Текст книги "Журнал «Если», 2003 № 12"

Автор книги: Олег Дивов

Соавторы: Кирилл Бенедиктов,Дмитрий Володихин,Дмитрий Янковский,Пол Дж. Макоули,Владимир Гаков,Павел (Песах) Амнуэль,Кейдж Бейкер,Эдуард Геворкян,Дмитрий Байкалов,Чарльз Шеффилд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

– В конце концов, это всего лишь дом, детка, – ответила Мэри.

– Вещь, и не более того.

– Но ведь там, внутри, люди! Манко и мистер Мортон остались в «Королеве», чтобы следить за креплениями.

Мэри не ответила, пристально глядя на экран. Клубничка уже приблизилась настолько, что была похожа на гору. Рядом с ней купол «Королевы» напоминал песчаного краба, который вприпрыжку мчится по песку, спасаясь от опасности.

– Всегда есть шанс, что Клубничка на что-то наткнется и изменит направление, – нарочито спокойно сказал Кирпич.

– Вот что, Кирпи, – промолвила Мэри, – у тебя большой опыт работы в полярных регионах, где такие штуки нередки. Я хочу, чтобы ты как следует подумал и сказал, действительно ли Клубничка может свернуть и если да, то каковы наши шансы… Меня интересует твоемнение, понимаешь?

– Представления не имею! – Кирпич пожал могучими плечами.

– Ясно. – Мэри наклонилась вперед и решительно рванула рычаг, освобождая цепи.

Серьезных последствий удалось избежать только потому, что как раз в этот момент точно такое же решение принял и Альф. Так же поступил и Крошка Редж. Однажды он действительно пережил подобный ураган и мог отцепить буксир еще раньше, но его рефлексы притупили семнадцать больших кружек эля «Красный кратер». В результате все три тягача, почти одновременно освободившись от груза, понеслись в разные стороны, словно камни, выпущенные из пращи, с трудом лавируя между грудами булыжников цвета сигнальных конусов дорожного ограждения. «Королева» по инерции двигалась следом, но скорость ее заметно упала, и только цепи полоскались на ветру, как вымпелы.

Ураган был уже совсем рядом.

– 5020! – объявила Эри дрожащим голоском. – 5010. 5000. 4050.

– Вот так-то лучше. Гораздо лучше! – заметил Мортон и с облегчением вздохнул. – Молодцы, Погонщики, похоже, у них все-таки есть головы на плечах! Я думаю, им, как и всяким нормальным мужчинам, просто захотелось устроить что-то вроде гонок, но они вовремя опомнились. Сейчас я возьму гаечный ключ и…

– 4051, – сказала Эри.

– Что за шум?.. – начал Манко. – Я не…

В следующее мгновение всякий порядок в мире исчез.

На всех тридцати семи мониторах (а на Марсе их было ровно столько, и ни одним больше) стало отчетливо видно, как Клубничка слегка притормозила и вроде бы даже наклонилась, чтобы получше рассмотреть «Королеву Марса». Затем на глазах парализованных ужасом зрителей ураган метнулся в сторону и унесся прочь, чтобы вдоволь поиграть с песчаными дюнами на равнинах Амазонии. Он лишь слегка задел купол хвостом, но этого хватило, чтобы «Королева Марса», кувыркаясь, покатилась вверх по склону вулкана.

Мортон раскачивался на страховочном фале, описывая сужающуюся спираль. С каждой секундой он все больше приближался к смертоносной путанице лопающихся распорок и стоек. Увернуться он, увы, никак не мог, так как трос запутался в обломках. Потом мимо него пролетела Эри, все еще сжимавшая в руках датчик напряжений, выдранный из стены, что называется, «с мясом». Мортон попытался поймать ее за ногу, но тут сзади на него обрушилось нечто, напоминающее мешок с песком. В следующее мгновение мешок оказался уже перед ним. Мортон вцепился в него мертвой хваткой и обнаружил, что смотрит прямо в честные глаза Манко. Стараясь удержаться на месте, индеец схватился за ближайшую распорку, но его окровавленные пальцы соскользнули с гладкого металла, и следующие несколько минут оба отчаянно работали ногами и руками, отталкивая от себя опасные остроконечные обломки. В конце концов им удалось отыскать во всеобщем хаосе относительно спокойный уголок и закрепится там, пока пол и потолок то кружились, то менялись местами, то снова кружились в бешеном…

Нет, кажется, уже не таком бешеном…

…Вальсе.

