Текст книги "Личный убийца"

Автор книги: Олег Приходько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)

– Нормально.

– У Петра на кладбище давно был?

– Каюсь, давно. Надо как-то съездить.

– Я о Женьке в газете читал. Ну, дает! Нам так не жить – весь мир исколесил. Да он всегда был молодцом. Посчитать, сколько дел провернул, так на две жизни хватит. Ника с Вадимом живут?

– Живут, сына воспитывают. Он все там же, в «Альтернативе».

– Постой, постой… Ты вроде тоже туда уходил?

– Уходил, потом в МУР вернулся, теперь снова ушел.

– Куда?

– К Женьке.

– Иди ты!.. Слушай, а меня он не возьмет? Мне ведь четыре месяца до пенсии осталось. Передай ему, я сторожем пойду.

– Передам, – улыбнулся Каменев, представив Петровича с берданкой у входа в агентство. – Я по делу к тебе.

– Это я понял, – помрачнел участковый. – Чего бы ты ко мне без дела пришел? Давай, выкладывай.

– Не обижайся, Петрович. – Каменев торопливо докурил. – Ты насчет Ариничева что-нибудь знаешь? Который умер на Измайловском полмесяца тому назад?

– А-а, этого… Ничего особенного. Начальник меня вызывал, велел какой-то портфель искать, я у пацанов местных спрашивал. Да нашелся портфель, ничего в нем не было. А почему тебя это заинтересовало?

– И что пацаны? – ответил Каменев вопросом на вопрос.

– Молчат. Если даже знают, не скажут.

– Почему?

– Ушлые они сейчас. Вдова Ариничева претензий не предъявляла, дело закрыли и забыли. Судмедэксперты признаков насильственной смерти не обнаружили. Не костюм же искать?

– Если бы тот, кто вытащил портфель из-под покойника, сел в машину, то выбросил бы портфель, во-первых, вместе с костюмом, во-вторых, его бы нашли в воскресенье, а не в понедельник. И наверняка не на Верхней Первомайской, а подальше, – вслух подумал Каменев.

– Может, кто-то следил за этим Ариничевым?

Теплее. Но он шел от метро. Машины, значит, не было. Портфель исчез в три-четыре минуты, пять от силы. То есть нужно было подойти, схватить портфель и убежать, а потом выпотрошить содержимое и выбросить. Его же подкинули в ночь с воскресенья на понедельник. «Профи» не стал бы оставлять отпечатки и давать повод подозревать кого-то в особом к портфелю интересе. Варианта три: пацаны, бомжи или кто-то из прохожих. Последнее очень сомнительно – залетных в этом районе нет, район старый, по показаниям дворничихи, народу на бульваре не было – так, старушки-пенсионерки, молодые мамаши с колясками. Согласись, чтобы взять портфель мертвого, нужно наверняка знать, что там что-то есть, кроме спортивного костюма. Не рассчитывая на крупную сумму денег – пятидесятидвухлетний Ариничев на бизнесмена вряд ли походил, тем более что бизнесмены в метро не ездят.

– Я в метро с контролершей беседовал, она этого Ариничева запомнила – шел, покачиваясь, не то пьяный, не то плохо ему было. И портфель запомнила с медной табличкой. А что там было-то? Документы какие-нибудь?

– Документы, Петрович, – посмотрел ему в глаза Каменев. – На компьютерной дискете. Только тебе я об этом не говорил. Понял? Кто бы ни спросил.

– Да понял я, понял. Кто у меня спрашивать-то станет?

– А вот у Насти спрашивали. Некто в штатском. Представился милиционером.

– Кажется, я понял, Саня. Но если хочешь честно – не найти тебе эту дискету. Ты не хуже меня понимаешь, что если она кому-то была нужна, то уже далеко.

Каменев закинул ногу на ногу, пристально посмотрел на капитана.

– А разве я собирался дискету искать? – удивился притворно. – Я хочу найти того, кто у покойного Ариничева портфель увел. С твоей и Божьей помощью. А о дискете я сам позабочусь, ты об этом забудь и никогда не вспоминай. Как говорит Женька, в твой прейскурант это не входит. Поможешь?

– Чем?

– Советом.

