Текст книги "Ох уж, эти детки!"

Автор книги: Олег Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

ГЛАВА 3
Держитесь подальше от торфяных болот…

– Да, все ничего мы уже не сделаем, они через час все допилят, а через два уже чисто будет.

– А через неделю устроят субботник и выставят пирамидалки, – продолжил мысль сидящего в кресле Федьки устроившийся на верстаке Макс.

Саша разговор мальчишек не поддержала. Она сидела на старом диване, зло сузив глаза, и дышала сквозь оскаленные зубы.

Кроме них троих никого в штабе ЮКа не было….

…Когда Гридневы только приехали сюда, отец показал Федору тропинку, ведшую меж разросшихся и в конец одичавших малиновых зарослей к затаившемуся среди них старому сараю из серых досок на кирпичном фундаменте. Федька помнил, что на двери сарая висел большой ржавый замок, и отец сказал с какой-то грустью: "Надо же… – и полез в щель за притолокой, а потом обернулся и сказал ещё: – Федь, у меня пальцы не пролезают, давай-ка ты…" – и поднял сына к притолоке. В щели Федька нашарил ключ.

С тех пор он здорово вырос и сам доставал до щели. Но помнил, как страшно изумила его еще одна мысль – что отец был когда-то пацаном, чьи пальцы вполне пролезали в промежность между доской притолки и обшивкой. Потом он не раз думал о том же, когда натыкался то на пачку блеклых черно-белых фоток в ящике старого стола, то на стопку завалившихся за древний сейф журналов, то на вкривь и вкось написанную записку, сунутую за плакат с древним певцом Николаевым: "Колька, мы ушли на речку!" – адресованную его отцу.

Появившиеся позже друзья вполне разделяли Федькины чувства и, превратив сарайчик в штаб (а точнее – вернув ему прежнюю функцию), ничего не выбрасывали и переделывали. Приметы первого десятилетия ХХ1 века мирно соседствовали тут же с раритетами 70-х годов века ХХ, и это всем нравилось, как нравилось думать о странном времени, когда не было компьютеров, в школах носили форму и красные галстуки, пели живые «Битлз», а милиция ловила тех, кто торгует джинсами, которых почему-то не было в магазинах.

Макс даже написал небольшую фантастическую повесть о том, как ЮК попал в те времена. Повесть одобрили в штабе, и Макс, размножив ее на принтере, распространил по школе в количестве сорока экземпляров. Так тоже всем понравилось…

Когда были каникулы, в штабе засиживались заполночь и куролесили вовсю – благо, тут никому не мешали. Собирались зимой – тут имелась печка, была керосиновая лампа… Впрочем куролесили далеко не всегда. Нередко – особенно, когда их оставалось четверо, как сейчас – находило задумчивое, то мечтательное, то грустноватое настроение. Тогда сидели тихо, негромко разговаривали, пели под Федькину гитару или просто молчали.

Но сейчас было не то.

В знак того, что разговаривать больше не о чем, Федька достал записи о прошлогоднем походе в хоперские леса и, скрестив ноги в кресле, начал их пролистывать. С большого цветного постера через плечо Федьки сурово смотрел небритый Эомер в хвостатом шлеме с нащечниками и гребнем в виде конской головы с развевающейся гривой. Макс придвинул к себе кассету арбалетных стрел и начал их перебирать, внимательно осматривая оперения. За его занятием наблюдал черно-белый Высоцкий-Жеглов в кожаном плаще с поднятым воротником. Лицо Жеглова было хмурым и неодобрительным.

– Значит, так ничего и не будем делать? – опасным тоном спросила Саша.

– Можно покрасить забор дома мэра в розовый цвет, – предложил Макс. – Еще можно

развесить по городу листовки. Много чего можно, вплоть до поджога мэрии – у меня есть отличный рецепт "молотовского коктейля". Объективно нельзя только одного: каким-либо образом спасти тополя. К сожалению их гибель является свершившимся фактом.