Проклятье!

Пол вздыбился верблюжьим горбом, и Мортон со страхом подумал, что обшивка вот-вот лопнет. Только бы купол больше не кувыркался, иначе трещины и швы наверняка разойдутся, и тогда!..

Пол немного выровнялся. Совсем немного…

Последовал резкий рывок – это добрался до «Королевы» ветер. По марсианским меркам он был даже не особо сильным – так, обычные двенадцать баллов, – но достаточным, чтобы сдвинуть приподнятый на антигравитаторах купол, и Мортон подумал: «Этак нас унесет на южный полюс!».

Потом сверху упало что-то тяжелое, и оба увидели Эри, все еще державшую в руках датчик напряжений. В ногах ее запуталась целая бухта крепкой веревки. Эри окинула Манко и Мортона безучастным, невыразительным взглядом. В следующее мгновение она провалилась сквозь пол, раскрывшийся, как кожица переспелого плода. Веревка, разматываясь на лету, выпала следом и тотчас туго натянулась. В дыру ворвался порыв ледяного марсианского воздуха или, вернее, того, что сходило здесь за атмосферу.

«Королеву» снова тряхнуло. Ветер толкал ее дальше, но купол не двигался с места, очевидно, зацепившись за какую-то преграду.

Прижимая к лицу маски, Мортон и Манко жадно хватали ртами воздух. Глядя вниз сквозь вихрь красного песка, Манко увидел выстроенную Мортоном в неоготическом стиле насосную станцию. Датчик напряжений пробил ее крышу и застрял в дыре, а несколько колец веревки зацепились за один из декоративных контрфорсов.

И еще увидел Манко – и мистер Мортон тоже, – как Эри несется по воздуху, словно сухой лист поднимаясь все выше и выше. Ее маска куда-то пропала. Неистовый шквал сорвал с нее одежду, и тело Эри было почти сплошь покрыто песком и замерзшей кровью, покрытые инеем волосы развевались на ветру. Раскинула ли она руки, тщетно пытаясь в последний момент ухватиться за что-то, или то было приветственное объятие? Открылся ли ее рот, набитый теперь красным песком, в последнем крике боли или восторга?

Манко, потрясенный, смотрел и смотрел, и Мортон смотрел тоже, и оба ясно видели, что произошло дальше. И впоследствии оба готовы были присягнуть, что Эри повернула голову, улыбнулась – и полетела прочь вместе с ураганом.

– Поворачивай назад! – крикнула Мэри. – Смотри, купол уже почти на половине склона – целехонький!..

Кирпич послушно развернул машину и направил в обратную сторону. Двигатели надсадно взвыли, тучи песка и камней скрежетали и колотили по корпусу, но никто не обращал на это внимания.

– Похоже, «Королева» за что-то зацепилась, – заметил Кирпич.

– Так, может быть, они живы! – воскликнула Мона. – Как ты думаешь, мама? Может, они просто прокатились в куполе, как будто в корабле, и никто из них не пострадал?

Мэри и Кирпич переглянулись.

– Ну конечно, – сказала Мэри. – Не волнуйся, милая.

Однако когда они приблизились к насосной станции, всем троим стало очевидно, что положение серьезное. Из многочисленных трещин в куполе продолжал выходить воздух; словно белый туман, он скапливался под «Королевой», постепенно тая с наветренной стороны. Несколько антигравитаторов вышли из строя, и дно купола опасно перекосилось. Даже сквозь вой ветра и обшивку тягача Мэри отчетливо слышала, как стонут и потрескивают от напряжения стропила и ребра жесткости.