– Советом помогу. Брось ты это безнадежное дело, Каменев.

– Когда приехали «Скорая» и милиция, пацаны к толпе подходили? – не внял совету Старый Опер.

– Подходили, в сторонке гурьбой стояли.

– Вот видишь?..

– Ну и что?

– Кто у них там верховодит?

– Да пацанам тем по десять лет! Моют машины, получают «зеленые» с владельцев иномарок, отстегивают…

– Кому?

Участковый задумался.

– Неужели ты не понимаешь, Петрович, что тебе они не расскажут, кто украл портфель? Если это был взрослый человек – побоятся, а если кто-то из них – тем более. Думай, ищи подход. Премия тебе от агентства «Шериф» гарантирована.

Капитан вскинул голову и покраснел:

– Да ты что, Каменев?.. Охренел, что ли?.. На кой ляд мне ваша премия?.. Я свою работу делаю тридцать четыре года…

Каменев встал и, нависнув над столом участкового, внятно произнес:

– Свою работу ты уже сделал, Коля. А то, о чем я тебя попросил, работа сверхурочная. Она поручена агентству клиентом, способным оплатить услуги детектива из расчета шестьдесят долларов в час, и я был бы говном, если бы складывал эти денежки в свой кошелек, а тебя просил о помощи по старой дружбе.

– Мне на пенсию пора, – тихо, словно сам себе, сказал участковый. – Двенадцать лет работаю в «системе рынка», а до сих пор понять не могу, как нарушителей государственного закона можно изобличать за деньги частного лица?

Каменев вздохнул, похлопал старика по плечу:

– Пора, брат, пора, – согласился и положил на стол визитку с номером телефона. – Куда Ариничева повезли, не знаешь?

– В морг, естественно. В 1-ю Градскую.

По пути на Щелковском шоссе Старый Опер позвонил патологоанатому Горохову. Трупорез, слывший в своем деле непревзойденным докой, знал всех своих коллег, часто выезжал на консультации, но еще чаще не выходил на работу по причине крепнувшей день ото дня дружбы с Бахусом. В отличие от гиганта Каменева он был мал и хил, поэтому мог свалиться от ста граммов, а опохмелялся неделями, пока в анатомичке не набирались полные шкафы «клиентов».

– Привет, тезка, – сказал Каменев, вырулив на шоссе и вглядываясь в нумерацию домов. – Каменев беспокоит.

По всему, Александр Сергеич уже приложился к рюмке, соображал долго и отвечал невнятно:

– А, ты, старый черт?.. А разве я тебя еще не вскрывал?

– Типун тебе на язык!..

– Когда ты наконец генералом станешь?

– Твоя жизнь от этого вряд ли изменится. Слушай меня внимательно, Саша…

– Да пошел ты!.. – Каменев услышал брань и звон разбитого стекла. – Я тут один, понимаешь, никого рядом, никто в гости не придет! Надоели мне они все! По ночам приходят, денег требуют. Все незашитые и без голов…

В истеричном крике Горохова не было и тени юмора.

– У тебя знакомого нарколога нет?

– Есть! Тебе нужен?

– Мне не нужен, я завязал.

– А тогда, значит, тебе нужен психиатр. Ладно, говори, чего надо от меня в праздник. Мне уже Женька звонил. Поздравить забыл, просил проверить заключение на какую-то еврейку, пустившую себе пулю в лоб от неразделенной любви. Теперь ты. Ну, давай! Кого там еще укоцали?..

Каменеву стало нестерпимо жаль этого талантливого человека, судмедэксперта от Бога, свободно читавшего английские и немецкие журналы, отказавшегося в свое время от защиты докторской, но все равно шедшего в профессиональных познаниях впереди коллег.

«Нехорошо, – подумал Каменев, – бросили мужика. Вместе пили-гуляли, а теперь бросили, обращаемся только по делам».

Старый Опер не стал излагать просьбу: толку от Александра сегодня не будет, эксгумировать Ариничева пока нет оснований, придется поверить специалистам из морга 1-й Градской больницы.

– Никого не укоцали, тезка, – миролюбиво сказал он, въехав правыми колесами на тротуар возле сто двадцать первого дома и заглушив двигатель. – А звоню я, чтобы поздравить тебя с праздником.

