Текст книги "Аквариум (СИ)"

Автор книги: Олег Фомин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 42 страниц)

Фомин Олег Вадимович

Аквариум

Аннотация: Егор – обычный житель российского провинциального города, мужчина тридцати пяти лет от роду, запутавшийся и потерявший ориентиры в жизни, а также злоупотребляющий алкоголем, вследствие чего испытывающий серьезные психологические проблемы, которые со временем приводят и к проблемам социально-бытового плана, необъяснимым образом оказывается в странном мире, полном страха и загадок. Мир этот является точной копией его родного города, но вместо людей по улицам бродят твари из ночных кошмаров, на каждом шагу подстерегает опасность, а жизнь немногочисленных жителей, прячущихся по подвалам, наполнена отчаянием и безысходностью. Борясь за свою жизнь и разгадывая мрачные тайны этого места, Егор незаметно для самого себя претерпевает серьезную перестройку сознания и души, обновление морально-волевых качеств, обретает любовь и смысл жизни.

  ...И в твоей лишь сокровенной грусти,

  Милая, есть огненный дурман,

  Что в проклятом этом захолустьи

  Точно ветер из далеких стран.

  Там, где всё сверканье, всё движенье,

  Пенье всё, – мы там с тобой живем,

  Здесь же только наше отраженье

  Полонил гниющий водоем.

  Н. С Гумилев

  1.

  18:24. Скоро начнет темнеть. Здесь днем-то ничего дальше полукилометра не разглядишь, какой-то вечный полумрак, а ночью вообще ни зги... Только наощупь, прислушиваясь...

  Хотя ночью тут вообще не ходят. Люди, во всяком случае.

  Я сижу на корточках, прижавшись к облупленному цоколю грязно-желтого четырехэтажного здания, вроде бы жилого, в самом углу ниши, где был устроен проходной вход в подъезд. Справа, совсем рядом, протяни руку и коснешься косяка – приоткрытая дверь внутрь дома, впереди, метрах в девяти – угол ниши, за ним – остатки тротуара и проезжей части улицы Сладкова, дальше через высохшие зеленые насаждения проглядывает серая гладь Реки. Взгляд прикован к этому углу неотрывно, стараясь не проглядеть ни малейшего движения. Одновременно, боковым зрением слежу за этой долбанной дверью, всем телом вжимаясь в стену, чтобы быть как можно менее заметным на ее фоне.

  18:25. Страшно... Страшно до одури, до головокружения. Сердце периодически ухает куда-то вниз к пяткам, угол левого глаза подергивается от напряжения, хорошо руки не трясутся, только они у меня бесстрашные. Ружье держу на уровне живота, уперев приклад в стену, направив дуло в сторону улицы. Если что – к подъезду развернутся точно не успею. Плохо. Очень плохо. Очень страшно. Очень-очень страшно. Боюсь того, что сейчас должно показаться из-за угла, боюсь того, что может выпрыгнуть из подъезда или из окон над головой. Мне много рассказывали, ЧТО может, хотя сам я ни разу не видел. Наверное, от этого еще страшнее.

  Поперся на Речвокзал во второй половине дня, идиот, не утерпел до завтра, теперь – сиди трясись. Хотя, какая разница? В Сарае тоже страшно. Только там страх ровный и постоянный, как гул трансформатора где-то за стеной, а здесь он яркий и пронзительный, словно сирена.

  Интересно – почему здесь Река течет в другую сторону, на Север, хотя остальное все такое же. Почти...

  Вообще, страх – это теперь для меня норма жизни. Аксиома. Как, например, земное притяжение или необходимость дышать воздухом и есть. Впрочем, и раньше так было, только в гораздо меньшей степени, страх для меня всегда был лучшим мотиватором. Надо жить по правилам, а то накажут, оштрафуют, посадят и так далее. Теперь все тоже самое, только список последствий другой – убьют, сожрут, разорвут и много чего еще. Наслышан. Рассказчиков вокруг много. А уж тем для рассказов – еще больше.

