Текст книги "Я люблю тебя, Калькутта!"
Автор книги: Олег Торчинский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)
Позже, переворошив массу книг, я узнал, что место это называется Сонагир, это священный комплекс джайнов, построен в 40—50-е годы. И что храмов было 108 – заповедное число, получающееся от перемножения цифр, входящих в «магический треугольник»:
Затем я видел джайнские храмы в Дели, они были совсем неинтересны – убоги по архитектуре (примитивное подражание индуистскому типу) и почти все без исключения построены в 60-е годы. Но джайнами нет-нет, да и интересовался. Вот что я о них узнал – излагаю, конечно, вкратце.
Джайнизм возник в VI веке до н. э., почти одновременно с буддизмом, как отражение борьбы касты кшатриев (воинов) против засилья брахманов. Основатель религии Вардхамана (более известен как Джина, или Махавира) родился всего на полвека раньше принца Сиддхартхи (будущего Будды) – в 615 году до н. э. (по другой версии – в 599 году до н. э.) в семье правителя княжества Вайсала (на территории нынешнего штата Бихар). Современная наука считает его, как и Будду, лицом историческим. При его рождении мудрецы предсказали, что младенец станет в будущем либо Чакравартином («Императором Вселенной»), либо Тиртханкарой («Учителем Человечества»), Уже в детстве он совершил ряд подвигов, за что был прозван Махавирой («Великим героем»). Далее его житие в основном повторяет канву легенд о Будде: в 30 лет он удаляется от мирской суеты, становится членом секты бродячих проповедников, затем обнаруживает, что его «коллеги» весьма далеки от строгого соблюдения обетов святости. Более 12 лет он бродит один, не задерживаясь нигде долее дня. На 13-м году он достигает всеведения под деревом Ашока, становится Джиной («победителем» – отсюда и название новой религии) и формулирует ее основные положения: величайшая добродетель – строгий аскетизм и отказ от бренных материальных благ, величайший грех – вред живому. После 30 лет проповеди Джина умирает 72-летним старцем, находясь в гостях у Хастипалы, царя государства, бывшего когда-то на месте нынешней Патны, столицы Бихара.
Джайны считают, что Махавира был последним, завершающим в ряду 24 тиртханкар – вероучителей, приходивших к людям. История подтверждает существование лишь самого Махавиры и его предшественника Парсванатхи. но джайны чтут всех 24.
Массового распространения джайнизм не получил из-за суровости его принципов, особенно ахимсы – ненасилия над живым. Резко осуждается не только умышленный, но и нечаянный вред. Джайн не может быть охотником, рыболовом, даже пахарем, ибо при вспашке может погибнуть «зазевавшийся» земляной червь или жук. На рот джайны надевают повязку из марли, чтобы не проглотить какую-нибудь мошку, воду процеживают, дорогу перед собой метут специальной метелкой и т. д У них в настоящее время существуют две секты – Дигамбара («Облачающиеся в небо») и Шветамбара («Облачающиеся в белое»). Наиболее фанатичные последователи первой отвергают одежду и ходят в костюме Адама. Для приличия их прикрывает от нескромных взглядов толпа поклонников.
Главный праздник джайнов – Махавир-джаянти, день рождения вероучителя, празднуется в марте – апреле. Он лишен радостной многокрасочности индуистских праздников – пестрой толпы, танцев, музыки. Джайны считают, что веселье не подобает человеку перед лицом жизни-страдания. Их праздник – это молитва, пост и паломничество в святые места.
Основной центр джайнизма – штат Гуджарат, но джайнские храмы есть во всех уголках Индии. Славятся древние пещерные храмы на плато Маунт Абу (на границе Гуджарата и Раджастхана), гигантская, в 18 метров, высеченная из единой скалы статуя джайнского святого Гоматешвары в Карнатаке. Иногда эти памятники удивительны и прекрасны, иногда – убоги.
С этим багажом мы и отправились смотреть джайнский храм Калькутты.
