Текст книги "Царь нигилистов 6 (СИ)"

Автор книги: Олег Волховский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Глава 19

Справки о Карле Егоровиче Мандерштерне Саша накануне навёл у Гогеля. Гувернёр оказался отличным источником, поскольку воевал с комендантом в Польскую кампанию, был с ним шапочно знаком и сверх того премного наслышан.

Мандерштерн сражался ещё против Наполеона и брал Париж, был блистательно храбр, неоднократно ранен, но обладал странным для своей должности характером: был исключительно мягок с подчинёнными «по особенному добродушию».

«Гм…» – подумал Саша.

– К узникам он также относится? – недоверчиво спросил Саша.

– Конечно, – кивнул Гогель, – только он и жалеет. Знаете, как его в городе величают? «Заступница усердная».

«Ну, знаете, – подумал Саша, – таких начальников СИЗО не бывает».

И вот старый генерал Мандерштерн семидесяти пяти лет стоял перед Сашей и кланялся учтиво, но без лишнего подобострастия.

Он был сед и обладал небольшими седыми усами и тонким прямым носом, а нижнюю часть левой щеки прорезал глубокий шрам: память о сражении с польскими повстанцами, когда он был ранен в челюсть с повреждением кости и потерей нескольких зубов.

Грудь его украшали многочисленные ордена (включая Святого Георгия), красная орденская лента Святого Александра Невского и три восьмиконечных серебряных звёзды: Александра Невского, Святого Владимира и Святой Анны.

Саша надел одного Владимира и то только потому, что Гогель навязал, ибо по статуту его надо надевать при каждом выходе из дома.

– Я могу взять с собой лакея? – поинтересовался Саша.

– Да, Ваше Императорское Высочество, конечно, – кивнул генерал.

– Митя, пойдём! – кинул Саша слуге.

И они спустились к дворцовой набережной, где уже ждали сани.

– Карл Егорович, – сказал Саша садясь. – Я прошу меня простить, но перед визитом в крепость мне нужно заехать ещё в одно место. Это недолго, думаю, не больше получаса. И недалеко, на набережной Мойки.

– Хорошо, – кивнул Мандерштерн.

– Круглый рынок, – уточнил Саша.

– Круглый рынок, – крикнул генерал кучеру.

Сани тронулись и покатились вдоль берега Невы.

– Егор Карлович, а сколько арестантов привезли в равелин неделю назад? – спросил Саша.

– Ваше Императорское Высочество, я тоже прошу меня простить, но я не имею права говорить об этом.

– Понятно, – сказал Саша. – А сколько там всего камер? Думаю, я всё равно посчитаю.

– Двадцать одна, – доложил Мандерштерн.

– Немного, – заметил Саша. – Я смогу какую-нибудь посмотреть изнутри?

– Да, конечно.

– Арестант будет в это время на прогулке?

– Посмотрим, как это устроить, Ваше Императорское Высочество. Но устроим.

– То есть под завязку.

Мандерштрем вздохнул и промолчал.

– Что ж из этого и будем исходить, – сделал вывод Саша.

Рынок, именуемый «Круглым» был скорее треугольным со скруглёнными вершинами и имел широкие арочные окна.

Он стоял на берегу реки, потому что купцам по Мойке было удобно подвозить товары.

Внутри, тоже по сторонам треугольника, были расположены лавки. Саша знал, что продукты для дворцовой кухни закупают здесь, но никогда раньше не был внутри. Еда сама по себе всякий раз появлялась на столе без всякого его участия.

– Митя, где здесь овощи и фрукты? – спросил Саша.

Лакей взял на себя роль проводника. Мандерштерна тоже сопровождал унтер-офицер, Саша предположил, что денщик.

На рынке было много народа, и публика богатая: в основном дамы в кринолинах, шляпках и в сопровождении лакеев. Меньшую часть составляли посетители попроще, по виду приказчики, видимо, из соседних ресторанов.

Саша вошёл и залюбовался ярусами с отборными мандаринами, лимонами, орехами и прочей съедобной растительностью.

– То, что надо, – бросил он Мите.

Приказчик был молод, усат и носит белый фартук, даже довольно чистый. На голове у него был картуз, который, впрочем, был тут же сдернут с головы при приближении Саши и генерала в сопровождении слуг.

– Лимоны у вас красивые, – заметил Саша.

