Текст книги "Живой смерти не ищет (Роман)"
Автор книги: Олег Финько
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)
– Так, наверное, и вам досталось?
– Нет, Сема, нам в тот раз повезло, вот только лодку пришлось бросить вместе с продуктами и разным барахлишком. Обидно, понимаешь, вцепились в хвост и рвут клочья. В лодке соленого конского мяса осталось два бочонка, центнера два с половиной, это же отборная вырезка; и сейчас, Сема, больно вспоминать. Ящик масла, целая канистра спирта, седла, уздечки – все пропало. А мы собирались чуть дальше отойти и коней раздобыть, снова конным броском в тайгу двинуть. Теперь если коней найдем – так упряжи нет. Невезуха.
Семен Жарких знал об этом происшествии от связного, который показал ему копию радиограммы, адресованной всем поисковым группам. Майор Квасов сообщал, что бандиты после столкновения с отрядом Богачука скрылись неизвестно куда, а также информировал о том, что руководство наркомата сурово отнеслось к этой неудаче. Потеря банды и даже следов ее, по мнению начальства, объяснялась неудовлетворительной деятельностью оперотряда и плохой разведкой – это уже касалось и Семена Жарких. Квасов требовал не допустить выход банды в сторону реки Алдана, для этого вдоль перекрыть все возможные пути отступления заслонами. Внизу листка простым карандашом Квасов приписал: «Семен! Возлагаю на тебя большие надежды. Без продовольствия, которое мы перехватили, они ринутся или в золотоскупку отовариваться, или в Чертово Улово к дружкам Гошки».
Ну вот, оказывается, дружков у Гошки в Чертовом Улове нет, и единственная его надежда на Семена Жарких…
Гошка заметно расстроился от своего рассказа:
– Понял, Семен, как нелегко золото достается? А тебе отстегнем без всякой опасности для твоей личности. Бери, приятель, пользуйся и вспоминай добрым словом своего кореша Гошку Налимова.
– Ты так рассказываешь, Гошка, что меня скоро слеза прошибет.
– Уважаю тебя, Семен, за юмор в трудную минуту. Теперь давай так с тобой договоримся. Я сейчас исчезаю. Если дед Василий поинтересуется, скажи, что не видел меня. А часиков в семь попроси у старика ружьишко, скажи, что поохотиться хочешь, и жди меня на этом самом месте в кустах. Я тебе золотишко принесу и маленько бонов за сдачу золота – это на продукты.
– Так мне старик и поверил, я ведь мест здешних не знаю, в охоте не силен.
– Ну и что? Потом пояснишь, что развеяться захотелось. И вообще, что тебе старик? Перейди, к примеру, жить к Матрене. Я у нее когда-то жил, заботливая старушенция и запасливая. Если у тебя что-либо сорвется, так я ее враз выпотрошу, каргу старую.
– Ладно, Гошка, попробуем.
– Одна попробовала – семерых родила. А нам делать надо наверняка, ясно? А то, сам знаешь…
– Грозным каким ты вдруг стал, Гоша.
– А я таким, может, всегда и был. – Гошка, оборвав разговор, исчез в кустах, не попрощавшись.
Когда Семен Жарких пришел домой, старики сидели за накрытым столом, но даже не притронулись к еде.
– Ты где загулял, Сема? – ласково спросила старуха. – Все уже остыло, пока тебя ждали. Иди умойся и за стол быстренько.
– А зачем ему умываться, Анфиса, он же тилькы с речки. Видишь, волосы мокрые и сам чистенький.
Семен Жарких понял свое упущение, но тут же нашелся:
– Не стал я купаться в реке, вашего Улова побоялся, но красота там какая! Посидел, отдохнул немножко и домой, здесь помоюсь.
– И правильно, Сема, река здесь коварная, не стоит в нее лезть. Иди скорее, умывальник полный, дед налил.
Старик промолчал, но было заметно, что он чем-то угнетен.
Поужинали быстро и непривычно молчаливо, без шуток-прибауток.
– Дед Василий! У меня к тебе просьба великая.
– Что за просьба? Кажы, коли в моих силах, помогу.
– Хочу по окрестностям с ружьишком побаловаться. Может быть, мяска раздобуду. У вас, говорят, для охотников места богатые.
– Так ты и охотник? Чего же молчал? Мы бы с тобой такой промысел устроили? Збырайся, я тоже скоро буду готов!
– Нет, дед Василий. Охотник из меня плохонький. Поброжу наудачу. От работы, от людей отдохну. Как говорят, пообщаюсь с природой, проветрюсь.
