Текст книги "Я люблю тебя, Калькутта!"
Автор книги: Олег Торчинский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)
Однажды, уже в 1928 году, отец Удая приехал в Лондон, где задумал осуществить свое давнишнее желание: показать жителям столицы индийский балет. С помощью индийцев, живших в Лондоне, был создан танцевальный номер на темы из жизни двора Великих Моголов. Художником декораций (точнее, слайдов, их заменивших) и исполнителем одной из главных ролей выступил Удай. Этот спектакль стал поворотом в его судьбе: здесь молодого танцовщика впервые увидела великая Анна Павлова.
Анна Павлова была в Индии дважды. В 1921 году ее выступления произвели фурор в концертных залах Калькутты, Дели, Бомбея. Восхищению индийцев, впервые увидевших высочайшего уровня классический русский балет, не было пределов. В свою очередь, великая балерина проявила интерес к индийской культуре, особенно к индийскому танцу. Увы, никто не смог его показать, он исчез из общественной жизни; интеллигенция, увлеченная европейским искусством, забыла о его существовании.
В 1928 году Анна Павлова вторично приехала в Индию. Посетив пещерные храмы Аджанты и Элдоры, она загорелась мыслью поставить балет на индийскую тему. И тут она встретила Удая Шанкара. Плененная грацией и талантом молодого индийского танцовщика, она пригласила его сотрудничать. Вместе с Удаем Шанкаром и композитором Камалатой Баннерджи, написавшей музыку, Павлова создала балет «Восточные впечатления», состоявший из двух частей: «Танец Радхи и Кришны» и «Индусская свадьба». Роль бога-пастушка Кришны играл Удай Шанкар. Спектакль был показан в Индии, Европе и США.
В труппе Анны Павловой молодой танцовщик в совершенстве освоил традиции русского балета и решил посвятить ему жизнь. Однако великая балерина посоветовала ему искать собственный путь и создать труппу индийского танца, так незаслуженно забытого на родине. «Слова Павловой были для Удая равны шоку, но именно они заставили его начать борьбу за самого себя», – писал в воспоминаниях его брат.
Вернувшись в Индию, Удай развернул бурную деятельность. Он объехал всю страну, стремясь отыскать следы великого искусства. И на юге Индии, на Малабарском побережье, он увидел танцы в стиле катхакали, сохранившиеся с древних времен. В течение многих месяцев он был учеником гуру Шанкарана Намбудри, одного из последних мастеров, оставшихся в живых. А освоив мудрости древнего искусства, создал «Труппу индийского танца и музыки под руководством Удая Шанкара».
В 40-е годы, продолжая свои эксперименты, Удай Шанкар побывал в школе, открытой известным русским актером Михаилом Чеховым, воспитанником МХАТа, в Дартингтон Холле. Он внимательно изучал актерскую технику Чехова, пластику жестов и движений, педагогические методы. Они часто встречались и стали друзьями.
Один за другим ставились спектакли, посвященные эпизодам из богатейшей сокровищницы древнего эпоса, а позже – новой истории, главным образом борьбе за национальное освобождение. Слава ансамбля росла с каждым годом и перешла границы Индии, ему аплодировали многие столицы мира.
Удай Шанкар сегодня окружен всеобщим почетом, но уже отошел от повседневной работы – дают себя знать годы[6]. Ансамблем руководит его жена Амала Шанкар. Труппа много ездит по всему миру, поэтому гастроли на родине – событие, как для нас – редкие концерты ансамбля И. Моисеева или «Березки».
В этот вечер было два отделения. Первое – своего рода разминка, небольшой балет «Несчастливая охота», трогательная история о мальчике, случайно убитом царем во время охоты. Все роли исполняли дети, ученики студии. Среди них была и представительница нашей страны – узбекская девочка Гюзель, дочка заведующего Горьки Саданом – нашим Культурным центром.
А во втором отделении нам выпало счастье увидеть прославленную «Читрангоду» Рабиндраната Тагора – первую в истории индийского театра «танцевальную драму».