– Самые лучшие, Ваше Императорское Высочество! – воскликнул приказчик, улыбаясь до ушей и склоняясь в три погибели. – Во всём Питере таких не найдёте!

Саша снял перчатку, попробовал крепость протянутого продавцом лимона, и остался вполне доволен. Пах фрукт и правда замечательно. И был размером с кулак взрослого мужчины.

– Ок, – сказал Саша.

Приказчик не стал уточнять значение англицизма.

– Сколько вам взвесить, Ваше Императорское Высочество?

– А сколько времени пролежат, если не в погребе?

– До лета, Ваше Высочество!

– Ты бы не завирал, брат, – вмешался Митька. – С государевым сыном говоришь!

– И то верно! – присоединился унтер-офицер Мандерштрема.

– Две недели точно! – сказал приказчик. – Вот те крест!

И истово перекрестился. Не хуже московский староверов, только что тремя пальцами.

– Сорок две штуки, – сказал Саша.

– Сорок две? – переспросил приказчик.

– Столько нет? – удивился Саша.

– Есть! Есть! Для вас хоть целое дерево!

И принялся складывать фрукты в холщовый мешок.

– А почему лимоны? – тихо спросил генерал.

– От цинги, – громко ответил Саша.

– У нас не так всё плохо, – сказал Мандерштерн.

– Тогда к чаю, – улыбнулся Саша.

– Это какая-то благотворительность? – несмело полюбопытствовал продавец.

– Примерно, – сказал Саша.

– Для гарнизона Петропавловки? – предположил продавец.

Очевидно, кто такой Мандерштерн он был прекрасно осведомлён.

– Не совсем, – сказал Саша. – Не думаю, что у гарнизона есть проблемы с лимонами.

– Ваше Императорское Высочество! – сказал генерал. – Я вынужден…

– Ну, что вы, Карл Егорович, я же никаких тайн не выдаю, правда?

– Пока нет, – согласился Мандерштерн.

Приказчик вручил мешок лимонов Митьке и преданно посмотрел на Сашу.

– Что-то ещё?

– Угу! Сорок два фунта мандаринов.

И продавец занялся загрузкой очередного мешка.

Саша украдкой посмотрел на Мандерштерна. Он был, кажется, немного растерян.

Мандарины были загружены и вручены унтеру.

– Фундука, – продолжил Саша, – Двадцать один штоф.

Продавец кивнул.

– Только у меня просьба, – добавил Саша. – Быть может, странная. Орехи надо все расколоть и ядрышки разложить на двадцать один мешочек.

– Двадцать, – тихо сказал Мандерштерн.

– Двадцать, – повторил Саша. – Карл Егорович лучше знает.

– Всё сделаем, – пообещал приказчик. – Только нужно время орехи поколоть. Куда нам их прислать?

– В Петропавловскую крепость, – сказал Саша. – Дом коменданта. Верно, Карл Егорович?

– Да, – вздохнул генерал.

– Орехов грецких, – продолжил Саша. – Двадцать штофов. Всё тоже самое. Все расколоть и на двадцать порций.

– А не много ли? – спросил Мандерштерн.

– Ну, это же не на один день, Карл Егорович, – объяснил Саша. – А когда ещё папа́ меня к вам отпустит?

– На Пасху можно будет ещё передать, – сказал генерал.

– А когда у нас Пасха? – поинтересовался Саша.

– Третьего апреля у православных, – сказал комендант.

– Месяц должны продержаться, – сделал вывод Саша.

– Мы их голодом не морим, – заметил Мандерштрем.

– Значит, подарок, – сказал Саша. – Для пущего раскаяния.

– Мы бы орехи сами покололи, – заметил комендант.

– Карл Егорович, к сожалению, у меня нет возможности стоять за спиной у каждого вашего солдата и смотреть, сколько кто украл. Так что давайте лучше так, мне спокойнее.

И добавил:

– Кураги сорок фунтов. Тоже в мешочках. Двадцать порций.

– Кураги? – переспросил продавец.

– Да, абрикосов сушёных без косточек.

– А, шепталы! – обрадовался приказчик. – Косточки уберём.

– И изюма столько же и так же, – продолжил Саша.

– Всё? – спросил продавец. – Шепталу с изюмом тоже в Петропавловку?