– Врешь, собака! – закричал Горохов. – Я тебе не верю!

– Может, ты наконец женишься, Горохов, – заперев машину, спросил Старый Опер. – Иначе к тебе точно «белочка» придет за золотыми орешками.

– Да кто за меня пойдет, клоповник?! От меня же трупами смердит! Я уже водку от формалина не отличаю! – послушались глухие глотки, выдох, а дальше – неразборчивое бормотание.

Каменев спрятал телефон в карман и подумал, что есть работа похлеще ментовской – у тех хоть изредка попадаются живые.

* * *

Вдова Ариничева жила в двухкомнатной квартирке, обставленной плохонькой мебелью рождения семидесятых годов и насквозь пропитанной скорбью. Часы в гостиной на стене стояли. С траурного портрета на Каменева смотрел лысый человек с худым лицом и большими серыми глазами. «Зачем ты сюда пришел, человек?» – казалось, спрашивали эти глаза. Каменев постоял на пороге, потом сел на диван, отметив странную и жутковатую особенность портрета: глаза все время смотрели на него, и в дальнейшем, в продолжение всей беседы со вдовой, он ощущал на себе этот взгляд.

– Извините, Лидия Петровна, за визит без предупреждения (Каменев чуть было не поздравил ее с праздником, одно упоминание о котором выглядело бы в этих стенах нелепо).

– Что же вы извиняетесь, – тихо сказала Ариничева. – В этом нет ничего плохого. Только все, что я знала, я уже рассказала милиционерам, честное слово, мне нечего добавить.

– А о чем вас спрашивали милиционеры?

– Когда Анатоль уехал из дома, не жаловался ли на сердце раньше, какие вещи были при нем, потом принесли его портфель…

– Можно посмотреть?

– Что, портфель? Ну конечно! – Она встала, плавной походкой прошла в соседнюю комнату. – Вот он, – вернувшись, протянула Каменеву большой портфель из желтой тисненой кожи, с гравировкой на медной дощечке размером со спичечный коробок? «А.М. Ариничеву в день 50-летия от друзей». – Можете заглянуть вовнутрь, но он пустой. Мне рассказали, что его буквально вырвали у мертвого Анатоля. Я до сих пор не могу поверить в то, что такое возможно!

– Возможно, Лидия Петровна, – заглянув в пустой портфель для самоуспокоения, сказал Каменeв. – Увы, возможно… Спасибо, – Каменев вернул портфель. – Лидия Петровна, я хочу найти того, кто украл портфель. Если вам нетрудно, расскажите мне об Анатолии Марковиче.

Она помолчала, не зная, с чего начать.

– Я кое-что знаю о его непростой судьбе, – пришел он ей на помощь. – Как случилось, что он оказался в колонии?

– Обостренное чувство справедливости, наверно, – поправила она черную шаль на плечах. – А как случилось, что благополучный, преуспевающий, отмеченный властями академик оказался выселенным из Москвы?.. В отличие от прославленного Сахарова, он был младшим научным сотрудником в Арзамасе, потом – в Обнинске, с семьдесят пятого года работал в Институте теоретической физики. Никаких таких особенных секретов ему не доверяли, хотя по тем временам он был невыездным, конечно. Даже я знала, что объект его деятельности – мирный атом, он участвовал в расчетах реакторов РБМК – как раз один такой и взорвался в Чернобыле, хотя это произошло через семь лет после того, как Анатоля обвинили в агитации против Советской власти. Да, он действительно ратовал за свободное общение с западными учеными, воевал с бюрократической системой, переправил статью в Центр ядерных исследований в Женеве, вступил за год до ареста в московскую Группу содействия выполнению Хельсинкских соглашений. Открыто поддерживал Сахарова. И был уволен. Понял, что от научной работы отлучен, и стал бороться за права ученых. Пытался высчитать, на сколько лет советская физика отстала от мирового уровня. Его вызвали раз, другой, третий… Предупредили. Потом он передал несколько статей в Америку. Анатоля арестовали после того, как эти статьи были опубликованы там… Вот, собственно, все. Семь лет в Юромской колонии, амнистия Горбачева, в Москву ему разрешили вернуться только через два года, итого – девять. А в физику он больше не вернулся. Написал маленькую книжку под названием «Распад», но она увидела свет только в девяносто четвертом году, да и то не в России, а в Германии. В общем, как он сам говорил, КПД его был ниже возможного – в науке не прижился, в писательстве не преуспел. Номерной завод, где я работала технологом, перепрофилировался, меня сократили, серьезно встал вопрос о хлебе насущном. Анатоль порывался эмигрировать, добывал какие-то справки – мол, еврей, а потом впадал в депрессию и говорил, что на чужбине и вовсе не выживет.

