Текст книги "Журнал «Если», 2003 № 12"

Автор книги: Олег Дивов

Соавторы: Кирилл Бенедиктов,Дмитрий Володихин,Дмитрий Янковский,Пол Дж. Макоули,Владимир Гаков,Павел (Песах) Амнуэль,Кейдж Бейкер,Эдуард Геворкян,Дмитрий Байкалов,Чарльз Шеффилд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

То есть мы не способны определить данные категории «в чистом виде». Это связано, вероятно, с тем, что собственно время как характеристика бытия не определимо в парадигме современной науки. Оно является одной из главных онтологических аксиом, связующих мироздание, и поэтому не поддается аналитическому расчленению. Мы вынуждены определять категории времени исключительно в «частных» координатах – там, где время выражено, например, в последовательных формах развития.

Здесь, правда, следует уточнить, что мы будем понимать под развитием. В полном соответствии с классическими представлениями, сложившимися к настоящему времени, под развитием будем понимать необратимое, направленное и, в целом, закономерное изменение сложной системы, в итоге выводящее ее к некоему новому состоянию. Причем неважно, что в данном случае является источником изменений: движение материи в бесконечность, порожденное Большим взрывом, как это имеет место в унигенезе (развитии космоса), биогенезе (развитии жизни) и в большей части социогенетических трансформаций (развитии человечества) – или источником изменений является деятельность самого человека, как это наличествует в развитии культуры и техносферы. Важно лишь то, что подобные изменения вообще происходят.

Очевидно, что для характеризации такого процесса необходимы все три указанных фактора. Обратимость изменений предполагает не развитие, а только функционирование: система, претерпев ряд трансформаций, возвращается к исходному состоянию. Без направленности изменений они не могут накапливаться, а это значит, что процесс лишается необходимой «сюжетности». Отсутствие же закономерности изменений свидетельствует об их хаотическом, случайном характере.

Очевидно также, что время – это «среда» развития: вне времени развитие не существует, и, пытаясь выразить категории времени через формы развития, мы тем самым определяем «время через время».

Этот порочный круг может быть разорван лишь тем способом, который уже не раз использовался в гносеологии: введением первичных понятий, введением аксиом – того, что воспринимается просто как данность и не подлежит дальнейшему уточнению.

Именно такой шаг мы и делаем.

Мы определяем будущее как такое структурное состояние любой развивающейся системы, которое принципиально, до полной несовместимости отличается от предшествующего.

Если говорить о развитии глобальной человеческой цивилизации, то ее индустриальная фаза, где в экономике господствует машинное производство, наглядно отличается от фаз традиционных (античной и средневековой), экономика которых была основана почти исключительно на ручном труде. Они соотносятся между собой как абсолютное будущее и абсолютное прошлое; структурные (социально-экономические) параметры их несовместимы. Квантовая физика, построившая в XX веке принципиально иную картину мира, основанную не на «конечных», а на вероятностных локализациях (и состояниях) микрочастиц, является, в свою очередь, будущим по отношению к классической физике, основанной на законах Ньютона. Это пример будущего в науке. А, скажем, абстрактная живопись, отказавшаяся от конкретных зрительных форм, представляет собой будущее по сравнению с живописью предметной.

Причем, мы вовсе не даем ка-кую-либо оценку этих явлений. Мы не пытаемся выяснить, что лучше – «золотая античность» или «железный» XIX век. Что нам ближе – пленэры импрессионизма или хаотичные, бессмысленные, на первый взгляд, мазки и пятна В.Кандинского. Мы просто говорим о том, что эти системные состояния – в истории или в живописи – принципиально отличаются друг от друга.

Тогда настоящее мы можем определить как такое существование развивающейся системы, при котором принципиальных структурных изменений не происходит. Настоящее в этом случае будет представлять собой интервал, куда входят и близкое будущее, и недавнее прошлое. Все это в совокупности можно определить как «продолженное настоящее», выше уже упоминавшееся, и теперь оно обретает физическую размерность на оси времени.

И вот здесь сразу же проступает одна из главных футурологических характеристик, которая для нас чрезвычайно важна: переход от настоящего к будущему всегда является глубоким структурным преобразованием. Этот переход всегда представляет собой системную катастрофу, и масштаб ее зависит только от масштаба самой системы.