  А если Река течет в другую сторону, может и Юг с Севером местами поменялись? Солнца то здесь не видно никогда, не поймешь... Может она, вообще, специально для меня развернулась? Чтоб было, о чем подумать, пока в этом углу сижу?

  18:27. Урода я заметил в 17:02. Почти полтора часа прячусь. Можно, наверное, было попробовать убежать. Говорят, если ты их первый заметил, да к тому же издалека, то они могут, очень-очень редко, и не учуять, но я не побежал. Потому что, что? Правильно. Потому что – страшно. Испугался я и прыгнул в ближайшее укрытие, как учили. А укрытие-то оказалось совсем дерьмовым. Никаким. Странно, что никто до сих пор не вылез меня обнять, тут в домах товарищи ласковые обитают. Любвеобильные.

  Хотя пока их не слышно – и хорошо.

  Зато слышно Урода. Они вообще тихо не могут. Сопение, хрипение, булькание какое-то – метров на сто разносится. Так что, скорее всего, судя по громкости, он сейчас метрах в пятидесяти от моего угла. Такими темпами до очной ставки еще где-то около получаса, а уж состоится она точно, к гадалке не ходи. Тут два варианта – или бежать, тогда Урод сразу тебя заметит и догонит, скорость и прыть у них звериная, придется драться на ходу, или, как я – спрятаться, подготовиться и ждать. Ждать пока он не окажется в прямой видимости, желательно, на расстоянии ближе десяти метров. Никакая маскировка не поможет, ни кусты, ни заборы. Не знаю, чем они чуют, но они чуют. Без вариантов.

  И тогда есть несколько секунд на один единственный выстрел, больше не успеешь – дотянется и нашинкует в капусту. Но и просто выстрелить мало – надо именно попасть, причем, естественно, чем ближе Урод, тем лучше. Поражающие элементы наших ружей, не знаю, как еще назвать, то чем они стреляют, расходятся углом градусов в десять, и расстояние до цели обратно пропорционально кучности и убойности поражения. Таким образом, путем проб и ошибок, и путем надо отметить довольно трагичным, было установлено, что гарантированно завалить Урода можно точным выстрелом в голову с расстояния от двух до шести метров. В упор нельзя – самого посечет, дальше шести метров тоже не надо – супостат не сдохнет, а отлетит поврежденным, но живым, и пока ты будешь судорожно перезаряжаться, доковыляет и порвет, силы хватит даже у раненого.

  Лично я ни разу еще Урода не заваливал. Не потому что прошлые попытки были неудачными, неудачная попытка у нас тут обычно единственная, она же последняя, а потому, что почти не было еще таких вот романтических свиданий тет-а-тет, все как-то издалека, чаще даже через бинокль. Не было, не было, а вот теперь нате! Хорошо хоть один, бывает стаями шатаются. Хотя мне и одного за глаза...

  Господи, как страшно. За что мне все это? Почему я? Может лучше не сопротивляться, опустить ружье и ждать? Может лучше так, чем такое вот существование в вечном страхе, голоде и грязи? Сколько раз об этом думал...

  Страшно. И это тоже страшно. И еще десять тысяч раз страшно-страшно-страшно.

  И вообще, как представлю, как эта тварь меня заживо рвать будет, и что я при этом буду чувствовать, а воображение у меня с детства хорошее, яркое такое, богатое воображение, так сердце опять куда-то вниз камнем и по спине озноб.

  Страшно жить, короче, а умирать – еще страшнее.

  Поэтому и сижу тут в углу с ружьем. Партизан, бля... Водки бы сейчас, грамм двести. И покурить. И в туалет...

  А если Река специально для меня развернулась, может тут вообще все специально для меня устроено? Типа шоу Трумэна? Реалити такое. Найти бы продюсеров...

  18:30. Полседьмого. Еще минут пятьдесят – час и кирдык – свет выключат. Причем практически в прямом смысле. Время суток здесь меняется молниеносно. Сумерки длятся от силы минуту, потом ночь. Ни звезд, ни луны, вообще ничего, только звуки. И Уроды. И прочие, их тут много всяких. Им свет на хрен не нужен. Они тебя и в темноте найдут и сожрут. Или что похуже. Да, бывает и похуже, но об этом лучше сейчас не думать, а то в туалет хотеться перестанет.

