Текст книги "Я люблю тебя, Калькутта!"
Автор книги: Олег Торчинский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)
24 мая. Очередной поход в Индийский музей, самый большой, самый старый и знаменитый в Индии.
Он находится на Чоуринги неподалеку от перекрестка с Парк-стрит: большое здание в характерном для Калькутты эклектическом стиле, который здесь почему-то называют псевдоренессансным: арки над трехпролетным входом, колонны на срединном этаже (их всего три), огромные окна, наглухо закрытые зелеными жалюзи. Строил его в 70-х годах прошлого века У. Гранвилль (он же строил здания Главпочтамта и Верховного суда). Великолепен музей и внутри – колонны, внутренние дворики, просторные залы, хорошо приспособленные для экспозиций, продуманное освещение.
Вход в музей предельно облегчен для населения – билеты наидешевейшие, по 25 пайс (четверть рупии), для школьников и студентов – вход бесплатный, по субботам – бесплатный для всех, что дает возможность приходить сюда и беднякам. Я много раз видел в залах группы людей в крестьянской одежде, робко жавшихся по стенам. Но к ним быстро подходили экскурсоводы, молодые приветливые ребята и девушки, умеющие очень просто рассказать о сокровищах, хранящихся в музее.
Перечислить даже самое интересное просто невозможно, да и не нужно. Всего здесь так много, что быстро теряешь ориентацию и уже без особых эмоций просто плывешь по течению сквозь анфилады залов Мимо экспонатов, каждый из которых в отдельности может составить славу любому музею. Больше всего это ощущение можно представить, вспомнив первое посещение ленинградского Эрмитажа.
Сразу же направо от главного входа вас встречает необыкновенный «экспонат», занимающий целый чал. Это перенесенные сюда целиком из местечка Бхархут каменные ворота (торана) и каменная ограда буддийской ступы.
Ступа – сооружение полусферической формы без внутреннего помещения, где замурованы буддийские-реликвии: «останки Будды», частицы его вещей и т. д. По преданию, во время царствования Ашоки Великого в Индии было построено около восьми тысяч ступ. Обычно гигантская полусфера окружалась каменной оградой с четырьмя воротами, ориентированными по странам света, через которые проходили религиозные процессии. Ступа в Бхархуте (начало II века до н. э.) заложена была еще при Ашоке, но достраивалась позднее. Одни из ворот и часть ограды перенесены сюда, в музей.
Ворота – два каменных столба с тремя горизонтальными перекладинами, сплошь покрытыми рельефной резьбой, так же как и столбы ограды. Это целая энциклопедия буддийской мифологии, рассказывающая о жизни и деяниях Будды как в виде принца Гаутамы, так и во всевозможных других рождениях. Главные эпизоды заключены в крупные медальоны: рождение Будды – его мать Майя лежит на ложе, окруженная служанками, а в левый бок ее входит с неба белый слон (символ непорочного зачатия); принц Гаутама на коне покидает родной дом; проповедь перед народом и т. д. Самое замечательное – все эти сценки помогают представить быт людей далеких времен. Великолепно переданы лес, река, деревенские дома; можно разглядеть одежду людей и даже женские украшения, совсем такие же, как сегодня.
Столбы ограды украшают фигуры духов земли – якшей и якшинь, карликов, чудищ, змей. Особенно хороши девушки-якшини. Идеал здоровой деревенской красоты, они поражают современного человека своими могучими статями. Некоторые обнимают одной рукой ствол дерева, а другой пригибают ветку, при этом касаясь ствола еще и ногой. У древних любая мелочь имела значение. Оказывается, эта поза несет ритуальный смысл, ибо, якшиня, воплощающая материальную энергию земли, своим прикосновением пробуждает силы природы и заставляет дерево цвести.