«Танцевальная драма» – удивительный жанр, неизвестный в Европе. Именно так пометил Тагор свой спектакль, написанный в 1936 году для музыкального театра. Под этим термином вошло в индийское искусство новое явление, и наиболее блестящим воплощением его стали работы Удая Шанкара и его труппы. «Танцевальная драма» – это синтез искусств, объединяющий в единое целое поэзию, музыку, драму, балет, а у Удая Шанкара еще и кино.
К «Читрангоде» Тагор написал кроме текста и музыку, и песни, и сам был режиссером первой постановки. В ней рассказывается о любви богатыря Арджуны (персонаж из «Махабхараты», один из братьев Пандавов) и девушки-охотницы Читрангоды. Он пренебрегает чувством скромной девушки, живущей в лесной хижипе и похожей больше на мальчишку, и тогда Мать Кали после горячей молитвы девушки превращает ее в красавицу царевну, блещущую золототкаными нарядами, в которую Арджуна мгновенно влюбляется. После ряда перипетий великий, но, как все мужчины, недогадливый богатырь начинает наконец понимать, что роскошные одежды и пышная плоть – не самое главное, и мудрая богиня возвращает Читрангоде ее прежний облик.
Внешне представление выглядит как пантомима, совмещенная с балетом под музыку и пением за сценой. Декораций почти нет, они ограничены символическим деревом, означающим лес, или троном, означающим дворец. Удай Шанкар использует также слайды, проецируемые на экран, и игру света. К сожалению, для европейца, смотрящего «танцевальную драму», львиная доля, так сказать, информации пропадает: он не понимает текста песен и комментариев, поющихся на бенгали, он не понимает условного языка мудр (положений пальцев) и жестов, говорящих индийцу не меньше, чем словесный текст. Остается прекрасный, блестяще поставленный балет, исполняемый красивыми девушками и юношами в красивых одеждах. Но даже в таком усеченном виде он захватывает, и понимаешь, что перед тобой образец высокого искусства.
Главную роль – Читрангоды играла внучка Удая Шанкара – Мамата Шанкар[7]. После спектакля вышел на сцену сам маэстро. Он был встречен бурей оваций. Несмотря на свои 70 с лишним лет, он прям, строен и легок в движениях.
28 августа. Ходили на фильм с загадочным названием «Джек-Фрост». Оказалось, это наш родной «Морозко» с Инной Чуриковой и другими хорошими актерами. Если детский фильм сделан хорошо, то он понятен и интересен детям в любой стране. Поэтому билеты были распроданы на несколько дней вперед, зал набит детьми и родителями, и ребятня горячо переживала приключения героев в валенках и зипунах.
2 сентября. Поездка в храмовой комплекс Дакши-нешвара. Он находится довольно далеко за городом, на севере. Храмов —13. Главный вызывает ассоциации с типичным русским собором прошлого века, каких немало строилось в маленьких городках, – стройный, белоснежный, очень строго, в меру украшенный, только к православному пятиглавию добавлены еще четыре купола. Интересно, что англичане принимали довольно активное участие в строительстве, И участок под храмовой комплекс на берегу реки был охотно продан городу его владельцем – адвокатом Верховного суда Хасти. Средства на строительство дала богатая набожная вдова Рани Расмани. Оно началось в 1847 году, а в мае 1855 года состоялось торжественное открытие с бесплатным угощением для нищих.
Внутри храма на тысячелепестковом лотосе литого серебра распростерт Шива. На груди его стоит фигура богини, вырезанная из черного базальта. Здесь Кали не так страшна, как в старинном храме, и выступает в ипостаси «Спасительницы мира» («Бхава-тарный»). Со ступеней главного входа богиня видна очень хорошо.