– Да, – кивнул Саша. – У вас всё. Где можно квашеную капусту и шоколад купить?

– Я отведу, – пообещал приказчик.

Саша расплатился стольником. Приказчик отсчитал сдачу. К удивлению Саши, обошлось дешевле двадцати рублей.

Продавец отвёл в соседнюю лавку, где Саша взял бочонок квашеной капусты. А потом отправились к кондитеру.

Шоколад Сашу удивил. Он скорее напоминал какао-порошок и продавался на вес.

– А плиток шоколадных у вас нет? – поинтересовался Саша.

– А, швейцарского шоколада! – воскликнул кондитер. – Есть!

– Восемьдесят штук.

Он не надеялся, что у арестованных хватит выдержки, чтобы растянуть шоколадки на подольше и решил взять с запасом. Шоколад перетянул по цене всё остальное вместе взятое.

Напоследок он завернул в мясную лавку.

– Пост, Ваше Императорское Высочество, – заметил Мандерштерн, – не сможем мясо дать.

– А, да! – сказал Саша. – Действительно. Где у вас тут рыба?

Ему показали лавку, и он купил сорок фунтов вяленой рыбы, попросив нарезать тонкими ломтиками, расфасовать в пакетики и прислать в Петропавловку.

– Мы бы сами нарезали, – заметил Мандерштерн.

– Я достаточно законопослушен? – поинтересовался Саша.

– Да-а, – протянул генерал. – Даже удивительно насколько.

– Ну, я же ясновидящий, – выдал Саша стандартную отмазку.

В сани грузили совместными усилиями Митьки, унтера и приказчиков из лавок. Саша из чистого задора подхватил мешок с мандаринами и положил в сани. Он показался неожиданно лёгким. Почти семнадцать килограммов: вроде, должно чувствоваться. Обвесили что ли? Но по количеству похоже на правду. Вряд ли бы решились радикально обвесить «государева сына». Хотя, кто их знает!

Сани полетели вперёд, к Неве, и с Дворцовой набережной съехали по деревянному, покрытому снегом помосту, прямо на лёд.

Исаакиевский и Троицкий мосты на зиму были разобраны. Летом они стояли на маленьких грузовых судёнышках – плашкоутах, в переводе с немецкого «плоских лодках». К началу ледостава плашкоутные мосты убирали, и зимой все переправы были по льду.

Погода была отличная, солнце освещало шпиль Петропавловки и зажигало искрами мелкие снежинки, что кружились в воздухе. Только мороз хватал за щёки и нос. Холодновато для десятого марта по новому стилю, словно природа забыла о григорианском календаре и переключилась обратно на юлианский.

Прямо по льду летели тройки, неслись конькобежцы на привязанных к валенкам ремешками «снегурках», ехали по ледяным дорожкам грубо сколоченные двухместные деревянные кресла, которые толкали перед собой бедно одетые люди на коньках – наши отечественные рикши.

Прямо на льду реки стояли конические чумы самоедов (то бишь ненцев), и хозяева катали желающих на северных оленях.

С Фонтанки и Мойки, где были устроены катки, доносились звуки духовых оркестров, а из балаганов у берега – запах жареной корюшки.

И Саша подумал: «Ну, что народу неймётся? Классно же!»

Рикш, конечно, жалко, но ничего: изобретём двигатели внутреннего сгорания, проведём электричество, пустим трамваи – и всё будет тип-топ.

Большая часть путников вскоре свернула налево, к Васильевскому острову, и только сани коменданта – направо – к Петропавловской крепости.

Интересно слышат ли они музыку, шум переправы и запахи еды там, за крепостными стенами?

После поворота стало гораздо тише, и запахи остались позади.

– Ваше Императорское Высочество, – сказал Мандерштерн. – Могу я спросить…

– Конечно.

– Понимаете, я был готов к тому, что вы привезёте подарки арестантам, все наслышаны о вашей доброте. И государь сказал: пускай. Но я ждал, что юноша вашего возраста безделушки подарит, конфеты, пирожные… Вы купили шоколадки, конечно, но и всё… Ясновидение, понимаю… Но вы накупили таких продуктов, словно годы провели в заключении.

– Пять суток, – улыбнулся Саша, – на гауптвахте. Мне цесаревич тогда принёс мандарины, были очень кстати. А шоколадки долго хранятся и поднимают настроение. Только бы они их не съели в один присест.

