Текст книги "Порог резистентности (СИ)"

Автор книги: Олег Марин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 37 страниц)

Ух.

Ух.

Ух.

Паузы между ударами сердца становились все дольше… С каждым новым толчком вокруг будто бы светлело… Рада не заметила, как память унесла ее во влажные леса Амазонии…

6

Птичий гомон безжалостно врывается в теплый утренний сон. «Ток-ток-ток. Ток-ток-ток, – вежливый голос справа. – Утро пришло!». Рада переворачивается на другой бок. «Тр-р-р-р! Пора вставать! Тр-тр-тр-р-р-р!» – недовольно верещат слева. «Ох-хо-хо-хо!» – громко причитают над самой головой. – Не дадут девочке поспать. Ох-хо-хо!". В спор птиц вклиниваются любопытные обезьяны.

Да ладно вам, встаю уже, думает Рада.

"Не ври! Не ври! Не ври!" – отвечает ей назойливая птица.

И так каждое утро. Еще солнце не успеет вызолотить верхушки деревьев, а неугомонные твари уже тормошат ее.

"Ток-ток. Ох-хо-хо! Тр-р-р-р! Не ври! Не ври, не ври, не ври!".

Не открывая глаз, она слушает тихий шелест первых тяжелых капель дождя по тростниковому навесу и пальмовым листьям. Назойливое оханье прекращается, птица шумно хлопает крыльями и летит прочь. Вода, льющаяся с неба, набирает силу. Пузырится, булькает, бежит потоком вниз с холма. Домой, к реке! Плотные струи разгоняют назойливых птиц. Рада благодарно улыбается ливню и хочет вновь соскользнуть в сон, но сверху падает теплая капля, катится по щеке. За ней другая, третья. Крыша, как нарочно, прохудилась прямо над ее гамаком. Хотя какая это крыша? Крыша бывает у хижин в поселке, а их племя – восемь семей – живет круглый год в лесу под навесом из веток и пальмовых листьев.

Рада легкой птицей выпархивает из веревочного гнезда. Женщины, хлопочущие у очага, смеются, глядя, как она утирает лицо волосами. Мама одной рукой придерживает на правом бедре малыша Роми, левой что-то размешивает в горшке.

Рада утыкается лицом в мамин теплый живот, прижимается к ней. Весь мир принадлежит ей! Натертая маниока в миске, довольное гуканье младшего брата, тянущегося к маминой груди, женские руки, ловко разделывающие кролика. Шум тропического дождя, оранжевые лепестки огня в очаге, беспрерывный треск птиц. Разговоры мужчин, собравшихся в деревню, дети, играющие на устланном листьями полу, гладкий язык собаки, облизывающий твои ноги. Все на своем месте. Можно, подхватив кувшин, бежать на реку за водой.

Выскочив из-под навеса, Рада раскидывает руки, подставляет лицо тугим теплым струям. Ливень тычет в нее мокрыми пальцами, дразнится, совсем как Васко. С ним Рада дружит давно и крепко, он ей почти как брат.

Васко тоже проснулся и теперь смотрит, как она пьет дождь, издавая смешные булькающие звуки горлом. Интересно, он думает, что она может выпить всю черную, вспыхивающую молниями тучу? Или боится, что Рада лопнет и превратится в бурную коричневую реку? Васко девять, но его не взяли на охоту, потому что вчера, стреляя из лука по кузнечикам, его братишка попал Васко в ногу. Дырка от стрелы все еще болит и сочится сукровицей, но он и думать о ней забыл, хотя вчера выл, как тапир, на коленях своей матери. Он не трус, просто вытаскивать из ноги стрелу ужасно больно, это все знают. Плакать от боли не стыдно.

Васко смотрит на подругу и тоже высовывает язык, ловит угасающие струйки воды. Напившись, он хлопает себя по животу и говорит:

– А теперь купаться!

Он, прихрамывая, бежит по тропинке к спуску с холма. За ним устремляется детская ватага. Рада делает несколько шагов, оборачивается, вспомнив, что вчера из поселка пришла новая семья. Девятая. У них есть девочка Ханна, которой тоже семь лет, как Раде. У нее красивые рыжие волосы и конопушки на носу и щеках, живущие своей, отдельной от остального лица, жизнью.