Мы говорим о наступлении личного будущего, если принципиальные изменения ограничены жизнью отдельного человека. Смерть человека, несомненно, является катастрофой для него самого, но на жизнь государства и общества влияния, как правило, не оказывает.

Мы говорим об историческом будущем, если структурные изменения, даже очень существенные, ограничены все-таки отдельным социумом или государством. Октябрьская революция, например, была абсолютным будущим для России, но не привела к каким-либо трансформациям тогдашнего цивилизационного статуса.

И, наконец, глобальным будущим, которое интересует нас в первую очередь, мы называем будущее, принципиально меняющее основы существования всего человечества. Таким будущим стала производящая экономика (земледелие и скотоводство) традиционной фазы развития по сравнению с присваивающей экономикой (собирательство и охота) более ранней архаической фазы.

Глубокие структурные преобразования при наступлении будущего – это, вероятно, универсальный закон любого развития. Он проявляет себя на всех уровнях материально-информационного мира и выражает, по-видимому, фундаментальную общность нашего мироздания. Законы, истинные для Вселенной, должны быть истинными и для человека. Тем более они должны быть истинными для динамики социально-экономических фаз, последовательность которых образует историю. Фактически, речь тут, конечно, идет о несколько иной, чем принято, формулировке второго закона диалектики: переходе количественных изменений в качественные – этот закон не стал менее справедливым только лишь оттого, что использовался в идеологемах марксизма. Просто социомеханика, изучающая крупномасштабную структуру истории, как и социальная термодинамика, исследующая превращения внутренних «социальных энергий», позволяют в известной мере формализовать «нечеткую логику» классической философии.

К этому мы еще вернемся. Здесь же важно подчеркнуть следующее.

Фазовый переход от настоящего к будущему (имеется в виду, конечно, глобальное будущее) действительно каждый раз представляет собой системную катастрофу. Переход от архаической (первобытно-общинной) фазы существования человечества к первой традиционной фазе (в марксистской терминологии – рабовладельческой) сопровождался громадным антропогенным кризисом, который уменьшил численность тогдашнего населения планеты примерно в 8 – 10 раз. Фактически, встал вопрос о самом существовании человечества. Переход от античности к Средневековью (то есть ко второй традиционной фазе развития) сопровождался крушением Римской империи и громадными антропотоками, получившими название «Великого переселения народов». Переход на рубеже Нового времени от второй традиционной фазы (феодализм) к фазе индустриальной (капитализм; машинное производство) продуцировал распад значительной части Католического единства и религиозные войны, охватившие практически всю Европу. Количество жертв, если прибавить сюда вызванные голодом и эпидемиями, исчислялось десятками миллионов человек.

Конечно, не каждая историческая катастрофа обязательно является сменой цивилизационных фаз, но каждая смена фаз, то есть наступление глобального будущего, непременно является катастрофой.

Можно, разумеется, счесть эти рассуждения излишне сухими, наукообразными, схоластическими, обращенными исключительно в прошлое и потому вызывающими чисто академический интерес, но за ними скрывается чрезвычайно неприятный для нас вывод. Если мы действительно находимся в периоде завершения индустриальной фазы (а целый ряд типологических признаков свидетельствует, что это именно так), если начинается новый фазовый переход, который затронет, по-видимому, всю существующую цивилизацию, то катастрофа, в данном случае исторически неизбежная, так же приобретет глобальный характер.

Мы подошли к самому краю времени, которое называется «настоящее». Дальше распахивается неизвестность с именем «будущее». Оно накатывается на нас, как цунами, вырастая от мелкой, почти незаметной волны до гигантского гребня, скрывающего половину неба.

Можно ли заглянуть в сердце бури? Можно ли разглядеть хоть что-нибудь за надвигающейся пеленой неизвестности? Можно ли, наконец, хоть что-нибудь предпринять, чтобы последствия апокалиптического урагана были менее сокрушительными?

От ответа на эти вопросы зависит сейчас очень многое.