  Часы "Электроника" примотаны прямо к ствольной коробке, чтобы достаточно было просто опустить глаза, а не вертеть рукой с ружьем. Умные люди научили, как и за временем следить, а в некоторых ситуациях это просто жизненно необходимо, и оружие наготове держать. Хотя где сейчас все эти умные?.. Правда один-то точно знаю где, видел около площади Доблести. По стенам ползает, рычит. Остальные, надеюсь, просто померли.

  Сопение Урода все ближе. Блин, вот что он делает? Картошку копает? Почему нельзя просто ходить? Нет, надо перебегать, чаще на четвереньках, с меcта на место, замирая на несколько минут в самых нелепых позах, и хрипеть, клокотать. Может они так сканируют все вокруг неведомыми органами чувств. Может... А может и нет. Кто их знает, они же – Уроды.

  Вообще, когда я в первый раз их увидел, точнее – его, один он охотился, – это было что-то. Ни в сказке сказать, ни пером описать. А если еще учесть, что он, вообще, был первым живым существом, которое я здесь встретил за весь день истеричных хождений по Городу, то даже мне самому сложно вспомнить ту глубину чувств, которую я тогда испытал.

  Помню, сидел около памятника Склифосовскому, слезы и сопли по лицу размазывал, жалость к себе очередной раз настигла. К Богу взывал, к судьбе, вобщем, занимался любимым своим делом. Сижу, ничего не понимаю. Где люди? Что с Городом? Почему я в зимней одежде? Все проснуться пытался, за руки себя щипал.

  А оказался я там тогда не случайно – вид оттуда больно хороший. Отлично просматривается часть набережной, пару примыкающих к ней жилых кварталов и тот берег Реки, где летом лагеря ставят. Тот берег не увидел. То ли нет его больше, то ли за туманом этим гребаным скрылся. А вот все остальное – как на ладони. И все надеялся я увидеть хоть одну живую душу, страшно больно одному было... И увидел. Не факт, что душу, но точно живую.

  Смотрю – внизу, под парапетом, мужик на четвереньках ползет, да шустро так, как таракан по стене. Хорошо – не дернулся тогда, не крикнул, а просто застыл – уж больно странно он двигался. Так что я его метров с тридцати хорошо разглядел, а он меня еще не чуял.

  Жутко, надо сказать, он выглядел. Очень жутко. Как я тогда штаны не намочил – вообще непонятно. Вобщем, надо взять высокого, худого, но жилистого и плечистого мужика, удлинить ему раза в полтора руки и ноги, немного вывернув суставы наружу, вытянуть также пальцы на руках, снабдив их чуть загнутыми когтями сантиметров по пять каждый, челюсти выдвинуть и натыкать в них гипертрофированных острых, неровных зубов, непропорционально торчащих в разные стороны, и ненадолго поджечь. Потом, когда кожа местами слезет, а местами запечется корочкой, потушить, оторвать нос и уши, оставив вместо них гниющие дыры, и посыпать обгоревшего товарища чем-то типа пепла для придания отвратительного сине-серого цвета. Вот то, что получится, и будет самым настоящим Уродом. К описанному надо добавить еще и жуткие раскосые глаза, затянутые какой-то розовой пленкой, лысый облезлый череп и нечеловеческую скорость, ловкость и силу...

  Короче, встреча была еще та. Протрясающая...

  Конечно, он меня тогда учуял. Мне повезло, что я был наверху, не сразу он до меня добрался, а когда все-таки почти добрался, вмешались добрые люди с оружием, нашлось-таки человечество, точнее какая-то непонятная его часть. Жаль вот сейчас вмешаться некому; я из того самого человечества на Речвокзале один – это я точно знаю.

  18:48. Вот он! Вывалился резким, ломаным движением из-за угла. Сегодня гуляет на двух ногах. Застыл спиной ко мне, сгорбив спину, заклокотал, затрясся. Сгусток ночных кошмаров на улице страшного, темного города. Он здесь хозяин, он плоть от плоти этого мертвого мира. Здесь нет места людям, здесь нет места мне.