Рассказ явно заторможенной вдовы длился очень долго, с остановками и вздохами, но Каменев не посмел ее перебить. Только когда она замолчала, почувствовал, что вправе задать наводящий вопрос, чтобы приблизить непосредственно к тому, что его интересовало:

– А друзья, Лидия Петровна?

– Что друзья?

– На табличке написано: «От друзей».

Она улыбнулась и, погладив табличку на портфеле, сказала в никуда:

– Знаете, жил в восемнадцатом веке такой французский писатель Николай Шамфор. Он сказал, что на свете у нас три рода друзей: одни нас любят, другие ненавидят, третьи просто не помнят.

«Неплохое гуманитарное образование для инженера-технолога», – подумал Каменев, но женщина словно угадала его мысли:

– Это Анатоль где-то вычитал и любил повторять.

– Каких же у него было больше?

– Пожалуй, тех, что не помнят. Ненавидеть его было не за что, а любить… Любить особенно тоже. Но портфель ему подарили действительно друзья. Во всяком случае, он их считал друзьями.

– Куда он ездил утром девятнадцатого апреля?

– Как – куда? Домой возвращался.

– Откуда? – насторожился Каменев.

– Да от Юдина же, из Болшева. Его не было полторы недели, он уехал десятого числа в Болшево. У Сергея Митрофановича там прекрасный деревянный дом на окраине, он одинок, и Анатоль изредка наезжал к нему. В этом году Юдину вырезали грыжу, а у него большой огород и сад, вот Анатоль и отправился помочь, а заодно и поработать над книгой, – охотно поясняла Лидия Петровна.

– Вот оно что!.. О чем книга была?

– Должна была быть. Он давно уже собирал материал, но только начал оформлять отдельные главы. Вообще-то они работали в соавторстве с Юдиным…

– Юдин тоже физик?

– Нет, Юдин – детский писатель.

– ???

– Они четыре года провели на соседних нарах в одном бараке. Сергей Митрофанович освободился на три года раньше, письма ему писал, слал посылки. А потом, когда мы жили в Большом Улуе на поселении…

– Кто – мы? Вы что, тоже…

– Я? – Лидия Петровна выпрямилась и удивленно посмотрела на Каменева. – Я его жена! – сказала не без гордости. – Разумеется, Я приехала к нему, как только это стало возможно. – Она точно пробудилась от гипнотического сна, вопросы незваного гостя насторожили ее. – Хотите узнать о чем-то еще? – спросила с явным подтекстом: «Если это все, то не смею вас задерживать!»

Каменев понял, что характер ее не так покладист и безобиден, как показалось вначале, поэтому нужно сконцентрироваться и узнать главное.

– Значит, они собирались написать книгу о том, что их объединяло?

– Анатоль не любил рассекречивать замыслов до их воплощения. Но, судя по материалам, которые его интересовали, книга должна была рассказывать о людях главным образом из интеллигентной среды, последних узниках Советской власти, отбывавших сроки в Севлаге. Если это важно для вас, поговорите с Юдиным.

– Материалы у него?

– Да. Он приезжал на похороны и сказал, что собирается закончить книгу к осени и посвятить ее Анатолию Марковичу. Месяц тому назад они заключили договор с издательством, получили небольшой аванс… который весь и ушел на похороны.

– Я запишу адрес Юдина?..

– Конечно. – Она легко поднялась и с той же плавностью балерины скрылась за дверью второй комнаты, бывшей, должно быть, спальней или кабинетом Ариничева – в гостиной, где сидел Каменев, ни письменного стола, ни стеллажа с книгами не было. – У Анатоля оказалось несколько его визиток. Пожалуйста, здесь есть адрес и телефон.

