.– Подобие вы тоже знаете, – констатировал учитель. – А без него? Доказательство Евклида?– Пифагоровы штаны?– Да.Вот этого доказательства Саша и не знал.

Глава 12

Помнил только основную идею.

– Пифагоровы штаны во всем стороны равны, – продекламировал Саша.

Построил прямоугольный треугольник и квадраты на его сторонах.

Сухонин кивнул и заулыбался.

Зато Саша задумался.

– Ну, вот зачем? – посетовал он. – Оно же самое муторное! «Ослиный мост», «Бегство убогих», «Ветряная мельница». Как там его ещё в средние века школяры называли?

– Вот и посмотрим, преодолеете ли вы «Ослиный мост».

– Китайцы с индусами гораздо изящнее доказывали! – возразил Саша.

Сергей Петрович сел напротив и проникновенно спросил:

– Рассказать?

– Это скучно, – сказал Саша.

– Нет, чтобы я, как осёл, заучивал чужие доказательства?

– Хорошо, жду, – улыбнулся Сухонин.

«Ослиный мост», понятно. Ослу не перейти. А вот что такое «Ветряная мельница»?..

После некоторых размышлений Саша соединил вершины треугольника с вершинами противоположных квадратов, построенных на катетах. Тут же нашлись конгруэнтные треугольники.

«Равные, – уговаривал себя Саша, – не конгруэнтные, а равные. Слово „конгруэнтный“ придумал академик Колмогоров для бедных советских школьников».

Площадь каждого из треугольников оказалась равной половине каждого из прямоугольников, из которых состоял квадрат, построенный на гипотенузе. И тут Саша завис. Связать площади прямоугольников с площадями квадратов на катетах не получалось никак.

– Подсказать? – сочувственно спросил Сухонин.

– Нет, нет! Я, кажется, близко.

– Да, вы близко, – согласился учитель.

Из 179-й и подготовки к экзаменам в МИФИ Саша помнил, что, если задача не решается, надо ещё что-нибудь построить. И он продлил стороны основного треугольника и опустил на них перпендикуляры. Нашёл пары вертикальных углов и углов с перпендикулярными сторонами. И обнаружилось ещё два треугольника, конгруэнтных основному. Всё! Оно доказалось!

Когда Саша записывал финальные формулы, Сергей Петрович уже смотрел на часы: урок кончился. И в комнату входил преподаватель русского Эвальд.

– Я закончил, – сказал Саша Сухонину.

– Правильно?

Сухонин посмотрел решение.

– Да, правильно, Александр Александрович, – сказал учитель.

– Но не так, как у Евклида.

– Он чем-то лучше? – спросил Саша.

– Последнее построение не нужно. Можно обойтись без него. Вам домашнее задание: придумать доказательство без последнего построения.

До Саши дошло где-то на середине Эвальда. Да, действительно, не заметил, что сторона левого квадрата ещё и высота треугольника.

– Я понял, как доказывал Евклид! – радостно доложил он учителю грамматики.

– Хорошо, Александр Александрович, – вздохнул Эвальд. – Но у нас русский.

На следующем уроке геометрии Саша рассказал Сухонину о своём открытии и поклялся, что в учебник не смотрел.

– Верю, – сказал учитель. – Остальные хоть бы доказывали, посмотрев в учебник.

– Это для ослов, – пожал плечами Саша.

И поинтересовался:

– А как мой друг Петя Кропоткин? Смотрит в учебники?

– В учебники не смотрит, – признался Сухонин, – он поклялся не разу не открыть учебник, но всегда иметь высший балл. Но он рассказывает те доказательства, которые я им пишу на доске.

– А вы не пишите, – посоветовал Саша. – Может и так потянет. Нечего моих друзей баловать.

С тех пор геометрия с Сухониным окончательно подчинилась методике Константинова, и домашнее задание выглядело примерно так: «Придумать максимальное число формул для площади треугольника и доказать таковые».

И Саша с удовольствием вспоминал листок «Треугольник» из 179-й школы и нахваливал учителя.

Папа́ ходил на экзамены к Саше, не пропуская. Видимо, для удовольствия.