– Можем по одной в неделю давать.

– Нет. Все сразу.

– Не украдёт никто.

– Может быть. Но я не смогу проверить. Относительно остального. Капуста и лимоны, как я и говорил, от цинги. Я слушал обзорный курс медицины Николая Ивановича Пирогова.

– Пирогов, значит, – задумчиво повторил комендант.

– Не думаю, что академика Пирогова можно в чём-то упрекнуть.

– Да я не об этом!

– Остальное долго хранится, – объяснил Саша. – Про безделушки хорошая идея. Я бы им подарил часы, но ведь запрещены наверняка.

– Да.

– Во-от, а вы не верите в ясновидение.

– То, что ножи арестантам запрещены, вы тоже знали?

– Ну, разумеется, – улыбнулся Саша. – И молотки для орехов. По-моему, очень очевидная мысль.

Часы на башне Петропавловской крепости пробили одиннадцать.

– Во сколько у них обед? – спросил Саша.

– В двенадцать.

– Как раз успеем разгрузить.

Сани поднялись по деревянному помосту к Невским воротам крепости и поехали к Петропавловскому собору, там повернули налево и миновали Монетный двор. В западной крепостной стене имелись высокие ворота с портиком над ними и парами пилястр по бокам. Всё оштукатурено и выкрашено нестрашный песочный цвет.

Они въехали под романскую арку. Двери были в косую полоску ёлочкой, как будка квартального надзирателя.

Мандерштерн сошёл с саней и негромко постучал. В маленьком окошечке появилось лицо солдата.

– Сейчас, Ваше высокопревосходительство!

Створки ворот заскрипели и разошлись в стороны.

Впереди была узкая замерзшая протока с деревянным мостом через неё, а на другом берегу – белое одноэтажное здание, длинное, как барак, с окнами снизу на две трети закрашенными белилами. Над крышей здания возвышались кроны нескольких деревьев.

Мостик вёл к единственной двери тоже выкрашенной «ёлочкой», рядом с ней стояла будка охраны.

Над дверью, что самое смешное, тоже был портик.

– Здесь содержался царевич Алексей? – спросил Саша. – В его ведь честь назвали?

– Нет, Ваше Императорское Высочество, – ответил генерал.

Солдат, который открыл ворота, услышав обращение, вытянулся во фрунт и салютовал саблей.

– Я тоже так думал, – продолжил Мандерштерн, – но нет. Царевича заключили в Трубецкой бастион.

Он махнул рукой куда-то влево и назад.

– А равелин построен при Анне Иоановне и назван ею в честь её деда царя Алексея Михайловича, – продолжил генерал.

– Бироновщина, – сказал Саша. – Не самый радостный период в истории России.

– Кстати, государь хотел, чтобы я вам Трубецкой бастион тоже показал, – заметил генерал, возвращаясь в сани.

– Это меня папа́ воспитывает, – хмыкнул Саша. – Да я с удовольствием. Только давайте сначала равелин посмотрим.

– Лакей ваш останется здесь, – сказал генерал.

– А кто будет мандарины таскать? – поинтересовался Саша. – Нет, я конечно и сам могу.

– У нас есть кому, – успокоил комендант.

– Что ж, закон есть закон, – согласился Саша. – Митя, выходите.

Митька сошёл с саней. Кажется, с облегчением.

Кучер крикнул лошадям: «Но!» Сани тронулись, переехали через мост и остановились у полосатой двери.

Когда они сошли с саней, солдат в будке салютовал саблей. И двери открылись.

«Интересно царевичу Алексею тоже салютовали? – подумал Саша. – Или при Петре ещё не было такого обычая? Алексей же не перестал быть царевичем, став арестантом».

За дверями был короткий сумрачный коридор.

Здесь унтер отстал, скрывшись за дверью слева.

– Куда пропал ваш денщик, Карл Егорович? – поинтересовался Саша.

– Сейчас вернётся, после того, как обыщут.

– Меня не будут обыскивать?

– Нет! Что вы!

– Ну, если закон один для всех, – проговорил Саша.

Коридорчик оканчивался помещением с тремя глухими дверями: справа, слева и напротив. Над последней было узкое окошко под потолком, в которые ровно ничего не было видно.

– Что там за стеной? – спросил Саша.

– Прогулочный садик, я вам покажу.