– Мам, смотри, какая огромная дыра! Пол треснул! – воскликнула Мона.

– Вижу, детка. Не кричи.

– Но они, наверное, все умерли!

– Может быть, и нет, если успели надеть маски. Идем, Кирпи, я хочу взглянуть на это поближе.

Кирпич кивнул и осторожно приземлился на небольшой бугорок. Оставив плачущую Мону в кабине, он и Мэри выбрались наружу и, наклонившись к земле, чтобы противостоять сильному ветру, подошли к «Королеве».

– Похоже, антигравы 4, 6 и 10 не работают! – прокричал Кирпич, прикрывая от песка глаза руками в толстых перчатках. – Если вырубить номера 2, 8 и 12, купол выровняется. И немного опустится!

– Вот как? Ну-ка, подсади меня!

Кирпич легко поднял Мэри двумя руками и усадил к себе на плечи. Этого хватило (но едва-едва), чтобы она смогла дотянуться до выключателей. Когда антигравитационные устройства были выключены, «Королева» действительно немного опустилась и выровнялась, перестав напоминать пьяную женщину, чьи юбки задрались выше головы.

Мэри спускалась с плеч Кирпича, когда подъехали Редж и Альф.

Из кабины тягача Альфа выскочил Чиринг и, держа на весу камеру, бросился к Мэри.

– Невероятно! – воскликнул он. – Невероятно, невозможно! По-истине, это божественное провидение! Чудесное спасение от неминуемой гибели! Бешеный ураган перенес купол мисс Гриффит на несколько километров вверх по склону вулкана и опустил его совершенно невредимым на то место, куда его с самого начала собирались буксировать. Это самое настоящее чудо, уважаемые леди и джентльмены! Первое официально зарегистрированное чудо на Марсе! Что вы можете сказать для потомства, мисс Гриффит? – Чиринг повернул камеру в сторону Мэри.

– Выключи к чертовой матери эту штуку! – приказала Мэри. В эти минуты она меньше всего думала о том, что говорит для истории. – В куполе люди!

Чиринг судорожно сглотнул. Только сейчас он разглядел, что стало с «Королевой». Кирпич уже орудовал ломом возле входного шлюза, и Чиринг поспешил ему на помощь.

– Мама! – из машины Альфа выскочила Роуэн. Бросившись к матери, она с плачем повисла у нее на шее.

– Ну-ка, прекрати разводить сырость! – рявкнула Мэри. – Мы живы – разве этого мало? Мы живы, а вот наш дом…

– Но, мама, как же мы будем в нем жить? – воскликнула Роуэн.

– Мы же замерзнем! И дышать нам, наверное, будет нечем!

– Нам поможет Небесная Владычица!

В ответ Роуэн произнесла нечто такое, после чего Мэри, наверное, ударила бы дочь, если бы та не была в маске. Некоторое время они мерили друг друга мрачными взглядами, потом внимание Мэри привлекло облако пыли, медленно двигавшееся к ним по дороге из долины.

Это был «КельтиКар».

К тому моменту, когда машина добралась до насосной станции, Мэри успела вооружиться небольшой кувалдой из инструментального ящика Кирпи. С угрозой размахивая ею над головой, она двинулась навстречу вылезшему из кабины Кочевелу.

– Убирайся, это моя земля! – крикнула она и взмахнула кувалдой, целясь ему в голову. Кочевелу ловко увернулся и, прежде чем Мэри успела нанести еще один удар, заключил ее в объятия.

– Дорогая моя девочка! Прости меня! Хочешь, я на колени встану?

Мэри так удивилась, что уронила кувалду.

– Ах ты пес! – крикнула она. – Убирайся, кому говорю! Лети на Землю, там ты сможешь жить в свое удовольствие! Вот увидишь: я не стану по тебе плакать. Я останусь на Марсе и добьюсь всего, чего захочу. А если кто-то вздумает мне мешать, того я в бараний рог согну!

