Текст книги "Я люблю тебя, Калькутта!"
Автор книги: Олег Торчинский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)
Имя Афанасия Никитина, тверского купца XV века, «ходившего за три моря» в Индию, знают все. Имя Лебедева знают немногие, и очень жаль – это был удивительный человек, истинный сын века Просвещения и, по сути дела, первый русский индолог.
Несколько слов о Герасиме Лебедеве
Герасим Степанович Лебедев (1749–1817) родился в семье бедного священника, в Ярославле провел детство и юность; как писал он позже, «по насильственному утеснению моего родителя, едва мог я по рождении моем в 1749 году через пятнадцать лет научиться национальной тогдашнего времени грамоте и случайно музыкальному искусству».
Музыкант он был хороший – скрипач и виолончелист, да и музыку сочинял неплохую. В 1775 году он сумел войти в свиту русского посла, отправлявшегося в Неаполь, побывал в Вене, Париже, Лондоне, живя на средства, которые получал от концертов. «Воспламеняемая ревность к обозрению света», а также надежды на то, что «музыкальное искусство может доставить мне пропитание», привели его в 1785 году на борт английского корабля, отплывавшего в Мадрас. В Мадрасе он провел два года, зарабатывая на жизнь концертами и уроками игры на скрипке, и был довольно популярен в английских кругах. Он выучился говорить на малабарском народном наречии, но не смог исполнить свою мечту – изучить санскрит, дававший доступ к «брамгенским (брахманским) наукам». И в 1787 году он переезжает в Калькутту и шакомится с бенгальским брахманом Голокнатхом Дасом, которого учит европейской музыке, а сам берет у него уроки бенгали, хинди и санскрита. К сожалению, учитель его на всех языках говорил с неистребимым бенгальским акцентом, и Лебедев полностью перенял его даже в санскрите, что впоследствии отразилось в его книгах.
С помощью Голокнатха Даса Лебедев вошел в круг бенгальской интеллигенции, завоевал ее доверие и был допущен – один из немногих европейцев – к священным книгам брахманов, с помощью друзей читал их и изучал религиозные обычаи индуистов. А затем он совершил один из главных поступков своей жизни: организовал в Калькутте первый в Индии театр европейского типа на языке бенгали. Для этого он перевел на бенгали две английские комедии, но переработал их, перенеся действие из Европы в Калькутту и Лакхнау и сделав действующих лиц бенгальцами. Далее слово самому Герасиму Степановичу, писавшему на тяжеловесном, допушкинском языке: «По приведении всего в порядок позвал я моих друзей на пробу, которыя, увидя сего невидимое в Ынди, одели чистосердечно все приятностию и во граде Калкуте весть разнеслась распустилась во окрестных селениях и откличка в воздухе громко зашумела… 27 ноября… 1795 года в первый раз комедия, называемая «Притворство», была представлена в одном акте».
Лебедев выступил и как музыкант: в пьесе исполнялись положенные им на собственную музыку песни на стихи бенгальского поэта Бхоротчондро Рая. Успех огромный, спектакль был повторен, ждали третьего спектакля.
Увы, вмешались недоброжелатели. Создание небывалого театра на бенгали с современным репертуаром вызвало недовольство англичан, особенно владельцев английского театра Ост-Индской компании, не без оснований увидевших в нем опасного конкурента. Высокопоставленные английские друзья Лебедева, благоволившие к нему, когда он услаждал их слух своей скрипкой и обучал музыке их скучающих жен и дочерей, лишили его покровительства: их раздражала его дружба с «туземцами», его неосторожные высказывания о колониальных порядках. Была организована травля «нахального русского», Служащие Ост-Индской компании сманили индийских актеров, художник англичанин Баттль, нанятый писать декорации (Лебедев называл его «кистомарателем» и «ширмописателем»), сам же их испортил, а рабочие театра – столяр, плотник, садовник и повар предъявили ему фальшивые денежные иски. В конце концов театр был подожжен и сгорел дотла. Лебедев тщетно пытался найти управу на своих разорителей в английском суде Калькутты. «В купеческом государстве, – писал он с горечью, – златоблестящая руда, как и серебросияющая кровь в театральных и. жадных богатства людях, возпаля ненависть, заставит суетиться, опорочить и повредить иностранцево похвальное дело и довести до падения».