  Господи!

  Это страшный сон! Дай мне проснуться! Пусть все будет как раньше!

  Вот и руки затряслись. Дуло ружья заходило ходуном, спина покрылась холодным липким потом, мир сузился до перспективы уходящей вдаль грязно-желтой стены с жуткой тварью на горизонте. Неожиданно Урод перетек на противоположную сторону улицы, все также не оборачиваясь, застыл высоким угловатым силуэтом. Перетек опять, еще дальше.

   Неужели не учуял? Не может быть, он же прошел так близко! Я замер, не в силах поверить в удачу, боясь дать себе надежду, что все еще может обойтись...

  Нет, не может. Не знаю, что он там услышал – мое дыхание, бешеный стук сердца, какая разница, просто сопение вдруг прекратилось и Урод резким, каким-то совершенно неестественным движением, чуть-ли не из-подмышки, оглянулся прямо на меня. Даже с такого расстояния я различил за розовыми бельмами вспыхнувшие зрачки, раздался какой-то утробный скулеж, постепенно переходящий в хриплый торжествующий вой, и тварь также неестественно, но очень-очень быстро, как будто вывернулась наизнанку в мою сторону, опять застыла, покачиваясь, а потом бросилась на меня.

  Дальше все, как во сне. Классическом кошмарном сне. Время стало киселем. Густым, чуть теплым киселем, который разливали по граненым стаканам и ставили на подносы в детском саду. И в этом киселе, преодолевая сопротивление среды, медленно-медленно двигались вверх мои руки с ружьем, а на меня также медленно летело, визжа, жуткое нечто из преисподней. Мощные конечности подминают трескающийся асфальт, горящий взгляд прикован ко мне, острые неровные зубы оскалены, кожа и мясо на лице местами слезли, позволяя во всех подробностях разглядеть строение уродливых челюстей.

  Никаких ключевых событий жизни не промелькнуло у меня в голове. Никаких навязанных стереотипов предсмертных видений меня не посетило. Я сжался в комок, закрыл голову руками, и заскулил, в то время как кто-то другой, тоже нервный, тоже испуганный, но не такой безвольный и слабый, повторяя быстро-быстро одно единственное матерное слово, выпрямился, судорожным движением поднял ружье, уперев приклад в плечо, и дождавшись, когда Урод влетит в мысленно подсвеченную красным шестиметровую зону, нажал на курок.

  Оружие вздрогнуло, небольно ударил приклад, и еще плотный и мощный заряд срубил несущуюся тварь четко посередине красной зоны. Голова Урода превратилась в направленный против хода движения взрыв грязно бордовых ошметков, а безвольное тело его по инерции пронеслось дальше и, описав ногами вперед почти полное сальто, рухнуло прямо передо мной подергивающейся, но уже совсем мертвой кучей. Вот такие у нас ружья... Вот такие у нас нервы! Именно тогда, когда надо, и туда, куда нужно. Шварценеггер...

  Мои два разных я соединились и вместе стали повторять все то же матерное слово, тело, переполненное адреналином, несколько раз смешно подпрыгнуло на неестественно вытянутых ногах, а потом начало медленно съезжать по стене.

  Я жив! Жив! Я убил Урода! Сам! Он мертвый, а я живой! Я живой, потому что он мертвый! Он, бля, мертвый, потому что я живой!

  Я лежал в этом грязном углу и улыбался. Сердце и дыхание постепенно успокаивались. Через кусты на той стороне дороги, просвечивала Река, и мне даже на секунду показалось, что вода в ней не серого, а того глубокого ярко-синего летнего цвета, который я видел в последний раз тогда, когда Река еще текла с Севера на Юг. Тогда в ней можно было купаться...

  А в мире можно было жить...

  Так, сейчас поднимаюсь и бегом в сторону Сарая. Сделать то, за чем сюда шел, уже не получится. Тупо – не успею. Теперь главное – уйти. Уйти подальше от Речвокзала, здесь спрятаться на ночь точно некуда. Найдут в любой щели. Найдут, выковыряют и сожрут.

