Текст книги "Я люблю тебя, Калькутта!"

Автор книги: Олег Торчинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Annotation

Советский журналист, несколько лет проработавший в Индии, рассказывает об одном из крупнейших ее городов.

В дневниковую форму его воспоминаний органично вписываются рассказы о политической жизни и о музеях, уличные зарисовки и экскурсы в индийскую историю. Интересны описания быта советской колонии в Калькутте, повседневной работы советских людей в Индии.

1974

Музей Виктория-мемориал

Еще о Матери Терезе

1975

«Черная яма» Калькутты

Этнографический музей университета

Терракотовые храмы Бенгалии

О банкурских лошадках

«Харе Кришна». Что это?

«Мы – вайшнавы»

О глиняных игрушках Бенгалии

О Джамини Рое

Кое-что о Джайпракаше Нараяне

Несколько слов о Герасиме Лебедеве

Индийский музей

О Бенгальском Возрождении[19]

О Тагоре-художнике

Академия искусства и культуры Бирлы

Добавление 1989 года

ИЛЛЮСТРАЦИИ

INFO

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

О. ТОРЧИНСКИЙ

Я люблю тебя,

КАЛЬКУТТА!

*

Редакционная коллегия

К. В. МАЛАХОВСКИЙ (председатель),

Л. Б. АЛАЕВ, Л. М. БЕЛОУСОВ, А. Б. ДАВИДСОН,

Г. Г. КОТОВСКИЙ, Р. Г. ЛАНДА, Н. А. СИМОНИЯ

Ответственный редактор

Л. Б. АЛАЕВ

Редактор издательства

О. М. ГАРМСЕН

Фото автора

На первой странице обложки: Богиня Дурга.

Работа современной народной мастерицы. Аппликация

На четвертой странице обложки: Эспланада.

Гравюра Ч. Дойли Барта. 1848 год

© Главная редакция восточной литературы

издательства «Наука», 1992

Мы,

каторжане города-лепрозория,

где золото и грязь изъязвили проказу, –

мы чище венецианского лазорья,

морями и солнцами отмытого сразу!

Плевать, что нет

у Гомеров и Овидиев

людей, как мы,

от копоти в оспе.

Я знаю –

солнце померкло б, увидев

наших душ золотые россыпи! Владимир Маяковский

Эта книга посвящается 300-летию Калькутты – самого большого, самого противоречивого и, возможно, самого интересного из всех городов Индии.

Об этом городе трудно писать. 300 лет по масштабам пятитысячелетней индийской истории – мгновение. Здесь нет древних памятников, история Калькутты не осенена романтической дымкой мифов и легенд, но зато в ней предостаточно мрачных и кровавых страниц. Этот город не любят туристы, он, говоря словами поэта, «для веселия мало оборудованный». Что, кроме ужаса и отвращения, могут увезти отсюда гости, увидев здесь за свои несколько коротких и суматошных дней в основном лишь «достопримечательности», создавшие Калькутте ее печальную славу: жуткие трущобы, грязь и нищету, превосходящие все европейские мерки, зловонные помойки с копошащимися в них голодными детьми, калек и юродивых?… Здесь нужно прожить не один месяц, съесть пуд здешнего едкого перца, хорошо провариться в горячем липком вареве, заменяющем в иные дни атмосферу, чтобы сквозь контрасты и безысходность разглядеть иные ипостаси многоликого и многорукого, как его древние боги, города. И тогда уже привязаться к нему на всю жизнь.

Вот почему я отказался от «академического» рассказа о городе Калькутте. Наверное, лучше всего о ней расскажут дневники, которые я вел день за днем, расскажут о том, как всякий, кто проживет здесь более полугода, становится из перепуганного и растерянного наблюдателя поклонником этого странного, ни на какой другой не похожего города. Я выбросил только сугубо личные моменты, но оставил некоторые приметы быта советских жителей Калькутты.

В декабре 1987 года – через 12 лет – я вновь увидел Калькутту.