Вчера Рада хотела поиграть с ней, но та не отходила от своей матери. Рада пыталась мысленно коснуться ее, но сознание девочки оказалось переполнено страхом. Резким и громким. Слушать ее было одно мучение.

Рада кусает губы, смотрит вслед Васко и другим ребятам. Вздыхает и возвращается в хижину. Находит рыжую.

– Мы – купаться! Хочешь с нами?

Девочка смотрит испуганно, поворачивается к матери, такой же худой и рыжей, только очень высокой:

– Мам, можно?

Раде непонятно – зачем спрашивать об очевидном?

– А взрослые с вами будут? – обращается к ней большая "Ханна", так и не ответив на вопрос маленькой Ханны. От удивления у Рады широко открывается рот. Зачем взрослые? Если человек умеет ходить, за ним не нужно присматривать. Пусть изучает мир, в котором ему жить. Проголодается или захочет обнять маму – сам придет.

Рада смотрит на свою маму, не зная, как объяснить этой взрослой тетеньке то, что и так всем понятно.

– А вдруг что-то случится? Вдруг они подвернут ногу, или наступят на змею, или… не дай Бог, утонут! – Ханнина мама бледнеет и крепко прижимает к себе дочь. Рада хмурится, не понимает. Зачем им делать такие глупости?

Женщины наперебой начинают объяснять новенькой, что у нее нет причин не доверять своему ребенку. Рада смотрит на рыжую девочку, некрасиво распялившую рот, готовую вот-вот разреветься. Потом твердо берет за руку и тащит за собой.

Ханна медленно семенит по тропинке, то и дело оступаясь на скользкой глине. Может, ей совсем не хочется купаться? Рада оглядывается, ждет. Человека не понукают как животное. Не торопят его, не указывают, что делать.

Вот и край холма. Слышен шум водопада и крики ребятни, плещущейся в речушке.

– Нам туда, – говорит Рада.

– Как мы спустимся? – Ханна смотрит испуганно. – Тут же высоко!

– А вот как!

Рада находит грязевую горку, раскатанную потоками воды и детскими попами. Садится на край, прижимает кувшин к груди и с восторженным визгом летит вниз. Сердце проваливается в живот, а потом чуть не выскакивает изо рта. Становится весело и щекотно. Ах, если бы можно было взмахнуть руками и взлететь по-настоящему!

Оказавшись у подножья, она оборачивается.

– Ха-а-ан-на! Давай!

Рыжая качает головой и отходит от обрыва. Рада раздваивается. Одна терпеливо ждет подругу, а вторая жадно слушает радостные крики мальчишек и девчонок, готовится прыгнуть с разбега в изумрудную воду.

Солнце давно поднялось, мокрые листья почти высохли. Грязевая корка на спине начинает стягивать кожу. Становится жарко и ужасно душно. Наверное, Ханна вернулась домой, уговаривает себя Рада. Могла бы сразу сказать, что не хочет купаться. Так ведь можно целый день прождать!

Она бросает последний взгляд вверх и бежит к маленькому озерцу у подножья двадцатиметрового водопада. На мгновение замирает в восторге. Вода срывается сверху, рассыпаясь миллионами сверкающих осколков, и белой пеной кипит в озерце. Красота!

– Ты что там, уснула? – кричит Васко.

Рада кладет кувшин под куст и прыгает в манящую прохладу. Пузыри длинными нитками бус охватывают ее, вырываясь из носа и рта, рождаясь из волос и кожи. Рада смотрит, как в прозрачной воде медленно двигаются тела товарищей по детским играм. Они похожи на странных водоплавающих животных, только не хватает перепонок на тонких, покрытых загаром лапках. А сама Рада – дерево, перевернутое длинными корнями вверх.

Солнечные лучи пронзают воду, причудливо преломляясь на поверхности. Рада парит, насколько хватает воздуха, потом всплывает. Ложится лицом вниз. Она – крокодил, который ищет добычу. Но на дне нет ничего интересного: коряги да камни. Можно представить, что она – огромная грозовая туча, зависшая в небе над их лесом. А вон там, за большим черным камнем, поселок, откуда пришла вчера Ханна с родителями.