– Надеюсь, дорогая, ты так не думаешь, – возразил Кочевелу. – Ведь ради тебя я отказался от всего! Я останусь с тобой, и пусть эти неженки-Морриганы выбирают себе нового старшину.

Мэри бросила взгляд на багажную платформу «КельтиКара» и увидела на ней самые разнообразные инструменты, которые привез с собой Кочевелу: наковальню, портативный горн, несколько чугунных болванок и многое другое.

Потом она подумала о том, какого большого ремонта потребует «Королева».

Мэри набрала полную грудь воздуха.

– О, дорогой, ты сделал меня счастливейшей из женщин! – воскликнула она.

– Мама, мама! – борясь с ветром, к ним приблизилась Мона. – Иди скорее – они пришли в себя.

Вырвавшись из объятий Кочевелу, Мэри поспешила за дочерью в кабину тягача Кирпи, где сидели, а точнее – полулежали на полу Мортон и Манко. Оба были слабы, как новорожденные, и только морщились, пока Альф смазывал их многочисленные ушибы и царапины целебной мазью из аптечки.

– Как вы, мальчики? Все в порядке? А где Эри? Куда она подевалась? – требовательно спросила Мэри.

Вместо ответа Мортон заплакал, а Манко посмотрел на Мэри выпученными глазами и сказал:

– Мы видеть чудо, мама!

Для бизнеса нет ничего лучше, чем небольшое чудо, да и горячая ванна в краях, где властвуют пыль и холод, тоже чего-нибудь да стоит. И, разумеется, не последнюю роль играет пиво – единственная отрада усталого труженика в унылом сельскохозяйственном раю. Отличная вещь – бесплатная геотермальная, пардон, аретермальная энергия, особенно если она бесплатна только для тебя, тогда как остальным приходится платить, и не просто платить, а извиняться, упрашивать и обращаться с тобой как с настоящей леди.

Пять лет спустя на «Королеве» появилась новая вывеска. Старую – с изображением Ее Величества Королевы Англии – доконали ветер и песок, и было решено ее выбросить. На новой вывеске двое ухмыляющихся гигантов поддерживали невысокую, миловидную женщину с царственной осанкой. На роскошном платье женщины огнем горела драгоценная брошь из красного алмаза. В одной руке она держала пивную кружку с шапкой густой пены, а другой приглашала усталого путника зайти, насладиться уютом и теплом. Внутри, в теплом, парком полумраке, пили подогретое пиво с маслом жилистые, смуглые шерпы.

Пять лет спустя на полке за барной стойкой появились объемные голографические карточки с изображением маленькой Марии Де Вит из Амстердама. Вот она плачет, испугавшись первой в своей жизни ванны, вот, крепко держась за длинную бороду Де Вита, болтает ножонками в лазурной морской воде, вот улыбается, глядя на груды конфет и подарков по случаю праздника Солнцестояния, вот впервые идет в школу.

Пять лет спустя в углу кухни «Королевы» появился небольшой алтарь с изображением одноглазой богини – символа новой религии. Маленькая изящная статуэтка больше всего напоминала украшение с капота «роллс-ройса». Девушка-сильфида, наклонившись вперед, словно летела с ветром; стилизованные воздушные потоки, огибая легкое, тонкое тело, скрывали ее наготу, а в одной из глазниц горел крошечный красный алмаз. Улыбка на губах богини внушала неясное беспокойство.

Пять лет спустя на Марсе действительно появился Центр искусств. Его директор – высокий, худой, неизменно одетый в черное неулыбчивый джентльмен – ставил у себя довольно странные пьесы, которые, впрочем, пользовались бешеным успехом у молодых интеллектуалов из купола, некогда известного под названием Поселение. Бледные приверженцы марсианской драмы – сами себя они предпочитали именовать Ультрафиолетовцами – создавали новые формы искусства в быстро растущем городе на склоне вулкана Монс Олимпус.