– Умник, – Саша сникла. – Федь!

Федька отложил разрозненные лохматые листки, потянулся сказал:

– Нужда грудь сжимает,

хоть сынам человеческим

бывает и в помощь,

и даже в спасение,

если знать о ней вовремя… Трактование руны «нид» из "Древнеанглийской рунической поэмы. Мы ничего не знали, так что теперь… – он пригнулся и пустая коробка из-под фотоплёнки невесомо стукнулась о шлем Эомера. – Мимо.

– Ладно, – Саша шмыгнула носом и, спихнув с ног кроссовки, устроилась на диване удобнее. – Макс, что ты там говорил о заборе в розовый цвет?

– Ничего, – Макс отложил стрелы. – Если бы у нас были хорошие деньги, мы бы могли, например…

– Заказать мэра, – хмыкнул Федька. – Свежая идея. На его место немедленно влезет такой же.

– Или хуже, – добавила Саша.

– Нет, – Макс покачал головой. – Могли бы, например, разбить на пустыре вне городской черты парк. На том месте, где был колхозный сад.

– Да, это было бы неплохо, – произнесла Саша. – Но это мечты, Максик. Таких денег не существует в природе.

– Можно печатать фальшивые доллары, – предложил Макс серьёзно. – Я нашел интересную программу в Интернете…

– О-о-о-о…. – застонала Саша.

– Потом арест, суд, колония… – задумчиво произнес Федька. Макс поднял ломкую бровь, чем-то похожую на него самого:

– Ты так боишься колонии?

– Нет, но обидно будет сесть за фальшивые доллары, – откликнулся Федька.

– Я понимаю, мы все там будем, но уж за что-нибудь стоящее. За покушение на министра образования, например.

– Неудавшееся, – вставила Саша.

– Ну почему… – пожал плечами Федька. – Или за осквернение туалета на Красной Площади…

– Хватит трепаться! – взвилась Саша. Но в этот момент в штаб ворвался Юрка.

– Во! – Макс вскочил с верстака. – Ты где был-то?!

Юрка схватил со столика бутылку минералки и присосался к ней, шумно булькая, пыхтя, глотая, проливая половину себе на грудь. Старшие наблюдали за ним с доброжелательным интересом. Свою оранжевую тогу Юрка где-то оставил, по-прежнему был босиком, но, по крайней мере, в спортивных шортах – Федькиных, впрочем, великоватых ему вдвое. Скорее всего, он подхватил их с веревки для сушки белья на заднем дворе. Выдув половину бутылки, Юрка икнул, постоял, закрыв глаза и покачиваясь, потом сел и выпил вторую половину. Пустую бутылку он покатил по груди и животу, потом бросил в большую мусорную корзину, где рядом с надписью "для мусора" был нарисовал регулировщик ГИБДД.

– Пить хотел, просто умирал, – сообщил он. Саша поинтересовалась:

– Макс, у тебя ремень есть?

– Возьми мой, – Федька взялся за армейский ремень, плотно сидящий в петлях камуфляжных штанов.

– Не надо насилия, – с достоинством сказал Юрка, меряя взглядом расстояние до открытой

двери. – Кроме того, вы меня не догоните, а я та-акое вам сказать хочу! – он описал воздухе сферу. – Вот такенное. Вы попадаете, так что сидите, не вставайте, не надо… Саш, ну не вставай!

– Подождите, – Макс первым заметил, что Юрку буквально распирает – глаза мальчишки

сияли, как две звезды. – Что ты там сказать хотел?

– Во! – Юрка полез куда-то в недра кармана (то, что у Федьки располагалось на бедре, у

Юрки переместилось в район коленки), весь перекосившись на сторону, порылся там и достал металлический… ну, скажет так: предмет. То ли черный, то ли серый, то ли коричневый, то ли бурый, формы – не то цилиндрической, не конусообразной, не вообще бесформенный. – Глядите!