Собственно, это комплекс из четырех храмов, носящий название «Параснатх мандир», расположенный на улице Бадридас-Темпл-стрит, сравнительно недалеко от центра, в дебрях северной Калькутты, но добирались мы туда по целому лабиринту улочек и тупиков. Многие из них были перекопаны траншеями (совсем, как дома), то и дело путь преграждали кучи щебня, бочки с кипящим асфальтом – шел ремонт мостовых. Сумасшедшее зрелище: под раскаленным солнцем, на невидимом под его лучами костре кипит в котле и плюется пузырями черный асфальт, а возле него обливающиеся потом, изможденные люди шуруют лопатами.
Улицы стали совсем узкими, пришлось остановить машину и сотню метров идти по солнышку. Массивные ворота были заперты. Шофер долго барабанил в них, а потом ушел, оставив нас в окружении толпы оборванных детей и женщин, настроенных не очень миролюбиво. Правда, сначала они ограничивались лишь какими-то едкими шутками и нарочито визгливым хохотом, но подступали все смелее. Машка жалась испуганно к маме, а я готов был отвесить со всего размаха оплеуху каждому, кто перейдет границу. Такого со мной никогда не бывало в добропорядочном Дели. Это в меня вселился дух Калькутты – здесь ты все время внутренне ощетинен и готов к отпору. К счастью, пришел шофер, в воротах оказалась небольшая калитка внизу, и мы, согнувшись, почти вползли внутрь.
Это был главный из храмов, посвященный Шри Шри Шиталнатхджи, 10-му из 24 джайнских вероучителей. Храм был построен в 1867 году на средства богатого купца Рай Бахадура. Калькуттская община джайнов невелика, но богата и влиятельна, ибо, как и везде, джайны здесь банкиры, купцы, ростовщики.
Мы оказались в небольшом – сто на тридцать-сорок метров, – образованном стенами зданий дворе-сквере. В одном конце его – пруд, обнесенный красивой литой решеткой. В нем отражается высящийся на противоположной стороне эффектный храм. Архитектура его малооригинальна – обычное для джайнов эклектическое сочетание элементов исламской и индуистской архитектуры: от мусульман – колонки, портики, павильоны на крыше, типичный «килевидный» вырез входной арки, от индуистов – главный столп, увенчанный флажком. Храм облицован светло-синей кафельной плиткой, а главный «фокус» состоит в том, что в его стены вмазано огромное количество крохотных, величиной с копеечную монетку, выпуклых зеркалец. Когда на них падает солнце, весь храм светится ярким пламенем, приобретая неземной облик.
По 13 мраморным ступеням можно в предвкушении чудес зайти (разумеется, босиком) внутрь храма.
Увы. там царит роскошь не храма, а, скажем, богатого купеческого дома где-нибудь в Елабуге времен Александра III: огромные зеркала, хрустальные люстры, рассыпающие снопы разноцветных искр. На степах – изречения вероучителей в рамочках.
Под главным столпом размещается «святая святых»: ярко освещенный алтарь, украшенный драгоценными камнями; его охраняют статуи стражников – Ананды и Гатаны. В глубине алтаря – беломраморная фигурка святого, восседающего на большом лотосе из литого серебра. На святом ожерелье из золота, во лбу – алмаз. Много цветов – гирлянды на статуе, груды у подножия. Неподалеку непременный металлический ящик для пожертвований.
Еще диковиннее убранство сквера. Не хочу злословить, но персонажи старого протазановского фильма «Бесприданница» так и виделись на здешних дорожках посреди клумб и газонов, украшенных статуэтками. Кроме грубоватых, но выразительных, ярко раскрашенных изображений индуистских богов – Шивы, Ганеши, лубочных джаванов (солдат) я с изумлением обнаружил ремесленные гипсовые копии, вымазанные ужасающей серебристой краской – Венеру Милосскую (с руками!), Амура и Психею, Геракла, амурчиков, дерущихся за сердце. Наверное, вкусы у купцов везде одинаковые, ведь здешние джайны – это те же Кнуровы и Вожеватовы, только в индийском варианте.