Затравленный, разоренный и больной, Лебедев был вынужден покинуть Калькутту. Он вернулся в Лондон, откуда с трудом перебрался в Петербург. Остаток жизни он отдал завершению и публикации трудов, начатых в Индии. В 1801 году издал за свой: счет в Лондоне «Грамматику чистых и смешанных Ост-Индских диалектов». Первым в Европе изгони! ил и отлил в 1805 году санскритский шрифт. Составил бенгальский шрифт для типографии Академии наук. И в 1805 году издал в Петербурге главный труд своей жизни: «Беспристрастное созерцание систем Восточной Индии брамгенов, священных обрядов их и народных обычаев». В этом труде подводились итоги исследованиям Индии и содержалась масса неизвестных в Европе сведений. В первой части книги Лебедев изложил религиозные представления индуистов, во второй – их естественнонаучные взгляды: деление царства природы, классификацию небесных светил, устройство календаря и т. д. Третья часть была посвящена «брамгенским обрядам» и народным обычаям и была ценна тем, что целиком состояла из личных наблюдений автора.
К концу жизни Лебедев получил чин коллежского асессора, потом надворного советника, служил в государственной коллегии иностранных дел. Звание профессора Академии наук дало ему возможность без помех заниматься любимым делом. За несколько месяцев до смерти он был награжден орденом св. Владимира 4-й степени. Умер он в 1817 году. В Ленинградском музее городской скульптуры (Александро-Невская лавра) сохранилась надгробная плита с могилы Г. С. Лебедева, поставленная его женой. На плите надпись:
Сей муж с названием согласно
Три части света пролетел.
Полет он делал не напрасно
В отдаленнейший предел.
Он первый из сынов Российских
Восточну Индию проник и
Списки нравов сняв индийских
В Россию их принес язык…
25 марта. Фри-Скул-стрит начинается где-то с середины Парк-стрит и идет от нее перпендикуляром на север до самого Нью-Маркета. Я люблю ходить по ней после работы, «прорабатывая» дом за домом. Из старой, потрепанной книги «Второй город Империи» я вычитал, что когда-то здесь были бамбуковые заросли. Название свое улица получила в 1780 году от Свободной школы, размещавшейся в одном из домов, ныне не существующих.
Начинается она с правой стороны китайским рестораном «Золотой дракон», очень дорогим и фешенебельным, а с левой – бесформенным жилым домом. У подворотни постоянно дежурит маклак-сводник и в любое время дня встречает вас возгласом «Меняю деньги!», а затем без перехода предлагает посетить 12-летнюю китайскую красавицу, которую он почему-то на чешский лад называет «девичка». Получив отпор, он скрывается в своей подворотне.
Левая сторона интереснее, иду по ней. После двух-трех швейных мастерских (портняжка сидит, скрестив босые ноги, прямо на столе, перед ним древняя швейная машинка) и крохотного магазинчика, продающего хлеб и подозрительные на вид сладости, стоит старинный дом, украшенный мемориальными табличками. Одна из них гласит, что здесь 18 июля 1811 года в семье Ричмонда Теккерея, секретаря налоговой комиссии Калькутты, родился великий английский писатель Уильям Теккерей. Через шесть месяцев его отец получил новое назначение и семья переехала в район Алипура.
В 1883 году в дом на Фри-Скул-стрит въехал Армянский колледж, находящийся здесь и сегодня. Мемориальные таблички напоминают имена основателей армянских филантропических организаций, объединившихся под эгидой колледжа, – Мурадхана Аствацатура, Вардана Манацакяиа и других.