– Тебя нужно так понимать, шо не хочешь идти со мной, верно? – как всегда прямолинейно спросил старик.
– Я могу, конечно, и с вами, но для первого раза лучше бы одному. К ружью привыкну, чтобы перед вами не стыдно было, огляжусь.
– Все мне понятно, хлопче, не разжевывай, я ведь не мальчонка. Бери ружье и иди, тилькы не заблукай, места у нас урманные, дикие. Ты, часом, не знаешь, Гошка придет или совсем утик?
– Не знаю, дед Василий, мне не до него.
Глава VIII
НА ВОЙНЕ КАК НА ВОЙНЕ
«Квасову.
С намеченными мероприятиями согласны. Рекомендуем продумать их еще раз в деталях и провести без ущерба, учтя прошлые ошибки. Надеемся на фронтовой опыт Жарких, желаем ему успехов. Скирдин».
Гошка уже ждал Семена на берегу.
– Запаздываешь, приятель, – недовольно пробурчал он, – пойдем, здесь неподалеку я золотишко припрятал.
Они молча перешли гремиху, небольшую речушку с бурным стремительным течением, и через пару десятков шагов попали в калтус – моховое болото, заросшее кустарником и мелким лесом.
– Долго ли еще, Гошка? У меня сапоги к воде не приспособлены, промочу ноги, чего доброго.
– Ничего, Семен, не сахарный. Тут уже рядышком, вон видишь за кустами бугор-могильник? Так сразу за ним.
Бугра Семен Жарких не заметил, зато почувствовал, как в кустарнике в спину ему уперся ствол винтовки.
– Дай-ка, мужик, твое ружьишко, – раздался сзади чей-то голос, – я его помогу тебе нести. Ну вот, так-то спокойнее будет. Больше ничего стреляющего у тебя при себе нет?
– Откуда мне еще что-то стреляющее взять? И это ружьишко дед с трудом доверил.
– Гошка, проверь-ка его на всякий случай, – попросил сопровождающий.
– Да полно тебе, Ефим, это же свой.
– Я тебе сказал – проверь, это распоряжение атамана.
Ворча, Гошка наскоро обыскал Семена.
– Подержи его на прицеле, – приказал Ефим Гошке, передавая винтовку, и тут же сноровисто пощупал карманы, легкими быстрыми движениями рук проверил под мышками, провел пальцами с внутренних сторон ног и даже по спине. Вытащив из-за голенища сапога нож, он укоризненно показал его Гошке.
– Ну и что, – вскинулся Гошка, – ты ведь его об огнестрельном спрашивал, а без ножа никто в тайгу не пойдет, понимать нужно.
Они еще долго брели краем лесной болотной трясины, перебирались через какую-то протоку и уткнулись в крепь – озеро, заросшее тростником. На уровне человеческого роста прошлогодний тростник был сломан, образуя над водой невиданную, грубо сплетенную рыбацкую сеть с крупной ячейкой, над которой рос новый высокий тростник. Семену показалось, что дальше им не пройти, но Гошка нагнулся и юркнул в какую-то узкую лазейку.
– Нагибайся, Семен, – крикнул он, – а то без глаз останешься, придется на лечение тратиться. В таком заломе охоте цены нет, здесь ведь на каждом шагу дичь непуганая, а мы, понимаешь, сами таимся от охотников с лампасами.
Выбежав на невысокий бугор, они оказались в небольшой и редкой лесной рощице, где маленькая рубленая зимовьюшка притаилась рядом со ржавцом – крохотным болотцем с застойной и ржавой водой, из которого сочился узенький ручеек.
– Ну, – горделиво окинул рукой островок Гошка, – как тебе наш алар?
– Алар как алар, – недовольно ответил Семен, – только у черта на куличиках. Если ты думаешь, что я вам сюда жратву потащу, то ошибаешься, я же не тягловая кобыла.
– Не серчай, Семен, это по тайге в обход далеко, а если бы у нас сейчас лодка была, так через протоку в три раза быстрее оказались бы на реке. Семеныч! – громко крикнул Гошка. – Принимай моего приятеля.
Из постройки вышли несколько человек, не спеша приблизились, вглядываясь в гостя. Семен сделал пару шагов в сторону, под тень лиственницы, и уперся спиной в ее ствол. Движение это было неосознанным и не могло его выручить в случае… В том случае, если хоть один из бандитов лишь на один-единственный часок заглянул на прииск в тот момент, когда старший лейтенант Семен Жарких выяснял обстоятельства налета. Тогда ему конец. Пробежал глазами по лицам… Вроде бы доброжелательные, с ухмылками. Вот только эта, косо изучающая его хулиганская физиономия. Не дай бог, если они где-нибудь встречались.