Становилось все жарче, от пруда несло прелью. В небольших палатках, притаившихся в боковых колоннадах, торговали гипсовыми статуэтками богов и святых – джайнских, буддийских, индуистских. С удивлением увидел среди них изображения Христа и Девы Марии.
В общем, калькуттскому храму далеко до Сонаги-ра. Впрочем, он вполне вписывается в калькуттский фон.
Вернувшись, мы, взмокшие, обессиленные, покрытые пылью, кинулись в бассейн – единственное место, которое могло дать облегчение. По случаю воскресенья там уже присутствовала почти полностью женская часть советской колонии. Полдюжины дам прилежно вязали свитера из мохера, такие добротные, что при одном только взгляде на них становилось нехорошо.
6 мая. В одиночку бродить по чужому городу, да еще такому, как Калькутта, где человек – как иголка в стоге сена, нехорошо. Увы, охотников шататься по раскаленным улицам нет. Таню и Машу я с собой таскать не могу. Поэтому я очень обрадовался, когда нашел наконец партнера для своих походов. Его зовут Виктор Метлев, он инспектор по джуту, следит за фабриками, поставляющими нам джут. Сам он из небольшого городка Владимирской области, спокойный, сильный, не без юмора человек, любитель ходить пешком сколько и куда угодно.
Сегодня мы гуляли с ним по Чоуринги и имели забавную встречу. Подходит человек, спрашивает по-английски: «Вы из США?» – «Нет, из СССР». – «Очень хорошо, скажите, как там Микоян поживает, ваш президент?» – «Хорошо, – говорим, – только он не президент». – «А Баграмян, главнокомандующий ваш, жив-здоров?» – «Жив-здоров. А вы, наверное, армянин?» – «Да. Скажите, а в Ереване вы были?» И так далее. Беседовали долго. Он – мелкий купец. Приглашал в гости. Вряд ли мы к нему пойдем, но в Армянскую церковь сходить надо. Говорят, в Калькутте с незапамятных времен существует большая армянская община.
9 мая. Я без конца упоминаю Чоуринги. Пора подытожить то, что уже узнал.
Итак, Чоуринги (Chowringhee) – главная улица исторической части Калькутты. В путеводителях говорится, что она – одна из длиннейших улиц мира, но думаю, это преувеличение. Опыт моих пеших скитаний говорит, что она не длиннее ленинградского Невского проспекта.
Когда-то здесь были густые джунгли. В чащах водились бенгальские тигры, леопарды, медведи, дикие кабаны и буйволы, олени, волки. В болотах кишели крокодилы, стаи обезьян оглашали воплями окрестности. А пешеходной тропкой по кромке зарослей шли пилигримы, направляясь в знаменитый на всю страну храм богини Кали (он существует и сегодня). Пилигримы боялись не столько зверей, сколько дакойтов – вооруженных разбойников, избравших джунгли своим пристанищем.
Когда здесь высадились англичане (известна точная дата – 24 августа 1690 года), им долгое время было не до благоустройства. Но в середине XVIII века началось строительство военного форта Уильям, и джунглям пришлось потесниться. Чтобы никто не смог внезапно атаковать форт, пространство перед ним было расчищено на расстояние пушечного выстрела. Позже здесь были высажены дубовые рощи и устроены искусственные пруды. Так возник уже упоминавшийся мною знаменитый Майдан. А на месте палом-ничьей тропы была проложена улица, которая могла соперничать с лучшими улицами европейских столиц. Специально приглашенные из Италии архитекторы застроили ее в 1794–1802 годы великолепными дворцами. Русский путешественник и художник князь Л. Салтыков в своих знаменитых «Письмах об Индии» оставил описания Калькутты, правда 40-х годов XIX века, но и тогда она еще не утратила своей красы. Речь идет о центральной части города, включающей Чоуринги:
«Город красив: ряды дворцов, разделенных большими лужайками, которые обнесены чугунными решетками или каменными перилами. Деревьев мало: они мешали бы свободному движению воздуха. Губернаторский дворец похож на Зимний дворец в С.-Петербурге, но, разумеется, вчетверо меньше. Остальные здания выстроены в итальянском вкусе, с колончатыми галереями и террасами. Чистота царствует всюду».