Далее следует цепочка книжных лавок – душных сарайчиков, стены которых густо заставлены полками. Здесь можно не только купить по дешевке любую книгу прошлых лет, но и взять ее на прочтение всего за 2–3 рупии. Однако лучше этого не делать: книги замусолены донельзя и покрыты толстым слоем пыли и грязи, а то и плесени, их просто страшно взять в руки. Впрочем, для «чистой» публики есть полочка с книгами поновее.
Еще одна лавка – в первом этаже большого дома, три ступени ведут в черный провал, до самого потолка забитый старыми журналами. Их здесь тысячи за многие десятки лет – американские, английские, хинди, бенгали, есть итальянские и немецкие, явно подобранные в отелях. Отдельно, высокими стопками лежат глянцевитые «Нэшнл Джиогрэфик» – они единственные продаются за первоначальную цену, остальные – за гроши. Двигаться здесь надо с осторожностью: малейшая неловкость – и журнальная башня рушится в проход. Впрочем, воспринимается это абсолютно спокойно – приходит «бой» и восстанавливает статус-кво. Если посидеть здесь чуть подольше, хозяин привыкнет к тебе, преисполнится доверия, вполголоса спросит, не нуждается ли сааб в «специальных» изданиях, и покажет завернутые в целлофан подержанные номера «Плейбоя», идущие здесь по людоедским ценам.
Еще вперед – китайский ресторан, за ним – знаменитый магазин пластинок «Бамбино» в небольшом, очень чистом и уютном подвальчике. Хозяева сто – два молодых парня. Они сумели поставить дело и конкурируют даже с шикарными магазинами Чоуринги. Так или иначе, но у них есть самые последние новинки из США. Они ухитрились оборудовать даже крошечные кабины для прослушивания: вжимаешься в нее, надеваешь наушники – и «балдей» сколько хочешь, никто не скажет тебе: «Уходите, гражданин, купите и слушайте, сколько хотите, дома». Расчет прост: наслушавшись всласть, что-нибудь да купишь. Не купишь сегодня – купишь завтра, когда снова придешь послушать Есть еще один остроумный «крючок», на который с удовольствием ловятся наши меломаны: на покупателя заводится карточка, в которую заносятся его покупки. Если ты купил здесь 12 дисков, то 13-й – любой – можешь выбрать себе бесплатно. Наверное, этот трюк выгоден – бенгальские купцы в убыток себе не работают.
После «Бамбино» возникает роскошная, кондиционированная, совершенно европейская кондитерская: вазы с шоколадными бомбами, горы пирожных, огромных, затейливо украшенных тортов. Одно только «по», о котором я уже упоминал: все они сделаны на соленом масле, и с непривычки застревают в горле. Впрочем, мы уже привыкли.
Потом до самого угла – цепь сувенирных, канцелярских, посудных лавок: груды дешевой бижутерии, пакетиков с орешками и другой дребедени на прилавках. Маленькие харчевни, где под тусклыми лампочками посетители пьют чай, заедая его кусочком сандеша – сладости из творога, сваренного в сиропе.
Другая сторона улицы – жилая. Вечерами, когда включается свет, каждый дом превращается в нагромождение аквариумов, в каждом из которых течет своя, видимая абсолютно всем жизнь: люди ходят, пьют чай, ругаются; медленно вращаются под потолками лопасти фенов.
Наконец, поворот к Нью-Маркету. На углу – мрачного вида антикварный магазин: груды тончайшего китайского фарфора, фаянса, бронзы, серебра; каждая из выставленных здесь вещей могла бы составить славу любому музею. Есть даже старинные картины. Цены – умопомрачительные, но покупатель здесь свой, особый, и здесь не принято торговаться. Такие «пещеры сокровищ» я видел лишь в послевоенных комиссионных магазинах Москвы – на Арбате и Сретенке, их уже давно нет.
А теперь – скорее мимо Нью-Маркета, откуда уже появляется тень с возгласом: «Сэр, я – хороший бой!», и по Чоуринги без остановок до нашей маленькой Бишоп-Лефрой-роуд. На сегодня все.