– Очень интересно, – кивнула Саша. – Это клык оборотня? Или маячок с инопланетного космического корабля?

Видно было, что Юрка хотел серьезно обидеться. Кажется, он даже секунду размышлял над этим. Но распиравшая его тайна требовала свидетелей, триумфа, аплодисментов, восторженных криков. Возможно даже поцелуев. Сашиных, конечно. Поэтому Юрка ограничился тем, что бросил с недосягаемых смертным высот:

– Сама ты инопланетный клык… – и обратился к мальчишкам, как к более разумным существам: – Я сперва трусы искал… Федь, ты извини, я твои взял. И не пугайся, это там на веревке моя шторка висит, я потом заберу… Я искал, а вы убежали. Я хотел им пилы испортить. Прибежал и пополз вдоль берега, как спецназовец…. – Юрка задумался, очевидно представил себе спецназовца в великоватых на десять размеров шортах и поправился: – Почти. Пока вы с ними ругались, я совсем близко подполз. Хотел до пил добраться, а потом гляжу – из одного пня торчит эта штука, – он подкинул в руке непонятный предмет. – Прямо из пня, как будто там росла.

– Может быть, костыль какой-нибудь, – предположила Саша. Юрка вытаращил глаза и разгневанно завопил:

– Какой костыль?! Она внутри пустая, а там бу…

Крепкая ладонь Федьки зажала Юркин рот. Второй рукой Федька конфисковал непонятный предмет и перебросил Максу, который принялся ее изучать. Остальные трое – в том числе и поневоле молчавший Юрка – внимательно за ним наблюдали.

Они увидели, как на лбу друга выступили хорошо заметные в луче, падавшем из двери, капельки пота – Макс разволновался.

– Драгоценная? – Юрка укусил Федьку за руку и на миг обрел свободу.

– Железная. – Макс поднял глаза. – Дело не в этом. Это натруска, такими в ХVII веке пользовались стрельцы.

– Пороховница, что ли – свел брови Федька.

– Натруска, – поправил Макс. – Из такой насыпали порох на запальную полку, а из пороховницы – в ствол.

– Как она в дереве-то оказалась? – поинтересовалась Саша. Макс пожал плечами:

– Можно только предполагать… Положили в дупло или в развилку, постепенно она обросла деревом…

– Да там бумага внутри! – Юрка отклонил голову и провопил это на редкость громко. – Ну вы, что не видите?!

– Видим, – хладнокровно отозвался Макс (капли пота на его лбу опровергали его хладнокровный тон).

– Ей может тыща лет! – стонал Юрка, уворачиваясь от Федьки, который и не думал его «затыкать», потому что сам заинтересовался происходящим.

– Не может, – Макс вертел натруску в руках. – Бумага в наших местах появилась всего пол тысячелетия назад. И порох тоже чуть раньше.

– Макс, ну открывай же! – не выдержала Саша.

– Её не открывать, а вскрывать надо, – Макс залез под болтающуюся майку и достал «соболь». – Вообще-то жалко. она вон с рисунками какими-то…. Вскрытие показало – пациент умер после вскрытия… – он вздохнул и решительно, но осторожно распорол истонченный временем бок натруски – по спаянному шву, а не как-нибудь. Трое остальных друзей подошли вплотную и в полной тишине наблюдали, как Макс аккуратно разворачивает металл, поддававшийся его пальцам, как жесть. Там, где осыпалась ржавчина, становились видны рисунки: сплетение трав и листьев, превращавшиеся то в фигуру стремительно мчавшегося оленя с загнутыми за спину рогами, то в тигриную морду…

– Клад, – выдохнул Юрка. – точняк карта клада…

– Это не бумага, – без особой опаски Макс достал рулончик серого цвета с лохматыми краями. – Это ткань, почти целая….

– Разворачивай! – не хуже Юрки не выдержал, завопил Федька. – Ну не тормози же!

