Текст книги "Личный убийца"

Автор книги: Олег Приходько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)

Уехал Богданович на Урал шахты рыть. А через пять лет – я тогда уже в министерстве работал, после путча треть следователей сменились – это дело опять всплыло. Рознер добился пересмотра. Это адвокат весомый, он гэкачепистов отмывал, а еще раньше – детишек цековских и торгашей из тех, что покровительствовали Богдановичу. Поручили дело Донцу. И как хитро все было продумано: чтобы я ни о чем не узнал, тихо-тихо провести расследование в рамках горпрокуратуры по «вновь открывшимся». К тому времени уже ни патронов, ни прочего в деле не оказалось, а главное – Воронова… Настолько явно купили ее, что и доказательств не требовалось: «Мне могло показаться, испугалась я, может, это и не пистолет был вовсе, а какой-нибудь другой предмет, не могу поручиться теперь, не помню!.. Изнасиловал – да, а чтобы угрожал… Говорил, что убьет, а пистолета не видела». Как по тексту пьесы. Ну да что значит в нашем деле «ясно» и «не требуется доказательств»? Требуются, конечно. Я возьми да и скажи про всю эту новую власть и тех, кто до кормушки дорвался: вот, мол, ваша долбаная свобода и ваша демократия вместе с рыночными отношениями. Все, мол, покупается, и все продается. Фемиду, мол, и ту купили. Мало ГКЧП на вас, мздоимцев, тварей, стрелять вас нужно! Короче, разошелся. Мне мое активное партийное прошлое припомнили. У Шорникова и Донца в Генпрокуратуре мохнатая лапа была, чуть ли не сам Генеральный. Меня за «преступные злоупотребления», как ни странно, из рядов не выперли, но за «высказывания, не совместимые с должностью руководящего работника правоохранительных органов» из министерства убрали. А в отделении – что ж, зарплата небольшая, все свои, живем дружно, делаем свое дело на вверенной территории. Случись какая драка, или вот, к примеру, Неледина этого отметелили, квартирку его съемную подломили. Занимаемся.

– А что Неледин? – отставив недопитый кофе, спросил Решетников.

– Начать с того, что он был последним, кто видел Рудинскую. Развлекались они на ее дачке, он ее голую снимал. Потом, видать, чего-то не поделили. Может, он ее толкнул, а может, дружков навел. Предки у нее фабриканты, денег много. Назавтра при осмотре кусочек пленки на полу нашли – там она в чем мать родила красуется. А через пару дней на Казанском сержант преследовал подозрительного типа. Не догнал, а сумку тот обронил. Оказалось, Нелединская сумочка с аппаратурой. В кассете пленка была, вернее, обрывок, двадцать один кадр – та самая пленка, из которой кадрик на даче Рудинской валялся.

– Значит, он проявил пленку и вернулся? Как там кадрик оказался, не пойму?

– В том-то и дело. Проявлял он пленку в обед двадцать второго, в редакции газеты. А сам в Бело-щапово не возвращался: сразу поехал по заданию на ВВЦ, потом вернулся и до одиннадцати тридцати пил на дне рождения их сотрудницы, а в первом часу у дома его избили какие-то неизвестные. Они же взломали дверь в квартиру и учинили там обыск. Искали, судя по всему, пленку. Когда Неледин у подъезда появился, стали его метелить. Но это его версия. Понимаешь, если пленка, на которой была Рудинская, находилась в его сумке – а это именно так и было, домой он не заезжал, – они должны были ее проявить, узнать Рудинскую, адрес ее дачи, быть уверенными в том, что она там, ночью поехать к ней и… В общем, глупость какая-то получается. Ведь мать позвонила ей в три часа дня, она уже не отзывалась, несмотря на сотовый.

– И ты решил, что Неледин отдал пленку сразу после проявки, а избиение и налет – инсценировка? – спросил Решетников. – А тебе не приходило в голову, что этих налетчиков наняла Рудинская? По пьянке наснималась в костюме Евы, а назавтра проснулась – ни Неледина, ни пленки.

– Приходило. Забрали они пленку, наказали Неледина. Дальше-то что? Где Рудинская? – Протопопов посмотрел на часы. – Ты меня подвезешь?