Пять лет спустя на Марсе-1 зазеленели обширные поля; с каждым годом они все больше вытягивались вдоль марсианского экватора и даже спускались с плато в долины, и это было именно то, чего позволяет достичь здоровая трудовая этика. А высоко над ними – на Марсе-2 – распустились под прозрачными куполами розовые сады, славящие неизреченную милость Подательницы самых удивительных чудес.

Таких, например, как цветущие, несмотря на лютый мороз, розы.

Перевел с английского Владимир ГРИШЕЧКИН

Публицистика

Андрей Столяров
О том, чего нет

Предугадать будущее невозможно, оставить подобные попытки – недопустимо. В тисках этой дилеммы и существует цивилизация. Есть ли выход?

В девятнадцатом веке мало кто ожидал, что наступит двадцатый.

Станислав Ежи Лец.

Когда в мае 1940 года немецкие войска обошли с севера глубоко эшелонированную «линию Мажино», которая, по замыслу военных стратегов, должна была защитить Францию от нападения, и, не встречая организованного сопротивления, двинулись в глубь территории, один из офицеров французского генерального штаба в сердцах сказал, что «Франция всегда готова к предыдущей войне».

Эти слова с полным правом можно отнести и к нашей готовности встретить будущее. К прошлому мы готовы всегда. Мы прекрасно знаем, какие действия следовало бы предпринять в любую из прошедших эпох: какие решения тогда были правильные, какие – ошибочные, какие – привели к колоссальным просчетам, расплачиваться за которые пришлось всему человечеству. Мы уверены, что этих ошибок не допустили бы.

Мы также, правда уже значительно хуже, подготовлены к настоящему. Довольно часто нам удается быстро и должным образом решать возникающие в нем проблемы. Мы даже иногда впадаем в иллюзию – будто полностью контролируем существующую реальность. Настоящее – то, что принадлежит нам по праву. Однако эта иллюзия развеивается под сокрушительными ударами будущего.

К будущему мы не готовы практически никогда.

Оно, как подлинный агрессор, вторгается неизвестно откуда – именно в тот момент, когда его ждут меньше всего – и переворачивает нашу реальность с ног на голову.

Мы вдруг оказываемся в мире, о котором раньше даже не подозревали.

Нам чужд этот мир, нам непонятны его законы, мы боимся его, поскольку не представляем, как в нем можно существовать. И тем не менее мы не в состоянии вырваться из него, потому что ничего иного нам уже не дано. Мы попали в окружение будущего, и возврат к настоящему, которое внезапно превратилось в прошлое, уже невозможен.

Самое поразительное, что мы догадываемся об этом не сразу.

Для нас будущее наступило 11 сентября 2001 года, когда под ударами террористов обрушились небоскребы Всемирного торгового центра в Нью-Йорке.

В действительности же оно начиналось гораздо раньше – просачиваясь в нашу реальность и незаметно создавая в нем опорные пункты.

Правда, мы этого не замечали.

И лишь одно может служить нам некоторым оправданием. Дракон по имени «будущее» пока, к сожалению, неукротим.

* * *

Человечество не всегда жило в страхе перед этим ненасытным чудовищем. Большую часть своей истории оно спокойно обходилось без будущего. Первобытные люди, собиратели и охотники, кочевавшие по просторам Евразии, а потом – скотоводы и земледельцы, начавшие образовывать первые устойчивые племена, о существовании будущего даже не подозревали. Время они воспринимали как само-воспроизводящийся цикл времен года: весна, лето, осень, зима, – повторяющийся из века в век и не приносящий в их жизнь ничего принципиально нового. Изменения – прежде всего, конечно, в виде технического прогресса – накапливались слишком медленно, чтобы стать заметными на протяжении одного или даже нескольких поколений.

Эхом этого непрерывного круговорота является знаменитое место в книге Екклесиаста: «Род проходит, и род приходит… Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит… Идет ветер к югу, и переходит к северу… и возвращается ветер на круги свои… Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем».

