Текст книги "Личный убийца"

Автор книги: Олег Приходько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц)

– Нашли. Когда она от вас ушла?

Решетников задумался, прикурил.

– Здесь я могу оказаться менее точным, но часа в два с минутами, не раньше.

– А в три часа пятнадцать минут отправлялась ее электричка. Она не спешила?

– Я не заметил спешки. По-моему, нет.

– На вокзал она поехала уже в такси, – погружаясь в писанину, сказал Кокорин.

– Не могу знать, не видел.

– Да нет, это мы проверили. В половине третьего ее видела соседка по лестничной площадке. Богданович заходила домой. Вот только зачем?

– За пистолетом «лепаж», – уверенно сказал Решетников.

Кокорин замолчал. Подойдя к окну, с прищуром поглядел на солнце, но это длилось недолго: густое пепельное облако навело на его лицо тень.

– Послушайте, Решетников! – начал было он, но тут же поморщился, махнул рукой и заговорил вдруг по-домашнему, сбросив маску должностного лица: – А, извините… Такое ощущение, будто идешь по канату. То вправо начинаешь падать, то влево. Знаю, что разгадка где-то близко, совсем близко. Как хвост лисицы в пургу – то блеснет где-то рядом, то растворится в снежной пыли. Вам, что, жалко чаю?

Решетников смотрел на него насмешливо, но беззлобно, верил и не верил: на понт берет или в самом деле тяжела шапка Мономаха – человеком побыть хочется.

«Щас я с тобой разоткровенничаюсь и поделюсь своими соображениями! Дождес-си!..»

– Жалко, – сказал он. – Вы меня работы лишили.

– Вике-ентий Якльч, – развел руками Кокорин, – ну не надо, а? Неужели вам не понятно, что, избрав эту меру пресечения – а она, как нетрудно понять, наименьшая из всех возможных (по-хорошему, вас можно и нужно было в цугундер упрятать по подозрению, согласитесь, что девяносто из ста на моем месте именно так бы и поступили), – я фактически оградил вас от неприятностей. И, заметьте, повестку не стал присылать, сам явился.

Решетников следователем никогда не работал, но перевидал их на своем милицейском веку ужас сколько. Хороших и разных. Знал актерские таланты отдельных представителей. Ему было обидно, что Кокорин так его недооценивает.

– Хрен с ней, – сказал он, – с чашкой чаю. Авось не обеднею. – И, щелкнув кнопкой на теплом еще электрочайнике, добавил: – Будем считать – это маленькое вознаграждение за мою свободу.

Кокорин улыбнулся:

– Только не рассчитывайте, что я возобновлю вам лицензию.

– А за сахар?..

«А ведь на него кто-то давит, – подумал Решетников. – Определенно кто-то давит, причем сильно. Вызвал он бы меня иначе в прокуратуру и говорил бы по-другому. Не я бы ему – чаю, а он мне – водички из казенного стакана».

Кокорин сел, задумчиво посмотрел на свою писанину, но ни продолжать запись, ни порвать листок не решился – это было бы уже слишком.

– Женщина за тридцать выходит замуж за обеспеченного и благополучного человека. Живет как у Христа за пазухой. Занимается подбором мебели, обустройством квартиры, дачи, ездит на фуршеты, читает книжки, лежа в гамаке. Потом вдруг узнает, что ее муж отбывал не за незаконный бизнес – это ее не смущало, мало ли скольких торгашей сажали, поискать несидевшего, поди, и не найдешь… Сидел за изнасилование. И вдруг начинается разлад. Впрочем, вы все это знаете. Ведь она изливала вам душу. А не показалось ли вам странно – двадцать тысяч она назвала большой суммой. Просто глупо. Для меня и для вас эти деньги, возможно, – сумма, а для жены генерального директора акционерной компании с четырьмя супермаркетами в центре Москвы?.. Подумаешь, двадцать тысяч! Ее «Ситроен» столько стоит, его «Вольво» – в два раза дороже, а дача и вовсе на триста тысяч потянет. Двадцать тысяч!.. Ну, не повод это, согласитесь, не повод приходить в частное агентство, заказать слежку за мужем, платить… Как раз тот факт, что она вам заплатила, и говорит об ее отношении к деньгам – шестьдесят долларов в час для нее не сумма. Очень ей было нужно, чтобы за ним установили слежку, чтобы стали под него копать. Знала она много больше, Викентий Яковлевич. Много больше! Но закладывать, так сказать, не хотела. Просто на след навела. В расчете на то, что вы через этот пустяковый маночек – пистолет и деньги – выйдете на большее. Откуда знала?.. Что, если он пооткровенничал-таки с ней и сознался в чем-то? Я подключил работников МУРа, они его сейчас крутят от самого рождения, устанавливают связи…