Васко подплывает и дергает ее за волосы.

– Пойдешь сегодня к Леони?

Рада переворачивается на спину, смотрит на плывущие облака.

– Лучше в библиотеку. Все равно у меня ничего не выходит.

Раз в три дня Старая Леони учит их слушать джунгли и друг друга, общаться без слов, делиться своим настроением. Но Раде больше нравится разглядывать маленькие черные козявки в книжках, которые любят расползаться по бумаге. Отец называет их буквы. Если козявкам мысленно приказать стоять на месте, они съеживаются и начинают шептать тихими голосами странные вещи. Понятные и не очень. Иногда козявки нашептывают такие интересные истории, что Рада забывает обо всем на свете.

Васко козявок не любит, но обожает разглядывать картинки. Смотрит долго-долго, потом берет чистый лист бумаги, и карандашом рисует такую же картинку. Однажды Рада попросила его нарисовать буквы. Васко сделал, но сказал, что это скучно.

– Ты можешь нарисовать облака? – спрашивает Рада.

– Угу. Леони сказала, я могу все, что захочу.

Старая Леони говорит, что каждый человек особенный, у каждого есть свой дар. Только надо понять, какой. Раде слышит птиц и обезьян, ну что это за дар? Это почти все умеют. Леони говорит, что среди детей много эмпатов, и что надо начинать развивать способности еще до того, как малышня начинает ходить. Только кто же будет мелочь таскать к ней?

Раде хочется слышать людей так же, как отец, но мыслеформы людей скрыты за плотной стеной шума.

– У тебя тоже получится, – говорит Васко. – Нужно больше стараться.

– Ну ладно, пойдем, – соглашается она. – Только давай позовем Ханну?

Когда они подходят к домику Леони, солнце уже в зените. Давно бы добежали, если бы не Ханна. Васко тащил ее на закорках, пока окончательно не выбился из сил и не захромал. Из затянувшейся было раны снова засочилась кровь.

– Потерпи, – говорит он. – Мы уже почти пришли.

Но Ханна не хочет терпеть. Ей жарко. Она натерла ноги и хнычет как маленькая.

– Уау-уав! – слышится из-за деревьев радостный лай. Это серый пес Леони

унюхал Раду и бежит здороваться.

"Давай играть! Играть! Играть! Брось мне палку".

Но Ханна не слышит его. Она видит лишь здоровенную лохматую собаку, похожую на волка.

Пес бросается к Раде, толкает обеими лапами в грудь, опрокидывает на спину. Розовый горячий язык облизывает щеки.

"Пришла девочка! Пришла! Играть!"

Она радостно смеется, обнимая пса за шею. Он тыкается холодным носом, транслирует безразмерную собачью любовь.

"Я тебя тоже люблю", – Рада трется щекой о его морду.

Поздоровавшись с Радой, пес бросается к Васко, с интересом обнюхивает новую девочку. Ханна плачет в голос, цепляется за Васко.

– Не бойся, – дергает он ее за руку. – Это же Грей – пес старой Леони.

– У-укуси-и-ит! – некрасиво разевает рот Ханна.

Пес недоуменно оборачивается к Раде. "Страх? Зачем? Грей хороший. Хочет играть. Плохо пахнет страх".

"Ханна хорошая. Новая маленькая девочка. Еще не знает отважный народ", – отвечает ему Рада. Так себя называют собаки – отважный народ. "Будет играть. Потом".

Пес вежливо склоняет голову и убегает в поселок, чтобы сообщить своим о странной новенькой девочке.

– Видишь хижину в цветах? Смотри, вон старая Леони машет с крыльца. У нее есть кокосовое молоко, – говорит Рада, пытаясь приободрить Ханну.

В хижине собралось уже с десяток ребят с ближайших окрестностей. Раде нравится приходить сюда, у Леони для каждого найдется доброе слово. Старуха берет щеки Ханны черными морщинистыми руками и долго-долго смотрит ей в глаза.

– Как тебя зовут, милая?

– Ханна.

Леони целует ее в лоб, прижимает к своему большому животу, и ласково говорит:

– Все будет хорошо. Расскажешь нам, откуда ты приехала?