Все эти годы я не забывал ее, она снилась мне – невнятная, тревожно неузнаваемая… Когда наша делегация летела в Индию на открытие Фестиваля СССР, я без конца рассказывал спутникам о Калькутте, предвкушал, как покажу им ее чудеса. Утром, после ночевки в шикарном отеле «Оберой», мы поехали смотреть достопримечательности.

И вдруг я обнаружил, что мне не о чем рассказать, нечего показать моим спутникам. Они с ужасом смотрели на человеческий муравейник, копошащийся в тесноте грязных улиц. Накануне прошел дождь – небывалое для декабря явление в этих краях, – и тротуары были покрыты липкой серой глиной. На обрывках джутовых мешков, а то и просто на асфальте сидели озябшие, голодные люди. И нищие здесь были другие – не нахально-веселые, как в Бомбее, не приниженно-робкие, как в Мадрасе, а хмурые, озлобленные; они дергали женщин за рукава, бранились, грозили вслед сытым иностранцам костлявыми кулаками… Посреди мусора и отбросов бездомные варили на костерках свою скудную еду. Кончилось тем, что члены делегации отправились в кондиционированный рай отеля, где по восьми каналам местного телевидения круглосуточно крутили американские фильмы, старые и новые (помню, что ночью, часа в 3–4, почему-то показывали «фильмы ужасов» – с вампирами, оживающими покойниками и прочей нечистью). А я, оставшись один, решил посетить места, когда-то знакомые, и разобраться – почему я был так влюблен в этот странный город.

…Я брел по длинной Чоуринги, считающейся здесь центральной улицей, и машинально отмечал перемены: нет больше знаменитого калькуттского трамвая, оставшегося еще от англичан; исчез старинный особняк, вместо него – бетонная колода банка; построенный при мне 12 лет назад новенький девятиэтажный дом облез и обрел типичный для Калькутты грязно-серый цвет. На краю огромного поля, носящего совершенно украинское название Майдан, возникла станция метро. Вот угол нашей маленькой Бишоп-Лефрой-роуд с большим магазином, который мы в шутку называли «Елисеевским». В бывшем здании советского торгпредства теперь какая-то чаеразвесочная контора. Через 50 шагов дом, где мы когда-то жили, – старый, облезлый, со скрипучими лестницами, по которым так тяжко было взбираться душными вечерами. Наши окна на третьем этаже наглухо закрыты зелеными ставнями. Нет уже у ворот старого привратника, в дворике тихо и пусто… Неблагодарное это дело – искать ушедшее время…

По давно знакомым улочкам выхожу на Парк-стрит, одну из наиболее фешенебельных улиц Калькутты. Она поблекла слегка, но держит еще марку: все так же ярки ее витрины, все та же нарядная толпа у прилавков кондитерской «Флури». Сворачиваю на мою некогда любимую Фри-Скул-стрит, где привлекали меня россыпи книжных лавок, магазинчики антиквариата и пластинок. Становится темно, зажигаются огни лавок и кафе, толпа все гуще. И вот я уже не чужой здесь, я – часть этой толпы, она втягивает меня, и снова возникают в памяти несколько сотен дней и вечеров, которые я провел в этом городе, и прежде всего тот знойный апрельский вечер 1974 года, когда наша семья впервые ступила на бетонное покрытие калькуттского аэропорта Дам-Дам.

1974

13 апреля 1974 года. Прилетели вчера из Дели около десяти вечера. Было уже темно, когда мы вышли из самолета в аэропорту Дам-Дам. Никогда не забуду первого ощущения: пытаюсь вдохнуть густой, банный воздух, а он застревает в груди, как нечто материальное, – ничего подобного в Дели я не испытывал. Мгновенно мы стали мокрыми с ног до головы, одежда противно липла к телу, многочисленные сумки оттягивали руки.

Затем была дорога от аэропорта (его название отразилось в печально известных разрывных пулях эпохи первой мировой войны – «дум-дум», их делал военный завод, размещенный в этой местности). Мы ехали сквозь духоту бенгальской ночи по бесконечным ущельям улиц, во тьме мерцали крохотные огоньки жаровен. Стоял едкий смрад тлеющих кизяков. Свет фар выхватывал нескончаемые ряды человеческих тел на тротуарах. Вспомнился Киплинг: «Город страшной ночи».