У нас в московском Музее изобразительных искусств смотрятся как чудо три каменных изваяния XV–XVI веков, подаренные Индирой Ганди. А здесь таких чудес – сотни. Сначала все они кажутся похожими, чуть ли не на одно лицо, не говоря уже о позах. Потом начинаешь узнавать самые знаменитые, известные по книгам и альбомам: головы Будды гандхарской школы (I–V века); барельефы из Амаравати II века, посвященные жизни Будды; огромную статую бодхисаттвы (земного воплощения Будды) II века из Матхуры; фигуры индуистских божеств – Вишну, Шивы, Ганеши. Затем входишь во вкус, начинаешь сравнивать и поражаешься богатству фантазии, удивительному мастерству безымянных мастеров. И видишь, например, что ранние статуи достаточно просты, монолитны по форме и скромны по украшениям, что позы их спокойны и величавы. А статуи XV–XVI веков невероятно сложны по композиции, дробны и беспокойны по форме, а центральная фигура окружена целым клубком мелких фигур – божков, танцовщиц, карликов.
Все это богатство можно фотографировать. Купи в кассе за три рупии талон-разрешение, приколи его к рукаву и снимай сколько хочешь, пока не кончится пленка.
Однажды, бродя по залам, я заметил узенький коридор, который, оказалось, вел в секцию искусства. Здесь выставлена большая коллекция тибетских икон на шелку – ярких, красивых, страшных, с многорукими, многоголовыми богами и докшитами – устрашающими духами. Кроме икон (танка) много свитков на астрологические и анатомические темы. Рядом – коллекция миниатюр различных школ: пахари (горной), раджастханской, деканской, сикхской, иранской и, конечно, могольской. Некоторые мусульманские мастера подписывали свои работы: Аква Риза из Хорасана, Устад Мансур, Нанха, Гулям. Представлено и прикладное искусство – бронза из Непала, Тибета и Южной Индии, ткани из Пенджаба, Кашмира, Раджастхана, Персии. Особый уголок – златотканые сари из Бенареса и обувь. Но особенно меня поразил фасад старинного деревянного храма, перевезенный целиком из Непала и представляющий собой удивительной красоты и мастерства резное панно, состоящее из десятков фигур богов и героев, соединенных причудливым орнаментом. Надо сказать, что Индийский музей, в отличие от многих музеев страны, имеет разделы, связанные с другими странами. Здесь выставлены экспонаты из Непала, Тибета, Камбоджи, Индонезии, есть даже египетская мумия, подарок Британского музея.
Да, чуть не забыл: музей обладает великолепной коллекцией монет – золотых, серебряных, медных и из сплавов, всего около 40 тысяч единиц, охватывающих период в 2500 лет. Самая старая монета – VI века до н. э. Есть монеты Бактрии, Парфии, Кушанов, исламских государств. Тут же коллекция камей и печатей из драгоценных и полудрагоценных камней – не только индийских, но и римских, греческих, персидских.
Индийский музей
(справка для любителей)
Покоренный богатейшими коллекциями скульптуры, изобразительного и прикладного искусства, я почти не обращал внимания на другие отделы музея, а ведь его удивительно полно подобранные и научно обработанные коллекции выходят далеко за рамки только культуры. Поэтому привожу некоторые сведения по истории музея и о других его отделах.
Индийский императорский музей, один из первых на Востоке, был основан в 1814 году по инициативе членов Азиатского общества Бенгалии. Резолюция гласила о необходимости основания музея «для сбора экспонатов, могущих иллюстрировать восточные обычаи и историю и показать искусство Природы на Востоке». Первым отделом был археологический, который сформировали пожертвования членов Азиатского общества из своих личных коллекций: статуи, статуэтки, монеты и т. д. Вторым стал промышленно-экономический отдел (технические культуры и минералы). В 1814 году за коллекцией надзирал единственный суперинтендант. В 1866 году она возросла до таких размеров, что был создан Совет попечителей, состоявший из представителей университета, Торговой палаты и Британско-индийской ассоциации. В 1875 году было завершено строительство нового здания, но перевозка сильно разросшихся коллекций заняла почти три года, и лишь в 1878 году музей был открыт для широкой публики.