27 марта. Сегодня Холи – весенний «праздник красок». В этот день повсюду в Индии царит карнавальная свобода и те, кто послабее духом, на улицу без крайней необходимости не выходят. В Холи надлежит поливать друг друга водой и мазать красками, и чем тебя больше вымочат и вымажут, тем больше счастья ждет в году. Поэтому все стараются от души, и хорошую одежду лучше не надевать. Коренные индийцы имеют специальную «холи-дресс» – «одежду для холи», которую хранят от праздника до праздника. Задолго до праздника на уличных лотках вырастают горы цветных порошков, пластмассовых шприцев и пистолетов. Говорят, что Дж. Неру – единственный из политических деятелей – не боялся «уронить свой авторитет» и держал в этот день двери резиденции открытыми. Студенты очень любили разукрашивать его и искренне – желали ему счастья.
Вакханалия начинается с утра. В Дели, где мы жили в большом современном доме, населенном довольно важным людом – чиновниками, бизнесменами и др., квартиры запирались наглухо, так как молодежь обязательно старалась прорваться внутрь и по возможности испачкать обстановку, иногда явно с хулиганскими намерениями.
В Калькутте мне пригодился опыт Дели. Я уговорил наиболее смелых ребят, и, одевшись похуже, мы вышли в «грязную» часть Чоуринги, кипевшую разноцветной толпой. Сначала на нас смотрели отчужденно, не знали, что с нами делать, только какие-то мальчишки «стрельнули» в нас водой. Тогда я взял на себя инициативу и «изукрасил» зеленой краской физиономию здоровенного сикха, а он в ответ вымазал меня чем-то красным. Мы обнялись и, как полагается, поблагодарили и поздравили друг друга. И тут как прорвало. Нас окружили со всех сторон и не пожалели воды и красок, а мы не остались в долгу. Когда нас отпустили, «живого места» ни на ком не было. На мне, например, было несколько слоев краски, замешанной то ли на олифе, то ли на машинном масле, – лиловой, зеленой, черной, красной, и, судя по интенсивности окраски, меня ждет в этом году много счастья. В таком виде мы ввалились в бассейн отеля «Хиндустан». Было много визга и удивления, а Маша очень гордилась разноцветным папой.
29 марта. В рамках Международного года женщины наш журнал устроил круглый стол с деятельницами женского движения Западной Бенгалии. Накупили пирожных, конфет, приготовили кофе, поставили букеты цветов, разложили книги, журналы, проспекты. Нашими гостьями были дамы-благотворительницы, писательницы, активистки ИСКО[16]. Их было всего шесть, но женщины есть женщины, и через десяток минут огромный стол превратился в нагромождение сумок и сумочек, носовых платков, недопитых бутылочек кока-кола. Таким он и вышел на фото, которое будет дано в журнале вместе с отчетом. А вот беседу за круглым столом воспроизвести в этом отчете будет чрезвычайно трудно – это был щебет ни о чем, из которого, впрочем, явствовало, что эмансипация – это хорошо, а не плохо. Вот почему мы поспешили завершить деловую часть и повезли участниц круглого стола в Горьки-садан, где в этот вечер давал концерт квартет им. Прокофьева, гастролирующий сейчас в Индии. Все остались очень довольны.
30 марта. Секретарь генконсульства Г. Л. Поспелов пригласил меня поехать с ним на митинг ИСКО в городок Барасат – в 30–40 километрах от Калькутты к северу, за Дам-Дамом. Поскольку я привык использовать любую возможность увидеть что-то новое, то охотно согласился. Приехали мы неожиданно рано, поэтому гостеприимные хозяева изо всех сил старались нас развлечь. И было очень интересно.
Барасат – городок крохотный, скорее полудеревня, единственное местное производство – изготовление тряпичных кукол. Никакого специального предприятия нет, делают их по домам, в семьях. Нам же показали выставку продукции – несколько десятков красавцев и красавиц, размещенных в больших витринах. В основном это пары – женихи и невесты, одетые в национальные бенгальские костюмы: она – в ярком, с золотой бахромой, сари, он – в дхоти и длинной рубахе, толстоморденький и с усиками.