Философское обобщение, заключенное в этой цитате, разумеется, содержит в себе значительно больший смысл, нежели простую метафоризацию повторяемости событий. И вместе с тем оно свидетельствует о том, что в древнем сознании, даже в эпоху возникновения первых трансцендентных понятий: первых богов, первых магических ритуалов, предназначенных именно для воздействия на грядущее, что и зафиксировала тогдашняя письменная культура, – время воспринималось не как совокупность соприкасающихся будущего и прошлого, образующая фактуру реальности, а лишь как тотальное, непрекращающееся настоящее, не имеющее границ и простирающееся из вечности в вечность.

Будущее тогда носило другое название – «неизвестность». Теснимое врагами, истощением угодий, пастбищ, земли, фатальным изменением климата, что в истории человечества происходило не раз, племя вынуждено было покидать обжитые несколькими поколениями территории и уходить на новые земли – часто за сотни и тысячи километров. Под новым небом его ждали новые опасности, с которыми пока никто еще не умел бороться, новые боги, новые демоны, требующие жертв для умиротворения. Покинутый дом представлялся в этих условиях райской обителью. Так постепенно складывались легенды о Золотом веке. И так же постепенно, из поколения в поколение, внедрялась в подсознание человечества мысль о том, что будущее, то есть пугающая неизвестность, всегда, при всех обстоятельствах хуже, чем изученное настоящее. Этот страх перед будущим, этот «ностратический архетип» потом еще не раз обнаружит себя в философии и религии, породив концепции «нисходящей ветви развития», говоря иными словами – регресса, ужасающей деградации человечества от мифической Совершенной эпохи к убожеству современности.

Древние греки сделали потрясающее открытие. Помимо демократического правления, опробованного Клисфеном еще в VI веке до нашей эры, помимо начатков либерализма, взращенных реформами Солона, помимо всех видов республик и деспотий, помимо наук, искусств, философий, ремесел, то есть всего, что в дальнейшем составило суть европейской цивилизации, греки, пожалуй, впервые за многие тысячи лет обнаружили, что у человечества есть история.

Конечно, достаточно подробные Хроники Царств, повествующие о победах и поражениях, о великих деяниях и катастрофах, об образовании государств и их распаде, существовали и в Древнем Шумере, и в Древнем Египте, и в Древнем Вавилоне, и в Древнем Китае. Эта форма сохранения прошлого была у древних народов весьма популярной. Однако хроники эти (точнее – анналы, краткие записи тех или иных экстраординарных событий) еще не представляли собой связного изложения прошлого, они не могли заполнить всю его необозримую пустоту. Это была лишь горсть тусклых фонариков в сумерках тысячелетий. Древние греки отважно ринулись на исследование этого океана. Они впервые начали сопоставлять факты минувшего между собой, заполнять имеющиеся пробелы и создавать тем самым непрерывность потока времени. Связность событий предполагала их взаимную обусловленность, а отсюда было уже недалеко до осознания неких закономерностей. Прошлое перестало быть набором случайных окаменелостей и превратилось в движение сил, порождающих настоящее. Говоря иными словами, оно стало историей, и появление специальной музы, ей покровительствующей, засвидетельствовало это первое разделение времени.

Оставалось сделать всего один шаг. Оставалось пробить невидимый «барьер настоящего», осознать, что время – это не только то, что «было» и «есть», но и то, чего еще нет, но что возникает с пугающей неизбежностью.

Древние греки этого шага не сделали. Идея «совершенного Космоса», которая лежала в основе всего античного мировоззрения, предполагала, что мир в его главных структурных признаках уже создан, он абсолютен, и никакая его принципиальная трансформация невозможна. Те же изменения реальности, которые все-таки происходят, представляют собой лишь выявление скрытых доселе потенций. Ничего нового к уже существующему они добавить не могут.