Итак, кроме описанных выше отделов скульптуры и искусства в музее работают также:
Отдел археологии — охватывает периоды палеолита, мезолита и неолита; эпоху Хараппы и Мохенджо-Даро и других городов долины Инда (III–II тысячелетия до н. э.), которая представлена терракотовыми фигурками, медными браслетами, керамикой, стеатитовыми печатями с надписями и изображениями зверей. Ни одна статья или монография об индийской культуре не обойдется без воспроизведения хранящихся здесь терракотовых изображений Богини-Матери, слона, быка, буйвола, собаки, носорога.
Отдел антропологии посвящен этническим меньшинствам, живущим на уровне каменного века. Мир о них почти ничего не знает. Правительство Индии взяло их под свое покровительство и, во избежание смертоносных инфекций из большого мира и всяческой прочей порчи, иностранцам, да и индийцам тоже, запретило с ними всяческие контакты; лишь несколько ученых могут изредка навещать этих людей, живущих в труднодоступных местах. Это негроидное племя онге (Малые Андаманские острова), чениу (тоже негроиды, из окрестностей Хайдарабада), канникары и урали (Керала), никобары (Никобарские острова), аборы (северо-восточная граница Ассама), наги (Нагаленд), кхаси (Ассам). В витринах выставлена богатая коллекция утвари, одежды, оружия: боевые доспехи, копья, шлемы, барабаны, посуда из кокосовой скорлупы. Большие диорамы с научной точностью воспроизводят человеческие типы, быт, среду обитания этих крохотных общин, чудом уцелевших в нашем сумасшедшем мире.
Отдел геологии: здесь около 3 миллионов образцов минералов и скальных пород, из которых выставлено 80 тысяч. Тут же – коллекция осколков метеоритов (581 экземпляр), крупнейшая в Азии, и коллекция отпечатков ископаемых.
Отдел зоологии дает картину животного мира Индии. Он схож с соответствующими отделами Зоомузея МГУ, что на улице Герцена в Москве.
Промышленный отдел включает коллекцию растений, представляющих технический, медицинский, сельскохозяйственный интерес.
9 июня. После 9 мая двери тагоровского дома наконец «распечатались», и мы смогли побывать там и не спеша осмотреть его сокровища.
И музей, и университет были открыты в мае 1961 года, в честь 100-летия со дня рождения Рабиндраната Тагора, по инициативе правительства штата. Р. Тагор здесь родился и провел первые 40 лет жизни, да и впоследствии, приезжая в Калькутту, постоянно останавливался в своем родовом гнезде. Конечно, именно ему посвящена подавляющая часть экспонатов музея – книги, фотографии, рукописи, картины, вещи, но здесь хранится и немало материалов, рассказывающих о предыстории великого бенгальца. Огромное явление, называемое Рабиндранатом Тагором, не могло появиться на пустом месте: почву для него подготовила почти трехвековая история семьи (хочется сказать, клана) Тагоров, сыгравшей важную роль в истории, политике, религии, культуре не только Бенгалии, но и всей Индии нового времени.
Корни этой богатой брахманской семьи уходят в глубь веков. Считается, что именно у одного из семьи Тагоров купили англичане землю, на которой Роберт Клайв построил форт Уильям. Именно представители семейства Тагоров заключили первый деловой контракт с англичанами. Дед Рабиндраната Дварканатх (1794–1846) был крупным чиновником в департаменте соли и опиума Ост-Индской компании, а потом по совету лорда У. Бентинка вложил средства в дело и стал директором Калькуттской буксирной ассоциации. Она была необыкновенно прибыльна, и, по-видимому, директор ее хорошо овладел методами обогащения; недаром острые на язык бенгальцы переделали в названии компании слово tug (буксир) на thug (душитель Кали).