Потом мы долго взбирались по скрипучим ступеням старого дома и в первую же ночь познакомились со злющими и кровожадными калькуттскими москитами. Старенький кондиционер гудел в углу, не давая прохлады, а к утру умолк совсем – отключили электричество. Это называется здесь «лоуд-шеддинг» («падение энергии»). Городу катастрофически не хватает энергии, и он экономит ее, планомерно отключая в течение дня район за районом. Страшно не хочется выползать в суету раскаленных улиц, но надо потихоньку устраиваться. Сегодня суббота – есть два дня на устройство быта.

Вечер. Первый раз прошелся по Бишоп-Лефрой-роуд – так называется наша улочка. Чем знаменит был епископ Лефрой, пока не знаю. Улица небольшая – метров 200 длиной – и выходит на главную улицу Калькутты, нескончаемую Чоуринги.

Мы – не новички в Индии, прожили уже полтора года в Дели, хорошо ладили с индийцами, не падали в обморок от некоторых непривычных обычаев и не боялись съесть острое кушанье с лотка уличного продавца. Нам нравился Нью-Дели – чистенький, утопающий в зелени садов, со своими изящными модерновыми, в стиле Корбюзье, виллами, «город-сад», построенный известным английским архитектором Э. Лютьенсом для власть имущих Британской Индии, когда они вынуждены были перенести столицу из бурлящей Калькутты в другой город. Старый Дели с его чисто восточной атмосферой был от нас далеко, туда ездили лишь на экскурсии. Но ни старый, ни новый Дели не были городом в европейском смысле, таким, как Москва, Ленинград, Прага, Лондон.

Так вот, я рад, что снова вижу Город – с большими домами, трамваями, автобусами; я по такому уже соскучился в полудачном Дели.

В угловом, выходящем на Чоуринги доме был большой магазин, из тех, что в Америке называют «драгстор» – «аптека», где есть все предметы первой необходимости, на наш взгляд не всегда совместимые: хлеб, масло, яйца, пиво, кока-кола, зубная паста, мыло, лекарства, детские игрушки, дорожное чтиво и т. д. Вместо надоевшего в Дели хлеба «Британия», по вкусу и консистенции напоминающего вату, здесь продаются круглые, московские булочки очень постная ветчина, которую режут в специальной машинке на тоненькие лепестки.

Пройдя сотню метров по Чоуринги, я не обнаружил ничего интересного: мастерская по ремонту велосипедов, пункт приема бутылок из-под кока-колы. Под стеной сидело семейство – мужчина, женщина, на циновке спали двое замурзанных детей. Глава семьи тут же устремился ко мне, повторяя «бабу, бабу» (господин – на бенгали)… Итак, первый бакшиш в Калькутте дан.

…Дома на нашей улице восьмиэтажные, типа «доходных», на фасадах – даты строительства: 1921, 1926; судя по внешнему виду, они с тех пор ни разу не ремонтировались. Облицовка облуплена, наружу торчит дранка. Подъезды темные, разят погребной сыростью, заходить туда не хочется.

Наш дом – 1927 года, трехэтажный. У ворот сидит на топчане худющий старик в рваной гимнастерке до колеи, из-под которой выглядывают голые, обтянутые дубленой кожей ноги. Это «чоукидар» – сторож. Сколько раз ты проходишь мимо, столько раз он встает и лихо прикладывает руку к воображаемой фуражке. В крохотном дворике маленькие клумбы с цветочками, какие-то сараюшки. Вдоль стены стоят горшки с цветами, а в углу двора высится лохматая и очень пыльная пальма.

15 апреля. Первый день работы. Наш офис – информационный отдел генконсульства СССР в Калькутте – расположен в старом, колониальных времен особняке на Вуд-стрит и носит романтическое название «Вилла Роз». Кабинет – крохотная комнатка, едва вмещающая железные стол и стул, кушетку, куда усаживаются посетители, и шкафчик для журналов и гранок. Моя обязанность – следить за изданием журнала «Совьет Лэнд»^[1], т. е. обеспечивать график его выхода, контролировать доставку бумаги, заказывать и писать материалы о советско-индийских новостях в Западной Бенгалии, главным образом в Калькутте, а также в смежных штатах – Ориссе и Ассаме и частично в Бихаре. Радует, что могу писать сам, а следовательно, ездить и смотреть.