– Само собой, – поднялся Решетников. – Адвокат у него есть?

– Нет адвоката. Отказывается. Сестра приходила, он ее не послушал. Твердит, как попугай: не виноват, не виноват…

Они сели в машину Викентия и поехали на Бутырский вал. Уже вечерело. Вылизанный к празднику весны город казался помолодевшим, зелень налилась соком, дети на роликах и досках заполнили дворы…

ГЛАВА 23

…И веселились вовсю в предчувствии скорых каникул.

Когда солнце нацелилось упасть за зубчатый горизонт, Старый Опер возвращался домой. На душе было муторно. Пузатый Итальянец предложил ему работу заправщика – знал, пес, про отставку. Решил почему-то, что полковника выперли из МУРа, оттого и разговор вел вальяжно, через губу, подчеркивая собственное превосходство: что, мол, отгремела музыка на твоей улице?

Каменев до объяснений не опустился, но когда Итальянец предложил ему матпомощь, показал зубы – посоветовал «свернуть ее трубочкой». Надо было не обращаться к нему, а отогнать машину в Южный порт на площадку. Нарушил Старый Опер золотой принцип: «Не верь, не бойся и не проси», но деньги нужны были срочно. Машину Итальянец обещал толкнуть завтра же – есть, мол, на примете один старичок. Но Каменев подозревал, что ему проще отвести допотопный «Москвич» за город и столкнуть с пригорка в реку: если Итальянец получал полторы тысячи баксов в день, то считал такой день черным.

Каменев зашел в кафе «Пикник» неподалеку от дома – оставались деньжата из заначки, грех не сбросить стресс. Сел за стойку, заказал для начала сто грамм. Водку знакомый бармен достал из-под прилавка, хотя на витрине было не меньше двадцати сортов.

– Разбавленную льешь? – подозрительно посмотрел на него Каменев.

– Обижаете, гражданин начальник, – осклабился бармен шире «бабочки» на шее. – Как раз вам – нет, вам – «менделеевскую», по формуле.

Кафе тонуло в полумраке – дальше трех столов не видно, за что его и облюбовала молодежь. Светящаяся стенка бара и цветомузыка уюта не создавали. Кто-то входил и выходил, топтались в темной глубине танцующие, к стойке подходила шпана: «Виски, шеф!» Бармен послушно клал в стаканы шесть кусочков льда вместо пяти, уменьшая таким образом количество дорогостоящего спиртного, но таявшим от жары и насыщенного табачным дымом воздуха посетителям эта махинация казалась благодеянием.

Каменев вообще не хотел заходить сюда, но дома была Леля, которой он обещал «завязать».

– Мятый костюм и небритость надо понимать как конспирацию? – услышал он чей-то баритон. По левому проходу подошел человек лет тридцати – в джинсах, тенниске и кожаной куртке. – Бутылку «Финляндии», – обратился к бармену. – Из-под прилавка, так же, как полковнику.

Несмотря на участившуюся тягу Старого Опера к выпивке, память его провалами не страдала, но, как ни старался, припомнить этого приветливого, улыбчивого мужика, пахнувшего дорогим лосьоном, он не мог.

– Не старайтесь, Александр Александрович. Вы меня не знаете.

«Не очень-то и хотелось», – чуть было не выпалил Каменев, но сдержался.

– Может, оно и к лучшему, – засмеялся мужчина, принимая из рук бармена поднос с ледяной бутылкой и четырьмя (это Каменев сразу отметил – именно четырьмя) стаканами.

– Чего-нибудь закусить? – угодливо спросил бармен.

– Четыре салата из крабов. Пойдемте, Александр Александрович, за наш столик? – запросто предложил незнакомец.

– Спасибо, я сыт и уже достаточно пьян, – не слишком приветливо откликнулся Старый Опер. – К тому же вы не похожи на «ссученного» – так, кажется, называется вор, оказавшийся за одним столиком с ментом?

Каменев вовсе не намеревался оскорбить незнакомца; оглянувшись, увидел за спиной плотного сложения качка со шрамом на скуле и… Либермана. Того самого Германа Либермана, сына банкира и спонсора программы по борьбе с оргпреступностью, освобождение которого в январе стало последней каплей, переполнившей чашу его терпения. Присутствие наркоторговца позволяло с абсолютной вероятностью предположить причастность незнакомца к криминальным кругам.