«Болшево, ул. Садовая, д. 3, – прочитал Каменев, – ЮДИН СЕРГЕЙ МИТРОФАНОВИЧ, литератор».

– Спасибо. – Он дождался, когда хозяйка сядет. – Лидия Петровна, Анатолий Маркович работал на компьютере?

У нее округлились глаза:

– Бог с вами, на каком еще компьютере? До последнего времени писал авторучкой, а потом, когда… когда стало трудно оплачивать труд машинистки, приобрел себе в комиссионом магазине портативную пишущую машинку «Травеллер». Ее Сергей привез в то воскресенье. Хотите взглянуть?

– Не нужно. А почему вы так удивились, когда я спросил про компьютер?

– Да потому, что это очень дорого для нас, во-первых. Ни Анатоль, ни я не работали, перебивались на мое пособие и его пенсию. Во-вторых, он был старомоден – в машинку-то одним пальцем тыкал. До его ареста, о компьютерах не слышали, а после… В конце концов, он не так часто писал, все больше читал, собирал какие-то заметки, воспоминания.

– Вы сказали – пенсию? Но ему было пятьдесят два года?

– Пенсия по инвалидности. После второго инфаркта в девяносто первом году. Первый у него случился еще там, на поселении. – Она замолчала, потупилась и посмотрела на ногти с облупившимся слоем лака. – Он был человеком немногословным, все хранил в себе.

«Либерман неплохо осведомлен об Ариничеве, – подумал Каменев. – Но один прокол все же допустил: зачем дискета человеку, далекому от компьютера?»

– А какие вещи брал с собой в Болшево Анатолий Маркович?

– Машинку, папку с материалами для книги, блокнот… вернее, записную книжку, авторучку, трикотажный спортивный костюм, пару белья…

– Деньги?

– Да, деньги. Четыреста пятьдесят тысяч рублей и двадцать долларов, кажется. На нем был нательный крестик, его мне вернули в морге вместе с одеждой.

– Он сел в метро на «Комсомольской», дальше – по кольцевой до «Курской», а там перешел и – по прямой ветке… А почему он не доехал остановку?

– Потому что его лечащий врач, Егоров Константин Валерианович, дежурил в то воскресенье в больнице на Первомайской. Анатоль почувствовал себя плохо еще на вокзале, позвонил ему домой, но жена сказала, что он дежурит, и Анатоль, видимо, решил заехать по пути, сделать кардиограмму. В кармане его пиджака нашли таблетки нитроглицерина, он всегда носил их с собой.

Каменев уже почувствовал, что она раздражается: так доверительно начавшийся разговор все более походил на допрос: вопрос – ответ, вопрос – ответ… И он из учтивого гостя превращался в сухого, прагматичного следователя, каких в последнее время у нее было, по ее же словам, несколько.

– Последний вопрос, Лидия Петровна. В начале вашей беседы вы рассказывали, что Анатолий Петрович порывался уехать из Москвы, возможно – за границу.

– Это было его навязчивой идеей.

– Он предпринимал какие-нибудь конкретные шаги в этом направлении? Возможно, интересовался международным обменом, обращался в соответствующие фирмы?

Она задумалась, покачала головой:

– Не могу сказать точно, но ему было неуютно в Москве. После девяти лет тут все стало так быстро меняться, что он чувствовал себя изгоем. А справки в каких-то организациях наводил, его интересовали ученые, покинувшие Москву в последние десять лет. На поминках и на девятый день много говорили об этих его изысканиях, приводили ошеломительные факты, по которым выходило, что Россия растеряла лучшие научные кадры. Они с Юдиным как раз собирались писать об этом.

– Много знакомых пришло проститься с ним? Фокус не удался.

– Я не считала, – холодно ответила Ариничева. Но Каменев и без того понял, откуда Либерман мог почерпнуть информацию о покойном. Судя по тому, что вдова не угостила его даже чаем, ее материальное положение было незавидным. Он подумал, что хорошо бы ей предложить немного денег, но не решился.

– Спасибо, Лидия Петровна. Хотите, я заведу часы?

