Текст книги "Царь нигилистов 6 (СИ)"

Автор книги: Олег Волховский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Кроме кабинета у Никсы имелась зелёная гостиная с классическими скульптурами в стиле примерно Антонио Кановы и спальня цвета густого индиго. Понятно, с раскладушкой.

На стенах фотографии, семейные портреты, пейзажи, сцены сражений. Конечно иконы в количестве и портрет папа́.

Никаких тебе непонятных импрессионистов, берегов Карибского моря, негритянок, странных карикатур и мальчиков с безумными глазами. Всё в высшей степени изящно, прилично и обыкновенно.

Правда, оружейный арсенал присутствовал и здесь: шпаги, шашки и сабли различных форм и размеров на подставке у стены и над ней.

Саша подумал, что его кавказские клинки тоже бы надо развесить красиво. Пока он разложил их в художественном беспорядке по всем горизонтальным поверхностям.

После покоев Никсы Саша пригласил брата к себе.

Поднялись на четвёртый этаж. Далеко внизу на Дворцовой площади уже зажгли газовые фонари, и снег кружился и плясал вокруг них в желтоватом ореоле.

Николай осмотрел помещение, остановил взгляд на «Мальчике с вишнями» и выдал резюме:

– Обитель сумасшедшего революционера. Даже не совсем будущего.

– Мансарда, да, – усмехнулся Саша.

На следующий день, в воскресенье, шестого декабря, по случаю 25-летия состояния папа́ в Преображенском полку в Михайловском манеже был парад с молебном и проездом мама́ в фаэтоне вдоль фронта. Грумы сопровождали её верхом, войска кричали «ура» и отдавали честь.

После действа, лакей принёс записку от Склифосовского: «Ваше Императорское Высочество! Вы не могли бы приехать в нашу лабораторию в Петергофе?»

Саша выехал немедленно. Сопровождал его, как обычно Гогель, которого в Зимнем переселили в соседние комнаты. То есть на последний этаж без лифта. Саше было откровенно жалко шестидесятилетнего гувернёра, но от своих обязанностей тот отказываться не хотел ни в какую.

Команда Андреева встретила Сашу в совершенно траурном настроении. Склифосовский и вовсе сидел у окна, как в воду опущенный. Саша поискал глазами штоф водки. Не успели что ли купить?

– Что случилось? – с порога спросил он. – Ростовцев жив?

* * *

Любезнейшие читатели!

Если вам понравилось, не забудьте подписаться и поставить лайк.

Со следующей главы начинается платная часть.

В ночь с субботы на воскресенье цена на книгу поднимется.

Так что лучше купить сейчас.

Обнимаю всех мысленно!

Ваш преданный автор,

Олег Волховский.

Глава 3

– Жив, – тихо сказал Склифосовский.

– Тогда по какому поводу траур? – поинтересовался Саша.

– Лекарство не действует, – объяснил Николай Васильевич. – Уже две дозы и никаких улучшений.

– Этому может быть множество объяснений, – сказал Саша, садясь. – Недостаточная доза, нечувствительность бактерий, особенности организма…

И совершенно чётко вспомнил, как когда он болел в десятилетнем возрасте, медсестра прямо при нём прокалывала крышку пузырька с кристаллическим пенициллином, ломала ампулу с физраствором и смешивала одно с другим.

– … и, наконец, препарат мог просто испортиться, – заключил он. – Вы его проверяли?

– Нет, – сказал Андреев, – у нас всего два пузырька.

– Дайте мне! – попросил Саша.

Склифосовский вручил пузырьки.

Один Саша сдал обратно, один оставил себе.

– Есть плошки с гнойным микробом? – спросил он.

Андреев кивнул, открыл термостат и вынул две чашки Петри.

Саша открыл пузырёк и безжалостно вылил половину в одну чашку, а половину в другую.

– Думаю, им должно за глаза хватить, если препарат рабочий, – предположил он.

– А если он не рабочий, то я сгубил дело, – заметил Склифосовский.

– Вы не знали, – горячо возразил Саша. – И никто не знал. Надо телеграфировать Пирогову, чтобы не торопился делать тоже самое.

Телеграмму Саша отправил тут же по возвращении в Зимний:

«Вы ещё не в пути? Не фильтруйте п. Возможно, он не хранится».