Но он не был простым хищником-накопителем, удивительна разносторонность натуры этого человека. Он основал ряд бенгальских газет – «Бенгал Геральд», «Индиа Газетт», перекупил у англичан газету «Джон Буль», которая позже была переименована в «Инглишмен» и стала рупором официальных кругов. Он был директором «Юнион Бэнк», владельцем фабрик индиго, основателем Ассоциации помещиков… Но и это еще не все – он был другом и сотрудником великого просветителя и реформатора религии Раммохана Роя и одним из основателей и руководителей религиозно-реформаторского общества «Брахмо Самадж», ставившего целью преобразовать индуизм в духе нового времени… Князь А. Салтыков вспоминал о нем в своих «Письмах об Индии» (от 15 октября 1841 года): «Сегодня утром я познакомился с превосходно образованным индийцем: он занимается торговлей и один из первых здешних богачей. Со временем он со-бирается вместе с одним англичанином объехать Европу и начать с Неаполя, чтобы постепенно привыкнуть к европейскому климату. Этот индиец называется Дварканат Тагор».
Были в клане Тагоров преуспевающие дельцы, вроде Сурендранатха; религиозные реформаторы и политические деятели (Дебендранатх, отец Рабиндраната и еще шесть сыновей); адвокаты (Прассанакумар, один из основателей Калькуттского университета); ученые (Движендранатх, математик, философ, писатель, поэт, флейтист, изобретатель бенгальской стенографии); художественные критики (Балендранатх), художники (Обониыдранатх и Гяганендранатх, племянники Рабиндраната) и многие другие. И всю эту галерею достойно венчает Рабиндранат Тагор.
Писать о нем не буду – для этого не хватит ни бумаги, ни времени, ни моих скромных познаний. Да это и не нужно – о Тагоре написаны сотни книг. А меня интересуют две близкие мне темы. Во-первых, племянники Тагора – художники, ставшие основоположниками могучего культурного движения, называемого Бенгальским Возрождением. И, во-вторых, сам Р. Тагор как художник.
О Бенгальском Возрождении[19]
(для любителей искусства)
Это художественное движение конца XIX – начала XX века за возрождение национальной индийской культуры началось в Калькутте, но постепенно охватило всю страну. В истории оно осталось под названием Бенгальского Возрождения.
К концу XIX века великая индийская культура, насчитывавшая тысячелетия развития, пришла в упадок. Колониальной администрации она была не нужна: ее целью была европеизация страны, создание интеллигенции, работающей на Англию. Для достижения своих целей в искусстве англичане открыли в стране ряд художественных школ – в Мадрасе (1850), Калькутте (1853), Бомбее и Лахоре (1857). Но культивировалась там английская академическая школа живописи, глубоко провинциальная, выродившаяся, и представляли ее художники самого низкого пошиба. Все банальное, низкопробное, вызывавшее насмешки даже в непритязательных салонах буржуазной Евро* пы, преподносилось индийцам как последние достижения современной живописи. Индийская традиция игнорировалась полностью, как нечто варварское, недостойное внимания.
Хуже всего было то, что эта политика начинала приносить плоды: главной мечтой художественной молодежи Калькутты было стать официальными портретистами, рисовать имперских чиновников и получать королевские премии на ежегодных выставках в Симле. Рабиндранат Тагор писал с горечью: «Чувство пренебрежения и превосходства неизменно унижало нас и нанесло серьезный ущерб нашей культуре. Оно породило в сердцах нашей молодежи недоверие ко всему, что являлось наследием прошлого. Старинные индийские картины и другие творения искусства высмеивались нашими студентами, подражавшими европейским учителям в этот обывательский век… Слишком долго воспитывали их на третьесортных копиях французских картин, кричаще-пестрых олеографиях самого низкого пошиба, на картинах, отмеченных печатью машинного стандарта, и они еще считают признаком высшей культуры презрение к творениям восточного искусства».
В этих условиях возрождение былой славы национальной культуры становилось частью общенациональной освободительной борьбы.