Он замолчал. Чайник забулькал и отключился. Решетников пошел в подсобку, вымыл чашки из французского сервиза Валерии, вернулся за стол. Сыпанул заварки с бергамотом ложку, потом – все остальное: черт с ним, раз пошла такая пьянка! Сразу запахло, Кокорин втянул носом потеплевший воздух, покачал головой.

– И вот, оплатив услуги детектива и заручившись гарантией конфиденциальности… а, по вашим словам, вы ее предупредили, что в случае конфликта Богдановича с законом такой гарантии нет… то есть она знала, что вы выйдете на его причастность к тому, что ее привело сюда, и сообщите в органы… так?.. Получается, это не она навела, она перед ним чиста, а вы. Его сажают – и не за избиение супруги, и не за пистолет, и не за неуплату налогов, а по-крупному, по-крупному, Викентий Яковлевич… И она становится хозяйкой… чего?.. Признаюсь, еще не добрался до имущественного раздела Богдановичей, что там кому из них принадлежало. Возможно, у нее был счет за границей, возможно, она владела пакетом акций. Ну, это не проблема, выясним. Страховка, наконец, так?.. По-моему, все логично. Кроме одного. Выйдя от вас, она заходит домой, берет пистолет «лепаж», о котором сообщила вам и из-за которого, судя по ее словам, разгорелся весь сыр-бор… Садится в такси, едет на дачу. Куда якобы к пяти часам должны привезти саженцы. Местная жительница Глаголева ничего особенного – волнения, спешки, нервозности – при встрече с ней не замечает. Перекинулись парой словечек о саженцах, о погоде… А дальше она входит в дом, задвигает засов, проходит в спальню, попутно затирая сухой половой тряпкой следы ног от порога… Это, вы верно подметили, вопрос вопросов… Хотя, если допустить, что она и тут хотела навести на след Богдановича… Нет, ну, это слишком сложно для нее все-таки, это уж надо быть Агатой Кристи!.. И стреляется. Не сняв пальто. Не оставив записки. Случайность выстрела исключена, на пистолете отпечатки только ее пальцев, на засове – тоже, следы обуви в силу прошедшего времени и погодных условий для идентификации малопригодны, но у калитки и в сенях все-таки оставлены ее сапожками. Направление, глубина раневого канала, гарь, ожог вокруг входного отверстия, следы пороха и ряд других признаков отчетливо указывают на то, что выстрел был «абсолютным» – в момент нажатия на курок ствол касался кожи на виске. Полная картина самоубийства. Вошла, легла на кровать, застрелилась. Ни следов борьбы, ни признаков волочения трупа, ничего, что могло бы хоть как-то натолкнуть на мысль об убийстве. Ничего, кроме логики… или обстоятельств, не поддающихся ей. Совершенно не поддающихся, ну согласитесь! Все говорит о том, что она не собиралась стреляться. Какие-то сплошные алогизмы.

Он замолчал, отложил чайную ложку, которой помешивал чай все это время, пока говорил. Отпил глоток.

– Что скажете, Викентий Яковлевич?

Решетников высыпал в вазочку сушки из кулька:

– Угощайтесь. Можете покрошить в чай, очень вкусно. У нас в Омске так пили, дед научил.

– Спасибо.