На следующее утро получил ответ: «Пока нет. Сегодня выезжаю. Возьму чашки».

А вечером того же дня записку от Склифосовского: «Лекарство не действует».

«Не расстраивайтесь, – ответил Саша. – В конце недели ждём Пирогова с чашками плесени. Будем надеяться, что Яков Иванович доживёт».

Зато Никола чувствовал себя всё лучше. Ну, и слава Богу! По-хорошему надо бы выделить тот самый кристаллический порошок, а в исходном виде применять только в экстренных случаях.

В понедельник Саша сходил на примерки к господам портным.

Звали его гораздо раньше.

Надо сказать, что в обещанный месяц цеховой мастер Степан Доронин не уложился и приглашение на примерку прислал только в ноябре. Но Саша был занят воскресными школами.

Военный портной Каплун Абрам Енохович протормозил по сравнению с конкурентом только на две недели и пригласил на примерку в начале декабря, когда заболел Никола, и Саше было совершенно не до того.

Начали с Абрама Еноховича. Мундир, похоже, был близок к готовности, портной только мудрил с булавками и мелом, чтобы окончательно подогнать его по фигуре.

– К Рождеству будет? – поинтересовался Саша.

– Будет! – героически пообещал Каплун.

Анна Фёдоровна смотрела с изрядной долей скепсиса.

Работа у Степана Яковлевича была на том же этапе, впрочем, это Саша вовремя не дошёл. Над подвальчиком теперь красовалась вывеска: «Доронин Степан Яковлевич. Военный портной». Качество конечного продукта оценить было также сложно, как у ашкеназского конкурента.

– Будет к Рождеству? – спросил Саша.

– Не извольте беспокоиться, Ваше Императорское Высочество! – ответил портной.

Собственно, на Рождественские праздники планировались многочисленные детские балы и, судя по числу приглашений, Саша понял, что не отвертится.

Во вторник к Саше зашёл лично Адлерберг и доложил, что Склифосовскому комнату предложили, но тот отказался. Саша задумался, стоит ли к нему ехать. Для начала написал записку: «Если вам так удобнее, не смею ограничивать вашу свободу, Николай Васильевич. Но если это из-за надуманного чувства вины, то это прискорбно. Между прочим, от Зимнего до Первого кадетского корпуса рукой подать».

«Я благодарен за предложение, Ваше Императорское Высочество, – ответил Склифосовский, – но сочту себя вправе им воспользоваться только, когда Якову Ивановичу станет лучше».

В среду Никса принёс весть о какой-то статье некоего Безобразова, которую везде обсуждают и упоминали даже на Госсовете. Статья, как выяснилась называлась «Аристократия и интересы дворянства» и публиковалась в «Русском вестнике». В ноябре – заключительная часть.

– Говорят, что так можно было писать в Англии во времена короля Иоанна перед истребованием от него великой хартии, – сказал Никса.

– Бедный Безобразов, – вздохнул Саша. – Его разве ещё не сослали?

– Это не тот Безобразов, который написал адрес папа́, – объяснил Никса. – Это Владимир Павлович Безобразов, экономист, редактор журнала Министерства государственных имуществ и член комиссии при Министерстве финансов.

– А что за комиссия?

– О земских банках и улучшении системы податей и сборов.

– Понятно, – кивнул Саша. – Честно говоря, Великая хартия вольностей давно назрела.

– Ты соскучился по гауптвахте?

– А неплохо было бы откосить от рождественских балов…

– Не надейся! – хмыкнул Никса.

Статью Саша нашёл и изучил, ибо надо же знать, от чего народ так возбудился.

Все гражданские свободы там упоминались в положительном контексте. Автору явно нравились права и не нравились привилегии. Вместо парламента Безобразов использовал термин «самоуправление» и считал, что люди, которые в этом самом самоуправлении участвуют должны быть экономически независимы, а дворянство должно превратиться из касты в государственное сословие.

Самое прикольное, что «Русский вестник» выходил под редакцией будущего ретрограда Каткова.

Саша подумал, что хроноаборигенам мало надо.

Зато было что обсудить с Кропоткиным, которого в пятницу вечером Саша пригласил к себе на чай.

Петя тут же заметил на письменном столе «Русский вестник» с густо торчащими из него закладками.

– Статья Безобразова? – поинтересовался он.