Самая острая проблема в таких крохотных городках в любой стране мира, будь то Кологрив, Ченстохов или Барасат, – это, конечно, молодежь. Работы нет, развлечений нет – тихо иди на дно или уходи из родных мест в большой город и мыкайся по общежитиям. Вот почему дела молодежи в бенгальском городке нас весьма интересовали.
Молодежи здесь немало – около восьмисот юношей и девушек. Ребята очень хорошие. Проблем пьянства, хулиганства пока нет – старики проклянут. Есть маленький кинотеатр. Заботу о досуге молодежи взял на себя местный спортивный клуб. Но значение его оказалось гораздо шире: это штаб-квартира молодых.
У клуба есть даже библиотека, и нам ее охотно показали. Она небольшая, но заботливо подобранная, чувствовалось также, что книги здесь берегут от плесени, влаги, термитов. Книги были на бенгали (Тагор стоял на отдельной полке) и английском. На специальной полочке стояли советские издания – Горький, Чехов, Достоевский, «Тихий Дон» Шолохова. На какие деньги существует клуб – неясно, нам объяснили, что какие-то суммы дают местные меценаты, определенную часть составляют взносы (с человека – 50 пайс, с бедных не берут ничего). На добровольные пожертвования клуб закупает старый, списанный кирпич и потихоньку строит клубное здание. Пока же есть небольшая комнатка, где ребята режутся в пинг-понг – совсем, как в «красном уголке» где-нибудь в московском дворе.
Но главное все-таки спорт: легкая атлетика, футбол, бейсбол. Недавно барасатская команда заняла в округе третье место на соревнованиях по футболу и даже получила в награду красивую форму. Потом выиграли какие-то легкоатлетические соревнования – кубки за победу красуются здесь же. А главное, спорт раздвигает границы маленького городка – ребята ездят в гости и на соревнования в другие городки и в Калькутту, заводят там друзей, а те, в свою очередь, приезжают в Барасат. В общем, для маленького городка делается большое дело. И недаром члены клуба – наиболее развитая часть здешней молодежи.
Они-то и составляли большую часть аудитории нашего митинга. Митинг был шумный и непринужденный, он быстро сошел с рельсов чинного регламента, и начались вопросы о Советском Союзе. В конце митинга молодой местный художник Джудхаджит Сенгупта преподнес нам для передачи в Общество советско-индийской дружбы свою картину «Мир победит» – слегка кубизированную символику: голубь мира на фоне багрового зарева, внизу – разбитые танки и пушки. Он обещал пригласить нас в гости, но уже не в Барасат, а в деревню, где живет его отец, тоже художник, чтобы мы в местной школе рассказали ребятишкам о своей стране.
В заключение мы побывали в гостях у известного журналиста, ветерана национально-освободительного движения Вивекананды Мукерджи, маленького старичка с копной седых волос, закутанного в плед. Я его немного знаю – он нередко бывает у нас в офисе, и мы снабжаем его литературой по истории второй мировой войны. Сейчас он работает над большой монографией о войне. Жаль, что позднее время не позволило нам побеседовать подольше с этим интересным человеком.
На прощание нам подарили по сувенирным «жениху и невесте». Вблизи они выглядят грубовато, но Маша была в восторге.
3 апреля. На днях в Калькутту прибыл Джайпракаш Нараян. Бенгалия встречает его враждебно. Стены домов пестрят надписями «Джи-Пи, убирайся к черту!», «Джи-Пи – фашист!» и т. д. Во многих местах вывешены черные флаги – символ протеста. Джайпракашу не дали даже говорить, машину его перевернули и попытались поджечь. Полиция предпочла не вмешиваться. Надо отдать должное самообладанию старого политика: он не впадал в раж, не угрожал, не бесновался, а спокойно покинул город, пообещав приехать в другой раз.