* * *

Из определения будущего как фазы развития, принципиально отличающейся от предшествующей, следует одно важное качество этого состояния времени, которое отсекает от него сразу целую область умозрительных спекуляций. Сформулировать его можно так: будущее предсказать нельзя. Идея будущего – это идея, абсолютно противоречащая настоящему. Идея «безумная», если пользоваться определением Гейзенберга. Будущее – это некая принципиальная новизна. Оно всегда не такое, как мы его, себе представляем. Если будущее предсказать можно, если удается сделать подробный и точный прогноз каких-либо предстоящих событий, значит мы имеем дело не с будущим, а с продолженным настоящим, само же будущее от прогностического обобщения ускользнуло, оно осталось вне рамок и вскоре проявит себя самым неожиданным образом.

Собственно, об этом свидетельствует вся история человечества. Вряд ли первобытные люди, охотники и собиратели плодов и корней, могли представить себе, что будут когда-нибудь вскапывать землю, бросать в нее семена растений, а потом много месяцев ждать, чтобы собрать те же самые семена. Это показалось бы им неимоверной глупостью. Зачем закапывать в землю то, что можно съесть прямо сейчас? Точно так же древние греки или древние римляне, несмотря на высочайший для того времени уровень развития науки и техники, не могли даже вообразить, что основную физическую работу будут осуществлять не рабы, «говорящие орудия производства», а железные механизмы, дышащие огнем и дымом, хотя шар Герона, прообраз паровой машины, был изобретен еще в I веке нашей эры.

Средневековье не могло представить себе промышленного электричества, девятнадцатый век – авиации и транспорта с двигателями внутреннего сгорания, а зачинатели вычислительной техники в середине двадцатого века даже не догадывались о том, что порождают «компьютерную революцию», «экономику знаний» и «информационное общество».

В свое время один из российских фантастов так сформулировал эту проблему. Существует три вида будущего: будущее, в котором хочется жить (здесь, насколько можно судить, подразумевались утопии; хотя стоит ли жить в утопиях – вопрос достаточно спорный); будущее, в котором жить не хочется (здесь имелись в виду антиутопии); и будущее, о котором мы ничего не знаем. Так вот, если первые два вида будущего представляют собой типичное «продолженное настоящее»: они образуются экстраполяцией, «переносом вперед» главных проблем современности, то третий вид – «будущее, о котором мы ничего не знаем» – это и есть реальное будущее, непрерывно вторгающееся в настоящее и преобразующее его в нечто совершенно иное.

Определим, что мы понимаем под предсказанием. Под предсказанием мы понимаем не любое высказывание о будущем, пусть даже сделанное в самой яркой литературной форме, а лишь такое, которое соответствует определенным параметрам. Как в классической трагедии для соответствия жанру необходимо было соблюдение «трех единств» – единства времени, единства места и единства действия, так и предсказание будущего может рассматриваться как таковое, если оно отвечает на три вопроса: что именно произойдет, где это произойдет и когда это произойдет.

Очевидно, что под данное определение прежде всего не подпадают пророчества. Классические пророчества, из которых в христианской культуре наиболее известны Апокалипсис и книга «Центурии» Нострадамуса, строго говоря, вообще не обладают каким-либо прогностическим содержанием. Это, скорее, специфический философский вокабулярий: набор метафор, образов, сюжетов, языковых конструкций, предназначенный для мистического истолкования текущей реальности. Метафора, которая лежит в основе пророчества, позволяет применить его почти к любому историческому периоду. Выходящей из дыма «железной саранчи», упоминаемой в Апокалипсисе, можно уподобить и тяжелую пехоту, опустошавшую Европу во времена религиозных войн, и танки и авиацию, появившиеся в мировых войнах двадцатого века. А если возникнут когда-нибудь боевые роботы, показанные в фильмах о Терминаторе, то и это будет полностью соответствовать видениям Иоанна из Патмоса.

Единственное назначение всех пророчеств – напоминать человечеству о хрупкости земного существования, о том, что технологическое могущество цивилизации обманчиво и что человек по-прежнему беспомощен перед законами вселенского бытия.