– Конечно, – кивнул Саша. – Честно говоря, не вполне понимаю, от чего весь сыр-бор. Автор совершенно ничего нового не написал.

Они сели за чайный столик, и Саша налил другу чай.

– Мне уже мой старший брат разобрал в письме одну за другой все четыре части, – сказал Кропоткин. – Безобразов ратует за отмену привилегий дворянства, самоуправление вместо бюрократии и юридическое государство вместо полицейского.

– «Юридическое государство» – отличный термин, конечно, – заметил Саша. – Вместо «верховенства закона». Подписываюсь под каждым словом. Единственно, с чем можно поспорить, это с тем, что парламентариям не нужно платить. Тогда у нас там будут одни рантье, потому что даже промышленнику или землевладельцу надо своими делами управлять, а это время. И, если заседать в парламенте, ему надо кому-то передавать управление, то есть становиться рантье. А рантье не самый компетентный человек в госуправлении, ибо ничего не делает.

– А если парламентариям платить, они будут зависимы от государства, – сказал Кропоткин.

– Это верно. И в этом большая опасность скатывания к диктатуре. Особенно, в незрелых демократиях. А если им не платить, их скупят частные лица. И в этом большая опасность приватизации государства.

– Не всякого можно купить, – поморщился Кропоткин.

– Не сомневаюсь, что тебя нельзя. Но ты уникален.

Кропоткин усмехнулся.

– Безобразов, кстати, понимает проблему, – продолжил Саша. – Он понимает, что нельзя опираться на людей, готовых идти в тюрьмы и ссылки ради убеждений. Неподкупных мало. Помещика, не купишь за две копейки (если это, конечно, не Плюшкин), а за дворец в Ницце почему нет?

– Всё-таки ты – циник, – припечатал Петя.

– Я реалист, – возразил Саша. – И понимаю, что так называемая «состоятельность» ни от чего не спасает. Поэтому и имущественных цензов быть не должно. Поскольку у людей небогатых есть не только таланты, что признаёт Безобразов, но и свои интересы.

– Он ничего не говорит о цензах, – заметил Кропоткин. – Наоборот, считает, что не должно быть искусственных препятствий.

– Да, мутная статья. Если бы у нас планировались выборы в парламент, её можно было бы рассматривать, как агитационную: «Голосуйте за богатых! Только они могут быть независимы!» Но так как выборов в ближайшей перспективе не видно, равно, как и парламента – о чём вообще речь?

– Он не говорит: «парламент».

– Угу! «Самоуправление». Отличный эвфемизм. Можно ещё сказать: «административно-хозяйственное управление». От одного предводителя дворянства такое слышал. Вообще, мне жаль цензора, который это пропустил. Не моя конституция, конечно. Но она и ходит в списках.

– Кстати о цензуре! – вспомнил Кропоткин. – Я твою книгу прочитал.

Речь шла о черновике «Мира через 150 лет», который Саша всучил другу ещё в ноябре, но всё не было времени встретиться.

– Думаешь не пропустят? – спросил Саша.

– Разве что с пустыми страницами, – улыбнулся Кропоткин.

– А как оно вообще?

– Фантастика!

– Что самое удивительное? – поинтересовался Саша.

– «Освоение космоса».

– А! Сказал Саша. Я тебе картинки покажу. Будущий академик Крамской нарисовал мне суперские иллюстрации.

– Точно будущий академик?

– Абсолютно! Достаточно посмотреть на его рисунки. Вон, кстати, на стене: «Москва-сити».

«Москва-сити» в рамочке висела над письменным столом. Кропоткин даже встал с места и подошёл, чтобы посмотреть поближе.

– Маленькая чёрная штука на фоне заката – это вертолёт, – объяснил Саша.

– Я помню про вертолёты, – кивнул Кропоткин. – Они у тебя в книге есть.

– Туристов катают, – продолжил Саша. – Можно посмотреть на Москву с высоты птичьего полёта. Дорого, правда.

– Ты что катался? – усмехнулся Петя.

– Не-а. Чего зря деньги мотать! С самолёта почти тоже самое.

– Я помню про самолёты, – сказал Кропоткин. – А в Питере такое будет?

– Конечно. «Лахта-центр».

– В Лахте? А почему там?