По поводу геометрии Саша не особенно волновался, ибо то, что доказал сам, выбить из головы сложно, а самопроизвольно оно вовсе не выветривается.

Он вышел к доске. Публика состояла из папа́, мама́, Гримма и Зиновьева с Гогелем.

– Александр Александрович, напишите пожалуйста теорему Пифагора, – попросил Сухонин.

Саша нарисовал треугольник и написал формулу.

– А теперь докажите.

– Как? – поинтересовался Саша. – Методом средневековых индусов, древних китайцев, через подобие, методом Евклида или моим?

– Ну, давайте вашим. Но потом объясните, чем доказательство Евклида лучше.

Саша доказал и объяснил.

– А надо ли заучивать доказательство одного и того же четырьмя способами? – спросил папа́.

– Государь, Александр Александрович никогда не учит доказательств, – возразил Сухонин, – он их выдумывает на ходу. Иногда зная идею, иногда, по-моему, нет. Три из четырёх доказательств он рассказал мне сам, я их не упоминал даже. Очень не хотел доказывать, как Евклид, но восстановил и это доказательство. Правда, сначала более длинный вариант.

– То есть это вообще его доказательство?

– Да, примерно последняя треть. В учебнике такого нет, и я ему не рассказывал. Он не даёт рассказывать, ему так не интересно. Я сначала с сомнением относился к этой методике, но она, как видите, даёт свои плоды. Это началось с арифметики, когда он вывел при мне формулу для геометрической прогрессии, и теперь тоже самое с геометрией. И в его школе Магницкого он уговорил нас использовать ту же методику.

– И кто-то справляется? – недоверчиво спросил папа́.

– Да, – кивнул Сухонин, – это удивительно – но да. Хотя, боюсь, что после грядущих экзаменов даже из тех десяти человек, что мы смогли набрать, останется половина.

Получив, свою пятёрку с плюсом, Саша позвал Сухонина к себе на чай.

Вся гимназическая математика была сдана, и преподавателем у Саши оставался Остроградский.

В какой-то степени это было прощальное чаепитие, хотя Сухонин оставался преподавателем в школе Магницкого. Директором Саша поставил Грота. Он бы предпочёл математика, но Остроградскому в его годы это было бы тяжело, так что он остался в попечительском совете, а Сухонин был слишком загружен и недостаточно авторитетен. Грот – всё-таки академик, хоть и словесник.

– Всё действительно так плохо? – спросил Саша Сергея Петровича. – У нас останется пятеро из десяти?

– Скорее шестеро, Александр Александрович. Но даже это чудо. Я думал, что по вашей методике не сможет учиться вообще никто.

– Русские среди них есть? – поинтересовался Саша.

– Конечно! Чельцов Андрей, Яковлев Ефим. Фима, правда, из раскольников, купеческий сын. У отца лавка в Гостином дворе и маленький лакокрасочный заводик.

– Ничего против не имею, – сказал Саша.

– Но и немцы в общем-то обрусевшие, хотя и лютеране… И Эккель, и Бельштейн… Да и Ваня Кара-Мурза по-татарски не знает ни слова и, как выяснилось, армянского вероисповедания. Из купцов.

– А кто шестой?

– Марк Гинцбург иудейского вероисповедания.

– Самый слабый?

– О, нет!

– А что тогда он у вас на шестом месте?

Сухонин вздохнул и отвёл глаза.

– Не обижают его? – поинтересовался Саша.

– Нет, что вы!

– Кто обидит – первый кандидат на вылет.

Получившийся интернационал Саше положительно нравился. Но общественное мнение могло с ним не согласиться.

– Русских оставьте хотя бы троих, – сказал Саша, – а то меня съедят. Только не за счёт тех, кто действительно тянет. Ну, будет у нас не шесть человек, а семь.

– Вы будете на экзаменах?

– По математике – точно.

Экзамены в школе Магницкого начинались сразу после Сашиных. Специально разнесли по времени.