– Нет. Теперь они начнут отсчитывать мое время.

Он еще раз невольно задержал взгляд на портрете Ариничева и откланялся.

ГЛАВА 25

Сто сорок пять километров по утренней пустой трассе – сущий пустяк! Не проскочить бы только поворот за райцентром Рыбное. Женька и гнал со скоростью сто сорок – не оттого, что была нужда торопиться, а себе в удовольствие. Шериф стоял почти половину пути на заднем сиденье, дышал в ухо и капал слюной за воротник – соскучился по хозяину, все никак не хотел ложиться. Потом все же не выдержал, растянулся во всю ширину салона.

Валерию они не взяли, кому-то нужно было оставаться на связи в офисе. Решетников отправился на Казанский, Валя Александров – к сестре Неледина, после обеда они должны встречаться с Протопоповым. Дома Столетники почти не были с самого возвращения: вначале гуляли у Илларионовых, назавтра – у сестры Татьяны с Зиновием, забрали Шерифа и завезли парижские сувениры племянникам.

Женька вовремя заметил указатель, перестроился и свернул на асфальтовое шоссе. Теперь до Раменок, а там – поворот на Новоселки.

– Ну, чего тебе не спится, друг? – протянув руку, потрепал он по холке пса. – Вперед собакам не полагается, впереди пристегиваться нужно. Ты же не любишь сидеть на привязи?

Больше всего его беспокоил Каменев. Манера Старого Опера говорить афоризмами или загадками выводила из себя, а в полночном разговоре прозвучала тревога. То ли его прослушивали (что маловероятно: на их сотовых аппаратах была установлена пятиступенчатая защита), то ли допился Старый Опер до чертей наподобие Горохова? За Коломной Женька позвонил Каменевым домой, телефон молчал. Сан Саныч оказался на сотовой связи, но разговор поспешил свернуть.

– Вечером, Женя, вечером, – откликнулся озабоченным и вполне трезвым голосом. – Отбой!

Значит, он все-таки опасался прослушивания. Так или иначе, сейчас они находились в разных областях, помочь друг другу не могли, и ничего не оставалось, как сосредоточиться на тактической задаче. Женька достал из «бардачка» завернутый Валерией бутерброд с копченой колбасой, откусил, остальное отдал Шерифу. За Раменками дорога забирала вправо, в долине показался пойменный заливной луг. За окраинными строениями потянулся подлесок из орешника и можжевеловых кустов. Шел девятый час, холодное желтое солнце слепило; позади, над горизонтом, нависала гряда пепельных облаков, но в целом первый майский восход был ясным, что, по поверью, обещало ведренное лето.

Километров через двенадцать появился указатель, а там и крыши разнородных новоселкинских строений. «Справа от шоссе, последний – ближе к берегу, двухэтажный дом из белого кирпича, под шифером», – вспомнил Женька наставление Рудинской. Был у Петра Андреевича и адрес, но справляться не пришлось, описание оказалось точным.

Женька подъехал вплотную к забору, остановился и выключил зажигание.

– Сиди здесь тихо и не пугай местных собак, – наказал Шерифу, опустив стекло на задней дверце. – И не притворяйся, я тебя за Луховицами выводил!

Едва он подошел к калитке, дверь дома отворилась, и на пороге появился невысокий мужчина лет пятидесяти, походивший или старавшийся походить на Антона Чехова: такая же, как на хрестоматийных фотографиях, бородка клинышком и очки в тонюсенькой оправе издали напоминали пенсне.

– Здравствуйте, Петр Андреевич, – Женька вошел во двор.

– Здравствуйте, – сойдя с крыльца, протянул жилистую, сухую ладонь дядя исчезнувшей Рудинской. – Евгений Викторович?..

– Совершенно верно.

– Как добрались?

– Спасибо, как по маслу. У вас собаки нет?

– Кого?.. – изумился Петр Андреевич. – Ах, собаки!.. Умерла осенью наша Каштанка. А почему вы спросили? Боитесь собак?

– Да нет, собак я не боюсь. Я тут с другом приехал. Вот он боится.

– Так что же вы друга-то не зовете? Нет, нет собаки, зовите его в дом, позавтракаем.