– Ну, красиво же! На берегу Финского залива. Будет в воде отражаться. Представь себе этакую стоэтажную иглу из стекла и металла.

Кропоткин посмотрел странно.

– Я не сумасшедший, – усмехнулся Саша. – Представь себе, что ты попал в средневековье и описываешь европейскую железнодорожную сеть королю Артуру. «Чего-чего? – спрашивает король Артур. – Сами ездят? Без лошадей? В кандалы его! Он умалишённый!»

Петя усмехнулся.

– Но фантазия у тебя необыкновенная! Это «небоскрёб» называется, да?

– Ага!

Саша вытащил из-под стола коробку с материалами для будущего издания и стал одну за другой показывать другу иллюстрации Крамского.

Надолго задержался на рисунке «Вид на Землю с поверхности Луны». Надо бы попросить Крамского сделать авторскую копию, чтобы на стенку повесить. И нарисовать «Лахта-центр». Саша живьём его не видел, ибо не был в Питере с 1989 года. Но на картинках где-то встречал. Так что описать мог.

– Марсоход чем-то похож на жука, – заметил Кропоткин.

– Должен быть устойчивым, – объяснил Саша. – Как думаешь, будут мою книгу читать?

– Саш, цензура не пропустит.

– Да, ладно! Что-нибудь пропустит.

– Ты государю собираешься показывать?

– Не сейчас, пусть папа́ остынет после статьи Безобразова.

Вернулись за чайный столик.

– Необычные у тебя картины на стенах, – заметил Кропоткин. – Даже без «Москва-сити».

– А, импрессионисты! Это новое французское искусство, самые первые работы. Через полтора века будут стоить миллионы. Если нас свергнут, мои внуки не умрут с голода.

– Мальчик, который ест вишни, то ли смеётся, то ли хочет заплакать.

– А это подмастерье художника, – объяснил Саша. – Он повесился в 15 лет. Но картина мне нравится. Автор прославится в течение нескольких десятилетий.

– У тебя ошибки в твоей книге есть, – перевел разговор на другую тему Петя. – Ты уж извини.

– Толстые книги не бывают без ошибок, – признался Саша. – Я Гроту дам вычитать на предмет правильной расстановки ятей. Ты давал кому-то читать?

– Нет, но я о ней рассказывал.

– Ну, всё! Теперь издание в «Вольной русской типографии» совершенно неизбежно.

– Не надо было?

– Ну, почему? Всегда полезно подогреть интерес перед публикацией.

В субботу пришла телеграмма от Пирогова. Из Москвы. Саша отыскал Адлерберга и попросил разрешения поселить Пирогова в комнатах, приготовленных для Склифосовского. Всё равно пока пустуют. Министр двора возражать не стал. Ну, всё-таки тайный советник и член-корреспондент Академии наук, а не какой-то новоиспечённый лекарь.

В воскресенье Пирогов был в Петербурге.

Саша с некоторым трудом убедил Гогеля, что встретить Николая Ивановича важнее, чем отстоять церковную службу.

– Господь между прочим пошёл спасать овечку, вместо того, чтобы соблюсти субботу, – заметил Саша. – Разве неправильно подражать Христу?

– Вы скоро попов за пояс заткнёте, – усмехнулся гувернёр.

– Учусь, – коротко отчитался Саша.

И они поехали на вокзал.

Пирогов вышел из купе. На нём был его неизменный сюртук. За ним слуги несли два фанерных ящика.

Саша наклонился и обнял профессора. Кажется, с прошлого раза Пирогов стал ещё ниже, точнее Саша вытянулся за лето. От сюртука профессора ощутимо пахло плесенью.

– В ящиках плошки с пенициллом? – поинтересовался Саша.

– Да, – кивнул Пирогов.

– Надо что-то делать, – заметил Саша. – Чтобы каждый раз чашки не таскать.

– Перевозить бутыли с эфиром было гораздо сложнее, – успокоил Пирогов. – Яков Иванович готов нас принять?

– Не сомневаюсь, – сказал Саша. – Вы точно не хотите отдохнуть с дороги?

– Я в Москве выспался.

Ящики с плесенью отправили в Петергофскую лабораторию, а сами поехали в Первый Кадетский корпус. Шёл снег и малиновое солнце стояло низко над горизонтом и едва просвечивало сквозь пелену облаков. Саша вспомнил, что завтра 14 декабря, годовщина восстания декабристов.