  Сейчас еще полминуты полежу, соберусь с силами, чтобы ноги не тряслись, и побегу. Затылок опустился на землю...

  Я открыл глаза. Взгляд скользнул вверх по стене, по желтой штукатурке, которая местами осыпавшись, улыбалась серыми силикатными зубами кирпичей. Стена быстро темнела. Темнели кирпичи, темнели пустые проемы окон, карниз, полотенце, свисающее с козырька подъезда...

  Стоп! Какое на хрен полотенце!?

  Что-то серое, тяжелое и очень вонючее мягко придавило меня, лишив возможности двигаться. Это нечто мелко-мелко вибрировало; от него исходили буквально физически ощущаемые эманации голода и нетерпения. Я даже не успел толком испугаться, шею мою сильно сдавило, а голову прострелила резкая огненная боль.

  И тут выключили свет.

  2.

  Голову прострелила резкая огненная боль. Егор проснулся и сел на кровати, сдавив виски. В голове, помимо боли, бушевали отзвуки какого-то жуткого сна, но подробностей его Егор не помнил. Помнил только то, что ему было очень страшно.

  Дотянулся до бутылки с водой, стоящей на полу рядом с кроватью, жадными глотками утолил жажду. Стало немного лучше. Пульсация в висках затихала, сердце успокаивалось.

  "Допьюсь скоро до инфаркта." – привычно шевельнулось в голове.

  За шторами было светло. Егор нащупал телефон на прикроватном столике, нажал кнопку. С прямоугольного экрана на него взглянула улыбающаяся дочка и цифры 6:28. "За две минуты до будильника. Может переставить еще на часок или вообще не идти сегодня на работу, позвонить, сказать, что заболел? Нет уж. Лучше на работу. Дома, вообще, с тоски сдохну".

  Воскресные вечерние опохмелки после бурных выходных медленно, но верно, входили в норму жизни, и с каждым разом количество выпитого на ночь неуловимо возрастало. Причем опохмелки эти Егор проводил в одиночестве, что для него являлось верным и безоговорочным признаком второй стадии алкоголизма. В этом плане он себя не обманывал и не придумывал оправданий.

  Наскоро разогрев кофе, Егор вышел на лоджию, сел и, закурив, мутным взглядом посмотрел на Реку, величественно несущую свои воды в каком-то полукилометре от его дома. С десятого этажа открывалась шикарная панорама: солнце уже взошло, вода в Реке была ярко синей, небо голубым, а противоположный берег и острова пестрели сочной летней зеленью. Ярко белые катера и Омики резкими прочерками разрезали водную гладь. День обещал быть жарким. Однако, душевное состояние Егора исключало удовольствие от любования пейзажем, все было привычно и неинтересно.

  Сходив в душ и затолкав в себя бутерброд, Егор посмотрелся в зеркало. Да. Ну и рожа. О поездке за рулем не могло быть и речи. Гаишнику даже не надо будет принюхиваться – тут и так все понятно.

  Вызвал такси, оделся, вышел на улицу, закурил еще. Стало только хуже. Мутное состояние усугубилось. "Скорее бы они уже вернулись, а то ведь совсем сопьюсь тут один" -подумал Егор о семье, проводившей отдых на турбазе, глядя на подъезжающее такси.

  Маршрут до места работы был живописным, тем-более летом. Почти все-время по набережной, вдоль Реки, но Егор смотрел в другую сторону, прислонившись к прохладному стеклу лбом и прикрыв глаза, машинально отмечая привычные мелькающие здания и перекрестки. Машина иногда подскакивала на ухабах, и Егор болезненно морщился. Было ощущение, что от этих прыжков мозг больно бьется изнутри о стенки черепа.

  Проезжая Речвокзал, водитель притормозил, пропуская кого-то на пешеходном переходе, и взгляд Егора уперся в подъезд старого желтого здания, буквой Г стоявшего на пересечении улиц...