И он отпер дверь в сад.

Дворик за ней имел треугольную форму, и прямо напротив была вершина треугольника. Он был несколько больше прогулочных камер в СИЗО будущего, и над ним не было крыши. Даже солнце проникало сюда и освещало снег. Полдень, конечно, но всё равно образец милосердия. Более того, Саша насчитал около полутора десятка деревьев.

В центре садика была явная, правда, засыпанная снегом клумба и по периметру несколько кустов. А рядом, на солнышке стояла деревянная некрашеная скамья, что уж совсем как в лучших домах Ландона.

Только узкие окна по периметру садика, расположенные также высоко, как над входной дверью, напоминали о том, что это одна из самых страшных тюрем России.

– Круто! – искренне сказал Саша. – Только очень тихо.

В садике действительно царила странная тишина, только сиял под солнцем снег, и лежали на нём короткие синие тени.

Глава 20

– Декабристы сидели здесь? – спросил Саша.

– Да, – кивнул Мандерштерн, – в равелине.

И сделал Саше знак рукой, приглашая подойти к небольшому дереву.

– Эту яблоню посадил поэт Батеньков.

Под яблоней стояла ещё одна лавочка, что совсем уж разврат: не как в лучших домах Ландона, а как в лучших тюрьмах Амстердама.

Из Батенькова Саша не помнил ни строчки, хотя фамилия была знакома.

– Сколько он здесь сидел?

– Девятнадцать лет, – доложил комендант.

И лавочка резко потеряла очарование.

– К концу заключения мог есть яблоки с той яблони, которую посадил, – добавил комендант.

Из-за стен послышался шум и, кажется, приглушённый звон посуды.

Часы пробили полдень.

– Обед? – спросил Саша. – Можно мне посмотреть, как мои гостинцы раздают?

– Хорошо, Ваше Императорское Высочество.

Они вернулись в комнату с тремя дверями. Правая была отрыта. За ней был коридор со сводчатым потолком. Слева шли двери камер, а справа глухая стена сада с маленькими окошечками под потолком.

Коридор нёс на себе явные следы недавнего ремонта: был выкрашен серой краской с красной каймой у потолка и посередине устлан мягким ковром. В той же стене, куда выходили двери камер, располагались изразцовые печи, которые топили из коридора. У очагов лежали наколотые дрова.

Было тепло, так что Саша сбросил ментик и перекинул через руку.

По коридору вышагивали навстречу друг другу два солдата с обнажёнными саблями, но не было слышно шагов. Когда встречный солдат поравнялся с ним, Саша заметил, что на ногах у него мягкие войлочные туфли.

В каждой двери было маленькое окошечко, прикрытое зелёной шерстяной занавеской.

У ближайшей камеры суетились двое солдат, ефрейтор, фельдфебель и плац-адъютант. Все без оружия.

Один из солдат с черными усами и бакенбардами приподнял край занавески и заглянул внутрь. Другой вынул ключи, замок заскрежетал, и дверь начала отворяться.

Посмотреть на это стоило, ибо процесс раздачи пищи радикально отличался от кормления арестантов и в советской, и в постсоветской тюрьме.

Никаких тележек с огромными кастрюлями под командованием толстой тётки или мужика в фартуке, которые, вооружившись половником разливают суп по тарелкам и подают его в кормяк.

Исключительно представители военного ведомства. Фельдфебель держал в руке большую корзину с мандаринами, ефрейтор – две корзины: с лимонами и шоколадками, один солдат – ведро с водой, второй – деревянный поднос с обедом. На нём – три оловянных тарелки, закрытые крышками, тарелка поменьше, тоже под крышкой, и кружка тёмного металла, видимо, тоже оловянная. Плац-адъютант осуществлял общее руководство.

В камеру один за другим вошла вся делегация. В коридоре резко запахло табаком и сыростью из узилища.

Дверь закрыли, и Саша не мог видеть, что там происходит.

– Это от великого князя Александра Александровича, – послышалось из-за двери.

И кто-то негромко ответил:

– Благодарю.

Вскоре делегация вернулась в коридор, но по содержимому корзин, трудно было судить, насколько они опустели.

– Карл Егорович, а Попечительное о тюрьмах общество имеет право посещать это место? – спросил Саша.

– Нет, для них открыты только тюрьмы гражданского ведомства. А здесь крепость. И секретный дом равелина.