– Я всё-таки надеялся, что мы успеем хотя бы к середине литургии, – заметил Гогель.

– Это и есть моя литургия, – сказал Саша. – Разве человека не важнее спасти, чем овечку? Тем более, что это приказ государя.

Гувернёр вздохнул и смирился.

– Вы можете не присутствовать при операции, Григорий Фёдорович, – добавил Саша. – А мне интересно, и я в обморок не падаю. Николай Иванович, хирургические инструменты у вас с собой?

– Разумеется, – сказал профессор, – но надо посмотреть больного. Имеет ли ещё смысл…

Саша не стал уточнять, дезинфицированы ли инструменты. Пирогов с весны по-другому не оперировал.

У кадетского корпуса Саша спрыгнул из экипажа в снег и помог спуститься Пирогову.

– Григорий Фёдорович, вы вполне можете возвращаться в Зимний, – сказал Саша своему гувернёру. – По-моему с Пироговым и Ростовцевым я в надёжных руках. И на литургию успеете.

– Было бы невежливо не поприветствовать Якова Ивановича, – возразил Гогель.

И остался.

Они поднялись наверх, в комнаты Ростовцева, но у дверей их задержал лакей.

– У Его Высокопревосходительства государь, – объявил он. – Но я доложу.

И скрылся за дверью.

Ждать пришлось недолго. Двери распахнулись. Папа́ вышел к гостям, обнял Сашу, пожал руку Пирогову, кивнул Гогелю.

– Пойдёмте, – сказал он.

Ростовцев выглядел ещё хуже, чем в первый раз, лицо приобрело землистый оттенок, на лбу выступила испарина, но он был в сознании.

Пирогов присел рядом с кроватью.

– Ну-с, Яков Иванович, показывайте ваш карбункул.

Саша подошёл ближе и встал рядом с Пироговым.

Слуга помог Ростовцеву повернуться. Карбункул располагался у основания шеи со стороны спины и выглядел малоаппетитно: выпуклое багровое образование диаметром сантиметра три с отверстиями, напоминавшими сито, из которых сочился зеленовато-серый гной.

Пирогов долго смотрел на него. Потом дотронулся пальцем до воспалённой кожи рядом с карбункулом. Ростовцев застонал.

Царь вопросительно посмотрел на хирурга.

– Вскрывать надо, – сказал Пирогов.

– Здекауер сказал, что поздно, – проговорил Ростовцев.

– Было бы поздно, если бы не пенициллин, – возразил хирург.

– Не действует на меня ваше зелье, – сказал генерал.

– «Зелье» было испорчено, – заметил Саша. – Николай Иванович привёз новое из Киева.

Царь с надеждой посмотрел на Пирогова.

– Попробуем, – сказал врач.

– Когда? – слабо спросил Ростовцев.

– Сегодня после полудня, – ответил Пирогов. – Надо отфильтровать плесень. А вы пока приготовьте стол.

– Какой стол? – спросил больной.

– Хоть обеденный, – объяснил Пирогов, – главное, чтобы вы на нём уместились, Яков Иванович.

– Будет сделано, – усмехнулся генерал.

Поехали с Пироговым и Гогелем в Петергофскую лабораторию готовить препарат. Царь не возражал и остался с Ростовцевым. Гувернёра с души воротило от всей этой медицины, так что он периодически выходил покурить, что Сашу только радовало.

Разгрузили чашки и стерильные бинты, которые Пирогов тоже не забыл прихватить с собой. Из первой партии пенициллина сразу выдели каплю для испытания на «гнойном микробе».

С приездом Николая Ивановича как-то сразу стало спокойнее, и Саша смог вздохнуть свободнее, сбросив на него часть ответственности.

– Наверное, надо было вскрывать карбункул неделю назад, – предположил Склифосовский. – Не решились без пенициллина.

– Надо, – кивнул Пирогов. – Только не с вашим опытом. С вашим опытом – две недели назад.

– Боялись вызвать гноекровие, – признался Андреев.

– Правильно боялись, – сказал Пирогов. – Надеюсь, что ещё нет.

К трём пополудни всё было готово, и весь консилиум во главе с Пироговым отправился к Ростовцеву.

Царь ещё был у него. Они что-то горячо обсуждали.