– Во-первых, я не вор, – сдержанно ответил тот. – Во-вторых, вы не мент. Уже не мент, если мне память не изменяет. А она мне никогда не изменяет.

– Здравствуйте, полковник, – подошел к ним Либерман. – Не откажите в любезности принять наше приглашение.

«Либерман живет на Тверской-Ямской и обедает в «Робин Гуде» на Большой Грузинской. Какого черта он делает в затрапезном кафе «Пикник» на проспекте Мира?» – насторожился Каменев.

– Сто грамм «Русской», – придвинул он к бармену пустой стакан. – И бутерброд… – скользнул взглядом по витрине. – С яйцом и килькой!

Неизвестный пошел к столику.

– Брезгуете? – усмехнулся Либерман.

– На «черные» не пью, – отрезал Каменев. – Сколько с меня?

«А не они ли мою квартирку подломили? – думал он, рассчитываясь с барменом. – Сам, гниденыш, на крючок лезет… Ну, если я тебя на сей раз зацеплю – не помогут и папочкины миллионы!»

Забрав свой стакан и блюдце с бутербродом, он подошел к столику и сел на подставленный неизвестным четвертый стул. На подносе Либермана оказалось три салата – четвертый он оставил, сообразив, что Каменев к нему все равно не притронется.

– За что выпьем? – спросил незнакомец.

Каменеву вовсе не хотелось чокаться с ними, а потому он залпом выпил и, откусив бутерброд с килькой, сказал:

– За тех, кто в море.

Трое заржали, сдвинули стаканы и выпили тоже.

– Правильно, – одобрил Либерман, – люди делятся на живых, мертвых и тех, кто в море. Не смотрите на меня волкодавом, Сан Саныч. Если я перед вами в чем-то виноват – это легко исправить.

– А если перед законом? – спросил Каменев.

– «Законы точно паутина, в которую попадает мелкая мошкара, но через которую прорываются шершни и осы». Джонатан Свифт, – процитировал Либерман.

– А осы – это, значит, вы?

– Не будем уточнять, «ху» есть «ху»! Всех уравнивает земля, лежать в ней рядышком тем, кто законы создает, и тем, кто их презирает.

– Я эту философию уже сто раз слышал, – утеревшись салфеткой, безразличным тоном сказал Каменев. – И философов таких за решетку посадил больше, чем вам лет, Герман Аркадьевич. Мне известно, что за вашими плечами три курса философского факультета, но производите лучше впечатление на своих подельников.

– Сажали вы мелкую мошкару, – невозмутимо парировал Либерман, – я, как вы сами изволили заметить, в паутину не попадаюсь. А вот вас система, которой вы служите верой и правдой, не жалует, да?

– Это почему же вы так решили?

– Да по запаху бензина и двухдневной щетине на лице, – засмеялся Либерман.

Двое его спутников подхихикнули, тот, со шра-мом, что до сих пор не проронил ни слова – в гольфе и легкой курточке из плащовки, – плеснул в стаканы дорогой водки.

– Вы очень наблюдательны, – кивнул Каменев. – Система, которую финансирует ваш отец, меня не жалует.

– Выпьете? – Качок задержал бутылку у его стакана.

– Нет.

– За живых! – провозгласил неизвестный в коже.

Трое стали жевать, а Каменеву жевать было нечего, поэтому он хотел уйти, но едва сделал движение, чтобы встать, Либерман положил на его предплечье холеную руку:

– Одну минуту, Сан Саныч… Только одну минуту. Прошу вас выслушать меня – для этого я и мои приятели находимся здесь, не скрою. Мы ждали вас в машине и увидели случайно, что вы заглянули сюда. Догадываюсь, какие чувства вы ко мне испытываете, но вынужден обратиться за помощью. Никакого криминала, – Либерман усмехнулся, – я не так глуп, чтобы класть вам в рот палец, рискуя потерять руку.

«Складно поешь», – думал Каменев, глядя на него с усмешкой.