– Все равно надо осторожно… – поучительно возразил Макс, разворачивая на верстаке кусок ткани размером примерно А4, покрыты неровными строчками вычурных букв, написанных почти без разделения на слова. Сунувшийся было с воплям: "Клад!" Юрка отстранился и недовольно буркнул:

– Ничего не понятно… Что же теперь делать?

– Теперь надо идти ко мне домой, – решительно сказал Макс, – и включать программу «Кириллица». И через пол часа мы будем знать точно, что тут написано.

– Ну так пошли! – завибрировал Юрка, но Федька придержал его;

– Тащи свою шторку, – строго сказал он, – нечего ей на наших веревках болтаться.

* * *

В те дни, когда дружба четырёх ребят стала свершившимся фактом, они предприняли смелую попытки подружить своих родителей. К сожалению, это начинание провалилось, и причиной, как определил Макс, было «социальное неравенство, которого мы не ощущаем в силу возраста».

Гриднев-старший, в прошлом офицер, а ныне дальнобойщик, не любил ментов и предпринимателей-перекупщиков, а пьющих людей сторонился.

Ковалык-старшая, предприниматель-перекупщик, ненавидела пьющих мужчин, опасалась милиции и не знала, как себя вести с "простыми женщинами".

Капитан Климова считала, что пить и иметь детей – аморально, подозревала всех предпринимателей в противоправной деятельности, а мужчин вообще считала сволочами.

Сусанин-старший недолюбливал трезвенников, терпеть не мог предпринимателей и сторонился ментов. Его жена просто считала просто местными людьми тех, у кого меньше трех детей и кто не имеет огорода минимум пять соток.

Короче говоря, дружба домами и семьями провалилась. Но знакомство все-таки состоялось, и одним из его результатов было то, что все четверо наших героев без каких-либо осложнений могли бывать дома у своих друзей. Предпочитали они, впрочем, проводить время в штабе или еще где-то – может быть по тому, что в глубине души все-таки понимали: уж очень разные у них дома и семьи…

…Полутороэтажный (внизу гараж и кладовки) дом Ковалык стоял за декоративным забором и выделялся среди соседних жилищ современным внешним видом. Охраны при доме мать Макса не держала, поэтому дом встретил всех четверых полной тишиной. Федька часто спрашивал себя, каково тут Максу в одиночестве? Их с отцом дом, доставшийся по наследству от отцовских родителей, тоже был немаленьким, но никогда не производил впечатления чистого, ухоженного и стерильного склепа. Федька думал об этом смутно и неясно, но где-то догадывался: Макс не очень-то счастлив дама. Нет, мать его, конечно, любила. Ни в чем не отказывала (настолько ни в чем не отказывала, что оставалось удивляться, как Макс сохранились скромные запросы и не превратился в избалованного и высокомерного мерзавчика) – но… Федька по многу месяцев не видел своего отца, но никогда не ощущал себя одиноким. А Макс со своей матерью жили словно бы через прозрачную стеночку, невидимую и… и непробиваемую.

Однако сейчас мощный компьютер Макса был очень кстати. Вооружившись банками с лимонадом (колы, фанты, и пепси в своей компании среди ЮКов, Федька настрого запретил под угрозой кулачной расправы), все расселись вокруг навороченного стола и почтительно наблюдали, как Максим, включив аппаратуру, размещает на сканере тканевый лоскут. По черному экрану мельтешили золотые вычурные буквы старинного алфавита, то группируясь в слова, то рассыпаясь – работала программа "Кириллица".

– Домотканый лен, – сказал Макс, не поворачиваясь – его плечи под майкой были подняты и окаменели, выражая крайнее напряжение, – возраст больше полутысячи лет… Вот это находка, ребята!

– А что было пол тысячи лет назад? – тихонько спросила Саша, толкнув локтем Федьку. Тот задумался, потом ответил:

– Смутное время… Безвластье всякое, поляки, шведы, бандиты.