Ханна кивает. Старуха подает детям знак, и все рассаживаются в кружок на циновках.

– О чем рассказывать?

– Просто подумай о том месте, где ты раньше жила. Вспомни своих друзей, свой дом. Постарайся представить как можно яснее. Хорошо? Дети, возьмитесь за руки, – говорит Леони. – Сегодня мы будем слушать Ханну.

Рада послушно берет правой рукой руку Ханны, а левой – руку Васко, и чуть слышно вздыхает. Вряд ли она хоть что-то услышит. Да ей и не хочется слушать того, чей страх торчит колючками со всех сторон и ранит любого, кто приблизится.

Леони смотрит на нее и улыбается:

– Закрой глаза, Ра, так будет проще. Мне кажется, сегодня у тебя получится.

Рада еще раз вздыхает, но выполняет указание наставницы. Она слышит, как брешут собаки, хвалятся друг перед другом удачной охотой на толстую неповоротливую нутрию, рассказывают, как сладка горячая кровь. Коза зовет козлят, ее вымя отяжелело от молока.

Васко вдруг крепко сжимает ее руку. Со всех сторон несутся удивленные возгласы.

– Не останавливайся, Ханна, продолжай, – говорит Леони. – Ты просто умница.

Рада изо всех сил пытается настроиться на веснушчатую девочку, очень уж любопытно, о чем она им рассказывает. Сегодня контуры ее сознания проступают очень ясно, и шум едва слышен. Ханна больше не колется страхом, поток ее мыслеформ четкий и ясный. Пожалуй, даже сильнее, чем у Радиного отца.

Неожиданно из темноты возникают очертания высоких фиолетовых гор, они освещаются, словно от вспышки молнии. Нет, это вовсе не горы. Это хижины! Такие огромные, что люди кажутся муравьями. Свет заливает длинные просеки, по которым несутся большие жуки с людьми внутри. Все это Ханна видит из окна своей комнаты. Ее совсем не пугают эти хижины до неба и шумные механизмы. Рада видит, как Ханна отворачивается от окна и стена перед ней начинает переливаться всеми красками радуги. Такими яркими, что болят глаза. Живые картинки бегают по стене, разговаривают смешными голосами. Ханне нравится, она разговаривает с ними, словно они живые. И картинки ей отвечают!

Ханну переполняют эмоции. Она не хотела уезжать! Там все было родное, а здесь плохо и страшно. "Не хочу! Не хочу! Не хочу!" – кричит она внутри своей головы, и Рада больше не может слушать.

Она открывает глаза и видит, что остальные продолжают слушать Ханну. Та сидит раскрасневшаяся, напряженная. На лбу выступили капельки пота. Рада вспоминает гигантский муравейник. Почему она туда рвется? Почему скучает? Это ведь там страшно и плохо, не здесь. Рада слышала, как взрослые говорили, что там почти не осталось настоящих людей, только мутанты и киборги, продавшие первородство. Что такое первородство, Рада не знала. Наверное, эти нелюди ничего не могли делать сами, без механизмов. Не умели жить в ладу друг с другом и природой. А может, взрослые так говорят, потому что сами чего-то не знают?

Круг давно распался. Старшие развлекаются, перебрасываясь мыслями через всю комнату, словно мячиком. Рада не умеет играть с ними.

Леони утешает новенькую, говорит, что у нее очень сильный, необыкновенный дар, и что она научит Ханну пользоваться им. Старая Леони затевает игру, и слезы быстро высыхают на веснушчатых щеках.

– Ну как, у тебя сегодня получилось? – спрашивает Васко. – Ты видела?

– Угу, – кивает Рада.

– Здорово, правда?! Пошли в библиотеку, я хочу это нарисовать. А потом подарю Ханне, чтобы она не скучала так сильно.

Ханна плакса и трусиха, а все восхищаются ее даром, обиженно думает Рада.

– Я решил, – говорит Васко. – Когда мне будет шестнадцать, я туда поеду. Хочу собственными глазами увидеть тот мир.

– Почему в шестнадцать? – спрашивает Рада. – Это же еще целую вечность ждать!

– Чтобы тебя взять с собой. Поедешь?

– Ага! – Рада вдруг понимает, что ей обязательно нужно самой увидеть этот людской муравейник и во всем разобраться.