Об обществе попечения о тюрьмах Саша знал в силу профессии, но всё равно понаслышке. В Советское время о нём не писали вообще, первые публикации появились в девяностые годы, и были редки.

Учреждённое Александром Павловичем, оно занималось благотворительностью и имело право на посещение тюрем в любое время.

Очень похоже на Общественные наблюдательные комиссии в постсоветской России, но с куда более широкими полномочиями.

Между тем, солдаты с корзинами переместились к следующей двери под номером два.

– Карл Егорович, в можно мне изнутри на это посмотреть? – попросил Саша, – я не помешаю, постою у двери.

– Не доверяете нам, Ваше Императорское Высочество? – спросил Мандерштерн.

– Проверяю, – признался Саша.

– Туда по правилам нельзя заходить с оружием, – сказал комендант.

И покосился на навязанную утром Гогелем саблю. Ибо офицер не должен ею пренебрегать, выходя из дома, тем более направляясь в крепость.

Саше скорее нравилось её носить, правда, сука, тяжёлая. И не всегда понятно, куда её девать, например, в ландо.

– А! – сказал Саша. – Это совершенно не проблема.

Снял саблю и протянул коменданту.

– Я же понимаю, что это требование безопасности.

– Хорошо, – со вздохом сказал Мандерштерн.

И принял оружие.

Подозвал вошедшего в коридор давешнего унтера, и к нему перекочевала сабля вместе с Сашиным ментиком, который ему, честно говоря, надоело таскать.

В следующую камеру два солдата с плац адъютантом, фельдфебелем и ефрейтором ввалились в том же составе, и вслед за ними вошёл Саша в сопровождении коменданта и унтер офицера.

Арестант сидел на кровати, за маленьким столиком, на котором стояла свеча в медном подсвечнике, чернильница с гусиным пером, металлическая пепельница с окурками и несколько книг стопкой. Он был очень молод, лет двадцати. Над верней губой едва пробивались светлые усики.

– Встать! – заорал плац-адъютант.

– Прежде всего, я попросил бы вас не орать в моём присутствии, – громко сказал Саша.

Заключенный начал было подниматься с места, но Саша остановил его жестом руки.

– Не вставайте, сударь. К сожалению, не знаю вашего имени.

– Это номер два, Ваше Императорское Высочество, – объяснил плац-адъютант.

– Да, – кивнул комендант. – здесь только номера.

– У меня нет привычки называть людей номерами, – заметил Саша.

– Таков порядок, – возразил Мандерштерн.

– Не ожидал от вас, Карл Егорович, – сказал Саша. – Это варварский порядок.

Он был сказал «фашистский», но решил, что не поймут.

И кивнул арестанту.

– Представьтесь, пожалуйста!

Юноша медленно встал, опираясь на стол.

– Муравский Митрофан Данилович, Ваше Императорское Высочество!

– Из киевских студентов? – спросил Саша.

– Да, – кивнул арестант, – до недавнего времени.

– Не скажу, что мне очень приятно вас видеть здесь, – заметил Саша.

И добавил:

– Присаживайтесь. Лишить вас обеда не входит в мои планы, заставить вас есть стоя – тем более.

Муравский сел, и действо началось.

Один солдат приподнял свечу и чернильницу, переложил на кровать книги и постелил на столик белую салфетку, потом налил воды в оловянную кружку, а ефрейтор выложил горкой мандарины, лимоны и все четыре шоколадки.

– Это от великого князя Александра Александровича, – прокомментировал он.

– От меня, да, – кивнул Саша, – прямо с круглого рынка. Приказчик-плут обещал, что лимоны две недели пролежат. Но я бы разделил этот срок на два.

Муравский сдержанно поклонился, приложив руку к груди и сказал:

– Благодарю.

Второй солдат водрузил на стол поднос и снял с него тарелки, приговаривая:

– Это суп, Ваше благородие, это рыбка с огурчиками и картошечкой, это капустка квашеная от великого князя, это квас, а вот это пирожное на десерт.

– Пирожное? – переспросил Саша.

Он решил, что не расслышал.

– Да, – кивнул комендант, – а что вас удивляет?

– Не ожидал здесь увидеть, – проговорил Саша.