– Зато я поставил эксперимент в Пажеском корпусе, – улыбнулся Сухонин. – Не совсем так, как вы предлагали. Перед тем, как доказать теорему Пифагора по Евклиду, я рассказал о вас и предложил: кто готов придумать доказательство, пусть выйдет из класса и сдаст мне его на следующем уроке. Вызвался один…

– Петька? – спросил Саша.

– Да, – кивнул Сухонин, – князь Кропоткин. Он встал, сам без всяких понуканий, и вышел из класса.

– Смог?

– Да! Но признался, что промучился две ночи.

– Про «ветряную мельницу» не знал, – предположил Саша. – Всё-таки со мной был не совсем чистый эксперимент, я помнил чертёж.

– Я им нарисовал чертёж, – сказал Сухонин. – Кропоткин его видел.

– У нас с князем много общего, – заметил Саша. – Один из немногих моих ровесников, кто мне интересен.

Через день Саша сдавал экзамен Остроградскому. С кванторами и по Вейерштрассу. В отличие от геометрии Сухонина это потребовало от Саши некоторых интеллектуальных усилий, но Остроградский был доволен и пятёрку поставил.

За чаем после экзамена Михаил Васильевич рассказал, что готовит статью о кванторах и новом языке математического анализа. Обещал поставить соавтором.

Саша несколько опасался русского языка, но, где должны быть яти, он помнил ещё год назад, а теперь освоил и другие фишки 19 века, вроде «вторый» вместо «второй», «близкаго» вместо «бизкого» и «Стразбург» вместо «Страсбург».

К тому же Эвальд был подобрее Грота, так что пятёрка получилась. И была пятой по счёту. Саша подумал, что уже на этом этапе папа́ мог бы выдать премию серебром или хотя бы произвести в капитаны, но впереди были языки.

На английском и французском Саша сколлекционировал ещё две пятёрки. Пожалуй, французский он за полтора года вытянул по крайней мере на В1. Можно на работу в Париж устраиваться.

Но впереди маячил немецкий. А также география и всеобщая история на нём же. И это была проблема.

Мда… Столько экзаменов за одну сессию он ещё не сдавал. В МИФИ их было максимум пять штук.

На химию и матан он напросился сам, но и без того запредельно. И экзамены через день.

Только на немецкий он выпросил пять дней на подготовку. Первые два дня промучился сам, исписывая горы листов мелким почерком на языке Гёте и периодически дёргая Гогеля.

А потом пошёл на поклон к Жуковской.

– Чьи творения вам ближе, Александр Александрович: Фёдора Ивановича или моего отца? – поинтересовалась она.

– Что же мне было делать? – развёл руками Саша. – Когда лучшее из творений Жуковского танцует на взрослых балах, приходится довольствоваться лучшим из творений Тютчева.

Жуковская усмехнулась.

– Александра Васильевна, если серьёзно, я просто чувствую себя в танцах примерно, как в немецком и чистописании, мне нужна была помощница, – добавил он.

Ответа от султана не было до сих пор. Ну, имперская бюрократия – штука не быстрая. И ответ, очевидно, зависел от политической обстановки.

– Чем могу служить, Ваше Императорское Высочество?

– Немецким, – признался Саша. – У меня три дня до экзамена.

И он выложил на стол стопку исписанных листков и бухнул на них немецко-русский словарь и записи лекций Вендта с выписанными словами с переводами на полях.

– Поспрашиваете? – спросил он.

Собственно, списки вопросов по всем трём предметам он вытряс из Вендта на последнем уроке.

Жуковская прошлась по немецкому языку, поправила ошибки, посмеялась над произношением.

– Ну, хоть немного лучше, чем год назад? – спросил он.

– Гораздо, – обнадёжила она.

За окном уже садилось солнце, освещая розовым фрейлинскую келью. Пушистый локон выбился у Александры Васильевны из причёски и приобрёл розоватый оттенок в лучах заката.

Жуковская вернула его на место, открыв мочку уха с золотой серёжкой с цветком из мелкого жемчуга.

– Александр Александрович! Не отвлекайтесь! – строго заметила она. – Вы не ответили на последний вопрос.

Мальвина! Только голубых волос не хватает.

– Да, – улыбнулся он, – извините, закат очень красивый.