7

Сон рассыпался звенящими осколками, и Рада обнаружила, что лежит на полу общей камеры. Закашлялась, выплевывая комки белой слизи из легких. Когда и как она выбралась из норы?

Ноздреватая стена живой камеры была все еще покрыта ранами, которые быстро затягивались. Проснувшиеся сокамерники приводили себя в порядок. Плевались, сморкались, натужно хрипели, негромко переговаривались друг с другом. На серых измученных лицах отражалась тупая безнадежность.

Журналиста Ларина рядом не было.

Стоявший неподалеку мужчина начал осатанело чесаться. Белые струпья, похожие на прозрачную чешую, летели с него, как крупные хлопья перхоти. Рада отползла подальше, уперлась спиной в стену.

Тут у нее тоже зачесалось все тело, особенно лицо и обритая кожа головы. Рада потерла ладонями щеки, сдирая высохшую пленку слизи.

Я не могу, подумала она. Это неправильно, так не должно быть! Не со мной. Пусть другие обитают в этом свинарнике, пусть слушают гвалт, вдыхают ядовитый смрад и скребутся, как блохастые псы. Но не я. Мне нельзя тут! Я не могу!

Самая настоящая уродливая истерика подступала к горлу, готовая в любой момент хлынуть через край. Будь это на Земле, она бы бросилась к двери камеры, начала бы колотить по ней кулаками, умоляя надзирателей выпустить ее. Но здесь не было ни двери, ни надзирателей. Только изможденные лица людей, вынужденных жить в чужеродном непонятном пространстве. А еще потные тела, вражда, ссоры, скука и ощущение неизвестности.

Чужой липкий взгляд поймал ее на самом краю истерики. Рада оглянулась и в нескольких метрах от себя увидела плюгавого мужичонку, который пристально смотрел на нее, запустив руку в штаны. Кривая улыбка обнажала редкие пеньки зубов. Тонкая ткань штанов была вздыблена.

Рада вскочила и смешалась с толпой.

В это время у биоузлов разгорелся нешуточный конфликт. Рослый, мускулистый арестант орал на плешивого коротышку. Рада не могла разобрать слов, он тонул в возбужденном гуле сидельцев, собравшихся вокруг них. Ей вдруг показалось знакомым жалкое лицо того, кто слабо пытался защищаться. Она попыталась рассмотреть его из-за чужих спин, но пару секунд спустя несчастный уже очутился на полу. Сокамерники радостно ахнули и одобрительно заулюлюкали, точно на турнире по боксу. Здоровяк остервенело метелил его.

Никто не пытался помочь несчастному. А вдруг с ней бы случилось то же самое, неужели никто даже не попытался бы ее защитить? От этой мутной, тревожной мысли ей вдруг стало страшно. В ее мире не было насилия. Мальчишки если порой и дрались, то делали это беззлобно, просто играли. Как дерутся взрослые мужчины, она не видела даже в гигаполисе. Насилие вогнало ее в ступор. Ей хотелось лишь одного: стать незаметной, раствориться и исчезнуть, чтобы больше не видеть этого.

Работая локтями, Рада вывалилась из толпы и увидела Ларина неподалеку от кормушек. Журналист тискал крепкую ширококостную девку. Его "дама" стонала и выгибалась, упираясь в стену обеими руками, ни капли не стесняясь окружающих.

Пока Рада растерянно соображала, что теперь делать, журналист закончил и, издав последний утробный стон, отвалился от девахи, поощрительно шлепнув ее по заду. Он тяжело дышал, на плечах и спине блестели капли пота. Заметив Раду, Ларин натянул штаны и подошел ближе.

– Есть хочешь? – буднично спросил он. – Давай, пока свободно. Загубник при себе?

– Не хочу.

Он вдруг прищурился и жестко сказал:

– Слушай, хватит ломаться. Хреново тут, конечно. Но не надо все усложнять еще больше. Я, вообще-то, к тебе в няньки не нанимался.

Недавняя сексуальная партнерша повисла у Ларина на плече, с интересом рассматривая Раду.

– Эй, мог бы и повежливее с девчонкой, – сказала она приятным низким голосом. – Меня тоже в первые дни с тюремной фуду воротило.