С минуту они наслаждались чаем, хрустели сушками и молчали.

– Что могло произойти?.. Где? – уточнил Решетников.

– Вы очень прозорливы. Психолог.

– Стал после сорока, – не поднимая головы, буркнул Решетников. – Правда, у Богданович обо мне сложилось прямо противоположное впечатление. Она сказала, у меня на вывеске написано, что я не психолог. Но я вас понял, Алексей Михайлович, – впервые обратился к следователю по имени-отчеству. – Я вас понял. В полном варианте ваш вопрос должен прозвучать примерно так: «Что могло произойти между вами, Решетников, и вашей клиенткой в этом офисе, что заставило ее, выйдя от вас, зайти домой за пистолетом, а потом поехать на дачу и застрелиться?» Так?.. Это вы хотели спросить?

– Не совсем.

– Совсем, совсем. Так вот, отвечаю: я ее изнасиловал. При этом выяснилось, что я был ее первым мужчиной, несмотря на многолетнее замужество. Это так ее потрясло, что она застрелилась. Устраивает?

Кокорин поперхнулся сушкой, закашлялся.

– Домой я поехал, домой, Алексей Михайлович, – продолжал Решетников. – Чему свидетелей нету. Так что вполне резонно заподозрить, будто в ее «редике» гроши корячились, и я отправился за ней в Малаховку, а там застрелил. Весьма профессионально. И пистолет она сюда приносила, чтобы мне в подтверждение своих слов показать. Тут у меня план и созрел. Более того, не за ней, а с ней я поехал. С ней. Вроде дачу осмотреть – вдруг у Богдановича там еще часть арсенала спрятана? И вот, когда мы остались одни, я ее застрелил. И бросил на кровать. И, тщательно протерев пистолет, вложил в ее остывающую руку.

Кокорин сосредоточенно пил чай, точно это было сейчас для него самым важным на свете – напиться чаю поскорей, покуда не отняли. Когда на дне остались одни чаинки, с сожалением отставил чашку, вытер губы тыльной стороной ладони и посмотрел на визави:

– Все?

– Но ведь была такая версия, а? Алексей Михайлович?

– Почему… была? Она есть.

– У вас?

– Не важно!

– Да нет, это важно. Может быть, об этом вслух не говорят, но в уме про запас держат – хороший следователь или плохой?

– А я какой?

– Одинокий. – Викентий закурил, отметив неудовольствие избалованного запахом бергамота Ко-корина, включил кондиционер. Потом выключил. Снова включил.

– Что вы нервничаете, Викентий Яковлевич?

– Думаю. Я когда думаю, обязательно нервничаю. Не привык.

– К недоверию?

– Нет, к недоверию я как раз привык. Я ведь год в сизо находился, под следствием. А потом в лагерях. Бежал. Ушел в банду, занимался контрабандой наркотиков. Сам, как сейчас говорят, «ширялся». Так что мой контингент к доверительности не располагал. А потом жена меня бросила, вышла замуж за журналиста, сына в интернат сдала. Вот если бы вы меня в союзники привлекли, тут бы я, конечно, не поверил.

– Это вас за контрабанду наркотиков в звании повысили и наградили медалью?

На этот вопрос Решетников отвечать не стал: зачем, если он и так все знает?

– Ладно, – сказал, подводя черту, – отбирайте у меня подписочку о невыезде. Хотя, признаться, я и так никуда выезжать не собираюсь. Некуда. Разве в интернат, сына заберу, коль скоро все равно лишен права на работу.

– Зря вы так, – явно смутился, даже покраснел Кокорин, и Решетников понял, что он прав. – Вы бы на моем месте подобной версией пренебрегли? Нашли отпечатки пальцев троих человек: покойной, ее мужа и ваши.

– Мужа?

– Э-э, если бы! Во-первых, он точно ездил в Архангельск. Здесь провожали, там встречали, есть билет, квитанция из гостиницы, свидетели, и все такое прочее. Во-вторых, они с Кирой были на даче накануне его отъезда, во вторник, двадцать первого апреля. И отпечаткам его пальцев, – Кокорин сделал ударение на слове «его», – нечего удивляться.