  И тут голову опять пробила огненная стрела, да так резко, что Егор не смог сдержать стона. Накатила волна страха, даже не страха, а панического ужаса, желания бежать без оглядки, бежать со всех сил все равно куда, лишь бы отсюда... А потом двадцать пятым кадром перед глазами вспыхнул образ какого-то жуткого зубастого существа, смотрящего на Егора яростным взором через розовые бельма. Вспыхнул и погас, оставив ощущение прикосновения к чему-то невыразимо отвратительному и жуткому, ощущение полной безысходности и горя.

  Молчаливый таксист бросил взгляд в зеркало заднего вида и лениво поинтересовался:

  – Что, хорошо вчера погулял?

  – Да, перебрал немного, – смог прохрипеть Егор, продираясь через дебри головной боли и ужаса.

  – Я сегодня тоже после суток пивка долбану, – уже скорее самому себе мечтательно протянул водитель и, видимо, давая понять, что разговор окончен, прибавил громкость радио.

  Егор постепенно приходил в себя. Боль в голове стихала, мысли медленно прояснялись.

  "Так, панические атаки у меня уже случались, но вот глюки... Может это и есть та самая белочка?" – попытался он отшутиться сам от себя. Но отшутиться не получалось. Весь тот негативный спектр чувств, поразивший его во время видения, все еще мощным фоном стоял над душой. Хотелось плакать, как будто случилось что-то настолько трагичное и непоправимое, что оставалось только прыгнуть в омут головой или повеситься. Безотчетная тревога сдавливала грудь, а перед глазами все еще возникали острые кривые зубы, проглядывающие через прогнившие щеки, и красные огни зрачков, полных злобы и голода.

  И уже почти доехав до работы, придя в более-менее сносное состояние, Егор вспомнил, что началось все именно с того желтого дома и подъезда. Словно он уже видел все это, только совсем в другом месте и при других обстоятельствах. Это было сродни ощущению дежавю, но не проходило постепенно, а наоборот – обрастало подробностями. Деревянная дверь, облезлая стена, пустые окна квартир, бетонный козырек... И страх. Снова страх...

  Контора занимала весь второй этаж нового офисника в недавно ставшем "деловым" районе города. "Хоть какой-то плюс похмелья" – подумал Егор, глядя на тройной ряд припаркованных машин, машинально прикидывая, кого бы он перекрыл, будучи за рулем.

  Кивнул охраннику на вертушке, поднялся один этаж по лестнице и оказался перед большой железной дверью с вывеской "ВымпелСтройПроект".

  Работал Егор, как ни странно для нынешнего времени, по специальности, полученной в институте, инженером-проектировщиком, то бишь – конструктором. Занимался в основном расчетами, хотя брался и за рабочее проектирование. Фундаменты, балки, опоры, консоли, металлоконструкции, моменты, эпюры – все это составляло привычный профессиональный фон трудовой деятельности.

  От природы способный и трудолюбивый, Егор сразу после института устроился в спокойную проектную организацию, которая звезд с неба не хватала, но и без работы не сидела. Лояльно относилось тогдашнее руководство и к левым заработкам сотрудников, поэтому первые лет пять после ВУЗа Егор в геометрической прогрессии набирался опыта, обрастал связями, зарабатывал репутацию. Брался за все заказы, ни от чего не отказывался, и еще до тридцати обрел уверенность в себе в профессиональном плане и стал зарабатывать достаточно, чтобы содержать недавно обретенную семью, ездить на своей машине, жить в своей квартире и ежегодный отпуск проводить за границей. Сменил несколько контор, пытался прорваться в нефтянку – не дали, там конкуренция бешенная, но даже на ниве проектирования объектов гражданского строительства все равно хватало.

  Хватало. И перспективы были. Были даже мысли, что пора бы уже открыть что-то свое, уйти от "дяди", и, наверное, когда-нибудь эти мысли воплотились бы в жизнь...

  Но что-то случилось.

  Сейчас Егор не смог бы даже примерно определить временной период начала перемен, но они начали происходить. Нет, дело не в кризисе, парализовавшем экономику страны, дело не в нескольких очень неприятных стрессовых жизненных ситуаций, сильно расшатавших психику, дело не в начавшихся портиться отношениях с женой. Дело было в самом Егоре. Он понял это совсем недавно, но это было так.