5 – 10 апреля. Я неожиданно побывал в командировке в Бокаро. На таком огромном заводе я был впервые в жизни. Кроме того, удалось посетить еще один удивительный уголок Индии. Итак, по следам событий.
Непосредственным поводом поездки была конференция бихарского ИСКО. Позвонили из Дели и просили осветить события, поскольку мы к Бихару ближе всех. Кстати, о Бокаро в журнале не писали очень давно, так что была возможность сделать несколько материалов.
Выехал я 5-го, в 6 утра, с вокзала Хоура. Впервые ехал в индийском поезде, причем один – фотограф Шотто Шен (Сатья Сен) опоздал и приехал лишь через день. Вагоны такие же, как в Европе, только никакого постельного белья не выдают даже в I классе, индийцы возят с собой сак с собственным бельем. Но ехать было всего пять часов, поэтому на первый раз я обошелся. Непривычен для европейца специальный отсек с душем, совсем нелишний, так как днем солнце накаляет вагон почти докрасна и он становится чем-то вроде шашлычницы на колесах.
В 12 часов дня я уже стоял на раскаленной платформе городишка Дханбад и, чувствуя, как от жары плавится голова, с отчаянием думал, что делать дальше. К счастью, приехала машина за зубным врачом, также прибывшим из Калькутты (и только накануне вырвавшим у Маши зуб), и мы покатили по безводной, выжженной, страшно неуютной бихарской равнине. Реки стояли без воды, являя небу растрескавшееся дно, на деревьях висели серые от пыли, жестяные листья. Проехали городок Час – главное место бокаровских экскурсий, почти Большая земля, куда выезжают за покупками. Через два часа показался поселочек в чистом поле: красные двухэтажные виллы (каждая на четыре семьи), клуб, бассейн, столовая на 100 человек. Это и есть так называемый тауншип (городок), где живут советские специалисты и их семьи. Меня поселили в пустой квартире № 1 на краю старого сектора – «шакаловки», как здесь говорят, у самой изгороди, за которой стелется все та же степь. Есть кондиционер, пахнет давно брошенным жильем, в кухне – гора пустых бутылок. С 12 до 3 городок и завод вымирают – сиеста. Я вздумал, не отдыхая, выйти прогуляться и очень об этом пожалел – ошеломляюще горячий ветер прожигает насквозь, нечем дышать, сердце отказывается работать.
Когда жара спала, я представился начальству и пошел на конференцию ИОКО. В огромном шатре-пандале собралось несколько сот человек – индийцев и русских. В честь митинга пандал был выдержан в цветах национальных флагов двух стран: оранжевом, белом, зеленом и красном. Конференция продолжалась до темноты. В президиуме сидели почетные гости – делегация из Киргизии.
6 апреля. В воскресенье работать не пришлось, все начнется завтра. Столовая – на пригорке, метрах в трехстах от моего пристанища. Ходят сюда в основном холостяки и командированные: 80 —100 человек из 1800, живущих в тауншипе. Еда обычная, общепитовская – щи, котлеты, каши. Зато хлеб чудесный – пышные, круглые караваи, пекут его сами. По утрам и вечерам на всех столах – пышки из странной серой муки. Повар-индиец, которого все зовут Саша, философски замечает, выглядывая из своей «амбразуры» (по-русски): «Ай, мука нехороший». – «А где хорошая, Саша?» – «Хороший в Калькутта на черный рынок покупай».
После завтрака – бассейн, огромный, голубой, единственное спасение от испепеляющей жары. Для детей – особый «лягушатник», кишащий малышней. Собираются строить еще один бассейн – все-таки 1800 человек. Прямо над водой – репродуктор, очень чисто передающий последние новости Московского радио. Только что сообщили о смерти Чан Кайши.
Побывал я и в «базарном» уголке – сарайчике, где в двух углах индийские торговцы, безбожно завышая цены, продают фрукты и овощи. В третьем углу продаются сувениры и парча, рулонами по 50 —100 метров. И ведь берут, берут по нескольку рулонов и тащат на родину! А в четвертом углу, неподалеку от арбузов и баклажанов, знаменитый Кумар из Калькутты держит филиал своего ювелирного магазина, что на Чоуринги. Больше здесь покупать нечего.