Важную роль в возникновении и развитии нового культурного движения сыграло семейство Тагоров, прежде всего племянник Рабиндраната Обониндранатх. Вместе со своим братом Гяганендранатхом он рано увлекся рисованием. Первыми его работами были иллюстрации к древним сказаниям и к стихам Рабиндраната. В 1896–1897 годы Обониндранатх Тагор сближается с англичанином Э. Б. Хейвеллом, директором Калькуттской школы искусств.
Это был необыкновенный человек. Искусствовед, страстный коллекционер, обладатель прекрасного собрания восточных миниатюр и древней пластики, автор многочисленных статей в защиту индийской культуры, влюбленный в Индию, Хейвелл мечтал о возвращении индийскому народу его древней культуры. В семье Тагоров он нашел союзников. Встречу его с Обониндранатхом можно назвать началом Бенгальского Возрождения.
Программа, разработанная ими для Калькуттской школы искусств, в качестве первого шага предусматривала отказ от античной и академической тематики, чуждой и непонятной индийскому художнику и зрителю, и обращение к знакомым образам народной мифологии, сюжетам из религии индуизма, национальной истории. Менять нужно было не только тематику, но и технику, создавать новую живописную школу, «оживить, – как писал Хейвелл, – и воскресить индийские художественные традиции и на базе этих традиций возродить свежий народный язык, дополнив его здоровым западным, японским и китайским влиянием».
Сперва был упразднен «античный класс» в Калькуттской школе искусств. Затем в художественной галерее были сняты и проданы с аукциона все образцы англо-индийского стиля. На вырученные деньги Хейвелл купил традиционную индийскую скульптуру и заменил ею в классах академические гипсы.
Первые же шаги Хейвелла были встречены в штыки не столько колониальными властями, сколько самими индийцами. Его обвиняли в стремлении отнять у индийцев возможность приобщения к современной европейской культуре, отбросить индийскую культуру в средневековую дикость. Студенты – будущие художники, воспитанные в европейских традициях, – отказывались ходить на занятия, глумились над Хейвеллом. Лишь семейство Тагоров, в особенности Обониндранатх, всячески ободряло и поддерживало его. В 1903 году Обониндранатх выставил свои работы в стиле старых миниатюр – плод почти десятилетнего труда. На фоне казенной живописи они привлекли внимание, и им неожиданно была присуждена серебряная медаль выставки. Это был первый успех движения.
Постепенно идеи Хейвелла и Обониндранатха Тагора начали проникать в среду интеллигенции, вокруг них стали сплачиваться молодые художники: Нондолал Бошу, Шурендранатх Гангули, М. Ч. Де, К. Мажумдар, К. Венкатаппа, Шарода и Барода Укил, Девипрасад Рой Чоудхури, Промод Кумар Чаттерджи и другие. Окончив школу О. Тагора, они разъехались по всей Индии и возглавили в разных городах школы национального мастерства.
Новая система обучения была направлена на изучение, копирование, интерпретацию индийских сюжетов и приемов классического искусства древности и школ миниатюры средневековья. Изучались канонические трактаты по искусству. Ведущей по-прежнему оставалась Калькуттская школа искусств, вице-директором которой с 1902 по 191,5 год был О. Тагор. В 1908 году на смену Хейвеллу пришел Перси Браун, такой же знаток и поклонник индийской культуры. Наглядным пособием для студентов служили коллекции, собранные Тагорами и Хейвеллом.
Калькуттская школа искусств была не единственным центром Бенгальского Возрождения. В калькуттском доме Тагоров – Джорасанко постоянно собирались художники и ценители искусства. Не в последнюю очередь их привлекала коллекция Тагоров – настоящая сокровищница, часть которой можно видеть в музее и сегодня: это миниатюры иранской, раджпутской и могольской школ, китайские и японские гравюры, буддийские рукописи на пальмовых листьях, бенгальские лубки, терракота, народные игрушки, ткани из всех областей страны. В наши дни к ним присоединились на равных правах работы мастеров Бенгальского Возрождения.