Остальные 12 небольших храмов, совершенно одинаковых и напоминающих наши кладбищенские часовни, расположены в два ряда по обе стороны широкого, очень чистого двора. Все они посвящены Шиве. Сегодня, в воскресный день, народу здесь очень много – приходят целыми семьями, но характерная для Бенгалии деталь: огромная толпа окружает храм женского божества, а в храмах Шивы почти никого нет. Много нищих и юродивых, успешно отравляющих прогулку. В тени огромного дерева, на ветвях которого восседают сотни обезьян, отдыхают обессиленные жарой люди. По сравнению со старым храмом все здесь более цивилизованно, что ли.
С Дакшинешварой связаны имена двух замечательных религиозных мыслителей. Здесь жил и выполнял обязанности жреца Кали реформатор индуизма, святой и мистик Рамакришна Парамаханса (1836–1886). Здесь же жил и работал его ученик – философ и религиозный реформатор Свами Вивекананда (1863–1902). Их кельи сохранены до сих пор.
Свами Вивекананда стал известен после своей сенсационной речи на Всемирном религиозном соборе в Чикаго в 1893 году, в которой говорил о духовном вырождении Запада, о том, что свет Веры и Знания брезжит с Востока, из Индии. Он умер внезапно, совсем молодым, но имя его стоит в ряду выдающихся мыслителей нового времени. Вивекананда стал основателем нового религиозного течения – неоведантизма. Не буду излагать его содержание, но в грубом приближении можно сказать, что в основе его лежат модернизированные Рамакришной идеи индуизма. Сын своего народа, Вивекананда всю недолгую жизнь посвятил борьбе против кастового, классового, религиозного и расового неравенства людей в Индии, но он считал себя ответственным за судьбы всего человечества. Его учение было одним из вариантов вековечной мечты о человеческих отношениях, которые основаны на взаимном уважении, признании человеческой личности в качестве наивысшей ценности, идеалов дружбы, братства и справедливости.
Для пропаганды нового учения Вивеканандой были созданы монашеский орден Рамакришны – Белур Матх и связанное с ним религиозно-просветительское общество Миссия Рамакришны. Цель их – всемерная гуманизация человеческих отношений через распространение образования, культурно-просветительскую деятельность и благотворительность. Одно из ведущих отделений Миссии – Институт культуры, основанный в 1938 году. Он ставит целью пропаганду индийской культуры и развитие культурного сотрудничества Индии с другими странами[8].
Главный храм Миссии Рамакришны находится на окраине Калькутты в местности, называемой Белур (отсюда и название монашеского ордена – матха) – Белур Матх. Мысль Вивекананды о том, что его учение должно не замыкаться, как старые религии, в узкие рамки своей исключительности, а быть открытым всем, своеобразно воплощено в архитектуре огромного здания, построенного в 1899 году и соединившего черты христианской церкви, индуистского храма и мусульманской мечети. Если смотреть на храм с различных точек, он представляется то одним, то другим, то третьим.
Внутреннее убранство храма исключительно строго: гладкие, без украшений, стены, огромное полированное пространство каменного пола. На месте алтаря – одинокая статуя сидящего Рамакришны (говорят, что в ней спрятана урна с прахом святого). Это все. Доступ в храм открыт всем. В результате там нет никого – ни индуистов, ни христиан, ни мусульман…
3 сентября. В Западной Бенгалии ухудшается продовольственное положение – весь север штата залит дождями. В соседней Ориссе катастрофа противоположного свойства – засуха погубила урожай. Газета «Стейтсмен» сообщает, что на 31 августа в Медина-пуре, Алипурдваре и других городах штата умерло от голода 82 человека.
9 сентября. Сообщения о голоде множатся. Правительство обещает организовать передвижные кухни для голодающих. По Калькутте разъезжают пикапы с мегафонами, с которых что-то хрипло кричат на бенгали, видимо, призывают жертвовать деньги на голодающих.
10 сентября. В деревне Мугберис (район Мединапура) крестьянка убила и съела своего ребенка, чтобы утолить голод («Амрита Базар Патрика» от 10 сентября). В той же заметке сообщается, что в деревнях продают детей по 5 рупий (цена билета в кино). Говорят, что толпы людей идут на Калькутту, съедая на своем пути все – траву, лягушек, крыс.