А чуть ниже А. Салтыков приводит довольно пикантную деталь, говорящую о том, что джунгли не так легко отступали перед натиском цивилизации: «Шакалы воют всю ночь на улицах Калькутты: это немножко странно. Я слушаю их из моей гостиницы, которая находится в самом аристократическом квартале, бок о бок с губернаторским дворцом, с другими великолепными зданиями и магазинами мод».
В 1859 году Чоуринги была, единственная в городе, освещена газовыми фонарями на манер европейских столиц.
В музее Виктория-мемориал экспонируются гравюры Дэниелов с видами старой Калькутты и, конечно, Чоуринги. Очень интересно разглядывать детали. Широкая, просторная улица, тщательно подметенная. Катят шикарные кареты, полуголые носильщики несут паланкины. Вдали видны здания европейской классической архитектуры, подстриженный английский парк. Гуляют, как где-нибудь в Лондоне, денди с тросточками и бравые британские офицеры в мундирах и рейтузах в обтяжку. Если вспомнить, что обмундирование королевской армии делалось из чистейшей шерсти, то возникает вопрос: что эти люди чувствовали в адской парилке Калькутты?
Какова же она сегодня, переименованная в Джавахарлал Неру-роуд, но повсюду упорно именуемая своим старым именем, Чоуринги?
Уже не один вечер мы с Виктором «прочесываем» ее квадрат за квадратом, пока только ту ее часть, что идет на север, до пересечения с Ленин-сарани. До самой Парк-стрит ничего интересного нет – банк, стеклянный брус штаб-квартиры компании Бирлы, небольшой ресторанчик. Впрочем, есть старинный особняк, из воспетых Дэниелами, но в грустном состоянии. По улице ходит трамвай, чем жители города очень гордятся, ибо он – единственный в Индии. Я на нем ни разу не ездил, но то, что я вижу, абсолютно схоже с московскими нравами в часы пик.
А вот другой стороны у улицы нет. За трамвайной линией раскинулся Майдан. Сегодня он представляет собой поросшее травой поле, очень неровное, в ухабах, размерами приблизительно километра два на три. В центре – дубовая роща. Говорят, что рано утром, часа в 4, когда окрестности еще окутаны туманом, здесь собираются местные йоги, т. е. богатые люди, имеющие время и средства (но не святые, о которых мы слышим и читаем столько былей и небылей, те живут далеко в горах, в своих ашрамах и пещерах). Для дыхательных упражнений нужен чистый воздух, а здесь он считается самым чистым в городе, недаром Майдан называют «легкими Калькутты». После захода солнца сюда приходят тысячи люден – просто подышать, отдохнуть после душного дня.
Много интересного на Майдане и в его окрестностях: Виктория-мемориал, небольшой планетарий, подаренный городу миллионером Бирлой, собор св. Павла, музей игрушек, музей изящных искусств – все это ждет своего часа. Дальше, на западной оконечности, почти у реки – большой ипподром. На перекрещении Чоуринги и Ленин-сарани стоит уже упоминавшийся памятник В. И. Ленину. А сравнительно недалеко от него, посреди пустого пространства, ограниченного тремя прудами, высится странное сооружение – белоснежная свеча большого минарета. Это так называемый Охтерлони-моньюмент, построенный в честь победы, одержанной генералом Дэвидом Охтерлони в войне с Непалом в 1814–1816 годах. Сын шотландца, эмигрировавшего в американские колонии еще до американской революции, 19-летний Дэвид прибыл в Бенгалию в 1777 году как кадет войск Ост-Индской компании и остальные полсотни лет, отпущенных ему судьбой, прожил в Индии. Странная форма памятника объясняется тем, что генерал всячески подчеркивал свое расположение к мусульманам, которое простерлось до того, что он завел себе на мусульманский лад… 13 жен! Колонка местной хроники одной из газет того времени сообщала: «Жены генерала Охтерлони совершили вчера поездку на слонах по берегу Хугли». Минарет стоит на высоком кубическом постаменте, привезенном почему-то из Египта, и увенчан куполом-павильончиком, доставленным из Сирии. Внутри – винтовая лестница в две с половиной сотни ступеней. Подняться по ней можно лишь по специальному разрешению комиссариата полиции. В мусульманские праздники минарет окружают тысячи мусульман в каракулевых шапочках и новеньких жилетках, обнимаются и подносят друг другу незамысловатые подарки и сладости. И памятник для них – не Охтерлони-моньюмент, а Шахид-минар, место молитвы.