– В деле, о котором пойдет речь, может помочь только классный «профи» вроде вас. Нештатная, так сказать, ситуация. Вот этот друг, – Либерман кивнул на человека со шрамом, – владелец скромной риэлторской фирмы. В пятницу семнадцатого апреля он имел неосторожность дать своему знакомому дискету с важной информацией. Важной для его конторы, разумеется: все клиенты, адреса, банк данных о квартирах в Москве и областных центрах России. Фамилия этого человека была Ариничев. В прошлом – физик-ядерщик, затем – несправедливо осужденный, живший два года на поселении в Красноярском крае и, наконец, по возвращении в Москву занявшийся социологическими исследованиями. Его интересовала так называемая маятниковая миграция, а конкретно – состояние интеллектуальной собственности государства в связи с политической нестабильностью. Он печатался в «Вопросах философии», специальном издании «Социология» и в газетах. Не очень популярный, но интересный исследователь, немного больной психически, поначалу слывший диссидентом, а после освобождения искавший конфликтов с нынешними властями. Ругал КГБ, которого уже нет, ругал Советскую власть, хотя ее тоже нет, но он словно не замечая этого, называл Думу Политбюро и утверждал, что все нынешние – перекрасившиеся вчерашние. Странный человек пятидесяти двух лет. Есть такое соображение, что дискета с обширным банком данных об обмене – в том числе зарубежном – понадобилась ему не столько для книги с рабочим названием «Утечка мозгов», сколько чтобы подобрать что-то подходящее для себя и уехать за границу. В понедельник он должен был вернуть дискету и не вернул: умер от третьего инфаркта накануне, то есть девятнадцатого апреля. Ехал или шел по Измайловскому бульвару, неподалеку от Театра мимики и жеста ему стало плохо, он присел на скамеечку и тихо умер. К нему подошла монашка, собиравшая пожертвования на храм, обнаружила, что человек мертв, бросилась за помощью, пока пришла дворничиха, пока приехали милиция да «Скорая» – портфель, который был у него на коленях, исчез. А так как дискеты в его карманах не оказалось – в описи вещей, составленной служителем морга, ее нет, – есть все основания думать, что она была в портфеле. Может быть, за этим стоит что-то иное, но мы большим не располагаем. Друг мой совсем отчаялся, милиция портфель ищет, но для них дискета – пустой звук, а для него – крушение. Фирма лопнет, клиенты предъявят иск, наконец, задавят конкуренты. Если данные о клиентах и адреса попадут к ним… Не мне вам рассказывать, что такое коммерческая тайна.

«И все-таки ты дурак, парень, – подумал Каменев. – К тому же совсем не умеешь пить. Эк тебя развезло!.. Это кто же отдаст дискету с секретной информацией психически больному человеку?.. Н-да, ребята, плохо вы все это продумали».

– Значит, я должен найти того, кто украл портфель, правильно понимаю? – спросил он, окатив троицу ироническим взглядом.

– Вместе с помощниками, которыми я обеспечу вас в любом количестве, – кивнул Либерман. – Только не портфель, а дискету. Либо – доказательство того, что дискета уничтожена вором как улика. Брошена в реку, переработана вместе с мусором.

«Чтобы согласиться на такое, нужно быть вчерашним выпускником Урюпинской школы милиции или не знать, кто ты такой есть, Либерман», – снова подумал Каменев.

– Поищите кого-нибудь другого, ребята.

– Почему?

Объяснять, «ху» тут есть «ху», пришлось бы слишком долго, к тому же с языка Старого Опера была готова сорваться отточенная в общении с подобными типами непарламентская фразеология, хранившаяся в его памяти в неимоверном количестве вариаций, как если бы в копилку размером с натуральную свинью бросали по копеечке.

– Потому что я дорого стою, – сказал он сквозь зубы.

Троица повеселела, в стаканы потекла водка «Финляндия», сработанная в подвалах Химкинского спиртзавода.

– Александр Александрович! – вступил в разговор владелец риэлторской фирмы (во что Каменев поверил так же, как в то, что он доживет до второго пришествия). – Сколько бы вы ни стоили, моя фирма дороже. Гера уже сказал: у меня появилась возможность стать членом международной ассоциации риэлторов.