Едва успел познакомиться с коллективом, как потребовалось ехать на бумажный склад, который недавно залило водой. Склад – в отдаленном районе; вместе с ответственным за бумагу, м-ром Бисвасом мы ехали почти час. Был пик жары – полдень, но в офисе было бы не слаще – электричество отключено с утра.

Улицы были бесконечны, и чем дальше мы отъезжали от центра, тем больше раскрывался огромный город во всем своем величии и безобразии– Я смотрел во все глаза, ведь это была моя первая поездка по Калькутте.

Вот ты какая, Калькутта! Длинные, неуютные, какие-то обглоданные улицы, выщербленные мостовые, узкие тротуары. То и дело объезжаем помойки, возникающие прямо посередине проезжей части; тут же сидят люди, бродят коровы и собаки, одуревшие от жары. У края тротуара лежит прямо на солнцепеке человек, совершенно голый, то ли умер, то ли без сознания. Черные от солнца и голода старухи, лица – точь-в-точь как у египетской мумии, выставленной в московском Музее изобразительных искусств, тряся ссохшимися, как тряпки, грудями, что-то выискивают в помойках, режут найденные ошметки овощей и лепешек прямо на асфальте и варят в закопченных консервных банках. Проехали район трущоб – ряды хижин из прутьев, покрытых кусками гнилого джута, старыми газетами, листами жести – как дурной, кошмарный сон. Говорят, так живут в Калькутте около двух с половиной миллионов.

Склад оказался небольшой построечкой почти на самом берегу мутно-коричневой реки Хугли. Бумага более или менее в порядке, если не считать, что влажность и белые муравьи (термиты) сжирают ее с повышенной скоростью и часть ее обречена заранее. Все, что мы смогли, – заставили отодвинуть кипы от осклизлых стен.

17 апреля. Днем телефонный звонок: в Калькуттском университете читает лекцию советский индолог Э. Н. Комаров, просят прислать корреспондента. Решил поехать тоже.

Университет находится в северной части города на узкой и длинной Колледж-стрит, сплошь состоящей из книжных лавок и развалов. Присев на корточки, студенты самозабвенно роются в грудах потрепанных книг – английских и бенгальских, – разложенных на газетах и мешках. Стоит эта бумажная труха дешево, что необыкновенно важно для студентов.

Здания университета построены в разное время; самое позднее – многоэтажная коробка из стекла и бетона, высящаяся посреди двора, – совсем недавно, в конце 60-х годов. Когда-то здесь было старинное здание, в котором университет размещался с 1873 по 1961 год (создан в 1857-м). Остались лишь фотографии: шестиколонный ионический портик, бюсты величавых отцов-просветителей – сэра Таракнатха Палита, сэра Рашбехари Гхоша, создателей кафедр физики, химии и прикладной математики, сэра Асутоша Мукерджи, основоположника изучения древней истории страны, основателя университетского музея народного творчества.

Нас повели в здание библиотеки, где должна была начаться лекция, – вполне почтенного возраста, классической архитектуры дом (1926 – было указано на фасаде). Перед началом провели по полутемным залам со скрипучим паркетом. С потемневших от времени портретов в позолоченных когда-то рамах на нас строго взирали все те же отцы-учредители, индийцы и англичане, вдохновенные, усатые, в мантиях. От постоянного действия влаги портреты сильно покоробились, краски осыпались. Страшно думать – а как обстоит дело с книгами? Их здесь много – на санскрите и бенгали, на английском, персидском, русском. Здесь хранится большая коллекция старинных рукописей – бенгальских и тибетских, но увидеть их не пришлось: ключа от шкафов, конечно, не нашли.