Но самый интересный участок, по-моему, это сторона улицы от Парк-стрит до угла Ленин-сарани. Здесь находится Индийский музей, а также масса магазинов – книжных, грампластинок, сувениров, отели, кинотеатры и др. На последних ста метрах от кинотеатра «Метро» до перекрестка в любое время дня и ночи толчется толпа немыслимой плотности, сравнимая разве что с памятным нашему поколению рынком послевоенных лет в Перово под Москвой. Толпа эта захлестывает и массу узких, темных переулков, примыкающих к кварталу.
Моя мечта – постоять спокойно и часок-другой просто поглазеть. Но тщетно: ни разу еще в Индии мне не удалось осуществить ее.
Предположим, выпало мне свободных полчаса, поехал сопровождать группу женщин в скитаниях по магазинам («шоппинг») и, пока они занимаются своими делами, стою снаружи на улице.
Немедленно подходит добрый молодец и начинает демонстрировать лоток со всякой дребеденью – зажигалками, авторучками, расческами, презервативами, брелками. Машу перед собой растопыренной пятерней – интернациональный жест «не надо, уходи». Ухмыляясь, он отходит, освобождает место другому, со снедью – орешками, шоколадками, печеньем. Спровадил его, подходят еще двое. Одни сует визитку, уговаривая посетить его «шоп», другой предлагает гипсовые изображения всяческой нечисти, очень натуральные, – тараканов, пауков, тарантулов. Привлеченные, подходят еще трое, скалят зубы, впрочем вполне благожелательно, и начинается «светский» разговор: чего желает сааб, откуда он? Из России?! А правда, что в Сибири от морозов птицы падают с неба? А правда, что у вас дети с четырех лет пьют водку? Кстати, не хочет ли сааб продать бутылку водки? Или шампанского? А часы чьего производства? Советские? Не продаются? Или фотоаппарат, можно получить за него неплохую сумму. Ну не сейчас, так позже. А долларов у сааба нет?..
И явление последнее – из-за спин их выползает нищенка в рубище из мешка, с ребенком-скелетиком на руках. Она ничего не говорит, просто стоит и смотрит. Судорожно сунув ей рупию, ныряю в магазин.
Кстати, о местных нищих. Грешно, конечно, сердиться на этих несчастных, и горя здесь бездна, но даже неполный месяц в Калькутте научил меня различать среди них членов корпорации, поделившей город на «зоны влияния».
…Бреду по Чоуринги. Откуда-то появляется тень, едва прикрытая куском джута, – нищий. Он тащится сзади, что-то приговаривая, слышно только «бабу, бабу…» Даю ему монетку, он прикладывает ее ко лбу в знак благодарности, но не отстает. Так идем странной парой квартал, другой, и вдруг я чувствую, что за спиной никого пет. Оглядываюсь: мой «спутник» удаляется прочь. Зато от степы ближайшего дома уже спешит другой: это его территория, эстафета передана. Все начинается сначала.
Целый день кипит на Чоуринги многообразная, судорожная жизнь. И все здесь подчинено одной-единственной цели: всеми правдами и неправдами выручить, выклянчить, выкрасть, вырвать, зубами и когтями одну-две рупии, тот минимум, на который можно купить себе лепешку и блюдце жгучей овощной приправы «карри».
Ко мне подходит человек и предлагает купить за 90 рупий чудо-авторучку из Китая с золотым пером и платиновым наконечником. Отказываюсь. Он не отстает, идет следом, постепенно снижая цену до 50, 25, 10 рупий. Наконец, называет «последнюю» цепу – 5 рупий. Нечего и говорить, что «чудо-ручка из Китая» сработана из старых деталей здесь же, на тротуаре. Как не вспомнить реплику Остапа Бендера о контрабанде с Малой Арнаутской!