– Перед операцией нужен покой, – заметил Пирогов.

Папа́ немного смутился и встал с места.

– Прямо сейчас да? – спросил Ростовцев.

– Да, – сказал профессор.

– Ваше Величество, – позвал Яков Иванович. – Можете немного наклониться?

Царь вернулся на место и склонился над Ростовцевым.

– Если не придётся больше увидеться… – проговорил генерал.

И добавил уже совсем тихо, но Саша стоял достаточно близко, чтобы услышать…

Глава 4

– Государь, не бойтесь, – сказал Ростовцев.

Папа́ кивнул и осторожно обнял генерала.

Встал, пожелал всем удачи и вышел из комнаты.

Саша остался. И его никто не попытался выгнать.

Стол был готов и стоял у окна. Андреев с Баландиным и Склифосовским расправили белоснежную простыню и закрепили на столе. Расставили вокруг табуретки, покрыли белыми кусками ткани, водрузили туда металлическую коробку с инструментами, бутылку, очевидно с хлорной известью, пузырек со спиртом, шприцы, пузырьки с пенициллином, разложили вату и бинты.

Гогель посмотрел на приготовления и тоже ретировался в соседнюю комнату.

Пирогов роздал помощникам и Саше белые халаты и марлевые маски.

С тем, что Саша видел весной в Сухопутном госпитале контраст был разительный. Кожаные фартуки, шерстяные простыни, хорошо впитывающие кровь, и нестерильные повязки ушли в прошлое.

В воздухе запахло хлоркой. Пирогов мыл руки хлорной известью над неизменным тазиком на табуретке. Склифосовский лил ему на руки хлорную известь из бутыли. Потом мыли руки остальные члены медицинской команды.

Саша приподнял большой палец вверх. Пирогов увидел и улыбнулся.

Не было резиновых перчаток и бахил. Но здесь уж мяч на Сашиной стороне. Обещал и не сделал. Не до всего руки доходят!

Ростовцев смотрел на это примерно, как на сцену из Венецианского карнавала.

– Это будущее, Яков Иванович, – заметил Саша. – Смотрите.

Ростовцева аккуратно перенесли на стол. Пирогов взял губку с хлороформом и поднёс к лицу пациента. К запаху хлорки примешался сладковатый запах эфира.

Яков Иванович побледнел, дыхание стало едва заметным. Пирогов кивнул и одними губами сказал:

– Спит.

Положил губку в тканевую воронку и отдал Андрееву. Тот поместил её у рта спящего генерала, но вертикально её держать было невозможно, потому что больного надо было перевернуть на живот, поскольку карбункул располагался на задней части шеи. Так что губка оказалась под его лицом на простыне.

Саша подумал, не случится ли так передозировки хлороформа, но решил, что Пирогову виднее.

А местное обезболивание им неизвестно? Например, банальный новокаин. Надо будет потом спросить.

Николай Иванович молниеносно вскрыл нарыв и освободил от гноя. Обработал рану, присыпав порошком кирпичного цвета. Карболка что ли? Но Саше казалось, что она должна быть сиреневой. Он хорошо помнил из будущего фиолетовую хрень под названием «фукорцин».

Тем временем Пирогов наложил повязку, смоченную пенициллином. Сделал укол препарата прямо в шею, рядом с раной.

Ростовцев очнулся уже на кровати и застонал.

– У нас есть что-то обезболивающее? – спросил Саша.

– Лауданум, – сказал Пирогов.

Саша поморщился и вздохнул.

Пирогов набросал рецепт и передал жене Ростовцева Вере Николаевне.

– Завтра приедем ещё раз, Яков Иванович, – пообещал хирург. – Посмотрим на остатки вашего карбункула.

Знаменитый хирург согласился на Зимний, что Сашу очень обрадовало. Интересных и приятных людей хотелось иметь под боком. В тот же вечер Саша заманил Пирогова к себе на чай.

– Помните я просил об обзорном курсе медицины? – спросил Саша.

– Да, конечно, – кивнул Николай Иванович.

– Простите, что не сразу ответил, – сказал Пирогов, – я был слишком занят пенициллином и предложил прочитать лекции моему другу Иноземцеву вместо меня. Он гораздо лучше, как лектор. Но, к сожалению, он совсем потерял зрение и вынужден был отказаться.