Как нам объяснили, университет состоит из множества колледжей и институтов, почти автономных, раскиданных по всему городу и даже за его пределами. На всю страну известен колледж науки и технологии с отделениями физики, химии, прикладной математики, психологии. Недавно организованы новые институты – ядерной физики, радиофизики, электроники. Из гуманитарных славится Санскритский колледж, основанный еще в 1874 году. Сейчас здесь изучают и философию – древнюю индийскую и современную европейскую, историю, языки.

На лекции о национальных отношениях в СССР было человек семьдесят, в основном преподавательский состав, слушали внимательно, но вопросов не задавали.

Когда ехали обратно, подивился многолюдью города, необычному даже для Индии, – какое-то людское половодье! В справочниках указывается 8 или 9 миллионов жителей, а с пригородами (Большая Калькутта) – около 12.

20 апреля. Сегодня неделя, как мы в Калькутте.

Итак, мы живем на третьем, верхнем этаже, куда ведет рассохшаяся деревянная лестница. По внутреннему фасаду дома идут галереи-лоджии, куда выходят все двери. В нашем распоряжении одна из крайних квартир с примыкающим отрезком лоджии, отделенном фанерной стеночкой с дверью, которую при желании можно выбить несильным ударом кулака. Квартира состоит из большой, метров 20–25, комнаты и примыкающей к ней совсем маленькой, метров 5, комнатки. Рядом санузел, совмещенный. Поскольку этаж последний, вода поступает к нам из водяного бака, находящегося на крыше прямо над нами. Бак за день раскаляется на солнце, и с утра до темноты из крана да и, пардон, в унитазе течет только крутой кипяток.

В комнатах по-восточному темно: окно есть лишь в маленькой комнате, но оно закрыто ставней, большая комната освещается через дверь. Предполагается, что темнота дает благословенную прохладу, но это не так. Стоит кондиционеру отключиться, и через пять минут воцаряется влажная духота.

Потолки высокие, метров, наверное, восемь, не меньше. Они тонут во тьме, и лучше не приглядываться. Там, среди черных, закопченных балок, живут поколения всяких тварей, помнящих, мне кажется, еще времена Империи, – москиты, тараканы и неизвестно кто еще. Стены каменные, толстые, выкрашенные когда-то масляной краской. Милосердная темнота скрывает их сегодняшнее состояние, и, надеюсь, у нас и впредь не будет времени их рассматривать. Каменный пол всегда теплый, отшлифованный ступнями предыдущих жильцов.

Мне очень нравится доставшаяся нам в наследство мебель – старая, в стиле «модерн» начала века: пара шкафчиков черного полированного дерева и зеркало с накладными украшениями в виде вьющихся растений, ни одной прямой линии – сплошные переливы овалов и кривых. Все это, конечно, лишь жалкие остатки былого великолепия, но я не устаю любоваться ими. Особенно приятно старое дерево внутри шкафчиков – некрашеное, глубоко розового оттенка, издающее удивительно приятный запах, не исчезнувший до сих пор, – им проникаются все вещи, которые положишь туда.

В конце галереи есть еще кухонька, где возле старой газовой плитки, работающей от баллона, может с трудом встать лишь один человек. Крутая лестница ведет на крышу, к водяному баку. Оттуда открывается вид на соседние крыши, а вдалеке видны очертания готического собора и какого-то огромного, белоснежного здания с куполом. На кухне можно разогревать по вечерам чай, а питаемся мы в советском торгпредстве, расположенном в соседнем доме, по сути дела – в другом крыле того же здания.

Квартира наша, наверное, когда-то считалась, да и сегодня считается совсем неплохой, и ее прежние жильцы, надо думать, умели ею распорядиться. Поднимаясь к себе наверх, я видел сквозь распахнутые двери, как живут наши соседи на втором этаже. Вдоль галереи стоят вазоны, вдоль перил вьются какие-то декоративные растения. На топчанах и на полусидят женщины, что-то толкут в ступках, хихикают. В га-маке-качелях, подвешенном к потолку, сидит глава семейства. Все очень обжито, домовито.

На одном с нами этаже, в другом конце галереи, живет знаменитый кинорежиссер, основатель «бенгальской школы» индийского кино Сатьяджит Рей. Я несколько раз встречал маэстро на лестнице, и мы по-соседски раскланивались.