Сегодня эти картины признаны национальным достоянием, их запрещено вывозить из страны, они окружены почетом и преклонением. Хранятся они в крупнейших музеях страны – в Галерее современного искусства в Дели, в Калькутте – в Галерее современного искусства Академии художеств, в музее Бирлы, в музее-квартире Тагора, в частных собраниях.
Надо сказать, что с первого, поверхностного взгляда они не вызывают у нас, европейцев, особенных чувств, хотя очень изящны, красивы, гармоничны: содержание их нам часто непонятно, названия ничего не говорят – «Абхисарика», «Качха и Деваяни», «Партхасаратхи», «Шримоти и Малоти». Нужно хорошо знать индийскую философию, мифологию, литературу, особенно творчество Р. Тагора, чтобы прочувствовать их. Их изощренная техника кажется нам, капризным детям XX века, старомодной, содержание – темным и неинтересным. Увы, такова судьба многих первопроходцев: умостив своими телами путь будущим поколениям, они остаются чтимыми, но уже ненужными, сделавшими свое дело. И только историки знают, какие бури бушевали в душах этих людей, сколько им требовалось усилий, чтобы разбудить современников, вдохнуть в их души искру божественного-пламени…
О Тагоре-художнике
В доме-музее Тагора хранится неплохая подборка работ Обониндранатха и Гяганендранатха Тагоров и Нондолала Бошу. Они, конечно, уступают полотнам, которыми гордятся художественные музеи Калькутты и Дели, но дают достаточно полное представление о художниках. Обониндранатх – это возрождение средневековой миниатюры, но не подражание ей, а творческая переработка и использование ее приемов на новом, современном уровне. Все его вещи выполнены в изысканно блеклых, благородно приглушенных тонах, удивительно изящны и гармоничны. Гяганендранатх – это первые опыты кубизма в Индии, первые попытки разложения формы и цвета. Нондолал Бошу – это народный лубок, возведенный в монументальный жанр, буйство форм и красок.
Но главным сокровищем считаются здесь работы Рабиндраната Тагора – их 43. А всего, по самым скромным подсчетам, он создал почти 3 тысячи рисунков, набросков и картин. Они удивительны и странны, их трудно отнести к какому-либо художественному течению Востока или Запада, они сами по себе, это «рисунки Тагора».
Р. Тагор начал рисовать в 67 лет, примерно в 1928 году, и очень усердно занимался новым для него искусством около 12 лет, не думая о том, представляют ли его рисунки какой-то художественный интерес. Он рисовал просто потому, что ему этого хотелось, надо было какие-то чувства выразить именно таким способом. Но, выставленные в Париже, Берлине, Лондоне, Нью-Йорке, а также у нас, в Москве (в 1930 году, во время визита Тагора в СССР), рисунки эти вызвали огромный интерес.
Началось все с тех бессознательных узоров, которыми многие люди заполняют черновики рукописей. Зачеркивая фразы, слова, Тагор обводил их рамками, соединял зачеркнутое, добавлял всякие завитушки и росчерки, придавая получавшемуся узору сходство то с домом, то с решеткой, то с птицей. Постепенно он почувствовал потребность как-то организовать, завершить эти формы. Он писал: «Когда случайные штрихи, как царапины на рукописи, взывают, подобно грешникам, о спасении, поражая взор уродством своей никчемности, я иногда трачу больше времени на их освобождение в спасительной завершенности ритма, чем на работу, которой я занят». Позже он говорил, что его живописные работы – это стихотворения в линиях.
Строго говоря, рисунки и картины Тагора непрофессиональны – у него нет элементарной технической выучки, отсутствует перспектива. Это какой-то особый вид мышления в линиях и красках, присущий только ему.
Рисовал Тагор всем, что попадется под руку: не только акварелью или темперой, но и чернилами, и соком цветочных лепестков при помощи тряпочки, пальца, лопатки. «Картины», которых он мог создать четыре-пять в день, очень несложны – это отдельные фигуры или группы фигур людей, животных, птиц, чудовищ, а также несложные пейзажи или лица людей. Хорошо сказал знаток индийского искусства профессор С. И. Тюляев: «Это… утонченно детское искусство, творчество искушенного в жизни старца, но рисующего по-детски эмоционально и заинтересованно».