11 сентября. Они появились в Калькутте – черные, какие-то обугленные люди с пустыми глазами. Они садятся на пыльные тротуары под стены домов и замирают. На некоторых перекрестках стоят котлы с бесплатным варевом. Я даже видел рацион на человека – столько-то дала (гороха), муки, овощей и перца. Но к котлу, рассчитанному на 150–200 человек, приходит 700–800, поэтому, чтобы всем хватило, туда нещадно льют воду и разливают эту жижицу в подставленные черепки и консервные банки.
На углу нашей Бишоп-Лефрой-роуд стоит целая семья – он, она и шестеро детей, двое из них – грудные. Они, судя по круглым лицам, с севера штата. Целые дни семья просит подаяния у прохожих, но робко, непрофессионально, видно, что эти люди и вправду попали в беду. Дважды мужчина протягивал руку в окно машины, но у меня ничего с собой не было. Вечером мы собрали старую одежду, обувь, еду, и я отнес большой узел на угол. Он как будто ждал – пошел навстречу, взял узел, спокойно, не униженно, поблагодарил и пошел к семье.
12 сентября. Всю ночь шел дождь, а к 12 часам дня превратился в стену воды. Улицы снова затоплены, машины стоят, ходят лишь автобусы, да рикши бродят почти по пояс в воде. Я взял фотоаппарат, чтобы заснять эту бенгальскую Венецию, и наехавший автобус окатил меня могучей волной, хорошо, что я инстинктивно закрыл рукой объектив.
Когда дождь затихает, становится еще хуже – начинает парить, сквозь пелену испарений жжет тяжелое солнце. Ощущение – как будто движешься в горячем, густом бульоне. А вокруг ободранные, съеденные влагой до самой дранки стены, жидкая грязь на тротуарах, где сидят отчаявшиеся люди.
14 сентября. Ездил в порт встречать груз бумаги, но судно не пришло. Калькуттский порт, самый крупный в Индии, – это целый мир со своими нравами, со своей отдельной, ни на что не похожей жизнью, закрытой для посторонних. Я увидел лишь скользкие пирсы да куда хватало взгляда – силуэты судов со всего мира. А на обратном пути – портовый район Гарден-Рич, воспетый в балладах Р. Киплинга:
Когда глазастый выплыл труп
У стенки в тишине,
Чтоб в Гарден-Риче затонуть,
А в Кеджери сгнить вполне, —
Что Хугли мели нашептал,
Мель рассказала мне…
«Гарден» – по-английски «сад». Никаких садов здесь нет и в помине. Я увидел угрюмые даже для Калькутты, страшные, исхлестанные водой кварталы, черные остовы старых, еще прошлого века, складов, чудовищные, на много сотен метров, ряды трущоб – нор, душегубок – язык не поворачивается назвать это человеческим жильем. Фотографировать нельзя – тут же летят камни. Из машины мы не выходили, но я попросил на минуту остановиться напротив одной из построек. Она была сделана из листов ржавой жести, старых картонных ящиков, уже расползшихся от влаги, кусков мешковины, скрепленных гнилыми веревками. Из черной дыры входа глядели на меня ненавидящие глаза. Запах был жуткий – смешно говорить о канализации, все нужды справляются на месте, тут же валяются дохлые крысы и собаки. По улице мимо нас брела совершенно голая, синяя от холода старуха, на лице – печать безумия, местная сумасшедшая или святая…
Когда мы были уже достаточно далеко от портового района, я увидел на одной улице странную картину: люди подходили к какой-то точке тротуара и… исчезали. Так мы открыли невиданный доселе рынок – подземный. В земле прорыты узкие ходы, целая сеть, перекрытая толем, по ним с трудом может протиснуться один человек. На прилавочках в углублениях-пещерках, тускло освещенных керосиновыми фонарями, сидят, поджав под себя босые ноги, хозяева «лавок». Это рынок контрабанды – японских, гонконгских, сингапурских товаров: яркие тряпки, транзисторы, счетные машинки величиной с ладонь, изящные игрушки, красивые, бесполезные и очень дорогие.