«Если это они навели на мою квартиру, то ребята достаточно дальновидные: обчистили до постельного белья, вынудили продать машину, зная, что я без работы уже три месяца, а теперь, значит, предлагают заработать в неограниченном количестве», – рассудил Каменев.

– Назовите ваши условия, Сан Саныч, – намазав на хлеб крабовое масло, негромко сказал Либерман.

Старый Опер размял в пальцах «Приму», достал из кармана зажигалку, подаренную Столетником, и прикурил, стараясь направить невидимый глазу объектив микрофотоаппарата на человека со шрамом, хотя в то, что при таком освещении может что-нибудь получиться, не верил.

– Решили перебросить усилия с наркотиков на недвижимость? – тщетно пытаясь перехватить взгляд Либермана, спросил он.

Вопреки его ожиданию, тот не возмутился и оправдываться не стал:

– Вашей, между прочим, милостью. После того как мы с вами встретились у ворот Бутырки, папа поставил мне условие: в недвижимость он готов вложить деньги, а во все, что пахнет криминалом, – нет. Отец мой самых честных правил, к тому же нарисовал мне радужные перспективы.

Трое смотрели на Каменева. Он даже протрезвел от их взглядов.

– Ваши условия, Сан Саныч? – напомнил «риэлтор».

– Шестьдесят долларов в час, – вспомнив наставления Столетника перед отлетом в Париж, сказал Каменев и, подумав, добавил: – И девяносто девять центов – с доставкой по Москве.

Трое переглянулись и, облегченно вздохнув, заулыбались:

– Нет проблем! Снова потекла водка.

– Это не все. Не очень уверен в порядочности моих клиентов, – косанул Каменев на Либермана, – поэтому оговорим сразу: договор наш не может быть расторгнут по желанию одной из сторон.

– Что это значит? – спросил человек в кожанке. Он вынул сигарету, и Каменев не преминул воспользоваться случаем – щелкнул зажигалкой-аппаратом во второй раз.

– Это значит, что я буду искать дискету до тех пор, пока не найду.

– Нас это устраивает, – кивнул Либерман, потянувшись к стакану.

– И помощники ваши мне не нужны. Если понадобится, я привлеку своих.

Это предложение заставило клиентов задуматься.

– Нет, – твердо сказал Либерман. – Либо вы работаете с нашими людьми, либо один.

– Тогда один. Аванс за первые сутки. Отчет о работе и последующая оплата – через двадцать четыре часа. Текущие расходы – транспорт, оплата нужной информации – за ваш счет.

«А ведь ты уже сунул мне палец в рот, – почувствовал Каменев азарт легавого, – и я твоей ручкой по локоть не ограничусь – съем с потрохами!»

Человек со шрамом вынул из кармана пачку долларов, передал Каменеву под столом. Старый Опер пересчитывать не стал – в этой ситуации они могли кинуть разве что себя.

Клиенты подняли стаканы.

– Не хотите с нами выпить? – расхрабрился «риэлтор», еще минуту назад старательно изображавший подавленность.

– Я завязал! – отрезал Каменев и, не простившись, уверенно направился к выходу.

– За мертвых! – услышал он в спину.

Леля не спала, читала книгу, благо книг воры не тронули.

– Я жрать хочу, – чмокнув ее в щеку, сказал Каменев.

– Забудь это слово, – перелистнула жена страницу.

– Это почему?

– Потому что у нас нет денег. А также телефона, телевизора, компьютера, шубы и драгоценностей, чтобы продать.

– Но холодильник-то у нас есть?

– Есть, но он пустой.

Каменев разорвал банковскую упаковку, взлохматил купюры и, отделив половину, положил на тумбочку:

– Сходи в ночной гастроном и заполни.

Леля отложила книгу, встала с дивана.

– Ты продал «Москвич»? – спросила упавшим голосом.

– Догадливая, – похвалил он и, прихватив электробритву, отправился в ванную.

В полночь ему позвонил Женька Столетник, отчитал за молчание.

– У меня аппарат вышел из строя, а сотовый я оставил дома Леле, – соврал Каменев.

– Ты работать собираешься? У нас появилась интересная клиентка, людей не хватает.

– Поздравляю, – сказал Каменев.

– С чем?!

– С Первым мая.

– Сегодня Вальпургиева ночь. Нечисть гуляет. Завтра поутру устраивают шествия с сатанинскими звездами.