Кстати, когда Мишель Нострадамус попытался от метафорического иносказания перейти к конкретной прогностике, то результаты этого шага оказались весьма плачевными. Ничем не ознаменовался 1580 год, на который Нострадамус «назначил» начало «странного времени»; в 1607 году, опять-таки вопреки предсказанному, не начались гонения на астрологов; в том же 1607 году ничего трагического не случилось с королем Марокко; и, главное, в 1609 году папа Римский не умер, как предрекал Нострадамус, и послы европейских держав напрасно держали наготове коней, чтобы сообщить своим правительствам скорбную весть.

Так же из сферы «истинных предсказаний» следует исключить совпадения или «предсказания задним числом». Механика подобных предсказаний проста. Ежегодно лишь в Соединенных Штатах Америки выпускается около 900 книг в жанре фантастики. Причем здесь учитываются только новые произведения, не считая весьма обширного спектра переизданий. В значительной части этого материала высказываются различные версии будущего, и если какое-либо знаменательное событие в дальнейшем произойдет, ему не так уж трудно будет подобрать литературное соответствие.

Классическим примером здесь являются стихи Андрея Белого, написанные еще в 1921 году: «Мир – рвался в опытах Кюри / Атомной, лопнувшею бомбой / На электронные струи / Невоплощенной гекатомбой». В момент создания они представляли собой сугубо поэтическую метафору и прогностическое содержание обрели только после возникновения в середине сороковых годов прошлого века ядерного оружия.

Следует, правда, признать, что именно с «литературными предвидениями» грядущего, которые в силу особенностей беллетристики, как правило, оказываются на виду, дело обстоит не так просто.

«Технологические предсказания» будущего, содержащиеся в произведениях знаменитых фантастов, на которые обычно ссылаются, говоря о прогностических функциях литературы, представляют собой все то же «вечное настоящее» – механическое продолжение в завтра имеющихся тенденций развития. Если существует артиллерия, а во времена Жюля Верна она уже играла в военном деле первостепенную роль, значит можно построить гигантскую пушку и отправить из нее людей на Луну. Если существуют аэростаты, а в эпоху Уэллса этот способ воздухоплавания переживал короткий период расцвета, значит скоро появятся гигантские управляемые дирижабли – основной транспорт будущего. При этом ортогональных, «перпендикулярных» решений проблем современности фантасты не замечают. Жюль Верн не догадывается о перспективах ракетного движения, ставшего главным средством в последующем освоении космоса, а Уэллс предрекает развитие дирижаблей всего за несколько лет до появления авиации – летательных аппаратов тяжелее воздуха.

Аналогичную судьбу имеют и «литературные пророчества». Не осуществились ни мрачные картины антиутопий, описанные в романах «Мы», «Прекрасный новый мир», «1984», «Времена негодяев», «451° по Фаренгейту», ни картины «светлого будущего», созданные советскими фантастами, в том числе Аркадием и Борисом Стругацкими. Причем несовпадение литературного будущего с будущим реальным оказалось настолько разительным, что один из знаменитых фантастов вынужден был заявить: «Мы не предсказываем будущее, мы предотвращаем его», имея в виду, что написанное никогда не станет реальностью.

Однако история литературы знает и другие примеры. В 1898 году американский писатель Морган Робертсон в романе с показательным названием «Тщетность» (кстати, в момент публикации оставшемся почти незамеченным) описал гибель гигантского корабля «Титан», в первом же своем рейсе столкнувшегося с айсбергом. В результате повторилось все, вплоть до многих деталей…

В марте 1944 года, в разгар второй мировой войны, другой американский писатель Клив Картмилл печатает в одном известном журнале рассказ «Линия смерти», где повествует о том, что в секретных лабораториях США создается невиданная доселе бомба, разрушительная сила которой основывается на распаде атомного ядра. Аналогии с реальными сверхсекретными разработками, проводившимися в то время в Лос-Аламосе, где действительно создавалось американское ядерное оружие, были настолько прозрачными (упоминались, в частности, цепная реакция и уран-235), что ФБР заподозрило утечку стратегической информации, и автору произведения пришлось доказывать, что никакого отношения к «атомному проекту» он не имеет, а все события, в том числе и подробности научных открытий, лишь плод творческого воображения.