Надо признать, что рисунки Р. Тагора, в отличие от сладостных, изящных работ его племянников, нельзя назвать красивыми. У меня лично (да и не только у меня) они вызывают неприятное чувство тягостной тревоги. Особенно его чудища, как будто пришедшие из кошмарных снов. Они неуклюжи, угловаты, горбаты, полны какой-то конвульсивной боли. Есть непонятные змеи с человеческими лицами, карлики-уродцы, взъерошенные птицы, полуверблюды-полубыки. Но среди них нет агрессивных, злых персонажей, все они печальны и мучительно несчастны. Это как бы эманация душевных страданий поэта в тяжкие для Индии годы. Очень много женских портретов – печальных, с огромными глазами; искусствоведы видят в них отголоски характерного для Бенгалии поклонения Шакти. Есть и мужские портреты, в том числе автопортреты, – серьезные, грустные, никогда не улыбающиеся. Иногда на портретах и картинах приписаны стихи. На рисунке, изображающем птицу на спине быка: «Ты беспечно несешь свой триумф, крылатое изящество, на тяжеловесной бессмысленности высокомерной туши». А на изображении пожилой женщины со скорбным ликом, закутанной в черное: «Боль утихла, но' воспоминание о ней остается. Так тихий закат приходит на смену дню, прошумевшему дождем»…
20 июня. Вести из Гуджарата – впервые оппозиция выступила совместно («Джаната-парти») и победила Конгресс. Сегодня в Калькутте всеобщая забастовка – бандх, – организованная противниками ИНК. Транспорт не работает – половина сотрудников не-пришла в офис. Все магазины и лавки закрыты. Впрочем, к 4 часам город зажил нормальной жизнью, размах оказался меньше, чем рассчитывали организаторы бандха.
21 июня. В генконсульстве и торгпредстве начали работать много новеньких и попросили экскурсию по-городу. Записалось 33 человека – три «рафика». Маршрут был немудреный: Майдан – Эспланада – Иден-гарденс – Белур-матх. Недалеко от последнего обнаружили очень интересное сооружение: посреди ухоженного пруда, где плавают большие рыбины, стоит «дом-корабль», точно воспроизводящий формы корабля – палубы, мачты, шлюпки, спасательные круги, штурвал. Вход свободный. Пока участники экскурсии бегали по палубе, обмениваясь впечатлениями, к нам уже спешил официант с кока-колой и закусками. По-видимому, это что-то вроде «пикник-спот», – места, для пикников, где можно за умеренную плату отдохнуть и повеселиться.
А в Белур-матхе случилось ЧП: у одного из новеньких, солидного, лысого товарища, «увели» новые туфли, которые он благоговейно оставил у входа в храм. Здесь, конечно, моя вина – я не предупредил, что новую обувь надо сдавать на хранение специальным людям, дежурящим при храме. Так он и проходил всю экскурсию босиком, ругая нищих, воров, а заодно и попов.
26 июня. Утром прибежали возбужденные сотрудники офиса: в стране введено чрезвычайное положение. Лидеры оппозиции, в том числе Дж. П. Нараян, арестованы. Внешне на течении городской жизни это никак не отразилось, так же кипит толпа на улицах, торгуют лавки, просят бакшиш нищие.
Впрочем, на события оперативно откликнулось искусство. В залах Академии изящных искусств выставлена аллегорическая картина Ф. Хуссейна, изображающая богиню Дургу, поражающую демона. О, эта восточная способность мыслить мифологическими категориями! Газеты совершенно серьезно пишут: Индира Ганди явилась в ипостаси Дурги, чтобы поразить демона оппозиции, это не так страшно. Главное, чтобы она не перешла в ипостась Кали.