– Это он вам так сказал? Только не говорите, что вопросы задаете вы, хорошо? Можете не отвечать в интересах следствия.

Кокорин усмехнулся, получив лишний раз подтверждение прозорливости Решетникова: именно так он собирался сказать, но теперь был обезоружен.

– Это Ребров сказал. Дачник, сосед Богдановичей слева. Он там уже две недели живет, видел и слышал.

– Что слышал?

– Богданович что-то пилил, стучал. Видел, как Кира вымеряла шагами лужайку перед домом, записывала что-то в блокнот.

– Ого! – невольно вскинул брови Решетников. – Супруги выехали на дачу? Идиллия, выходит? Он занимается мелким ремонтом, готовит инвентарь, она явно собирается разбить сад. Ну-ну. Перед его отъездом?.. Распечатали жилище, заказали саженцы, чтобы она в его отсутствие могла коротать время в хозяйственных заботах. А она застрелилась. Передумала садик сажать?

– Да бросьте вы, Викентий Яковлевич! – прихлопнул ладонью по колену Кокорин. – Разговариваем, понимаешь, как два… артиста. Лечим мир ощущениями. А его ощущениями никак не вылечить, никак! Внушить – пожалуйста, сколько угодно. Только все больше невнушаемые попадаются. Операцию признают. Стакан водки предпочитают таблетке – лекарство пока-а подействует!.. Факты! Факты! Факты! – извините за банальность. А фактов – с гулькин… Те, что есть, свидетельствуют в пользу самоубийства.

– Это почему же?

– Да потому, что если Киру Михайловну Богданович нужно было по какой-то, еще неустановленной, причине кому-то, еще неустановленному, убрать… убить… то ее бы шлепнули вот здесь, на Парковой, тридцать один дробь четырнадцать – и дело с концом. И обобрали бы, а ее не обирали, и изнасиловали бы, а ее не насиловали. И в связях порочащих она замешана не была. Так что не обижайтесь, что я все норовлю вас на свое место поставить.

Решетников улыбнулся каким-то своим мыслям, погасил «Дымок».

– В таком случае, узнайте у ее психоаналитика, не была ли убиенная склонна к суицидальной мании.

– В каком… случае? – подумав, спросил Кокорин.

– Это то, что сделал бы я, окажись на вашем месте.

– Почему?

– Потому, что Богданович забыл ключи один раз, случайно, и она не преминула воспользоваться этой его оплошностью. Зачем он оставил их во второй раз? Денег в нем уже не было, как пить дать.

– Он утверждает, что хранил пистолет в письменном столе.

– Тогда кто-то из них врет.

Кокорин согласился и все же принялся торопливо записывать составление протокола, виновато поглядев на Решетникова.

– У вас часы остановились, – поднял на него взгляд.

– Вы же сидите к ним спиной?

– Слышно. Секундная стрелка все время щелкала, а теперь – тишина. Должно, батарейка сдохла.

Решетников терпеливо дождался конца бумаготворчества. На это ушло минут восемь – это он определил по наитию и проверил по наручным часам, купленным взамен отцовой «Победы», – «Ролексу». Кокорин молча придвинул протокол допроса свидетеля, но ручку Решетников у него не взял – достал свою.

В протоколе, перечитанном дважды, с его слов все было записано правильно: наличие пачки сторублевок, сумма аванса, время прихода клиентки, ухода, суть заказа и… действия самого Решетникова после получения заказа: уехал домой. В том, первом, пятничном малаховском протоколе упор делался на проникновение его на дачу клиентки: дотошно, след в след, поминутно, от самого выезда из Москвы до обнаружения трупа – за что брался, каким инструментом пользовался, как входил, сколько находился и прочее, прочее. Теперь картина его действий пополнилась новыми деталями. Можно было не сомневаться – через день-другой Кокорин получит свидетельства всех, с кем детектив беседовал по поводу Богдановича двадцать третьего, а вслед за ним потащат Саню Каменева.