22 апреля. День рождения В. И. Ленина. С утра митинг у памятника в небольшом сквере на пересечении Чоуринги и улицы Ленина – Ленин-сарани (бывшая Дхарамтала-стрит). Ее назвали так в 1970 году, в честь столетия со дня рождения Ленина, по инициативе Левого фронта, стоявшего тогда у власти в Западной Бенгалии. Тогда же был поставлен бронзовый памятник (скульптор – Н. Томский). Статуя отлита в СССР. Она стоит на пьедестале из красного песчаника, традиционного для индийской архитектуры и скульптуры материала.

Сквер окружен невысокой оградой, на калитке замок. Никто сквера не охраняет, но мне рассказали, что коммунисты следят за памятником, тем более что их штаб-квартира размещается неподалеку, и пригрозили свернуть шею всякому, кто на него поднимет руку. Предупреждение действует – попыток не было, хотя всякого хулиганского, отчаянного и просто фашистского элемента в городе предостаточно.

Сегодня калитка открыта. К 10 часам утра, пока жара и влажность были в пределах терпимого, к памятнику стали стягиваться представители коммунистических ячеек разных районов. Картина очень красивая – все в белых национальных одеждах, с красными флагами. Возлагались цветы и венки, произносились речи – нашим генконсулом А. К. Ежовым, членами Национального совета КПИ. Потом пели на бенгали революционные песни, одну – на мотив «По долинам и по взгорьям».

А дальше началось непонятное. Ушли делегаты, уплыли знамена, наступила недолгая тишина. Мы не уходили. И нас пригласили… на митинг. И снова были знамена, речи, песни – почти те же. Только проводила митинг другая компартия – КП(м) – «марксистская», или, как ее называют у нас, «параллельная». Когда-то она очень резко выступала против КПСС, сейчас отношения потихоньку налаживаются, по между двумя индийскими компартиями натянутость все еще существует. Разногласий много – и вопросы тактики, и отношение к правительству Индиры Ганди, и Китай… На деле это приводит к распылению левых сил и к таким грустно-смешным эпизодам, как сегодняшние два митинга.

23 апреля. Вечером совершил небольшую прогулку по Чоуринги в южную сторону. Если идти на север, попадешь в центральную часть города, а южную часть называют «грязной стороной», ибо здесь нет ничего, кроме утлых домишек. Говорят, что чуть подальше есть хороший овощной рынок и большие улицы, но я туда не добрался. А пока, через десять минут прогулки, увидел довольно ободранный дом с вывеской «Музей всемирного спиритуализма». Музеи – моя слабость, не мог не зайти.

Это оказалась штаб-квартира религиозного общества «Всемирный спиритуализм»: такого рода организаций в любом городе Индии – пруд пруди. На стендах своего рода «пособия» для проповедей или «личного пользования» посетителей. Это схемы, диаграммы, фотографии, а также довольно примитивные рисунки, страшно напоминающие наши сатирические витрины «Крокодил идет по городу», клеймящие прогульщиков и алкоголиков. Здесь, собственно говоря, клеймится то же: пьянство, невоздержанность в еде, богохульство и т. д. В небольших, подсвеченных витринках с помощью дешевых пластмассовых кукол, одетых в национальную одежду, так сказать, в лицах «разыгрываются» различные человеческие грехи: убийство, жадность, зависть, прелюбодеяние… В специальных рамочках – постулаты ненасилия, смиренномудрия и т. д. Чрезвычайно разветвленные схемы из кружочков, квадратиков, треугольников иллюстрируют пути и степени самосовершенствования. Тут же подошел человек и предложил мне разъяснить экспозицию, но я отказался. Впрочем, пришлось ради приличия взять за рупию тощую брошюру.

Эта неделя очень тяжела – город не обеспечивается электроэнергией даже наполовину, свет дают всего на 5–6 часов в день. В городе толпа поколотила каких-то чинов, ответственных за энергоснабжение. Газеты предсказывают «жаркое» (во всех смыслах) лето.