– Я хотел, чтобы это были вы. Пенициллин получен. А после того, как мы поставили на ноги моего кузена, думаю, папа не будет возражать, так что нужно использовать окно возможностей. И вы все равно здесь. Вы же не бросите Якова Ивановича, пока перспектива его выздоровления не ясна?

– Конечно, я останусь. Да, готов вам преподавать, но у меня одно условие.

– Какое?

– Я не возьму с вас денег.

– Ну, вот! – сказал Саша. – Обязательно нужно поставить меня в неудобное положение! Ну, почему?

– Потому что я понимаю, что получу больше, чем отдам.

– Идеи не так уж ценны сами по себе, – возразил Саша.

– Это окончательное условие, – сказал Пирогов.

– Ну, ладно, – вздохнул Саша.

Налил гостю чай, пододвинул вазочку с малиновым вареньем и вазу с мандаринами, которые как раз появились в Петербурге.

И запах малины смещался с запахом цитрусовых.

– А что за красную штуку вы насыпали Ростовцеву на рану? – спросил Саша. – Я сначала подумал, что карболка, но она, кажется другого цвета.

– Карболка? – удивился Пирогов. – Её кто-то применяет для обработки ран?

– Сейчас не знаю, но будут.

– Ну, вот, я уже что-то получил, ничего не отдав, – улыбнулся Пирогов. – Надо попробовать. А насыпал я красную ртутную окись.

– Опять ртуть, – заметил Саша.

– А что ещё можно кроме карболки?

– Перекись водорода, йод, зелёнка… наверное.

– Зелёнка? – переспросил Пирогов.

– Раствор бриллиантовой зелени, кажется, правильно называется.

– Никогда не слышал, – признался Николай Иванович. – А из чего он состоит?

– Чтоб я знал! – вздохнул Саша. – Кажется, какой-то краситель. Йод вы кажется упоминали в своей книге…

– Да, конечно. Меня даже упрекали за то, что я много его тратил во время Крымской войны.

– Спиртовой настойки?

– Не-ет… спиртовая нужна?

– Мне кажется стоит попробовать, – сказал Саша.

Пирогов достал записную книжку и начал записывать.

– Кто кому читает лекцию? – поинтересовался он.

– Я читаю обзорный курс по медицине через 150 лет с точки зрения пациента, – улыбнулся Саша, – а хочу обзорный курс современной медицины с точки зрения врача.

– Думаю, на вашу книгу стоит иногда отвлекаться, – заметил Пирогов. – Я был вначале большим скептиком, когда прочитал. Но она начинает исполняться! Перекись водорода тоже стоит попробовать? Вы мне уже писали о ней…

– Стоит, – сказал Саша. – Для обработки ран.

– Неужели мы когда-нибудь научимся лечить чуму… – сказал Пирогов.

– Пенициллин должен помогать, – сказал Саша. – По крайней мере против бубонной. Но надо проверять, я не уверен на сто процентов. И, наверное, можно сделать вакцину.

– Как от оспы?

– Примерно. Но для этого надо сначала выделить чумную бактерию. Мне кажется, туберкулёз для нас актуальнее.

– Научимся лечить?

– Конечно. Просто пенициллин не подходит. Я надеялся, что подойдёт. Зато теперь мы знаем, что нужно что-то другое. В нашем обществе, к сожалению, неправильное отношение к ошибкам. Какие-нибудь американцы воспринимают ошибку как информацию к размышлению. А мы как трагедию и повод опустить руки. Николай Васильевич Склифосовский отфильтровал пенициллин в Москве, чем его сгубил. И теперь корит себя неизвестно за что. Я ему сказал, что всё супер. Мы же теперь знаем, что так делать не надо! Но моего авторитета, по-моему, не хватает. Вы можете к нему завтра заехать после Ростовцева?

– Хорошо, – улыбнулся Пирогов.

– А вечером лекция. Я не хочу это согласовывать и вставлять в расписание. Вы у меня чай пьёте. Договорились?

– Да. Вы собираетесь вашу книгу издавать, Ваше Высочество?

– Я-то собираюсь, – усмехнулся Саша. – Но не факт, что цензоры со мной согласятся.

Пирогов улыбнулся.

– Могут не согласиться. У вас человек почти бог.

– Ну-у, это преувеличение. А можете мне отзыв написать, чтобы напечатать его на обороте того, что останется от книги после бесчинств цензуры?