Другой собирает и сортирует металлические пробки из-под пива и кока-колы. Третий собирает старые газеты. Четвертый продает самодельные рамочки из бамбука. Пятый – джутовые сумки. Шестой – самодельных куколок из соломы. Седьмой… Восьмой… Девятый…
Суету стократно усугубляют вездесущие мальчишки, шныряющие под ногами, кто просто так, в поисках бакшиша, кто с деловыми целями – с грудами штанов, носовых платков, сумок. Шум, крики, из лавки торгующей музыкальными кассетами, несется оглушающая мелодия последнего киношлягера в исполнении несравненной Латы Мангешкар.
Возле стены разложил на клеенке кучу толстых, потрепанных, внушающих уважение именно стариной и потрепанностью книг гадальщик. За небольшую плату он расскажет вам о прошлом, настоящем и будущем. Он полон достоинства и красив со своей серебристой бородой и спокойным, мудрым взглядом.
Много здесь интересного, смешного, грустного, а то и просто страшного. На одном из перекрестков среди мешанины машин, автобусов и рикш мелькает какое-то черное тело, которое сначала принимаешь за заблудившуюся собаку. Это печальная достопримечательность Чоуринги – «человек-собака», несчастный, чей позвоночник искорежен страшной болезнью, ноги скрючены и высохли. Он может бегать только на четвереньках. У него хорошее, доброе лицо, большие глаза, белоснежные зубы оскалены в застывшей улыбке. Монетки, брошенные из окон машин, он иногда берет зубами[4].
Стоит образоваться транспортной пробке, как к машинам со всех сторон кидаются люди. Одни судорожно протирают тряпкой стекла и двери, другие просто показывают на рот – «есть хочу», прокаженные (это самое неприятное) тычут в стекла свои беспалые култышки, а если ничего не получат – уже из мстительности возят ими по ручкам дверей. Они, говорят, уже не заразны, иначе бы их не выпустили из больницы, но все равно страшно.
А у стены Индийского музея лежит человек. Плашмя, на животе. Голова его зарыта глубоко в песок. Рядом сидит изможденная женщина, его подруга, собирает скудные монетки, брошенные прохожими. Так проходит минут 10–20. Потом она откопает его, он полежит некоторое время без сознания, приходя в себя, посидит, жадно глотая горячий, бензиновый воздух, и вновь пустится в путешествие «за черту неведомого».
12 мая. Позвонили из генконсульства: экипаж судна «Молодогвардейск», пришедшего из Одессы, просит прочесть лекцию об Индии. По Калькутте у меня слайдов пока нет, есть только Дели. Проговорился, что есть Кхаджурахо, экипаж воодушевился, по замполит уперся. В конце концов согласился, но «чтоб без секса». Показал и рассказал все, что знал, восторг был полный, замполит аплодировал первый. «Гонорар» за лекцию я получил как герой старого фильма «Депутат Балтики» профессор Полежаев: испеченный в собственной судовой пекарне огромный круглый каравай ржаного хлеба, еще теплого, с головокружительным запахом, Это был вправду царский подарок. Ели его как торт. Самая действенная угроза Машке в эти дни была: «Не будешь есть кашу, не получишь черного хлеба».
18 мая. Самый главный рынок Калькутты, – это, конечно, Нью-Маркет (Новый рынок). Не побывать на нем просто невозможно.
Фасад его, выходящий на Линдсей-стрит, декорирован красным кирпичом в псевдоготическом стиле, есть даже островерхая башня с часами. Историческое название рынка – «Стюарт Хогг Маркет» – в честь местного судьи, сэра Стюарта Хогга, чьими стараниями он был построен в 1874 году за смешную по меркам сегодняшнего дня сумму – 650 тысяч рупий. В 1909 году рынок был расширен и стал «Новым».