Простым «совпадением» (предсказанием задним числом) подобные факты не объяснить. Остается предположить, что будущее в каком-то виде «уже существует» и что есть люди, способные прозревать если не целостную картину грядущего, то по крайней мере некоторые ее реалии.

В известной степени это так. Правда, не в том обывательском смысле, который обычно вкладывается в предсказания будущего. Просто существует логика исторического развития, логика развития техносферы, то есть сцепленного появления разного рода технических инноваций, логика функционирования социума, логика отношений людей, логика поведения их в тех или иных ситуациях. Интегрирование всего этого материала, иными словами, сведение в единый сценарный вектор частных направлений развития, может породить картину будущего, имеющую весьма высокую вероятность осуществления. В рамках классической аналитики эта задача неразрешима: перебор параметров средствами двузначной «компьютерной логики» потребовал бы времени большего, чем время существования нашей Вселенной. Однако такое интегрирование возможно осуществить методами эвристики, главным из которых является «творческое прозрение». И вот здесь писатели, умеющие производить «сценирование реальности», то есть сводить бесчисленные ее параметры в единый сюжет, оказываются в более выгодном положении, чем аналитики.

Литературное предвидение – это, вероятно, единственный метод, способный в какой-то мере прозревать будущее. Правда, у него имеется существенный недостаток. В момент предсказания, находясь «внутри настоящего», невозможно определить, какое высказывание о будущем является истинным, а какое ложным. Это становится ясным лишь в момент реализации предсказания, то есть тогда, когда его прогностическое значение равно нулю.

Литературные предвидения поэтому могут служить лишь самыми общими реперами потока времени.

Что же касается «профессиональных» предсказателей будущего: астрологов, ясновидящих, магов, прорицателей, экстрасенсов, как бы они себя в каждом конкретном случае ни называли, – то следует признать, что, несмотря на обилие исторических доказательств удачных предвидений, часто даже зафиксированных в литературе (например, предсказание волхвов князю Олегу), статистика однозначно свидетельствует против них.

Даже если взять короткий период с середины XX века до наших дней, то конец света за это время предсказывался великое множество раз: 20 декабря 1954 г. (Ч.Лаугхед), 14 июля 1960 г. в 13.45 час. (Э.Бланко), 2 февраля 1962 г. между 12.05 и 12.15 час. (индийские астрологи), 25 декабря 1967 г. (Д.Йенсен), 31 декабря 1970 г. в 24.00 час. (церковь Истинного Света), 1975 г. (Ч.Рассел), 2 октября 1978 г. (Д.Стронг), 29 апреля 1980 г. (бахаистская секта), 2 октября 1982 г. (Ч.Рассел), 11–13 сентября 1988 г. (Э.Визенант), 31 декабря 1989 г. (Э.Клэр), 1992 г. (В.Мегре, Анастасия), 28 октября 1992 г. (Л.Лим), 14–24 ноября 1993 г. (Белое братство), 17 декабря 1996 г. (Шелдон Нидл), 1997 г. (гуру Джан Аватара Муни), сентябрь – октябрь 1998 г. (Э.Бикташев), 19 июля 1999 г. (А.Прийма), август 1999 г. (Х.Чен), 6 августа 1999 г. (С.Проскуряков), 11 августа 1999 г. в 11.11 час. (Н.Баринов), сентябрь 1999 г. (С.Полас), сентябрь 1999 г. (Секу Асахара), 6 декабря 1999 г. около 18 час. вечера (южнокорейцы Че и Пак), 2000 г. (более трехсот предсказаний), начало 2000 г. (В.Соболев), середина 2000 г. (С.Ковалевский), 2002 г. (индейцы-приадаматы), 2002 г. (Аватара Муни), 2002 г. (Ридер), 7 июля 2002 г. в 03.00 ночи (А.Прийма)…

Кто-нибудь заметил этот гигантский катаклизм? Кто-нибудь обратил внимание на занавес вселенской трагедии? Или все же прав был польский афорист Станислав Ежи Лец, в свое время предупреждавший: «Только не ждите слишком многого от конца света».

Разумеется, конец света можно истолковывать метафорически – как завершение одной эпохи, в данном случае индустриальной, и начало новой, которая получила название когнитивной, или информационной. Обыденное сознание всегда воспринимает смену эпох как глобальную катастрофу.