– Не лезь, – коротко ответил журналист. – Тебя не спрашивали.

Девушка картинно закатила глаза и оттолкнула его.

– Да пошел ты! Всякий кобель тут будет мне указывать.

– Засохни, Иззи.

– Посмотрим, как ты через пару дней запоешь, когда сперма в голову ударит! Не слушай его, подруга. Я Иззи. Изабелла.

– Рада.

– Угу, я тоже. А зовут-то тебя как?

– Меня так зовут – Рада.

Девушка захихикала.

– Прости, подруга, не сразу въехала. Короче, обращайся, если что. И не давай этим кобелям командовать. Много тут… желающих.

За спиной снова послышались вопли.

– В штаны наложил, урод!

– Он же весь пол обгадил!

– К Шаю его!

– Мочить козла надо!

– Пусть Шай решает, что с засранцем делать.

Толпа рассыпалась, образовав широкий круг вокруг несчастного. На полу в крови и собственных нечистотах копошился тот самый коротышка.

В круг вышел смуглый горбоносый человек. Коротконогий, с крепкой бычьей шеей и глазами навыкате. К похожему на пень безрукому телу были приделанные мощные верхние робоконечности. Протезы не были прикрыты ни пластиком, ни искусственной кожей, отчего выглядели особенно страшно.

Камеру затопила тишина, лишь где-то вверху хлюпало, да шипели биоузлы.

– Знаешь, кто я? – спросил безрукий.

Бедолага затравленно кивнул.

– А ты кто такой?

– А-а-алекс.

Рада вдруг узнала в перепачканной, изломанной фигуре бывшего начальника станции. Она повернулась к журналисту:

– Это же доктор Штерн!

– Да.

– Но… Ты же его знаешь!

– Знаю. И что?

– Почему ты их не остановишь?

– Потому что здесь каждый сам за себя, – жестко сказал он.

Киборг Шай возвышался над Штерном, неторопливо роняя слова:

– Ты испортил воздух. Теперь сто двенадцать человек будут дышать твоей вонью еще пятнадцать часов.

– Шай, я просил, чтобы меня пропустили и… Это все Слон!

– Что Слон? Слон – животное полезное.

– Если бы не он… – Штерн закрыл лицо руками и замолчал под тяжелым

взглядом горбоносого.

– В расход его! – приказал Шай.

Несколько пар рук вцепились в бывшего профессора, и под торжествующий ор толпы его потащили к биоузлу. Штерн завыл как недобитое животное.

– Сделай что-нибудь! Его же убьют! – Рада схватила журналиста за рубаху. – Останови их! Тебя послушают.

Покрытое шрамами лицо Ларина скривилось, но он ничего не ответил, лишь скрестил руки на груди. Раде хватило секунды, чтобы принять решение.

– Подождите, Шай! – крикнула она, пытаясь перекрыть гул толпы. – Оставьте его, дайте мне сказать!

Человек-киборг с удивлением взглянул на нее и одним жестом остановил разбушевавшихся арестантов.

– Ну, говори.

– Простите его. Нельзя же так! – Рада вдруг поняла, что больше ста человек смотрят на нее. – С каждым… могло. Доктор Штерн… Он… он – ученый и хороший человек!

– Что тебе до него? Кто он тебе? Отец, брат, любовник? – презрительно усмехнулся горбоносый. – Никто не имеет право сбрасывать шлак прямо здесь. Не уважает себя, хрен с ним. Но он не уважает нас и наш общий дом. Значит, придется научить.

– Вон тот, Слон, и так уже… научил, – совсем тихо сказала Рада. – Пусть уберет за собой и живет дальше. Дайте ему шанс!

– Как раз это я и собираюсь сделать. Дам ему шанс свалить отсюда. Через задний проход. Глядишь, на этот раз у засранца получится.

Рада открыла рот, но сказать ничего не успела. Сильные руки сжали ее так, что не вздохнуть.

– Молчи! Не высовывайся, – прошипел Ларин и громко сказал: – Не обращай внимания, Шай. Она еще не очухалась после анабиоза.

– Твоя соска, Тимур?

– Моя.

Раде попыталась вырваться из крепких объятий. Но журналист лишь теснее прижал ее к себе.