Он представляет собой крытый лабиринт, я бы сказал даже, миниатюрный город со своими улицами и переулками, только вместо домов здесь лавки и магазины. Их более двух тысяч. Иногда улицы расходятся веером от круглых, красивых, ярко освещенных площадей, иногда образуют широкие проспекты. Как во всяком городе, здесь есть и подозрительные окраины, тупики, задворки, куда соваться не следует. В книге-альбоме Десмонда Хейга, журналиста и художника, тонкого знатока старой Калькутты, я прочел, что ночами по рынку и теперь еще бродит привидение старого Стюарта Хогга. Все правильно: как всякое порядочное готическое строение английского происхождения, рынок просто обязан был обзавестись собственным привидением. Эта полузабытая легенда хорошо передает аромат старой, викторианской Калькутты…
В центре рынка – яркое люминесцентное освещение, витрины, забитые дорогими товарами, золотом, драгоценностями; в дальних углах – керосиновый фонарь или свечка, тряпье на дощатом прилавке. Территория поделена на секторы. Тесно прижавшись друг к другу, лавки образуют улицы ювелиров, золотых и серебряных дел мастеров, продавцов кожаных изделий, ковров, косметики и благовоний, китайского фарфора, тканей, поделок из слоновой кости, ценных пород дерева, детских товаров, а также чая, кофе, табака, книг, кукол, сувениров и бог знает чего еще. Отдельный сектор отведен продовольствию – овощам, фруктам, мясу, живой птице, рыбе. Отдельно – цветы. Товары всякие – местные, привозные.
Особо надо сказать о марках. В Дели они предназначаются для продажи непритязательным туристам и обращение с ними просто варварское: их наглухо «присобачивают» клеем к картонке, а сверху затягивают слюдой. Это – даром затраченные деньги, ибо марки безвозвратно испорчены. Даже мне, дилетанту, до слез обидно глядеть на эту дикость. Бессмысленно спрашивать у приказчиков о чем-либо, даже элементарных филателистических познаний у них нет. Я не сомневаюсь, что есть в Дели настоящие филателисты, но где-то далеко от магазинов и рынков.
Другое дело здесь, в Калькутте. В одном из секторов, между детскими игрушками и книгами, сидят несколько морщинистых дедов в теплых жилетах и пледах. Перед ними – небольшие чемоданчики, а в них – сокровища филателии всех стран, всех эпох. Если чего-то нет, закажите – через неделю будет. Особенно полны наборы Британской Индии, ее бесчисленных карликовых княжеств, каждое из которых выпускало собственные марки, впрочем разнившиеся только надписями, так как основным изображением был всегда портрет королевы Англии. Есть подборки марок нашей страны, царских и советских, по очень разрозненных – тех, что удалось набрать у советских моряков и туристов. Много огромных, очень ярких и красивых лжемарок (т– е. не признанных Международным филателистическим союзом) арабских эмиратов с репродукциями произведений искусства, главным образом обнаженной натуры.
Наверное, только здесь можно собрать полную коллекцию марок крохотного гималайского королевства Бутан (они составляют важную статью его экспорта). Особенно красивы круглые, тисненные золотом по фольге марки с изображением монарха. Есть и такой курьез, как «звучащая марка» – крохотная пластинка с записью государственного гимна заоблачного королевства.
Одному марочнику я задал вопрос «на засыпку» – в Дели на него никто мне не мог ответить: можно ли достать марки «Азад Хинд» – редчайшую серию, выпущенную Индийской национальной армией Субхас Чандра Боса в Бирме в 1943–1944 годах? (Об этом интереснейшем и необычном политическом деятеле, которого мы почти не знаем, я давно собираю материалы, ведь с Калькуттой связана значительная часть его жизни.) Не моргнув глазом, марочник достал кляссер и показал мне подборку небольших, невзрачных марок. Но стоили они столько, что я честно признался: купить их не могу. Без всяких эмоций он убрал кляссер и попросил захаживать еще.