– Короче, как сейчас, – подвела итог Саша. – Это я вспомнила. Потом пришли Пожарский и Минин и спасли Россию. Тогда еще первого Романова на престол посадили.

– Есть, – Макс расслабился и нажал «печать». Принтер под столом щелкнул, загудел, из щели один за другим несколько листков с распечатанным текстом. – Вот. Программа буквы перевела, а всякие там обороты, словечки – не все, так что вникайте… Читать?

– Нет, в туалет с ними сходить! – взвился Юрка, сминая пустуют лимонадную банку жестом супермена, завязывающего узлом рельс.

– Это успеется, – непрошибаемо ответил Макс. – Слушайте и не перебивайте… – он кашлянул и начал читать…

…Пишу я, раб Божий Кузьма, в лето 7120-е. великим поспешением пишу, кровью своей вместо чернил-то – смерть чую неминучую, а обсказать надо… С жизнью оставаться нет охоты, хоть волком вой. И горько мне, что не довел я до конца дела великого, важного, что на мне одном осталось.

Было нас десяток и еще пять стрельцов городовой сотни с сотником нашим Никифором Бучиным. и везли мы, грешные, воронинскими чащобами казну, людишкам местным, охотникам до поселянам, сборную по зову Кузьмы Минича Сухорука на отражение ляцкой напасти, везли в Рязань-город. Велика казна, я столь грошей за всю жизнь и умыслить не мог, а нас мало. И ехали с великим бережением и с молитвою, потому слышно: ватага лисовичков по нашим местам рыщет, аки воли след вьют, ходят, может, казну нашу прослышали. Так правдой и оказалось. Третий ден пути лесной дорогой налезли на нас ляхи куда боле сотни. И товарищи мои смертный бой приняли, а меня, несчасливца, Никифор Бучин отринул от честной смерти и послал в ухорон с казной. не хотел я уходить, да сотник приказом приказал. Ехал я и слезами плакал, стыда не боясь, что неволей братьев покинул. А по вечеру был я в обрат и видел их порубленых смертно, и лисовички над их телами ругались, раздев, и мертвых за ноги к деревам прибили, а коих взяли под ранами, числом трое, у тех на грудях костры жгли и свинец расплавленный во рты лили, казны домогаясь. И их я тако же видел, нагих, изувеченных, и неприбранных обычаем. И дядьку Никифора видел поколотого, и внове плакал, а опосля пошел лесом один – с подводой, лошадью, да казной.

А шел я, раб Божий Кузьма, лесом два десятка ден, да еще ден сверх, великим опасением, шел, где один диекий зверь ходит. И ел ежа, и змею ел, и всяку нечистую ядь, что православному есть невелено, ел по тяжкому голоду, и без сна вовсе измучался – темным временем лежу под подводою, с пищали руки не снимаю; сучок в лесу вздрягнет – а мне чудится, убогому: подбираются недобрые люди. А от тех воровских ляцских людей были мне докука и опасение, так что и вздохнуть немочно иным временем. Пуще смерти страх был – сгину, и сгинет со мной казна немалая, что людьми нашими на доброе дело по грошику собрана. Еду лесом, а сам-то молюсь: дай, Господи, сгинуть, а то ведь встану на том свете перед товарищами полегшими, будут они мне в глаза плевать, а я утереться не осмелюсь, раз не сберегу богатства для дела нашего… А беси-то так и вьются вкруг, так в ухо шепчут: бросай путь, заворачивай куда-нито, с той казной проживешь боярином, безбедно,

сыто да в роскоши! Сплюну им в харю за плечо, перекрещусь, да и дале еду.