– Люблю таких, бойких, – весело сказал Шай. – Смотри, как бы делиться не пришлось.

Он повернулся к остальным и скомандовал.

– В биоузел черта!

Толпа радостно взвыла и устремилась вперед. Бывшему академику скрутили руки за спиной и начали запихивать в тесную щель биоузла вниз головой. Штерн вопил и извивался.

Рада заплакала.

Послышалось шипенье и бульканье, а когда тонкая кожистая перемычка распахнулась, биоузел был пуст.

Толпа моментально рассосалась. Представление закончилось, жизнь возвращалась в обычное русло. По приказу Шая несколько женщин начали наводить порядок. У кормушек и биоузлов снова зазмеились очереди. Только та щель, где бесследно исчез Штерн, оставалась незанятой.

Журналист все еще прижимал Раду к себе.

"Он поломал тебе жизнь!" – всплыли вдруг мамины слова. Точно жизнь это игрушка, которую можно сломать.

– Очухалась? – хмуро спросил Ларин, отпуская ее. – Нельзя так себя вести. Говорят, Шай убил больше людей, чем здесь сидят.

– Ты боишься его?

– Нет. Но это не значит, что нужно лезть на рожон. Хочешь выжить – держись рядом со мной.

– Почему?

– В их системе координат я нахожусь примерно в одной плоскости с Шаем…

– Ты такой же! Для тебя нет разницы – клеветать на хороших людей или засовывать их в биоузел.

Он скривился:

– Да все с твоим Профессором…

– Я сбегу отсюда! – перебила его Рада. – Тут место только для таких, как он и ты! Сбегу! Пророю стенку корабля, пока она мягкая, и выберусь на другой стороне.

– Удачи! – ухмыльнулся Ларин. – Думаешь, никто не пробовал? Ты даже не знаешь, что там – отсеки корабля, внутренности инопланетной твари или открытый космос. Пропадешь, и дело с концом. Впрочем, не буду отговаривать. Твоя жизнь, не моя.

Она кусала губы.

– Тогда… Тогда я научусь есть эту гадкую фуду, научусь драться за место у кормушки, чтобы выжить и долететь. Чтобы дождаться, пока Стеф заберет меня.

– Ты серьезно? Погоди, так ты все еще думаешь… – он расхохотался. – Детка, разуй глаза. Никто за тобой не придет и никуда не заберет. С каторги не возвращаются. Это как же нужно было запудрить тебе мозги, чтобы ты до сих пор верила, что он тебя спасет? Он умеет манипулировать сознанием так же хорошо, как и Внешкой? Или это какие-то аутерские технологии? Наркотики, подавляющие волю?

– Что ты несешь?

– А вот что, детка. Клевери твоего даже в природе не существует.

– В каком смысле?

– В прямом. Умер он. Двадцать восемь лет назад. В возрасте двух недель от роду.

– Не может быть!

Тимур развел руками:

– Это было установлено в ходе следствия. Так что основными фигурантами дела стали Штерн и ты. Откуда ты вообще такая взялась?

Он вдруг замолчал, что-то обдумывая, потом потрясенно уставился на нее.

– Погоди-ка… То есть, все эти разговоры про родителей-прими не просто красивая легенда? Ты действительно прожила большую часть жизни в джунглях?

– При чем здесь мои родители?

– При том. Вдолбили тебе, что нужно верить людям, да? Про долг и честность, и что любовь существует… Равенство, братство и прочая чепуха, верно?

– Откуда ты…

– Держали в своем лесу, как золотую рыбку в аквариуме, а потом бросили в бассейн к акулам.

– Никто. Меня. Не бросал, – как можно спокойнее сказала она. Слезы подступали к горлу. В груди горело так, точно проклятый журналист ударил ее отравленным ножом, и яд расползался по телу, заполняя каждую клетку.

Тимур ее не слушал.

– А я-то хорош! Не просек фишку. Совсем нюх потерял. И уже ничего не исправить.

Она встала и пошла прочь. Остановилась и сказала через плечо:

– Не думай, что ты все про меня понял. Ты ничего обо мне не знаешь. Впрочем, неважно. Я все равно сбегу, вот увидишь.