– Напишу. Но то, что думаю.

– Так я и не хочу другого.

В понедельник 14 декабря в годовщину восстания декабристов папа́ с утра уехал навещать Ростовцева. У Саши были уроки, и он не узнал о ситуации до лекции Пирогова.

– Жив, – с порога сказал тот. – Но рано делать выводы.

– Если позволите, я начну с хирургии, – сказал Пирогов. – Поскольку эту область я знаю лучше всего.

– Конечно, – кивнул Саша, – я, наверное, тоже, поскольку пару раз видел своими глазами.

Он взял тетрадь и приготовился записывать.

Пирогов рассказал о величайшем достижении последних лет – наркозе. И сложностях дозировки.

– Помните я рассказывал, что анестетик можно закачивать в вены через катетер? – спросил Саша.

– Да, – кивнул Пирогов. – Но не думаю, что это возможно с хлороформом.

– Нет, наверное, – кивнул Саша. – Что-то другое должно быть. Но так можно любые лекарства вводить. Просто устанавливаем капельницу на штативе.

Пирогов вынул блокнот и тоже начал записывать.

– Капельницы известны? – спросил Саша.

– Да, лет тридцать назад было предложено так лечить холеру, вводя раствор соды.

– И помогло?

– Да, в какой-то степени.

И Саша записал про то, что капельницы изобретать не надо и про оригинальный способ борьбы с холерой.

– А полостные операции делают? – спросил Саша. – Или ранение в живот до сих пор смертельно, как во времена Пушкина?

– Брюшная полость, грудная клетка и голова – это зоны, которых нож хирурга не коснется никогда, – сказал профессор. – Так что разумеется, смертельно.

– Думаю, что уже нет, – предположил Саша. – При наличии антибиотиков.

– Если удастся поставить на ноги Якова Ивановича, – сказал Пирогов. – Но то, что вы пишете о пересадке органов от погибших людей – абсолютная фантастика.

– Это сложно, – подтвердил Саша. – Пока. И что умеет хирургия?

– Вскрывать абсцессы, удалять камни из мочевого пузыря, ампутировать конечности. Есть несколько удачных примеров удаления опухолей, например, шеи. Но уже под хлороформом.

– Опухоль, например, мозга невозможно удалить?

– Нет, конечно, – вздохнул Пирогов.

– А местной анестезии нет?

– Не-ет… а как это?

– Ну, можно же обезболить отдельный орган, а не усыплять пациента. Это разве не безопаснее?

– Может быть, – сказал врач.

И записал про местную анестезию.

– Вы знаете, что это за вещество? – спросил Пирогов.

– Я слышал об американском наркотике кокаине. Его выделяют из листьев коки. Это какой-то американский кустарник. Кокаин не используется в медицине?

Саша смутно припоминал, что новокаин – это производная кокаина.

– Я никогда о нём не слышал, – признался академик.

И записал название в блокнот.

– Наверняка, в Европе уже есть, – предположил Саша. – Только осторожнее надо. А то будет новый лауданум.

Во вторник папа́ зашёл к Саше прямо на уроки. Была химия с Ходневым. И Саша выяснял, не известно ли науке вещество, называемое «кокаин», получаемое из листьев в коки.

Как выяснилось, неизвестно. Хотя о попытках его получить – да, слухи доходили.

– Саша! – сказал папа́. – Ростовцеву лучше!

И обнял прямо во время урока.

– Можно мне навестить Якова Ивановича?

– Да, Саша, конечно.

Саша был у него около шести вечера. Генерал выглядел лучше, но ещё лежал в постели, и даже не пытался вставать. Так что Саша решил, что обсуждать с ним крестьянскую реформу и пытаться продавливать свои взгляды на сабж ещё рано. Так что визит вышел официальный: с благодарностями от Ростовцева и пожеланиями здоровья от Саши.

После возвращения в Зимний была очередная лекция за чаем от Пирогова. На этот раз об инфекционных болезнях. Начал профессор с детских болезней.

– Корь, краснуха, скарлатина, дифтерия, коклюш, свинка часто приводят и к смерти новорожденных, и детей более старшего возраста.

Кратко описал симптомы и добавил.

– Бывает, что умирают все дети в одной семье и мать вместе с ними.