Да вот видно и не доехать мне. Вчерашним-то днем стрелили по мне из пищали скровзь листву на броде, и вошел свинец мне в бок – глубоко-т. А следом ляцкие воинские люди числом четверо из лесу на меня псами злыми кинулись. Взмолился я Господу, и дал он мне силу: стрелил я по ляхам тем из пищалей, из обоих пистолей, и двух до смерти застрелил. А другие двое налетели на меня, и шаблями по голове били, и по рукам, коими закрывался, и отсекли мне клок кои с волосом да ухом левым, и персты на шуйце отняли. А я, сирый, боли не вчувствовал, и бок-то зажал рукавом, и стоял, и шаблей от н6их с подводы отмахивался, и одно кричал: "Господи, помоги!" И внове Господь дал мне силу, и срубил я людишек ляцких до смерти. А после нутро изверг и без разума упал, и лежал долго – так-то тягостно было людей живых саблей пластать… Прости их Господи, как простил врагов своих, ибо и эти не видели, что творили, и сгинули на чужой земле – пожалей их…. А мне идти дальше вовсе невмочно. Схороню казну, пока есть какая сила, да и поеду легко к людям – даст Бог, выберусь к православным, и им передам грамотку эту и тайну великую и путь обскажу. А коль и того не возмогу – спрячу грамотку где-нито. Простится ли мне – не ведаю, а только что мочно было – сделал я, теперь же сил не стало, видит Бог, и простите мне грех мой, братия убиенные. Мне ответ держать, не довез я казну. Помоги, Господи, к людям выйти и слово сказать единое, а там бери меня к себе. Как будет светлый государь на Руси, так он отца моего и мать, и сестер младших защитой не оставит. Горько, что не увижу их более. Умираю я, раб Божий Кузьма сын Иванов, шестнадцати годов отроду, за Русь, за веру православную. Худым словом не поминайте. Русскую землю Бог от напастей спасет. Аминь….

… В комнате Макса наступило полное молчание, только сердито и асуплено сопел Юрка. Всем четверым живо представился дремучий, лес и окровавленный человек, почти их ровесник, сидящий на телеге. Вот он выводит последнюю строчку – своей кровью на клочке ткани, отпоротом от рубахи – мутным, пропадающим взглядом смотрит по сторонам и, придерживая бок замотанной тряпкой рукой, сползает с подводы. Стоит, покачиваясь, потом берет лошадь под уздцы и ведет в чащу. Он так и не доберется до….

– А ведь он погиб… – каким-то тонким, незнакомым мальчишкам голосом сказала Саша и отвернулась к стенке, провела по ней пальцем.

– Это было давно, – хмуро ответил Макс, перебирая листки распечатки.

– Но ведь это было, – заметил Федор. – Здесь было. ЗДЕСЬ.

– Надо найти этот клад! – подал голос Юрка. Старшие воззрились на него, и он, удивленно ответив им таким же понимающим взглядом, повторил: – Надо найти этот клад и построить парк, а в нем памятник этому стрельцу. Тогда все будет честно, и он попадет в рай, разве нет?

– А ведь устами младенца глаголет истина, – заметил Макс, и Юрка так просиял, что пропустил мимо ушей «младенца». – Тем более, что на обратной стороне есть схема.

– Так распечатай ее, что сидишь?! – рыкнула Саша. Макс пожал плечами:

– Уже.

…Позже Федька ругательски ругал себя за то, что понадеялся на штаб, оставив в нем записку, натруску, и даже распечатки. Когда вечером ЮК – уже в полном составе – собрался у Гридневых, верстак был пуст. Конечно, в компьютере Макса данные оставались, но оставался и тот факт, что ученым, властям, вообще кому бы то ни было, предъявлять было нечего. А текст на компьютере можно набрать любой.

История оставалась еще более загадочной и печальной от того, что к верстаку сбоку была пришпилена канцелярской кнопкой записка довольно таинственная, хотя и современная. Вырезанные из газеты буквы, наклеенные на липкую основу для ценников, гласили:

ДЕРЖИТЕСЬ ПОДАЛЬШЕ ОТ ТОРФЯНЫХ БОЛОТ.