На горячем и сухом ветру (сегодня +40 в тени) шелестят эвкалипты, если не приглядываться близко – совсем как березки, листва набок. Городок пуст – все сидят у кондиционеров. Я поехал с киргизской делегацией на искусственное озеро в нескольких километрах от городка. Оно красивое, зеленое, с рыбой, вода идет из водохранилища за 45 километров. Отсюда подается питьевая вода в городок и на завод. На горизонте сквозь струящееся марево возникает гигантским призраком завод – трубы, домны, корпуса. Завтра поеду туда.
Вечером все выползают на прогулку. Выполняя строжайшее указание дирекции, днем все носят черные очки и головные уборы. Вечером очки снимают, но головы все равно покрыты. У мужчин – белые полотняные кепочки, у женщин – замысловатые сооружения из модных материалов, в том числе из парчи, в ансамбль с костюмом, причем двух одинаковых, конечно, не сыскать.
По городку ходят… дружинники с повязками, чтоб все – как дома. Делать им, конечно, нечего – народ дисциплинированный. Есть библиотека и клуб, где-меня немедленно пригласили читать лекции со слайдами – и об Индии, и о собственной стране, по которой, чувствуется, здесь здорово скучают. В зал пришло человек под триста.
7 апреля, понедельник. С раннего утра всеобщая летучка на специальном «пятачке» перед отправкой на завод. Потом хождения по конторам за «перми-том» – пропуском на домны, в цеха, за разрешением на фотосъемки. Около 12 пришли ответственный за. домну № 1 Шанти Рам Дас и доменщик Степанов, и мы на газике двинулись на завод. Ехать до него 25 минут.
Вблизи это целый город, с улицами, переулками, проездами. Размеры его впечатляющи – от объекта до объекта на газике добираться минут 20, пешком это просто невозможно. Домна № 1 вблизи производит угнетающее впечатление – огнедышащий дракон, рядом с которым ты – букашка. В смотровые глазки видна бурлящая шихта. Доменщики говорят, что в первые месяцы и им было не по себе, потом это чувство прошло.
Мы поднялись на самый верх домны, это около 80 метров. Отсюда открывается гигантская панорама завода – параллелепипеды корпусов, домны, трубы, какие-то непонятные круглые и квадратные конструкции и трассы между ними – и так – до горизонта… Площадка, на которой мы стояли, заметно вибрировала – ощущение не из приятных, когда стоишь на такой высоте. Время от времени вибрация усиливалась». и раздавался громоподобный рев – опускалась шихта в недрах домны. «Домна дышит», – сказал Дас. Побывал я и на пуске чугуна – наверное, ничто на свете не сравнится с видом этой огненной реки. Рядом стоять просто невозможно – опаляет лицо, одежда тлеет. А на улице – тоже не лучше. И люди работают здесь – месяцами, годами!
Вечером еще хватило сил выступить в клубе. Показывал Москву и Ленинград, рязанские леса, Кижи и русский Север.
8 апреля, вторник. Работа на заводе – домна, слябинг. Беседы, интервью с советскими и индийскими рабочими, инженерами. Много интересного рассказали о заводе. Сейчас здесь работает около 60 тысяч индийцев и 1800 советских людей. Мощность пока 1 миллион 700 тысяч тонн, в проекте – 10 миллионов. Пока стали дают немного, в основном кокс и чугун. Наши специалисты жаловались – трудно с транспортом, чугунные чушки лежат прямо в степи годами невывезенные, сейчас их свалено там около 50 тысяч тонн…
Зарплата индийского рабочего – от 200–400 до 700 —1200 рупий в месяц, это очень хорошая зарплата, причем выплачивается она при любых условиях, работаешь ты или не работаешь (многие предпочитают второе). На заводе функционируют 82 различные организации – союзы, землячества; одних профсоюзов – 16. И то один профсоюз, то другой бастуют. И тогда на домнах и в цехах – одни русские…
Всего в 250–300 километрах отсюда находится священное место буддистов – Бодх-Гайя, и это не дает мне покоя. Вряд ли у меня когда-нибудь будет другая возможность там побывать. Лучше всего было бы выпросить машину, но с транспортом здесь плохо. Экскурсию тоже не удастся организовать – середина недели. Прикидываю расписание поездов; кроме того, надо получить разрешение на поездку у тех, кому надлежит такие поездки разрешать.