На прилавках товаров нет, лежат для отвода глаз всякие мелочи – заколки для волос, куколки, брелки. Методика торговли проста. Говоришь, что тебе надо, например японский транзистор. «О’кей, сэр, подождите!» Куда-то в темноту высылается мальчишка – «бой». Через десять минут тащут коробку с отличным «Сони».
24 сентября. А фешенебельная Калькутта живет полуевропейской жизнью, как будто ничего не зная о своих пасынках. Продолжаются «монсунные концерты». В Лоретто-хаус выступает пианистка Дорис Рот-мунд из ФРГ: Бетховен, Шуман, Лист, Равель, Дебюсси. И слушают, да как еще слушают!
29 сентября. Еще два концерта. 6-й «монсупный» – Джордж Гудмен, негритянский баритон, питомец Бруклинской музыкальной академии. 7-й «монсун-ный» – два джазовых ансамбля, на этот раз местных, любимцы калькуттской молодежи. Один я уже слышал – под управлением Браса Гонзалеса, он выступает по вечерам в отеле «Хиндустан». Если на концертах «серьезной» музыки присутствует в основном «бомонд», то на этот раз зал был до отказа забит студентами; стояли снаружи у всех окон, в коридорах, висели на подоконниках. Все окна были, конечно, открыты, и лужайка была густо усеяна теми, кто не попал внутрь. Репертуар, аппаратура, манера игры у ребят – самые современные. После каждого номера – рев восторга, когда кажется, что вот-вот рухнут готические своды старого зала.
30 сентября – 5 октября. Началась эпидемия «калькуттского гриппа». Приехал на обед домой и свалился без сознания, температура под 40°, болят глаза, голова. Самое неприятное ощущение – болит кожа на теле и голове, как будто обожжена, больно шевелиться, даже прикосновение простыни – как укол.
11 октября. С трудом прихожу в себя, большая слабость. По вечерам часто ходим в парк у Виктория-мемориал. Там, как всегда, мало людей, нет нищих и попрошаек, чисто и прохладно. Почти как в московском парке, только вместо берез и сосен машут листьями пальмы.
Чинно гуляем по дорожкам, вызывая улыбки индийцев – никак не можем привыкнуть, что здесь можно ходить по газонам и даже сидеть и лежать на них: трава коротко подстрижена и выдерживает любую тяжесть. Садимся на берегу пруда, подплывают водяные змеи и, высунув из воды головки, с любопытством нас рассматривают.
12 октября. Сегодня на главпочтамте, красивом здании начала века с серебристым куполом, производилось спецгашение марок и конвертов, посвященных 100-летию Н. К. Рериха. Марку индийцы оформили скромно, по с большим вкусом – на белом фоне зо лотая медаль с профилем Рериха. По просьбе генконсула готовлю сообщение о Рерихе (со слайдами) для музея Академии изящных искусств.
Днем мы были на выставке-продаже поделок и сувениров, организованной Советом социального страхования. Вырученные от продажи деньги пойдут на благотворительные цели. Но все эти выпиленные из фанеры рамочки, композиции из ракушек, вышивки и т. д. производят жалкое впечатление и смахивают на обычное нищенство. Они сделаны руками несчастных стариков и старух, ютящихся при ашрамах (монастырях) и в домах престарелых. Выставка эта – как вопль о помощи.
Несколько дней назад ко мне подошел на Чоуринги молодой парень и предложил посмотреть его акварели. Они оказались очень красивыми, хотя чуть «приторными» – морские сценки всякого рода: буря, «шикарный» багровый закат, лунная дорожка на волнах и т. д. Я позвал его в торгпредство, и там возле подъезда его работы мигом расхватали, тем более что просил он очень недорого – 20–25 рупий за лист. Одну наиболее лаконичную по цвету вещицу – ночь на Бенгальском заливе – взял и я. По пути в торгпредство Биджой (так звали парня) рассказал мне, что он студент Института искусств и ремесел «Читрангсу». Грядет сессия, и за прием каждого экзамена нужно заплатить господину профессору 200 рупий. Вот так. Услышали бы об этом наши лодыри, за которыми гоняется учебная часть, умоляя сдать экзамены да еще платя стипендию!