Женька повернулся к невысокому забору, за которым виднелась крыша «Рено», и коротко, пронзительно свистнул. Шериф выпрыгнул в окно и перемахнул через ограду в половину человеческого роста.

Петр Андреевич вскрикнул, но не от испуга, а от изумления и восторга, лицо его озарила счастливая улыбка.

– Наташа! Наташа! Выйди, посмотри, какое чудо! – закричал он.

«Наш человек!» – уважительно подумал о нем Женька.

На пороге появилась молодая женщина в башмаках и домотканом платье, с большими подслеповатыми глазами.

– Здрасьте, – улыбнулась Женьке и, невзирая на грозный вид кавказца, легко сбежала по ступенькам псу навстречу. – Ох ты, какой!.. Ну, иди сюда, мохнач, дай, я тебя обниму!..

Шериф мгновенно оценил ситуацию: раз хозяева его не испугались – значит, нечего на них и лаять, а если он им еще и понравился – значит, пожрать дадут.

Минут десять ушло на разговоры о том, о сем. Введенский (такова была фамилия Петра Андреевича) оказался человеком умным и влюбленным в

свой край. В доме Женька увидел иконы, книги, на письменном столе – большой, в два обхвата, глобус.

– Что вы преподаете, Петр Андреевич? – спросил он.

– Литературу. А вообще-то я историк, да вот Наташа папу обскакала, окончила педагогический институт и забрала историю себе. А учительница литературы уехала от нас в Рязань. Ешьте, Евгений Викторович, – придвинул он сковородку с яичницей поближе к гостю. – Наташу можно не ждать, она теперь от вашего друга не отвяжется.

В окно видно было, как женщина, присев на корточки, потчует Шерифа из большой эмалированной миски.

– Наша Каштанка лайкой была. Четырнадцать лет прожила и умерла от старости. Грустно. Пусть хотя бы год пройдет, а там мы заведем себе новую собаку, может, выпьем, Евгений Викторович, в честь праздничка?

– Спасибо, давайте лучше не будем. Да и праздник какой-то сомнительный, – отказался Женька.

– Еремея-то? – удивился хозяин.

– Что?

– Еремея-запрягальника сегодня – середина посева. «Сей неделю после Егорея, да другую после Еремея», – у нас говорят. Хороший праздник, да и распогодилось, значит, уборка хлеба пригожей будет.

Женька понял, что здесь живут по другим приметам, датам, праздникам и законам, что Введенский в пропитой и распроданной, тунеядствующей и паразитирующей на России Москве будет себя чувствовать, как рыба, выброшенная на жаркий пляжный песок.

– Да нет, все равно спасибо, я же за рулем, – подтвердил свой отказ, с аппетитом поедая яичницу на сале, густо посыпанную репчатым луком.

– Не смею уговаривать, а то у нас и до завтра, до Бориса и Глеба, можно остаться. Заодно проверим, запоют ли соловьи. И другу вашему здесь будет раздольe, а то что он там в Москве? Водите небось на поводке.

– Друг у меня рабочий, Петр Андреевич, – улыбнулся Женька. – Специалист по охране и задержанию. К тому же – дело. Я ведь взялся за поручение Натальи Андреевны, так что, пока Нину не найдем, об отдыхе придется забыть.

Введенский внимательно посмотрел на него и сразу замолчал, должно быть, испытав неловкость от того, что первым не заговорил о племяннице.

– Да, неприятность, – проговорил чуть слышно, наполняя кислым молоком из трехлитровой банки глиняные кружки. – Неприятность, не то слово. Ума не приложу, что там могло произойти. Неглупая девица, хваткая, шустрая. Угораздило ее на дачу приехать. Да еще в такое время, когда никого вокруг, в непогоду.

– Похоже это на нее? – спросил Женька.

– Стала к двадцати годам взбалмошной. Богему из себя изображала. Рудинские, особенно Валентин, в строгости ее воспитывали. А потом этот бизнес – знаете, то командировки, то приемы-презентации, производство и прочие дела. Развернулись. Впрочем, я никого не склонен винить, кроме самой Нины. Не маленькая, давно могла замуж выйти. – Он говорил с осторожностью, словно подбирался к чему-то главному и опасался оговорить родственницу. – Свобода, понимаете ли, – взглядов, образа жизни, нравов. Оно, может, и хорошо, только молодые нынешние не выдерживают испытания свободой, понимают ее весьма превратно. Она для них необходимость, но далеко не всегда осознанная.