24 апреля. Вчера во время заседания Ассамблеи штата отключился свет и государственные мужи 45 минут сидели в потемках и без кондиционеров. Так им и надо! Света не было даже в больницах. По Чоуринги прошла громадная демонстрация с красными флагами.

25 апреля. Ездили с нашим хозяйственником, хитрым, пронырливым и напористым м-ром Самадждаром по различным конторам. Я впервые был в недрах здешних бюрократических учреждений. Лифты не работали («лоуд-шеддинг, сэр!»), по этажам пришлось лазить пешком. Па заплеванных красными брызгами бетеля площадках толпились взмыленные, злые посетители. В крохотных клетушках, перегороженных фанерой, с замершими под потолками фенами, сидели, задыхаясь от духоты, такие же злые чиновники. Поражало обилие бумаг; связанные бечевками и густо покрытые окаменевшей черной пылью, они высились стопками на шкафах, в углах комнат, под столами. Вряд ли кто-нибудь заглядывал в них хоть раз; казалось, что они лежат здесь еще со времен колониальной администрации…

Освободились мы часов в пять. Я был поражен великолепием деловых кварталов Калькутты, особенно Брэборн-роуд, где сосредоточены крупнейшие банки, чистой, респектабельной, с множеством деревьев, асфальтом, красивыми, добротными домами начала века.

Энергетический кризис продолжается. Без света сидят уже главный министр штата, Верховный суд. Дело обсуждается в самых высоких сферах.

26 апреля. Достаточно выйти из калитки нашего офиса и завернуть за угол, как окажешься на Парк-стрит, самой фешенебельной улице города.

На отрезке чуть меньше километра расположены самые шикарные рестораны – «Парк-отель», «Золотой дракон» (китайский), «Мулен-руж», «Голубая лисица»; роскошная кондитерская «Флури» с европейскими сладостями – шоколадными бомбами в хрустальных вазах, пирожными и многоэтажными тортами, которые можно заказать, выбрав образец по пухлому альбому с цветными фотографиями – здесь и замки, и корабли, и лужайки с птицами, и даже домик колдуньи из сказки братьев Гримм, который съели Гансель и Гретель. А рядом роскошные парикмахерские, магазины тканей, белья, детский магазин «Парагон» с россыпью игрушек и книг, книжные магазины «Оксфорд» и «Кембридж» и т. д. Все великолепно оформлено, кондиционировано, приказчики вышколены – Европа, да и только. Вместо асфальта тротуары выложены здесь (видимо, еще в конце прошлого века) большими каменными плитами, пожелтевшими от времени и отполированными миллионами ног, босых и обутых. Между плитами пробивается трогательная травка. Нагретые за день, они жгут ноги даже сквозь подметки.

Наша Вуд-стрит делит Парк-стрит на две части. Одну, идущую на восток, я пока плохо знаю, известно мне только, что там находится самое старое в Калькутте английское кладбище. А другая, описанная выше, завершает свой путь, вливаясь в Чоуринги. На перекрестке стоит памятник Махатме Ганди. Автор его – знаменитый скульптор Девипрасад Рой Чоудри (одна из его ранних работ есть в ленинградском Эрмитаже). Скульптура решена удивительно живо и с благородной простотой, без всяких украшений. Четким силуэтом на фоне зеленого поля Майдана вырисовывается одинокая сгорбленная фигура старца с посохом, идущего своей нелегкой, тернистой дорогой. Скульптор говорил, что идею его работе дали слова Рабиндраната Тагора, сказанные им Ганди накануне его первого выступления с проповедью гражданского неповиновения: «Если никто не ответит на твой зов – иди сам!»

Памятник был торжественно открыт премьер-министром Индии Джавахарлалом Неру 30 ноября 1958 года. На пьедестале высечены слова Махатмы Ганди:

Среди Смерти продолжается Жизнь.

Среди Неправды продолжается Правда.

Среди Тьмы продолжается Свет.

И я верю, что Бог – это Жизнь, Правда и Любовь.

27 апреля. Наш быт постепенно налаживается.