– Надо встретиться, Женя, – серьезно сказал Каменев. – Утром я в твоем районе буду прогуливаться… – Он вышел на балкон и плотно притворил дверь. Мысль о том, что в квартире могли поставить «жучок», пришла ему еще в кафе. – …Если ты меня, паче чаяния, встретишь – мы с тобой незнакомы. И Викентию передай.

ГЛАВА 24

В шесть часов утра он приехал к Итальянцу на СТОА.

– Мне нужна машина. Не очень дорогая, но очень надежная. Дня на два-три, может, на больше.

Итальянец вздохнул, вытер руки ветошью и смерил Старого Опера взглядом, как будто собирался шить ему костюм.

– Вам, Сан Саныч, автобус нужен. У меня один есть – «Ниссан». Не скажу, чтобы дешево, но по габаритам – самое оно.

«Ниссан» Каменеву не понравился; осмотрев парк из четырех автомобилей, два из которых оказались неисправными («У меня же не бюро по прокату», – оправдался Итальянец в ответ на его выговор), он взял ключи от белой «Нивы».

– В долгу не останусь, – чиркнул стартером и захлопнул дверцу.

– О каком долге может идти речь, – проговорил Итальянец, провожая машину тоскливым взглядом. – Это я вам должен за бесплатную путевку в «санаторий» на восемь лет.

…Сатанистов со звездами Каменев не встречал, но к центру стягивались коммунисты с шарами и флагами. Проехав по Измайловскому до пересечения с 10-й Парковой, он остановился неподалеку от станции метро «Первомайская» и пешком дошел до Театра мимики и жеста. Здесь, на одной из скамеек, скончался Ариничев. Неподалеку, в трехстах метрах, жил когда-то Петр Швец, следователь при Генпрокуратуре, связавший их всех воедино – Женьку, Арнольдова, Нику с Нежиным, Илларионовых…

Каменев добрел до ближайшего двора, справился у жильцов, как найти дворничиху. Она жила на первом этаже углового дома. Каменев вошел в сырой подъезд и позвонил. Дверь открыла дворничихина дочь, девочка лет шести.

– Здравствуй, – сказал Каменев. – Мама дома? Девочка молча смотрела на него, не в силах сдвинуться с места, потом отступила на шаг и закричала:

– Мама! Мама! К тебе дядя из милиции пришел! Такой огр-р-ромный!

Каменев рассмеялся и переступил порог.

– Откуда же ты знаешь, что я из милиции?

– А к нам в последнее время только из милиции и ходят, – вышла хозяйка в цветастом фартуке.

– С праздником вас, – кивнул Каменев, хотя и не был уверен после ночного разговора с Женькой, что с таким праздником стоит поздравлять. – Извините, я отниму у вас немного времени. Это вы обнаружили?..

– Я, я обнаружила. Вернее, не я, а сестра Анфиса, монахиня…

Из кухни вкусно пахло луком и жареным мясом.

– Не могли бы мы с вами пройти на то место, Настя? Буквально на одну минуту. Вы мне только покажете ту скамейку и по пути расскажете, как все было.

Настя сняла фартук, переобулась в туфли, но вдруг замерла:

– А вы… вы, что же, не из милиции будете?

Он понял, что с такой просьбой милиция едва ли стала бы к ней обращаться – уж что-что, а скамейка здесь наверняка всем была известна. Хотел предъявить удостоверение частного детектива, но потом спохватился: Либерман нанимал его как отставного сыщика из МУРа, и о причастности Каменева к «Шерифу» ей знать ни к чему.

– Из милиции. Только я из МУРа. – Он достал старую визитку, в которой значился старшим опером МУРа, показал ей, но она «документом» не заинтересовалась – не все ли равно!

– Погодите, сейчас плиту выключу, – метнулась на кухню.

Каменев присел, взял девочку за ручку:

– Тебя как звать-то?

– Маша.

– А что ты больше всего любишь есть, Маша?

– Шоколад. А ты?

– Я?.. – Каменев засмеялся. – Я бутерброды больше всего люблю. С яйцом и килькой.