Биджой пригласил меня в институт на выставку-продажу студенческих работ. Сегодня мы на ней побывали после благотворительной. Уровень вполне профессиональный, представлены фаянс, батик, дерево, акварель, вышивка. Ребята хорошие, но горизонт у них очень узок, каждый погружен только в избранный участок ремесла и больше ничего не хочет знать. Европейского искусства, не говоря уже о русском и советском, они почти не знают, да и своего тоже. После окончания – никаких гарантий или распределений.
Получай диплом – и плыви на все четыре стороны.
13 октября. Много месяцев любуюсь с нашей галереи собором св. Павла, но только сейчас зашел наконец внутрь.
Собор построен в 1839–1847 годах на средства, данные Ост-Индской компанией, епископатом Калькутты, муниципалитетом, а также собранные по подписке среди английского населения. Это кафедральный собор англиканской церкви в Индии. В 1934 году его сильно тряхнуло во время землетрясения, и майор инженерных войск Бенгалии У. Н. Форбс разработал проект реставрации и частичной перестройки, взяв за образец башню «Белл Гарри» в Кентербери. Под его руководством собор был успешно восстановлен и приобрел нынешний вид. Это спокойная бетонно-серая громада в псевдоготическом стиле, как будто перенесенная рукой великана из Англии на берега Хугли. Внутреннее оформление аскетично, как полагается у протестантов, но в храме светло и уютно. У входа масса объявлений о собраниях прихожан, о концертах западной музыки, о репетициях хора. На скрипучих, черного дерева скамьях лежат вышитые подушечки, молитвенники. Вдоль восточной стены – ряд мозаичных панно из жизни св. Павла. Очень интересно большое западное окно с витражом по рисунку Э. Берн-Джонса, лидера английских прерафаэлитов – своеобразного «ретро» в английской живописи конца прошлого века. На стенах боковых притворов прикреплены памятные таблички с автографами знаменитых людей, в том числе У. Теккерея и лорда Керзона.
14 октября. Голод в Западной Бенгалии и Ориссе нарастает. Газеты переполнены репортажами и страшными фотографиями из районов. Ходят слухи, что через границу просачиваются беженцы из соседней Бангладеш, где тоже неурожай.
Голод – давнишнее проклятье Бенгалии, богатейшей, плодороднейшей земли. Обычно мы считаем виновными колонизаторов. По-видимому, дело здесь гораздо сложнее, не в моей компетенции разбираться, но несомненно одно: в чудовищном голоде 1943 года, самого черного в истории многострадальной Бенгалии, колониальные власти сыграли позорную роль своей преступной беззаботностью перед лицом надвигающейся катастрофы и нежеланием хоть что-то сделать, чтобы приостановить ее. Огромные толпы отчаявшихся людей хлынули в Калькутту. На ее тротуарах под витринами магазинов, забитыми товарами и продовольствием, умерли от голода тысячи людей. Трупы устилали улицы, их не успевали подбирать. Это тогда родилась жуткая пословица: бенгальцы мечтают даже не о щепотке риса, а о кружке воды, в которой варился рис. В провинции вымирали целые деревни. По самым минимальным подсчетам, погибло от голода более пяти миллионов человек. Помню изданный у нас то ли в 1945-м, то ли в 1946 году роман Б. Бхаттачарии «Голод», который я, маленький, боялся брать в руки: там были страшные картинки – вереницы живых скелетов, бредущих по выжженной солнцем равнине.
19 октября. Когда мы возвращались с работы, машине преградил путь «голодный марш», организованный девятью левыми партиями – КПП, КП (м), Форвард-блоком и другими. Хорошо организованные колонны шли без перерыва и без остановки почти два часа, перекрыв все движение в городе.