И все-таки следует согласиться с философом С.Франком, еще в начале века писавшим: «Мы не знаем о будущем решительно ничего. Будущее есть всегда великое икс нашей жизни – неведомая, непроницаемая тайна».

Покров этой тайны начинает приподниматься только сейчас.

* * *

Другим фундаментальным свойством будущего, характеризующим внутреннюю механику смены эпох, является неравномерность его появления в настоящем. Будущее никогда не наступает сразу. Оно не образует границу, перейдя которую мы могли бы сказать, что очутились в будущем. Напротив, первоначально оно проявляет себя в виде весьма компактных инновационных образований, которые лишь постепенно преобразуются в принципиально иную историческую реальность. Эти образования можно назвать локусами будущего. Именно локусы (качественные инновации), а не простое количественное накопление уже существующих материальных и знаковых форм, считающихся обязательными для данной фазы цивилизации, являются двигателями преобразований и трансформируют настоящее в будущее.

Каждому локусу, в свою очередь, соответствует теоретически ожидаемый образ будущего, способный при определенных условиях воплотиться в реальность. Подобное развитие локуса не может, разумеется, происходить в «чистом виде», само по себе, при игнорировании всех остальных внутрисистемных взаимодействий, и потому действительное воплощение каждого локуса отличается от теоретически ожидаемого. Так Венгерская революция 1956 года, «Пражская весна» в 1968 году и события в Польше – забастовочное движение начала 1980-х годов, являвшиеся локусами распада мировой системы социализма, действительно были реализованы, хотя и не совсем в той форме, как ожидалось. С другой стороны, Карибский кризис 1962 года, представлявший собой локус третьей (ракетно-ядерной) мировой войны, не был реализован вовсе, и соответствующий ему образ будущего не возник. Также не был реализован локус Февральской революции в России, который мог бы, по-видимому, привести к образованию демократического государства европейского типа.

Отсюда следует важный вывод. Настоящее – та реальность, в которой мы пребываем – неоднородно. В нем присутствуют три «слоя времени», существенно отличающиеся друг от друга.

Во-первых, это близкое прошлое, то есть прошлое, непосредственно примыкающее к настоящему. Оно образует «теневую реальность», имеющую тенденцию к возрождению и обладающую потому собственной творческой силой. В частности, для современной России такой «теневой реальностью» является реальность советского времени. Вероятность ее возрождения не слишком значительна, и все же ее хватает, чтобы оказывать воздействие на историческое развитие.

Во-вторых, это собственно настоящее, представляющее собой компромисс между прошлым и будущим. Настоящее как реальность существует в состоянии устойчивого неравновесия и все время балансирует на грани созидания/разрушения.

И, в-третьих, это будущее, которое присутствует в настоящем в виде инновационных локусов. Выражены они в разной степени и имеют, конечно, разный цивилизационный потенциал, но от меры реализации их зависит конкретная картина грядущего.

Прошлое пытается законсервировать текущую реальность, придав ей статус абсолютной незыблемости, будущее пытается реальность преобразовать, настоящее с большим или меньшим успехом пытается согласовать эти разнонаправленные тенденции.

Говоря иными словами, мир каждое мгновение возникает и каждое мгновение распадается, чтобы возникнуть заново. Баланс «трех времен», баланс «технологий существования» обеспечивает непрерывность реальности. Суть конструкционного подхода к истории заключается в том, чтобы, влияя на развитие локусов с помощью методов, которые зачастую сами являются локусными инновациями, воздействовать таким образом и на будущее, создавая определенные его конформации.

Собственно, на бессознательном, социально-рефлекторном уровне этот метод уже давно используется в истории.

Подавление Католической церковью в период Средневековья различных ересей: богомилов, вальденсов, катаров и многих других, которые являлись локусами будущей Реформации, в свою очередь, проложившей дорогу индустриальной фазе развития, – точно так же, как подавление уже в советское время локусов генетики, кибернетики и социальных наук представляли собой именно попытки управления будущим. Выражались они исключительно в репрессивной реакции социума на угрожающие ему изменения гомеостаза, но тем не менее достигли определенных успехов: и в том, и в другом случае трансмутация социальных структур была задержана на достаточно долгое время.