  Какая-то программа внутри, заложенная природой в каждого нормального человека, дала сбой, и душа совершенно незаметно и совершенно необратимо отклонилась от правильного курса и пошла по случайному вектору, с каждым годом уводившему ее все дальше и дальше в неизвестные дебри. Пропал сон, появилось неясное, постоянно давящее чувство, вскоре оформившееся в безотчетную тревогу, возникла излишняя эмоциональность, реакция на негатив выросла в разы. Короче говоря, после тридцати лет Егор узнал значение непривычного заморского слова "депрессия", которое раньше считал уделом исключительно одиноких домохозяек, и понял, что, как выразился один психотерапевт, коих пройдено было немало, норадреналин в его организме одержал решительную победу над серотонином.

  К тому же Егор выпивал. Выпивал давно – с института, даже, скорее, со школы. Праздников было много, компании были веселые, и до поры до времени это не приносило ему никаких хлопот. Однако позже, видимо, под воздействием все того же вектора, выпивка стала для него уделом одинокого расслабления и меланхолии, нежели как для всех остальных – способом повеселиться и пообщаться. Алкоголизм на фоне депрессии или депрессия на фоне алкоголизма – Егор устал гадать, что было раньше – курица или яйцо. Сейчас для него это уже не имело решающего значения. Имело значение то, что весь заложенный в него потенциал и все его прошлые достижения стали медленно, но верно растворяться. Пропал интерес к жизни, работе, спорту. Пропали друзья. Не из-за каких-то ссор или разногласий, просто не хотелось общаться, да и они, замечая, но не понимая произошедшие в нем перемены, постепенно отдалились. Ругань с женой, с коллегами по работе; Егор стал угрюмый, нелюдимый и раздражительный. Пропал заработок. Не совсем конечно, какой-то необходимый минимум достатка Егор был еще способен обеспечить, но никаких планов на будущее уже не строил, в директора не метил, а сидел себе в этой конторе последние года три и вел себя, как кактус, ненавидя себя и всех...

  Единственной отрадой в жизни оставалась дочка. Ее Егор любил так, как любой нормальный отец любит своего единственного ребенка. Нет, даже чуточку сильнее. Намного сильнее.

  Но если раньше мысли о ней наполняли душу Егора радостью и счастьем, то сейчас он с каждым разом испытывал все более жгучий стыд и отчаяние. Ему было стыдно за себя, за то, что он, отец, защитник, позволил себе так размякнуть, превратиться в кисель. И когда дочери понадобится настоящая помощь и твердая родительская рука, сможет ли он ей все это дать? Нет, думал Егор. Не смогу.

  И пил. А потом мучился страхом и ненавистью к себе. А потом снова пил...

  Вобщем, в сухом остатке имеем: ранним утром понедельника перед дверью в офис стоит тридцатипятилетний похмельный мужик интеллигентного, хоть и немного помятого вида, страдающий от хронической депрессии, потерявший цель и ориентиры в жизни, не видящий и не хотящий ничего в будущем, которого сегодня по дороге на работу впервые в жизни посетила белочка.

  Аплодисменты!

  Егор провел карточкой по датчику, дверь тихо пискнула и отворилась. Мерзкий, оценивающий взгляд поверх очков секретарши Дынечки, сидевшей в холле и встречающей посетителей, молчаливый кивок Егора, подобие кивка в ответ, полного высокомерного презрения. Будучи не с бодуна, можно было бы сказать какую-нибудь гадость насчет ее внешнего вида, но не сегодня. Сил нет. Сейчас быстрее на рабочее место, а то жвачка во рту уже исчерпала все свои соки, и любое общение с сотрудниками выдаст его с потрохами.