Такое представление о Вселенной, с одной стороны, породило мощную логику, умение делать правильное заключение на основе имеющихся предпосылок, то есть выявлять «скрытое знание», которое Лейбниц позже назовет «истинным для всех возможных миров», но, с другой стороны, пресекало время уровнем «непрерывного настоящего», не имеющего направленности и поэтому исключающего наступление будущего.

Этот барьер «наличного бытия» преодолело лишь христианство. Переход от политеизма, то есть от многополюсной трансценденции, от пространства истории, где действует несколько разнонаправленных центров силы, к монотеизму, трансценденции универсальной, к единому богу, превратил историю, по крайней мере в европейском ее восприятии, из хаоса в космос, из борьбы непредсказуемых и непостижимых стихий в стройный план, развертывание которого обусловлено божественным предначертанием. История обрела не только начало, «сотворение мира», что, впрочем, не является исключительно христианским открытием, но и его завершение, «конец всех эпох», ту точку на оси времени, куда устремляется настоящее.

Провиденциализм христианства открыл человечеству будущее. Время, а вместе с ним и история, перестало необратимо умирать в настоящем, оно устремилось вперед, образовав пространство, которое тут же начало заполняться «воображаемым существованием».

Трансляция «сюжетного времени» из метафизики христианства в область естественно-научного знания, в свою очередь, породила, как мы уже ранее говорили, представление о прогрессе, то есть о целенаправленном и сознательном преобразовании текущей реальности, а трансляция христианского идеала будущего, Царства Божьего, «где несть ни печали, ни воздыхания», в область социальных наук позволила представить грядущее в виде конкретного и, как казалось тогда, вполне достижимого образа.

Правда, произошло это не сразу. Потребовалось почти полторы тысячи лет, чтобы идея времени, устремленного через настоящее из прошлого в будущее, времени, материализованного сменой последовательных форм бытия, утвердилась в европейском сознании. Только после появления космологии, сделавшей Землю не центром Вселенной, а частью единого вселенского процесса развития, после появления теории эволюции, сделавшей человека частью всеобщего биогенеза (развития жизни), после появления механики, паровых двигателей, электричества, то есть с того момента, когда наука обрела статус структурной (производительной) силы, на повестку дня встал вопрос о формировании будущего.

Собственно, почти вся европейская философия с периода Просвещения и до второй половины XX века – это философия будущего. Прагматическая ее составляющая была необыкновенно проста. Как настоящее, согласно законам природы, вырастает из прошлого, так будущее, согласно тем же законам, вырастает из настоящего. Познав эти законы и научившись применять их на практике, используя науку и технику в качестве инструмента сознательного преобразования реальности, мы можем достичь того будущего, которое станет благодеянием для всего человечества.

Под знаком этого романтического прагматизма прошел весь XIX век. Он вызвал к жизни не только особый класс «носителей будущего» – молодежь (эхом чего явятся «студенческие революции 1960-х годов), но и концепцию социализма – пожалуй, первую научную технологию построения будущего.

Правда, и тогда уже раздавались голоса, предупреждавшие об опасности. В частности, Николай Бердяев еще в начале XX века писал, что «учение о прогрессе есть ложное и аморальное обоготворение будущего за счет настоящего и прошлого. Неведомое поколение счастливчиков является вампиром по отношению ко всему прочему человечеству. Прогресс – не вечная жизнь, а вечная смерть, истребление прошлого будущим». Были и другие предостережения, из которых наиболее значимым, вероятно, являлось пророчество Шпенглера о «Закате Европы». Однако по-настоящему они услышаны не были. В полном соответствии с представлениями о линейном прогрессе будущее рассматривалось как закономерный идеал настоящего, как земной рай, как панацея от всех бед современности. Предполагалось, что жертвы, которых оно уже тогда начало требовать, явление сугубо временное и обусловленное нынешним несовершенством мира. Отражением этих воззрений стал глобальный Европейский проект, проект постепенного распространения принципов европейского мироустройства на все человечество.

Возникала иллюзия, что будущее совсем рядом и что осуществится оно в уже известных координатах гуманизма и просвещения.