– Может быть, сделаем перерыв? Чаю?

– Нет, мы тогда точно ничего не успеем. Потом.

– Говорят, вы хотите сдать экстерном курс Училища Правоведения, – спросила Жуковская.

Саша хмыкнул.

Всё-таки придворный телеграф – самый быстрый телеграф в мире, несмотря на его отсутствие.

– Точно не сейчас, – сказал он. – У меня и так одиннадцать экзаменов.

Немецкий язык, всеобщая история на немецком и география России на немецком же шли каждый день один за другим.

Первую часть «Фауста» Саша успел прочитать где-то до половины, но Вендт решил, что ученику это явно рано и грузил его ранней гётовской лирикой про пастушек, розы, фиалки и вечерний свет. Саше не заходило. Он подозревал, что у автора «Фауста» просто обязано быть что-то поинтереснее, но на поиски времени не нашлось.

– Почитайте мне немного, – попросил Саша, – чтобы мне получше запомнить произношение.

Жуковская умудрялась проникновенно читать даже про пастушку и фиалку.

– Кто-то говорил, – заметил он, – что стихи Гёте подобны статуям: прекрасно, но бесплодно.

– Это слова Гейне, – сказала она, – которого вы так любите. Не нравится про фиалку, которая мечтает умереть у ног прекрасной девушки?

– Слишком сентиментально, скепсис «Фауста» мне ближе.

– Вы знаете, у Гёте есть стихотворение, которое точно вам понравится. Только, наверное, не стоит читать его на экзамене.

– Какое?

Она встала, взяла потрёпанный томик с полки у окна, открыла, немного пролистала.

– «Прометей», – сказала она.

И прочитала по-немецки:

– Но ни земли моей

Ты не разрушишь,

Ни хижины, которую не ты построил,

Ни очага,

Чей животворный пламень

Тебе внушает зависть.

Нет никого под солнцем

Ничтожней вас, богов!

Саша улыбнулся. Кажется, всё понял.

А она продолжила:

– Когда ребенком был я и ни в чем

Мой слабый ум еще не разбирался,

Я в заблужденье к солнцу устремлял

Свои глаза, как будто там, на небе,

Есть уши, чтоб мольбе моей внимать,

И сердце есть, как у меня,

Чтоб сжалиться над угнетенным.

Кто мне помог

Смирить высокомерие титанов?

Кто спас меня от смерти

И от рабства?

Не ты ль само,

Святым огнем пылающее сердце?

И что ж, не ты ль само благодарило,

По-юношески горячо и щедро,

Того, кто спал беспечно в вышине!

– Кто борется с богами, свято в них верит, – заметил Саша.

– Но вам ведь понравилось? – спросила она.

– Да, больше, чем про фиалку.

– Ходит слух, что вы атеист.

– Боже мой! Откуда? Чем я заслужил?

– Тем, что напрочь забыли про Закон Божий в вашей школе Магницкого. И в ваших воскресных школах – тоже.

– Мне уже десять раз напомнили. Так что, наверное, придётся. Всё собираюсь поговорить с Рождественским…

– Александр Александрович, это правда? Про атеизм?

– Нет, что вы! Я совсем не уверен, что бога нет.

Она прыснула со смеху.

Стемнело. Она отложила томик Гёте и зажгла свечи. Чуть влажные глаза отразили пламя.

Вернулись к программе экзамена, и «Прометея» сменила пастораль.

Саша с горем пополам прочитал «Песню Миньоны», которая немного напоминала ему Гумилёва, чем примиряла с автором:

'И старые гнёзда драконов в ущельи таятся,

И рушатся скалы, и с рёвом потоки клубятся…'

А потом её читала Жуковская на отличном немецком, а Саша прилежно повторял за ней.

Он следил за её губами и читал по губам, забывая про немецкий.

На ней было закрытое барежевое платье с воротничком-стоечкой, как в прошлый раз, только цветочки и пуговки, кажется, были другого цвета. И он понял, что не состоянии отличить одно барежевое платье от другого.

Но бареж ткань лёгкая и полупрозрачная и даже, если она в несколько слоёв, можно попытаться представить, что под ней.