И вспомнил эпизод из фильма «Хочу в тюрьму», где герой, оказавшись в голландских застенках, открывает пластиковый контейнер с обедом и восхищённо говорит: «Вот это пайка!»

Солдаты, нижние чины и плац-адъютант вышли в коридор и отправились кормить следующего арестанта. В камере, кроме Муравского, остались комендант, его денщик и Саша.

Обстановка состояла из столика, на котором был сервирован обед, деревянной кровати, выкрашенной в зелёный цвет, с двумя подушками и байковым одеялом, стула с гладким деревянным сиденьем и деревянного зелёного куба высотой примерно со стул. О назначении куба Саша догадался по его сходству с подобными предметами в Зимнем, толстой крышке сверху и дверце спереди. За дверцей, очевидно, ведро. А просто в ведро дворянин никак не может. Разве что на гауптвахте, но «губа» обычно ненадолго.

Запах почти не чувствовался. Саша предположил, что табак забивает.

Возле спинки кровати стоял большой кожаный чемодан с тремя застёжками.

Стены были выкрашены также, как коридор: серым с красной каймой у потолка, окно забрано решёткой и закрашено белилами на две трети, только самое верхнее звено оставалось прозрачным, но было слишком высоко, чтобы что-то в него увидеть.

В камеру выходила изразцовая печь, которую топили из коридора.

– Вы удовлетворены, Ваше Императорское Высочество? – спросил Мандерштерн. – Пойдёмте?

– Не совсем, – сказал Саша. – Я хотел бы задать господину Муравскому несколько вопросов.

– Это не по правилам, – заметил комендант. – Государь, ваш батюшка не давал на это позволения.

– Все вопросы в вашем присутствии, – уточнил Саша, – Если я спрошу что-то не то, вы просто запретите ему отвечать.

Комендант колебался.

– Папа́ не хотел, чтобы я вмешивался в ход следствия, – сказал Саша. – Но я вообще не собираюсь об этом спрашивать. А также обсуждать особенности устройства фаланстеров, преимущества и недостатки различных политических систем и форм правления, как и правила составления прокламаций и наиболее удобные места для их расклейки.

– Александр Александрович! – вздохнул комендант.

– Карл Егорович, ну я же говорю, что нет. У нас будет совсем другой предмет для разговора.

– Какой, Ваше Высочество? – спросил комендант.

– Ну, например…

И Саша обернулся к арестанту.

– Митрофан Данилович, вам каждый день такой обед подают?

– А это! – махнул рукой Мандерштерн. – Тогда спрашивайте!

– Я могу ответить? – спросил арестант.

– Да, – кивнул Карл Егорович.

– Не всегда, – сказал Муравский. – В воскресенье чуть лучше.

– У вас есть на него жалобы?

Арестант посмотрел задорно и спросил:

– Не хотите разделить со мной трапезу, Ваше Императорское Высочество? Лучше ведь один раз испытать на себе.

И резко побледнел.

– Сударь! – воскликнул комендант. – Как вы смеете?

А Саша усмехнулся и взял стул.

– Ещё бы, Митрофан Данилович! – сказал он. – Просто мечтаю. Вы читаете мои мысли! С утра ничего не ел.

И обернулся к коменданту.

– Найдётся для меня пара пустых тарелок и кружка?

– Почему пустых? Мы вам принесём отдельную порцию.

– Не пойдёт, – возразил Саша. – Это уничтожает весь мистический смысл братской трапезы. Думаю, господин Муравский со мной поделится. Он ещё не притронулся ни к чему. Так ведь, Митрофан Данилович?

– Конечно, – улыбнулся Муравский.

– Постараюсь не объесть вас сверх меры, – пообещал Саша.

– Хорошо, – кивнул Мандерштерн.

И отправил унтера в коридор. Тот только приоткрыл дверь и крикнул кому-то:

– Три чистых тарелки, кружку и ложку!

Прибыли такие же тарелки как у Муравского и оловянная кружка.

Саша расставил их перед собой. Унтер подал ложку.

Этот предмет Сашу заинтересовал, ибо был светлого металла.

– Серебро? – удивлённо спросил Саша у коменданта.

– Да, – кивнул Мандерштерн.

– Обалдеть! – восхитился Саша.

Муравский хмыкнул.

– У меня деревянная, – сказал он.

И продемонстрировал некрашеную ложку с толстой рукояткой.