День выглядит так. В 7.30 утра отключается кондиционер, значит, пора вставать. (Нас отключают дважды в день: с 7.30 до 14.00 и с 19 до 22.00 часов.) В 8.00 завтрак в торгпредстве. С 8.30 до часу – в офисе. Там отключены и кондиционеры и фены; правда, последние мы сами никогда не включаем ни на работе, ни дома – это вернейший путь к воспалению легких. Сидим, утопая в поту, голова гудит, виски разламываются. В час едем в торгпредство на обед, где переводим дух – там есть собственный движок. Снова работа – до 5–5.30. Маша, как и все дети, – в детской комнате торгпредства.

После работы остается время пройтись по магазинам Парк-стрит или погулять по Чоуринги, которую я осваиваю квартал за кварталом. А жена с Машей вместе со всеми идут в бассейн отеля «Хиндустан», благо, он в пяти шагах от нашей улицы (иногда и я присоединяюсь к ним).

Вся советская колония имеет в этом бассейне абонементы. Он маленький, с небольшой лужайкой. Узкое пространство между корпусами создает своего рода аэродинамическую трубу, дающую небольшой, но постоянный ветерок… Лужайка и бассейн весь день заполнены советскими женщинами (теми, кто не работает) и детьми, с утра часто здесь «пасется» и наша Машка – ее берут с собой то одни, то другие знакомые. Здесь сидят часами – вяжут, курят, читают. Бывает здесь и местная «золотая молодежь» т– под тентами сидят пузатенькие, сытые, волосатые молодчики с перстнями на всех пальцах и пьют кока-колу и местный лимонад – ломку. Иногда они осторожно входят в воду и болтают ногами. Другие постояльцы отеля наблюдают из-за занавесок купающихся русских «венер». Мы как-то сказали в шутку здешнему менеджеру, что он должен нам доплачивать за бесплатное зрелище для постояльцев.

Но бассейн лишь до 7 часов вечера. Поэтому после ужина все стягиваются во двор торгпредства. Свет уже отключен, сидеть дома в душной тьме невыносимо. А здесь работает движок, дающий свет под навес, где сидят игроки в нарды и шахматы, женщины опять вяжут – в магазинах продается чудесный мохер всевозможных цветов и оттенков. А еще есть кино: советские суда, довольно часто заходящие в Калькуттский порт, меняются с торгпредством месячными запасами своих фильмов. Большая часть из них никогда не бывала на экране, это, по-видимому, какие-то списанные, забракованные всеми худсоветами ленты, которые хоть как-то надо окупить. Обычно это халтура на псевдореволюционные или военные темы, далекая от какого-либо подобия искусства… Но… вечера калькуттские длинны, света нет до десяти, сиди и смотри. Лично я приглашаю кого-нибудь, и мы гуляем по окрестным улицам, чаще всего по Чоуринги или Шекспир-сарани.

Кончен фильм, умолк движок, а света все нет. Тогда остается одно – идти на задний двор, к металлическим воротам, где есть слабый ток воздуха, некое подобие ветерка. Это называется «бомбоубежище». Когда становится совсем невыносимо, женщины начинают петь. При самых забубенных песнях вроде «Ах, мамочка, на саночках…» окна освещаются – дали свет. Можно идти по домам. Тащим сонную Машку по скрипучей темной лестнице. Тихо гудит в углу кондиционер, явно не справляясь с толщей тяжелого, горячего, мокрого воздуха.

Начинается еще одна из калькуттских казней – москиты. Противомоскитная сетка не пропускает воздуха, в ней невыносимо душно, без нее – заедают эти кровососы. Они несут с собой с черных болот, окружающих Калькутту, тропическую лихорадку – дэнгу. Жжем прессованные из трав зеленые пахучие спиральки, но помогают они плохо.

Еще одни «сожители» – тараканы невероятных, с ладонь, размеров. Они совершенно безобидны и трусливы, но их вид вызывает оторопь. Мои женщины, увидев их, подымают крик, от которого тараканы разбегаются в разные стороны, залезают под шкафы и в шкафы. В первом случае их надо долго и нудно выгонять палкой. Во втором. – летит на пол содержимое шкафа. Наконец «зверь» уничтожен или изгнан за порог на галерею.