24 июля. Индустриально-технологический музей Бирлы попросил у нас для экспозиции фотографии о совместном советско-американском космическом полете «Союз-Аполлон». Так я увидел музей, на который у меня никогда не хватало времени. Похож на наш Политехнический в Москве, только меньше и беднее, но много интересных для любителя экспонатов начала века. Вход свободный, а в залах – ни души.
Музей расположен в районе Толлигандж, в южной части города. Это совсем другая Калькутта, похожая на лучшие районы Дели, – тихие чистые улицы, виллы современной архитектуры в зелени садов, чистый воздух, уют. Здесь живут самые богатые люди.
25 июля. Сегодня в генконсульстве США на Хо Ши Мин-сарани был прием по случаю благополучного завершения полета «Союз-Аполлон», попал на него и я. Генконсул США, спортивного вида, моложавый, был очень любезен. Сотрудники – ребята подтянутые, с хорошей выправкой, особенно один, детинушка под 2 метра ростом, из Корпуса мира. Показали великолепный фильм о высадке астронавтов на Луну. Потом нас четко распределили между сотрудниками, и начался разговор ни о чем. Прием был организован «на паях»: территория и еда – хозяев, выпивка – шампанское, водка – наша. Я заинтересовался превосходными репродукциями картин американских художников, которые украшали стены, и генконсул с удовольствием показал их и со знанием дела пояснил, так что разговор вышел наконец за рамки надоевшей темы: что лучше – виски или водка.
1 августа. В Горьки-садане открылась выставка молодых художников Калькутты, на которую я их подбивал долгое время. Более половины работ – абстрактные, но абстракционизм здесь очень провинциальный, самодельный. Собственное лицо имеет лишь Ганеш Пин. Ему сейчас 37 лет, коренной «калкатта-валла», разночинец, сам себе пробивающий дорогу. Живет в страшнейшей коммуналке, пропахшей примусом и помоями. И картины его тоже страшные – чернота, из которой высвечиваются нарочито грубые, тяжелые очертания людей и предметов. Рисует он будни Калькутты – нищих, рыбаков, рабочих, мальчишек, крестьян. «Боже, как он мрачен, как он груб!» – восклицают искусствоведы. Такого искусства я еще в Индии не видел! Кстати, Калькутте посвящены лишь несколько слабеньких рисунков. На мой вопрос, почему они не рисуют свой город, молодые художники ответили, что он безобразен, они его не любят и никакой эстетической ценности он не представляет. Врут! Любят они свой город, любят ревниво, завидуя Дели, сохранившему древние памятники, и Бомбею, этому европеизированному городу-пижону.
А в доказательство – недавнее сообщение местных газет: группа молодых художников задумала украсить Калькутту и как-то ночью расписала фасады самых мрачных домов на Чоуринги. Один из них я видел – жуткое черное здание Онкологического госпиталя. На высоте второго этажа весь фасад расписан огромными аляповатыми цветами – желтыми, красными и зелеными. Грубовато, но от чистого сердца! А еще мне подарили «бадж» – значок с ромашкой и надписью: «Я люблю тебя, Калькутта!».
3 августа. Совершенно неожиданно еду вечером в составе небольшой делегации «Международной книги» на открытие магазина советской книги в городок Мальда.
5 августа. Выехали мы позавчера поздно вечером, впервые не с Хоура, а с другого вокзала – Селда-стэйшн, тоже большого, но крытого и чем-то, наверное стеклянной крышей, отдаленно напоминающего Ленинградский вокзал в Москве. Приехали в 3 часа утра – странности индийского железнодорожного расписания приводят меня в отчаяние. Но нас ждали, отвезли в гестхаус («дом для гостей»), единственный в городе. Наши провожатые, желая показать свое гостеприимство, никак не хотели уходить и все старались завязать светскую беседу. С трудом мы убедили их, что должны поспать, и кое-как уснули в москитном вое. За окном хлестал дождь. В 8 утра нас уже подняли.