  – Доброе утро! – не поднимая глаз, произнес Егор, входя в комнату, точнее, просторный офисный рабочий зал. Упав в опостылевший стул, Егор нажал кнопку на блоке питания и, пока компьютер просыпался, огляделся вокруг. Почти вся компания в сборе. Пенсионерки, видимо, как всегда приперлись часов в семь и сейчас сидят, уткнувшись носами в мониторы. Более молодая часть коллектива пьет кофе, докрашивает ногти и тихо переговаривается между собой. Лето, вяло текущий кризис, серьезных заказов нет, поэтому все расслаблены и думают скорее не о работе, а уже о следующих выходных. Нет на месте только главного конструктора, Алексея Алексеевича, он в отпуске на даче, и молоденькой, недавно устроившейся Машеньки. Но это не нонсенс; она, вообще, девушка летящая, может прийти и к обеду, ничего не боится.

  Зашел зам, поименно позвал избранных на планерку к директору. Счастливчики удалились, а остальные постепенно притихли и занялись работой или чем-то еще – Егор не видел их мониторы. Все рабочие места были обставлены папками, каталогами, фикусами и прочим, чтобы максимально обеспечить уровень защиты от чужого взгляда. "Как партизаны в окопах" – подумал Егор, хотя его рабочее место в принципе тоже было похоже на блиндаж. "Докризисная привычка, когда было много леваков" – придумал сам себе оправдание он и усмехнулся про себя.

  "А на планерку опять не позвали" – мелькнула было мысль, но тут же захлебнулась в волне безразличия. "Скоро совсем со счетов спишут. Ну и хрен с ними! Дворником пойду работать."

  Похмельное утро на работе всегда тянется мучительно долго. Мысли тяжело ворочаются в голове, расчеты продвигаются как улитки, а от стимуляторов, типа кофе и сигарет, становится только хуже.

  Ближе к обеду позвонила жена. Равнодушно поинтересовалась, как дела, и с небрежно скрываемой ноткой злорадства рассказала, как они там весело купаются-отдыхают. Дала трубку дочке, Егор было оживился, но та, видимо увлеченная какой-то игрой, отрапортовала "Папа, я тебя люблю!" и отдала телефон маме, которая, сказав "Алло", оборвала звонок.

  "Вот и поговорили", – привычно подумал Егор и вздохнул. Недавно речь первый раз зашла о разводе и, видимо, далеко не последний. "А что ты хотел? В зеркало на себя глянь, грустный член, блин"...

  Наконец, время подошло к двенадцати. Наскоро пообедав в столовке на первом этаже, Егор помчался на маршрутку. Надо было забрать машину. Во-первых – вечером на дачу за дедом, а во-вторых, будучи за рулем, Егор не так сильно ощущал себя алконавтом. Все-таки личный автомобиль в какой-то степени дисциплинирует, не давая окончательно скатиться в синюю яму.

  Вернулся на работу почти вовремя. Мозг заработал более ровно, мысли устаканились, и расчет был доделан и отправлен на сервер. Висела еще одна небольшая халтурка на стороне, но на нее было решено сегодня забить, так как заказчик был человек спокойный и неторопливый и конкретных сроков не поставил. Поэтому оставшееся до пяти время Егор бесцельно ковырялся в дебрях интернета, равнодушно просматривая веселые картинки и ролики, да время от времени пялился на туго обтянутую джинсами задницу Машеньки, когда она проходила мимо, но тоже скорее по привычке, вроде как – я мужик, как же мне не посмотреть. А ведь года три назад случая пофлиртовать, а может и завести интрижку он, наверное, бы не упустил. Тем более, что Машенька эта, хоть и с пустой головой, зато всем остальным была оснащена на славу.

  Короче, вроде все было как всегда, но постепенно Егор отметил, что душевный дискомфорт, который он с утра списывал на похмелье, а потом на свое психическое состояние в целом, сегодня был какой-то другой. Как будто в привычное гудение роя пчел в голове вклинился басовитый шмель. Тоска была какой-то совсем уж щемящей, тревога более острой, предчувствие беды не проходило. Он даже позвонил жене, терпеливо раза четыре натыкаясь на механический голос, утверждающий, что абонент занят, потом все-таки поговорил с ней и с дочкой – "у нас все хорошо, мы отдыхаем, когда вернемся пока не знаем, ты же ведь один фиг на работе".