И в заключение о кули, толпящихся у входа. Они всех возрастов – от 10 до 50 лет. Становится не по себе, когда седой, изможденный мужчина умоляюще просит тебя: «Бабу, найми меня, я – хороший бой!» Со своей плетеной корзинкой кули будет за 2–3 рупии ходить с вами столько, сколько вам надо, – таково правило. Он же проведет вас к магазинам. Единственное неудобство – каждый из них «завязан» на определенных хозяев и норовит вести именно к ним, упорно «не замечая» других магазинов. Впрочем, если вы заупрямитесь, он покорится.
Удивительна их способность подхватывать у туристов словечки и выражения на разных языках. Они пользуются своим словесным багажом так умело, что иногда кажется, будто они все языки на свете знают. В нынешний сезон в русском лексиконе зазывал особенно активно употребляются заимствованные, по-видимому, у наших специалистов из Бокаро, перлы: «Отвали, моя черешня!», «Бери, дура, дешево!» А один паршивец, увязавшийся за мной, пустил вслед с совершенно русской интонацией: «Самому жрать нечего?»
20 мая. Вчера Индия взорвала атомное устройство. В газетах тоже взрыв восторга. Карикатура в «Амрита Базар Патрика»: Индира Ганди поднимается на небо, где нежатся на облаках «избранные» – ядерные державы – США, СССР и другие и висит табличка: «Собакам и индийцам вход воспрещен». Много захлебывающихся статей на тему о том, что с Индией теперь шутить опасно (это в адрес Пакистана и Китая).
28 мая. Есть такой миф: от несправедливости людей и богов умерла любимая жена Шивы – Сати. Обезумев от горя и гнева, он взял ее тело на плечи и пошел куда глаза глядят по земле, содрогавшейся под его шагами. Никто из богов не смел подойти к Шиве, чтобы утешить его, уговорить расстаться с телом жены. И тогда другой великий бог – Вишну взял грозное оружие – чакру (литой диск с режущими краями), бросил ее и разрубил тело Сати на 52 части, которые разлетелись во все края света. Места, где они упали, стали священными для индуистов, ибо несли часть духа Сати. Одна из частей (мизинец ноги) упала в чаще непроходимых бенгальских джунглей. И там был выстроен один из самых почитаемых в Индии храмов, посвященный грозной богине Кали, покровительнице Калькутты и всей Бенгалии. Это к нему шли пилигримы тропой, на месте которой ныне проходит Чоуринги.
Индийцы уверяют, что храм Кали расположен совсем недалеко от нашей улицы – в получасе ходьбы, не больше. Поэтому сегодняшним воскресным утром мы с Виктором Метлевым встали пораньше и бодро зашагали на юг по бывшей паломничьей тропе. Сначала идти было легко – солнце жарило вполсилы. Менялись здания, рынки, рыночки, убегали в стороны переулки, но храма не было. Наконец между домами мелькнули две башни из красного песчаника. Пошли туда.
На площадке сидят люди. Сверху доносится то ли пение, то ли плач. Спрашиваю жестом, можно ли войти. Кивают утвердительно. На галерейке снова кучки людей, сидящих прямо на полу. Похороны, что ли? Но тогда должна быть рядом река с гхатом – местом сожжения. Оглянулись – и вправду старушка лежит, спеленутая. В общем, бежали мы оттуда без оглядки. Выбравшись, увидели мост и реку. Это действительно был гхат при храме Кали. А сам храм прятался в боковой улочке за ветхими домишками.
И вот мы бредем по узенькой улочке, сплошь состоящей из лавчонок с сувенирами – статуэтками, бумажными иконками и лубками, брошюрами. Нас сопровождает густая толпа мальчишек, выпрашивающих бакшиш. Приходится пройти и через строй юродивых и калек, выставляющих напоказ свои болячки.
Храм Кали – массивный, серовато-белый двухступенчатый столп, высотой метров десять, с характерными криволинейными покрытиями, имитирующими деревенские бамбуковые постройки. Сооружен он сравнительно недавно, в 1809 году, а предыдущий, XVI века, находился ниже, в полутора километрах отсюда, на берегу реки Адиганги, превратившейся сейчас в мелкий ручеек.