Нарастает напряженность. Владельцы кинотеатров в ответ на забастовку персонала объявили локаут. Все кинотеатры в городе закрыты. Молодежь протестует против безработицы и организовала «гхерао», т. е. окружила здание Законодательной ассамблеи штата и не дает государственным мужам работать, изводя их безостановочным, многочасовым скандированием лозунгов. Кричат по команде, оглушительно, слышно только то и дело «зиндабад!» («да здравствует!») и «мурдабад!» («долой!»).
20 октября. Увидел в боковой улочке недалеко от Читтаранджан-авеню необычный храм с гопурамом – высокой надвратной башней, декорированной фигурами богов и героев. Она пришла с Юга Индии, на Севере таких башен не бывает. Это оказалась стилизация под Юг, храм же совсем новый, 1963 года, и принадлежит общине марвари. Называется он Байкунт-ханатх-темпл.
Марвари – довольно многочисленная община, исповедующая джайнизм. Основные их занятия – ростовщичество и торговля. Община чудовищно богата, но особой любовью у населения не пользуется. Популярный образ марвари – откормленный, надменный барин с такой же супругой. Желая сказать что-нибудь, по его мнению, очень злое и неприятное, обиженный рикша или нищий бурчит мне вслед: «Ты, толстый, как марвари!..»
Храм внутри, как говорится, «с иголочки», весь сияет белоснежным мрамором. Посреди двора – ярко блестящий медный столп с затейливыми украшениями. В алтаре – мраморный идол, одетый в богатые, шитые золотом одежды. На мраморном полу лежит навзничь, крестом, человек – молится.
21 октября. Купили в местном эмпориуме (универмаге) маску персонажа тибетской мистерии «цам», так называемого «докшита», красивую и страшную одновременно: красная, оскаленная острыми зубами, с тремя глазами и короной из черепов. Как такого повесить на стену, не испугав ребенка? Провели с Машей разъяснительную работу: я рассказал, что он в принципе – добрый, детей не ест, питается булками с медом и кока-колой. И попросил дать ему имя. Маша назвала его… Вася. Она даже беседует с ним о своих делах.
Сегодня последний день работы. Четыре дня офисы будут закрыты – пуджа.
22–25 октября. Пуджа – многодневный праздник в честь того или иного бога, как все индийские праздники очень «многослойный», многосмысловой, но суть его ясна: извечная мистерия борьбы добра со злом. У каждого города, как известно, свой норов, и согласно ему проходят и праздники. В Бомбее пуджа – это радостный карнавал в честь покровителя города – веселого толстяка, слоноголового Ганеши. В Дели это Дассера, когда победу над злом символизирует победа бога-героя Рамы над десятиголовым Раваной. В Калькутте пуджи посвящены в основном женским божествам – воплощениям Шакти: Лакшми – богине богатства и красоты, Сарасвати – покровительнице искусств, но главные две, многомиллионные, подобные людскому океану, это пуджи в честь покровительниц Бенгалнй – воительницы Дурги и кровавой Матери Кали.
Сейчас идет Дурга-пуджа. Смысл ее таков. Демон Махиша многолетним подвижничеством заслужил награду богов: могучую силу, неодолимую во Вселенной. Получив эту силу, демон стал безобразничать, притесняя и обижая не только людей, но и богов. Чаша’терпения небожителей переполнилась, и они «схитрили»: создали существо, в «договор» с демоном не включенное – богиню Дургу (в некоторых мифах в нее превратилась жена Шивы – Парвати). Дурга была грозна и прекрасна, головой она упиралась в небо, а в каждой из своих десяти рук держала оружие – копье, меч, дротик, лук, чакру (литое кольцо с режущими краями) и т. п. Оседлав огромного льва, богиня бросилась в бой. Махиша пытался скрыться, превратившись в буйвола, но буйвол был растерзан львом, а выскочивший демон уничтожен разгневанной богиней. Добро восторжествовало.