– Что ж, Викентий Яковлевич, – собрал бумаги Кокорин, – спасибо на добром слове.

– За что?

– За чай.

– И вам спасибо.

– А мне за что?

– За то, что по подозрению не посадили. В цугундер. Может, все-таки возьмете подписочку? А то убегу. – Решетников явно ощетинился.

– Возобновлю я вашу лицензию, – пообещал, пожимая детективу руку, – дайте срок.

– Возобновите, – не удержался тот. – Или мне дайте срок.

Цель визита Кокорина была, по всему, достигнута, и он, прервав разговор, молча вышел, оставив Решетникова размышлять, что же это была за цель и какая главнее, если их было несколько.

Решетников пересчитал деньги в кошельке, запер офис и отправился во Владыкино, где неподалеку от церкви Рождества Пресвятой Богородицы жил в интернате его Ванечка.

Он специально проехал по Парковой и посмотрел на окна Богдановичей, хотя знал, что никого в квартире нет; все пили водку на поминках его недавней клиентки – с этой целью Леонтий непременно арендовал какое-нибудь кафе. Потом свернул на Сиреневый бульвар и покатил медленно, очень медленно, в правом ряду: заболело внезапно сердце, во второй уже раз после ранения, и заныло плечо. Хотел остановиться и поесть – в прошлый раз сердце сразу отпустило, когда поел, будто это был желудок, а не сердце. Потом решил, что они с Ванечкой заедут в гастроном и купят чего-нибудь, а дома приготовят и поедят, вкусно и много. И еще надо бы Ванечке купить книжку, где-то на развале он видел полезную и красивую, большую, как тротуарная плита, и такую же тяжелую, мандаринового цвета. Правда, и денег она должна стоить чертову уйму, а деньги уже нужно считать… известно почему.

Мысленно произнеся проклятое слово «деньги», он тут же переключился на них и стал думать, но не о своих, которых, сколько о них ни думай, не прибавлялось, а о чужих:

«Деньги… деньги… А были ли вообще эти деньги? Ну что «лепаж» был, это точно. Не соврала. И о деньгах, значит, не врала – какой ей резон?.. Интересно бы знать, есть ли там они сейчас? Наверняка нет. Надо было Кокорину вскрыть квартиру немедленно!.. Впрочем, кто его знает, может быть, он так и сделал «в порядке неотложных следственных действий» или заручившись санкцией прокурора, куда ему спешить – Киру не воскресишь, Богданович тогда еще не прилетел. Осматривал он их квартиру или нет?.. А если да, то каковы результаты? Об этом Кокорин не обмолвился ни словом. Какого черта эти голубки поперлись на дачу?.. Вместе на дачу… Вместе… Помирились, значит?.. Он строгал или пилил, она лужайку вымеряла. Копали?.. Копали или нет? Я не видел ям под деревья… Стоп! Стоп!.. А если бы привезли саженцы, она бы сажала сама? Сколько эти саженцы могут лежать? Корни ведь засохнуть могли до возвращения Богдановича из командировки? И он еще чего-то строгал. А снабженец говорил, что он сам себе продукты не возил, ему стол накрывать приезжали. Дал бы ключи столяру, он бы поехал и за сотню баксов пристройку соорудил, не то что…

Выяснить, что именно делал Богданович на даче».

Боль в сердце утихла, но стало трудно держать на руле руку, он свернул вправо и остановился.

«Ну… ну… утихни же, утихни!.. Еще инфаркта мне не хватало… А что, если они таки помирились и решили эти деньги спрятать? Предположим, он сознался ей, что они получены с помощью пистолета. Грязные денежки, грязные, явно… Уже хотя бы потому, что он с них налога не платил… И что? И они вместе поехали на дачу, чтобы спрятать там деньги. И спрятали их, конечно же, в тайнике с этим «лепажем», так?.. Ну, ну… Давай, утихай, боль проклятая, утихай… Вот та-ак… Можно ехать дальше…»

Дорогу перекрыли гаишные «Жигули» с «красным фонарем», так называл проблесковый маячок красного цвета Каменев, а машину – «шмаровозом». Из салона тяжело вышел грузный капитан, опоясанный белой портупеей. «Как надену портупею, так тупею и тупею».