Заметим в этой связи, что энергия «отсроченных изменений», накопленная в обеих эпохах, тем не менее освободилась, но уже в форме глобального катаклизма: сначала был «изнутри» разрушен Католический мир, а затем аналогичным путем – мир советского социализма.

Нарушение «баланса времен» всегда приводит к тотальному распаду реальности.

Сложность же операционной работы с локусами точно такая, как и с предсказаниями будущего. Пока, к сожалению, не существует методов гарантированного их выявления. Не существует способа, наподобие, скажем, «решетки Пеннета» для простых чисел, который позволил бы отделять от истинных локусов, еще не раскрывших свой цивилизационный потенциал, с одной стороны – простые «технические модификации», не имеющие значимой новизны, а с другой – «фантомную инноватику», особенно развитую сейчас, обладающую новизной формы, но не новизной содержания.

Это вечная проблема. Будущее действительно появляется в настоящем сначала лишь в виде слабых, почти незаметных ростков, заслоненных, как правило, кипучими событиями повседневности. Мы его просто не замечаем. Мы можем определить будущее только задним числом, при ретроспективном анализе, когда для нас оно уже давно превратилось в прошлое.

Кто бы мог, например, при виде пророка, въезжающего на ослике в Иерусалим – одного из десятков, а, возможно, и сотен пророков, бродивших в то время по Иудее, – предугадать, что начинается великая христианская цивилизация, которая преобразует весь мир и просуществует более двух тысяч лет – до настоящего времени?

Для традиционного еврейского общества Иисус был только еретиком, разрушающим привычные устои существования.

Реакция социума была однозначной.

Возможно, что и сейчас, в эпоху истощения мистической традиции христианства, среди множества экзотических сект уже существует такая, которая представляет собой локус новой глобальной религии. Однако ни выделить ее среди тысяч и тысяч разнообразных «версий», ни хотя бы определить ее характерологические особенности мы пока не способны. Мы можем только предполагать, что «новая трансценденция» будет так же принципиально отличаться от христианства, как само христианство, бывшее когда-то тоже экзотической сектой, отличалось от «местных» религий античного времени.

Приведем примеры локусов будущего, которые, на наш взгляд, уже присутствуют в настоящем.

Появление элитных воинских подразделений: команд «альфа», «бета», «гамма», «морских котиков», «львов», «черных», «зеленых», «краповых» и других «беретов», становящихся главной ударной силой современных боевых операций, – свидетельствует о возникновении в скором будущем особых частей, обладающих уже сугубо «нечеловеческими» характеристиками: способностью действовать в ином режиме времени, умением считывать в окружающем мире параметры, не воспринимаемые обычной физиологией. Фактически, речь идет о возникновении нового вида людей.

Легализация «гендерных маргиналов» (сексуальных меньшинств), получающих сейчас статус гражданства во многих странах, свидетельствует о проявлении в текущей реальности принципиально новых цивилизационных культур: «чисто маскулинной» (мужской) и «чисто феминной» (женской). Современному «натуральному» человечеству придется научиться сосуществовать наравне с отличающимися от него «голубыми» и «розовыми» цивилизациями.

Появление структурированных мировых диаспор: еврейской, китайской, польской, русской, армянской и некоторых других, – свидетельствует о начале образования государств совершенно нового типа, созданных по принципу «диаспора – метрополия», не имеющих четко обозначенной территории и представляющих собой глобальную совокупность граждан. Такие «государства-вселенные» в известном смысле уже возникают.

Появление мощных негосударственных организаций, влияющих на мировую политику и экономику ничуть не меньше, чем развитые индустриальные страны (транснациональные корпорации, организации типа «Гринпис», ЮНЕСКО, Международный валютный фонд и им подобные) – также свидетельствуют о зарождении социумов нового типа, основанных не на национальной, а на корпоративной общности.

Эволюция компьютерных игр (примитивных виртуальных миров), которые усложняются ныне с необыкновенной скоростью, предвещает появление в скором будущем «мира высокой виртуальности», психологически столь же реального, как и «объективный» физический мир, в котором человечество существует с момента своего появления на Земле.