– Вот оно социальное неравенство! – прокомментировал Саша. – Как-то нам надо это изживать. Только не так, чтобы у всех деревянные, а, чтобы у всех серебряные.

– Мы выдаём серебряные, – сказал Мандерштерн, – по престольным праздникам и царским дням.

Царскими днями назывались день коронации, день вступления на престол императора, а также дни рождения и именины всех членов царской семьи.

– О! – сказал Саша. – Мне как раз вчера исполнилось пятнадцать. Митрофан Данилович, были серебряные ложки?

– Нет, – усмехнулся Муравский.

– Он не высокоторжественный ваш день рождения, – объяснил комендант. – Так что переносится на воскресенье. Завтра будут.

– А переписка арестантам разрешена? – спросил Саша.

– Нет, Ваше Императорское Высочество, – покачал головой Мандерштерн. – Пока идёт следствие – нет.

– Ну, вот! – вздохнул Саша. – Как же Митрофан Данилович отчитается передо мной о серебряных ложках?

Муравский улыбнулся.

– Если серьёзно, – сказал Саша, – не вижу препятствий для переписки. Всё равно же все цензурируется. Карл Егорович, я прав? Наверное, и цензурируется вашей комендантской канцелярией?

– Третьим Отделением, – сказал Мандерштерн.

– Ну, тем более. Лишнее мучительство, причём не столько для арестантов, сколько для их родственников. Что ужасного в том, что Митрофан Данилович напишет матушке: «Жив, здоров, ем пирожное серебряной ложкой, болтаю с Великим князем Александр Александровичем, он совсем такой же, как пишет один лондонский звонарь в своём… вымарано».

– Александр Александрович! – одёрнул комендант. – Вы обещали!

– Я никого не назвал, – сказал Саша. – Я только о том, что матушка Митрофана Даниловича получит письмо и больше не будет сходить с ума от тоски и тревоги. И ответит: «У нас тоже всё слава Богу, милый родной Митрофанушка, держись, сердце моё. Ждём, надеемся, верим!»

Муравский помрачнел, зато комендант улыбнулся.

– Это не мы решаем, – сказал он, – это государева тюрьма.

– Понятно, – вздохнул Саша. – Значит опять надоедать папа́. Ну, значит, буду надоедать, работа такая.

– Я вас поздравляю с прошедшим днём рождения, – сказал Муравский. – Жаль, что подарить нечего.

– Как это нечего! – улыбнулся Саша. – А обед? Давайте, кстати, приступим. А то напишет сами знаете кто сами знаете где: пришёл тиран в каземат к несчастному узнику, болтал, загораживал солнце, не дал съесть пирожное.

– Солнце сюда не заходит почти, – заметил Муравский.

И показал взглядом на закрашенное окно.

– С этим вряд ли смогу помочь, – сказал Саша. – Во всех тюрьмах так. На гауптвахте Зимнего окна не закрашены, но это всё-таки гауптвахта. Может свечей добавить? Или это тоже через папа́, Карл Егорович?

– Да, через государя.

Саша достал блокнот и подаренную Никсой перьевую ручку, снял колпачок и записал:

'1) Переписка;

2) Недостаточно света;

3) Сыро'.

– Это ваше изобретение? – поинтересовался Муравский.

– Да, по моим чертежам, – кивнул Саша. – Хотя делал часовщик Буре, а пинал его для меня лично цесаревич.

И ещё раз окинул взглядом камеру.

– Да, темновато. Как у вас с прогулками, Митрофан Данилович? Выводят в этот милый дворик с яблоней от декабриста Батенькова?

– Выводят, – сказал Муравский. – Но на полчаса.

– Полчаса мало, Карл Егорович, – заметил Саша.

– Больше никак, – сказал комендант. – Они должны гулять по одному, потому что идёт следствие. А их… много. Мы бы рады…

– Что-нибудь придумаю, – сказал Саша.

И записал в блокнот: «4) Продолжительность прогулок».

– Вообще, такие проблемы решаются уменьшением числа постояльцев, – продолжил Саша. – Мне отец материалы дела не даёт, так что не знаю, насколько вам вообще здесь место, Митрофан Данилович. Одно дело разговоры между лафитом и клико, а другое – пороховой склад в подвалах Киевского университета и разработанный в деталях план вооружённого восстания. Во втором случае я даже просить за вас не буду.