– Ваши документы, гражданин.

Решетников достал из «бардачка» международные права в пластике – Валя Александров сделал им всем такие бесплатно.

– Вы что же правила нарушаете?

– А что я нарушил-то, капитан? – не сразу сообразил Решетников.

– Стоянка здесь запрещена. Вы знак видели?

– А я не ставил машину на стоянку. Остановился и двигатель не глушил. Не дольше минуты…

– Дольше. Зачем врете-то? Я же на противоположной стороне стоял и все видел. Будем штраф платить или как?

– А «или как» – что?

– Заберу у вас права, лекцию о Правилах дорожного движения послушаете, не помешает.

«Вот, падла, – подумал бывший майор милиции Решетников. – Только и знают, что штрафы брать и чего-нибудь лишать – то денег, то прав, то лицензий. Мусора поганые!..»

– Может, простите? – скрепя сердце не дал воли эмоциям. – Денег у меня негусто, и права нужны. Видите, на чем езжу?

– Вижу. Не «Мерседес». Поэтому и возьму минимально, чтобы думали в другой раз, где останавливаться.

– Сколько?

Решетников достал кошелек, отсчитал сотню: «Гавкнулась Ванькина книжка!» – подумал. Дождался, пока капитан выпишет квитанцию.

Он миновал Щелковское шоссе, проехал мимо гастронома «Черкизовский», справа по ходу замелькали набиравшие силу деревца Лосиного острова.

«Она проводила Леонтия, – незаметно вернулся к прерванным размышлениям, – заложила его мне… поехала на дачу, чтобы забрать деньги… Вот оно, вот оно, вот оно – близко, тепло, еще теплее… По ее расчету, когда объявится Богданович, у него на хвосте будут висеть сыщики, контролировать каждый его шаг, он не хватится денег, а если хватится и не найдет, то шуметь не будет… или… или подумает, что попался, заметив слежку, притихнет… А?! Ай да Решетников!.. Почти жарко. Почти… Но, приехав на дачу, Кира денег не нашла. «Лепаж» был, а денег не было. И что?.. Она поняла, что Богданович ее обманул, и застрелилась?.. Стоп, стоп, стоп!.. А когда он их, собственно, мог забрать? Если они вечером накануне отъезда, то есть во вторник, спрятали деньги на даче, а назавтра, в среду, в двенадцать десять он отбыл в командировку, то, выходит, никак не мог. Нет, не мог! Но мог поручить это сделать своему сообщнику. Или сообщникам, так?.. Вполне!

Выяснить, кто такой Ричард Шелуденко.

Выяснить, кто такой «сосед слева» – Ребров».

На пересечении с проспектом Мира Решетников чуть не врезался в «Тойоту» – едва успел затормозить. Чертыхнувшись, стал отчитывать себя за то, что не в состоянии отделаться от проклятых раздумий, убеждать себя, что он уже не мент, который работает за зарплату. Клиентка мертва, а нет клиентки, нет и поручения, пусть Кокорин голову ломает. Но воспоминание о Кокорине всколыхнуло неприятный осадок в душе, словно в чай положили слишком много бергамотового масла и от этого он стал приторным, как духи «Коти».

«А что как эти деньги предназначались для взяток в Архангельске, – подумал он. – Если да, то предыдущая версия отпадает – тогда он забрал их с собой и ни в каком тайнике не прятал… И не странно ли, почему генеральный директор лично поехал заключать договора о поставках рыбы. Неужели для этих целей штатное расписание не предусматривает какого-нибудь менеджера по поставкам? Если да, то кто был инициатором командировки? Богданович?