…Вместе с Настей они вышли со двора и направились по бульвару к театру. Скамья, на которой умер Ариничев, оказалась крайней на перекрестке. Ближе к метро присесть было негде.

– Вот здесь он сидел, – рассказывала Настя. – Сестра Анфиса мимо проходила, он портфель на коленях держал, а на портфель наклонился, голову руками обхватил. Сестра Анфиса к нему обратилась – молчит. Что-то ей подозрительно показалось, больно белый, говорит, был. Тронула за плечо, а он заваливаться стал на правый бок. Чуть на асфальт не упал, еле подхватить успела.

– А вы где в это время были?

– А вон там, во дворе убирала.

– И что же, больше народу не было на бульваре?

– Нет, почему… Были прохожие, по улице шли.

На углу, вон, магазин молочный… А на светофоре – вон там, видите? – мальчишки крутились, мойщики.

– Кто?

– Ну, машины они моют, шпана местная, лет по десять-двенадцать. Мало было людей, воскресенье ведь, десятый час. Анфиса ко мне подбежала: «Девушка, – говорит, – там человек на лавочке помер», – одной рукой мне показывает, а другой, значит, крестится. Я побежала к таксофону, она со мной. Крестится – испугалась, видать, вокруг толпа стала собираться. Какая-то женщина сказала, что она врач, пульс у него пощупала. «Все, – говорит, – поздно!» Вдруг монахиня смотрит на меня и спрашивает шепотом: «А портфель его где ж?» Я ей: «Какой портфель?» А она говорит, что, когда к покойнику-то подошла, при нем портфель был. Обыкновенный, толстый портфель, большой, с табличкой медной. Старый такой, рыжий. Ну, я сама портфеля-то не видела, не знаю – с ее слов рассказываю. Да, может, вы в сто двадцать пятое отделение обратитесь? Они ведь, когда приехали, стали всех допрашивать, кто что видел. И монахиню очень подробно спрашивали. Бедная Анфиса плакала с перепугу, ей-то мирские дела ни к чему, да еще с милицией.

Каменев обошел скамейку, огляделся.

– Значит, если портфель ей не пригрезился с перепугу, то исчез он, пока она добежала до вас и пока вы звонили. Так?

– Выходит, так.

– Странно. Здесь все открыто, видно из окон магазина, на лежащего человека наверняка обратили внимание. Куда же портфель испарился? Надо быть очень шустрым, чтобы схватить портфель и убежать. К тому же, если он был толстым и большим.

– Верно все. Только среди тех, кто возле покойника стоял, портфеля не было. Когда о нем Анфиса вспомнила, они стали все свои вещи показывать и специально милиции дожидаться. Да тут уж всех допросили в округе – и продавцов из молочного…

– Кто?

– Милиция.

– В форме?

– По-разному. В тот день все в форме были, на машине. А назавтра ко мне человек без формы приходил.

– Документ показывал?

– Показывал, только я не запомнила, кто такой. Сказал, что из милиции. Да что я знаю-то? У меня: год назад на участке бомжа с чердака скинули, так никто не интересовался…

– А портфеля Ариничева никто, кроме Анфисы, не видел?

– Да нет, видела контролерша из метро. Это мне потом наш участковый Филимонов рассказал. Она потому и внимание на Ариничева обратила, что он бледный был. Даже зеленый почти. И шел как пьяный. А присмотрелась – на пьяного не похож, и портфель при нем.

«Значит, был портфель. И наверняка была дискета, – думал Каменев. – Он должен был с кем-то встретиться. Возможно, опаздывал, хотел…»

– Стоп! – воскликнул вдруг. – Где здесь ближайший травматологический пункт или больница?

– Да вон же, на Сиреневом бульваре. Если по 10-й Парковой пойти – как раз прямо напротив метро, метров пятьсот.

– Ясно. Спасибо, Настя. Пойдемте, я вас провожу.

Они перешли через проезжую часть.

– А почему МУР-то занимается? – поинтересовалась Настя. – Если, конечно, не секрет. Может, убили его?

– Секрет, – улыбнулся Каменев. Он подошел к киоску и купил большую шоколадку «Кот в сапогах». – Передайте Маше от «огромного дяди из милиции».

– Ой, что вы, не надо…

– Возьмите, возьмите.