9 апреля, среда. Весь день на стане «2000». Ответственный за строительство Владислав Франтов так формулирует его значение: «(Сейчас завод – всего лишь мальчик. Только с пуском стана горячей прокатки он станет мужчиной». Сооружение изготовлено на Новокраматорском машиностроительном заводе. Длина цеха, где его монтируют, – около полутора километров. Монтаж идет день и ночь, пуск назначен на лето.
За эти дни я встречался с десятками людей – индийцев и русских, батарейки в магнитофоне уже давно сели, блокноты исписаны до корки. Конечно, трудно за четыре дня узнать, кто эти люди, почему они здесь. А ведь сюда едут со всех концов Индии, не только с севера и востока, но даже с юга – из Кералы и Тамилнада.
Проще всего с инженерным составом. Это выпускники колледжей, техническая интеллигенция, многие учились у нас, в СССР. Они дружелюбны, контактны, знают свое дело. Но мне кажется, что каждый из них мечтает о работе в частной компании. Некоторые этого и не скрывают.
Затем идут квалифицированные рабочие – доменщики, операторы и т. д. Это они получают до 1200 рупий, живут в благоустроенном городке Бокаро, велосипедной лавиной едут по утрам на завод (любимый снимок наших фотокоров), пользуются социальными привилегиями, охраняемыми профсоюзами. Их можно увидеть по вечерам в библиотеке или клубе нашего городка. Я беседовал с молодым, лет 16, парнишкой, который учится на оператора стана «2000», неким Радж Кумаром (это сочетание в Индии то же, что у нас Иван Петров). Он из семьи служащего, приехал из маленького городка в штате Уттар-Прадеш. Русский язык изучал на курсах ИСКО. После школы работы не нашел, и тут подоспел набор на завод. Он доволен судьбой, заработком и, судя по всему, возвращаться домой не торопится.
И наконец, есть еще одна категория рабочих на заводе, которую индийцы умеют в упор не видеть, а наш брат, журналист, стыдливо обходит. Это «люди из захолустья», приехавшие из разных уголков страны с домочадцами, с оравами замурзанных детей, живут они где-то за заводской оградой в самодельных хижинах и землянках. Они нанимаются на самые низкооплачиваемые работы – землекопами, подносчиками кирпича, уборщиками, получают по нескольку рупий в день и радостно славят Шиву за возможность ежедневно питаться. Они ничего не слышали о профсоюзах, а книг не читают ни индийских, ни русских по причине полной неграмотности…
Идею поездки в Бодх-Гайю я все-таки пробил. Еду ночным поездом, со мной два попутчика-переводчика – одессит Аркадий и узбечка Диллярам. На прощание провел еще беседу в школе русского языка в городе. Шотто Шен остался, чтобы кое-что доснять. Перед дорогой удалось вздремнуть пару часов.
Ровно в два часа ночи я уже стоял со своим портфелем на «пятачке». Через некоторое время из непроглядной тьмы вынырнули мои попутчики, потом подъехал рафик, и мы двинулись навстречу приключениям. Всю дорогу до Дханбада шофер-индиец гнал машину на предельной скорости с опасностью ее перевернуть. На все увещевания он отвечал боязливо одним только словом «даку», т. е. «дакойты» – бандиты. Бихар славится шайками, грабящими на дорогах. Но – обошлось.
В вонючей, душной тьме маленького вокзала сидели и спали прямо на полу сотни людей. Билетов в первый класс не оказалось. Пришлось брать в третий.