Эта иллюзия была развеяна мировыми войнами первой половины XX века. Для сознания просвещенной Европы они явились настоящими катастрофами. За какие-нибудь тридцать лет, с 1914 по 1945 год, человечество фактически вернулось к тому, с чего начинало. Будущее, по крайней мере в пределах западной, евро-атлантической цивилизации, из предполагаемого благоденствия вновь превратилось в проклятие, в чудовищные жернова, неумолимо перемалывающие настоящее. Страх перед грядущим усилился в период «холодной войны», когда единственной зримой версией будущего представлялась картина всеобщего ядерного уничтожения. Будущего не хотел никто. Все хотели лишь настоящего, пусть даже самого мрачного и несправедливого.

Не внес ничего нового и короткий период надежд, вызванный распадом СССР. Уже через десять лет стало ясно, что крушение мировой системы социализма (обвал социалистического проекта, конкурировавшего с демократическим проектом Европы) не привело к объединению коммунистической (коллективистской) и либеральной (индивидуалистической) страт европейской цивилизации. Более того, добившись распада биполярного мира и решения в свою пользу «векового конфликта», который, как теперь очевидно, стабилизировал послевоенное существование, победители не смогли предложить человечеству внятный сценарий прогресса. Концепция «продолженного настоящего», то есть удержания любой ценой существующей ситуации, возобладавшая ныне в странах западного ареала, накапливает энергию «отсроченных изменений» и ведет к новому цивилизационному взрыву.

Это сейчас ощущают все.

И, возможно, единственным средством преодолеть новый страх перед будущим является его сознательная демифологизация. Будущее – это не божество, несущее человечеству исключительно благоденствие, но это и не голодный демон, не свирепый дракон, готовый сожрать цивилизацию и культуру.

Будущее – это нечто совершенно иное.

* * *

Сначала обратимся к метафорам.

Будущее довольно часто сравнивают с тем местом реки, которое незримо приближается к водопаду. Затем колоссальная масса воды рушится вниз и после пены и бурных водоворотов, образующих современность, переходит в спокойное течение прошлого. При этом подчеркивается принципиальная разница между прошлым и будущим: прошлое мы знаем, но изменить не можем; будущее, напротив, скорее всего, поддается воздействию, но зато ничего определенного о нем сказать нельзя.

Будущее также сравнивают с пушкой, которая, оглушительно выстрелив в нас событием, сама – силой отдачи – откатывается назад и поэтому вечно недостижима. Здесь следует обратить внимание именно на недостижимость будущего. Оно всегда ускользает от нас, пребывая где-то за линией горизонта.

Можно также вспомнить классическую китайскую стратагему «Извлечь нечто из ничего», сказанную, правда, по несколько иному поводу, но настолько неопределенную, что она вполне приложима и к нарицанию будущего.

Метафоры говорят одновременно и слишком много, и слишком мало. Они хорошо отражают суть будущего – его вещественную неуловимость, но они не в состоянии объяснить нам механизм этой неуловимости. Попытка же перейти от знания художественного, опирающегося на образ и эмоции, к знанию рациональному, основанному на логике и рассуждениях, приводит к общеизвестному парадоксу: будущее – это то, чего нет и чего даже в принципе быть не может. Пока будущее не наступило, оно просто не существует, представляя собой условность, не обладающую никакими реальными характеристиками. Когда же будущее наступает, что, кстати, удается зафиксировать далеко не всегда, оно мгновенно превращается в настоящее и тем самым выходит за рамки собственного определения.

Если требуется еще одно образное сравнение, то будущее – это мираж, который рассеивается, как только к нему приближаешься.

Правда, в той же логической парадигме не существует и настоящего. Оно, подобно будущему, умирает практически в самый момент своего рождения. И потому настоящее представляет собою не длительность, имеющую самостоятельное физическое значение, а только тот «срез» временного потока, где будущее превращается в прошлое. Настоящее одномоментно. Линейной размерности по оси времени у него нет.