Она поблагодарила, пожала протянутую руку и поспешила домой.

«Значит, ему стало плохо, он знал, что здесь неподалеку травмпункт, вышел из метро, но смог дойти только до скамейки. У него должен был быть с собой нитроглицерин. Таблетку нитроглицерина нужно принимать сидя или даже лежа… А если за ним шли? Очень похоже, что именно так и было. Преследователь увидел, что Ариничев присел, остановился здесь, на углу… Потом монахиня… он понял, что сейчас приедет «Скорая», сбегутся люди. Схватил портфель, как только сестра Анфиса отошла, и удалился. А возможно, сел в авто…» – Каменев прикурил, сел в машину и поехал к 125-му ОВДу округа «Северное Измайлово».

Участкового Филимонова Николая Петровича, знакомого Каменева еще с тех пор, как они с Петром в его присутствии взламывали дверь Женькиной квартиры на Первомайской – было это году в девяносто четвертом, – пришлось ждать битый час. Каменев успел познакомиться с дежурным и даже сыграть партию в шашки со сменой постовых. Оказалось, что рыжеволосый сержант со щербиной в верхнем ряду зубов, шепелявый, голубоглазый и улыбчивый, о каких говорят «душа нараспашку», в курсе всего, что произошло на бульваре девятнадцатого апреля.

– Так насшли портфель, товарищщ полковник! – удивленно посмотрел он на Каменева.

– Как – нашли?

– Это вы о журналисте, что ли? – лениво поинтересовался дежурный, наблюдавший за игрой. – Нашли. Жене вернули. Правда, пустой. Но она сказала, что пропал только спортивный костюм и тапочки.

– Ессе блокнот и русшка, – передвинул «дамку» шепелявый сержант.

– Да, мелочевка какая-то. Сержант Злотников самолично ей на Щелковское шоссе отвез и сдал под расписку.

– Когда это было?

– В понедельник, на следующий день после того, как Ариничев скончался. Утром патруль ППС, часиков этак в пять, едва рассвело, обозревал свой участок, и водитель заметил портфель – табличка медная блестела. Лежал себе у дома номер сорок девять по Верхней Первомайской. Подняли, привезли к нам.

– Адрес его вдовы дадите? – с ходу выпалил Каменев.

– Сейчас посмотрим. – Дежурный направился за перегородку.

– А игра? – спросил сержант – Вашш ход!

Каменев сгреб лапищами шашки в кучу:

– Китайская ничья!

Дежурный полистал журнал, повел пальцем по странице.

– Вот! Ариничева Лидия Петровна, сорока семи лет, инженер-технолог, Щелковское шоссе, сто двадцать один дробь пятьдесят один…

Каменев переписал в блокнот адрес и телефон. В отделение вошел пожилой капитан Филимонов с бордовой клеенчатой папкой под мышкой.

– Коля! – окликнул Каменев. – Не узнал?

– Каменев? – обрадовался участковый. – Ей-Богу, Старый Опер!.. Сколько лет, сколько зим!.. Какая нелегкая тебя сюда занесла?

– Шел мимо, дай, думаю, навещу старого друга.

– Молодец! Пойдем ко мне в конуру, – звякнул ключами участковый и направился по узкому коридорчику в тупик, увлекая Каменева за собой. – Как дела? Как служба?

Они вошли в комнатенку три на четыре с зарешеченным окошком, выходившим во двор. Старая мебель, старые стены, основательно прокуренные, подоконник и стол в пыли, пол, подметенный наспех, полная окурков пепельница… Солнечные лучи попадали сюда только под вечер, окно было еще нерасклеенным с зимы, и пахло сыростью.

– Открой-ка лучше форточку. Курнем, – предложил Каменев.

Филимонов открыл форточку, сразу повеяло весной; откуда-то с Парковой доносилась бравурная музыка. Каменев оседлал приставленный к батарее стул.

– Как там Женька? Давно его не видел.

– Женька, между прочим, в трех кварталах отсюдa. Мог бы и зайти.

– Да некогда мне, Сан Саныч. Сто раз собирался проведать. То, понимаешь, начальство вызовет, то пацаны чего-то натворят. У нас в детской комнате инспектора нет, приходится за двоих работать. Ты-то как?