Почему поехал поездом, который идет… (Выяснить, сколько идет поезд до Архангельска.) Он же деловой человек и деньги на дорогу тратит не свои. (Выяснить, летная ли погода была, потому что, если погода была нелетной, тогда, конечно, он не стал рисковать…)»

Решетников миновал Леоновское кладбище, перестроился в крайний правый ряд, проехал по Березовой аллее, проскочил через Лихоборский мост. Стрелка на топливном индикаторе балансировала между нулем и первым делением, того и гляди, должна была замигать лампочка. Решетников свернул в Сигнальный проезд и залил в бак двадцать литров бензина.

Снова заблестели купола церкви, через несколько километров показалась знакомая ограда интерната. Он остановился напротив фасада, там же, где останавливался всегда, заглушил двигатель, но выйти из салона не успел: в кармане зазвонил телефон.

– Привет, расстрига, – пробасил Каменев. – Чем занимаешься? Только не говори, что висишь на хвосте у клиента!

Решетников улыбнулся:

– Если учесть, что мою единственную клиентку сегодня похоронили, то я и в самом деле сорок минут тому назад висел у нее на хвосте.

– Башка?

– Сердце.

Каменев присвистнул.

– Вик, не заставляй Француза проводить диспансеризацию. Я нарколога не пройду.

– Ладно, Саныч, я за Ванечкой приехал. У меня Кокорин был.

– Допрашивал?

– Нет. Чай пил с бергамотом.

– Ясно. У меня для тебя есть две новости. Одна хорошая, а другая еще лучше.

– Выкладывай.

– Первая. Я прошерстил фонд «Альтаир» на Старопетровском проспекте. Вроде бы там все чисто, отношения к партии «Власть и порядок» они не имеют…

«Ай да Старый Опер! Он, оказывается, «шерстил». А я было подумал, что он водку пьет!»

– И это все?

– Да не перебивай ты, когда с тобой старший по званию разговаривает! – рявкнул Каменев. – Нет, не все!.. Они действительно предоставляли помещение для пресс-конференции и банкета. Но главное не это. Главное, что я нашел пару интересных фамилий среди однопартийцев Богдановича.

– Не томи, Саныч. Тебе показали партийные списки?

– Об этой презентации половина московских газет написала. Так вот, в секретариате у них знакомый тебе Донец. Я сперва подумал, что это однофамилец или родственник того Донца…

– Какого, едрена вошь, Донца, Саныч?

– Донец Александр Владимирович, тот самый следователь, что в девяносто первом пришел на смену следователю Протопопову Ю. Ф. и направил на пересмотр дело Богдановича. И знаешь, кто этот Донец теперь?

– Нет, конечно.

– Заместитель министра юстиции Российской Федерации.

– И что же?

– Да погоди, дальше послушай. Кто его поддержал и оформил пересмотр по триста восемьдесят четвертой УПК, помнишь?

– Нет.

– Генпрокурор Шорников Андрей Павлович!

– Он тоже член партии «Человек и закон»?

– Вик, не надо путать человека с властью, а закон с порядком, хорошо? – добродушно попросил Каменев. – Партия называется «Власть и закон»… Тьфу, черт! Совсем ты меня сбил!.. «Власть и порядок», и Шорников тоже член. Больше я никого из знакомых не встретил, но мне и этого достаточно: Донец – Шорников – Богданович. Ты оказался прав, из тюрьмы Богдановича выдернули – это явно, но вот зачем, я не знаю. Но и это не все. Позвони нашему общему другу Алексею Ивановичу Илларионову и попроси выяснить, где сейчас этот Шорников. А потом поинтересуйся, под чьим надзором работает следователь Кокорин.

Решетников почувствовал, как забилось сердце и по телу раскатилась теплая волна.

– Это вторая новость, Саныч?

– Нет. Первая. А вторую мне сообщила только что моя благоверная Леля: завтра прилетают Женька с Валерией. На этом все, я пошел пить водку!

Решетников слышал из открытых окон интерната ребячьи голоса, звон жестяной посуды.

– Папа! Папа! – Скатившись с крыльца, Ванечка побежал по асфальтовой дорожке.

Решетников увидел его и тут же позабыл обо всем на свете.