«Для того, чтобы страна могла быть действительно свободной, все население ее должно бы состоять из философов, а правители должны бы быть богами», – сказал Наполеон. – Наташа отключила электрический самовар и стала выставлять из буфета чашки. Женька не услышал, как она вернулась в дом. – Шериф Евгеньевич наелись и теперь слушают, не приближается ли поезд.

Мужчины привстали и выглянули в окно. Шериф действительно лежал без движения на боку, прижавшись ухом к земле. Легкость, с которой Наталья умела налаживать контакты с животными и людьми, основывалась на юморе и уверенности: так себя вести мог человек, крепко стоящий на земле.

– У вас кур нет? – спросил Женька ни с того, ни с сего.

– Кур?.. Вы уже спрашивали насчет собаки. Следует ли понимать это так, что, если я отвечу отрицательно, вы свистнете, и через забор перелетит ваша подружка-курица?

Они от души посмеялись и стали пить чай.

– Нет, нет кур, – ответила за отца Наталья Петровна. – Когда-то, когда еще была жива мама, мы держали кур. И даже коза была. Дали всем имена, а потом пришло время резать… Раздали живность по дворам. С нашими характерами нужно попугая какаду держать – он живет, говорят, триста лет. Во всяком случае, дольше нашего.

Чай был с мятой. Глубокая ваза с остатками съеденного Шерифом пирога и домашнего печенья, как чаша в рублевской «Троице», стояла на столе.

– А вы, Наталья Петровна, что думаете в отношении кузины?

Она ответила не сразу, пауза понадобилась ей, чтобы взвесить слова. Женька почувствовал сходство с «железной бизнесменшей» Рудинской, проявлявшееся в умении держать дистанцию.

– Когда-то мы вместе росли, – отпив чаю, проговорила она негромко. – Бегали вот тут босиком, на Оку ходили купаться, сачками бабочек ловили. Потом отец ее, мой дядя, круто вверх пошел. Был парторгом на комбинате «Химволокно» и в перестройку не растерялся, стал приватизировать, акционировать, тетю в лабораторию определил, уже тогда, наверно, наметив, что эта лаборатория должна стать отдельным производством – все экспортные заказы, инвестиции, самые толковые специалисты туда направлялись. И она, конечно, молодец – схватила время.

– Схватила время? – понравилась Женьке фраза.

– Вот именно. Нет тут зависти, не подумайте, есть только оценка ситуации, которая сложилась в их семье: какой-то трудоголизм – делать, строить, еще, еще, еще… Но всякая медаль имеет две стороны. Ниночка стала ускользать. До поры, до времени ее удерживали окриками, шлепками, лимитом денег «на завтраки», потом стали сулить златые горы, если она благополучно закончит учебу. Курсе на третьем она хотела выйти замуж… Папа… это ничего, что я рассказываю?

– Нормально, рассказывай все, – махнул рукой Петр Андреевич. – Авось найдется зацепочка. Должен же детектив знать, кого он ищет.

«Молодец мужик, – снова подумал Женька, – сечет!»

– Ну так вот… Замуж ей выйти просто не позволили. Парень был издалека, из глубокой провинции – вятский, что ли. Хороший, способный, учился здесь по направлению, кажется, «Вятской правды». В общем, не вдаваясь в подробности: бойкот они ей объявили, скандалили, отговаривали. А она к тому времени уже вкусила жизненных благ, поняла, что если уйдет с ним, то и за квартиру платить нечем будет. Да и что потом? Он-то должен назад возвращаться. Неспособной на настоящую любовь оказалась Ниночка. Ну и начались тусовочки, командировочки, презентации. И в общении она стала уж не той – надменность появилась и легкость в отношении к жизни. Каждые каникулы проводила то на Кипре, то на Канарах, говорила, что это ее «журналистский багаж». Тетя собиралась ей к окончанию университета машину подарить.