Подготовка к празднику начинается еще летом, но пока она незаметна. В многочисленных ремесленных лавчонках, разбросанных по берегу Хугли, из взятой со дна реки глины лепят статуи богинь. Потом их высушивают, красят яркими красками, обряжают в роскошные одежды, согласно вкусам и достатку заказчиков. А ими могут быть и отдельные (достаточно состоятельные) лица, и группы – жильцы дома, улицы, района. От собранной суммы зависят не только одеяние богини, но и количество украшений на пей. Статуи устанавливаются в пандалах – красивых шатрах из цветных тканей.
И вот все готово к празднику. Статуи заняли свое место в пандалах. Потянулись к небу струйки благовоний, ударили барабаны и гонги, затянули молитвы жрецы. Пуджа началась.
Несколько дней и ночей топчется на улицах огромного города несметная толпа, жуя орешки и сладости, попивая кокосовое молоко и кока-колу, любуясь на богинь, сравнивая, сплетничая. Древний смысл пуджи: созерцание священных статуй – «даршан» угодно богам; чем больше их увидишь, тем больше благодати приобретешь. В наши дни все, конечно, проще: пуджа превращается в гигантский многокрасочный карнавал, желанные несколько дней отдыха в веренице суровых и хмурых калькуттских будней.
В этом году в Калькутте воздвигнуто более двух тысяч пандалов. Многие из них богато иллюминированы – сотни разноцветных лампочек горят и мигают всю ночь.
«Алтарь» каждого пандала имеет традиционно пятичастную композицию. В центре размещается основная, самая живописная группа: Дурга верхом на льве, поражающая Махишу. Лев терзает (с большим или меньшим количеством крови) черного буйвола, из шкуры которого выскакивает демон, чтобы пасть от руки богини. Он зеленого цвета и опереточно страшен: глаза налиты кровью, огромные усы стоят торчком – и чем-то напоминает нашего Бармалея. Фигура богини украшена бижутерией, блестками и удивительно изящными вещицами, сделанными из «шола» – белой пористой древесины тростника, растущего на здешних болотах.
По бокам основной композиции в своеобразных «кабинках» из ткани стоят «наблюдатели» битвы, боги – Ганеша и Катрикея, и богини – Лакшми и Сарасвати.
Вся прелесть в том, как решена старая схема. Все зависит от фантазии устроителей их ресурсов. В одном пандале поставили проекционный аппарат, дающий движущийся фон. В другом электрические вспышки (как на танцплощадке) придают битве дополнительный драматизм. В третьем гоняют на магнитофоне развеселую киномузыку. В четвертом Дурга имеет несомненное сходство – и лицом, и фигурой – с популярной кинозвездой Шармилой Тагор. Есть Дурги кубистические и даже абстрактные (в пандале, принадлежащем Институту искусств). Блюстители старинного благочестия пишут длинные меланхолические статьи в местные газеты о падении нравов, о вульгарности современной молодежи.
Три вечера мы ездили по праздничному городу и, смешавшись с веселой толпой, тоже смотрели, сравнивали, любовались. Впечатление портил зарядивший вдруг дождь, но он же сообщал празднику дополнительную прелесть, удваивая великолепие иллюминации отражениями в лужах.
В первый вечер мы ездили в южную сторону, к госпиталю Миссии Рамакришны, и обнаружили множество пандалов на улице Сарат-Гхош и ее переулках. Около 11 часов вечера мы оказались на площади, где шумела ночная ярмарка: в свете фонарей бойко шла торговля игрушками и сладостями. Тут же в одной из палаток активисты Коммунистической партии (марксистской) продавали брошюры Маркса, Ленина, Сталина и Мао Цзэдуна.
На второй вечер мы подались на север, в сердце исторического города. Такой густой толпы я не видел ни разу в жизни. Это было безбрежное море людское, в котором любая единица растворялась как капля. Пробиваться сквозь неслыханной плотности толпу можно было только силой, охраняя детей. Но ни разу не было хотя бы малейшего инцидента, грубого слова или злого взгляда. Не было пьяных, не было обмена «любезностями», люди были доброжелательны и деликатны.