– Ну, будем знакомиться. Гошка рассказывал, Семен, что тебе и повоевать пришлось? – шагнул навстречу коротконогий крепко сколоченный мужчина.
– Это сам Семеныч, – шепнул ему Гошка на ухо так, что слышали и все остальные.
– Было дело, – хрипловатым от волнения голосом ответил ему Семен, – посидел на дне окопа.
– Ну и как германец воюет, лучше, чем в первую мировую, или нет?
– Я к началу прошлой войны только на свет появился, поэтому не знаю. А нынче, сам убедился, бить их можно.
– И в каком же звании воевать пришлось?
– До старшего сержанта дослужился, перед демобилизацией три сопли на плечи повесили.
– Это, значит, по-старому унтер-офицер? – вопросительно поглядел на него Семеныч.
– Да кто его знает, как по-старому, а по-новому помощник командира взвода.
– Неплохо, совсем неплохо, сержант. У нас с тобой есть возможность подружиться, Семен.
– Так я и с чертом рад дружить, если он мне за это на бедность подбросит.
– Грубовато, по откровенно. Об этом не волнуйся, раз пообещали, то слово свое сдержим. Перед уходом получишь авансом и за продукты, и за очередные свои услуги, с лихвой дадим.
– Однако, друзья, гостей сказками не кормят. Прошу, Семен, в горницу, перекусим, выпьем, а там и поговорить можно будет. Хорошо бы, конечно, позастольничать на улице, но гнус покою не даст.
– Так я дымокурчик разведу, – услужливо предложил самый молодой из присутствующих, лопоухий якут в старой застиранной гимнастерке.
– Ну если выручишь, Афанасий, так спасибо тебе скажем, – снисходительно разрешил Семеныч.
– Мы здесь, сержант, все в своем котле варимся, ни тебе новостей свежих, ни разногласий особенных, уже притерлись друг к другу. Вот, думаю, ты и внесешь на какое-то время свежую струю. Согласен?
– Я постараюсь, но кто знает, получится ли?
Интеллектуальной беседы, на которую намекал Семеныч, не получилось. С самого начала пьянка приняла такие темпы, что Жарких, никогда не отличавшийся особенной любовью к спиртному, стал бояться за себя: как бы, опьянев, не наболтать чего-нибудь лишнего. Семеныч же, будто задавшись целью споить его, наливал и себе и Жарких непомерные дозы спирта и до отвращения медленно цедил из своего стакана, будто наслаждаясь мелкими глотками, тем не менее выпивая его за раз. С другой стороны от Жарких сидел очкарик Сан Саныч, приторно вежливый человек, единственный из присутствующих, кроме Жарких, кто был гладко выбрит и даже напомажен. Он вел обыкновенный разговор, вроде бы обо всем на свете, в то же время ни о чем, но вскоре Жарких почувствовал, что иногда этот общительный собеседник задает чертовски конкретные вопросы, а перемешивает их болтовней лишь для маскировки.
– Как же вы добрались до этих краев? – выспрашивал его тем временем Сан Саныч. – Вас наверняка останавливала милиция и требовала пропуск?
– Какой пропуск, Сан Саныч, здесь ведь не прифронтовая зона, – отмахивался Жарких, – паспорт у меня на руках, военный билет тоже, а других документов не требуется.
– И как часто вас останавливали за всю поездку, Семен?
– Да уж не меньше десятка раз, – приврал Жарких и, вспомнив рассказ бабки Матрены, добавил: – В селе говорят, что сейчас за каждым деревом по милиционеру сидит. Вот вам какое внимание оказывают.
Через десять минут Сан Саныч снова вернулся к той же теме, попросив Жарких показать ему свои документы.
– Какие документы? Кто ж их носит по тайге, а не дай бог потеряю? Ведь вообще-то я просто на прогулку вышел.
– Все-таки, Семен, окажите мне услугу, когда придете к нам в следующий раз, захватите свои документы, мне будет интересно на них взглянуть.
– Какой вопрос, Сан Саныч, обязательно захвачу, раз вам интересно взглянуть.
Семен Жарких, нарочито покачиваясь и извиняясь, уже раза два уходил в глубину островка и старым проверенным способом, которому его научила мать, засунув два пальца глубоко в рот, вычищал желудок, освобождаясь от невероятного количества спиртного, которое его заставляли пить. Несмотря на это, он быстро пьянел, и только неутихающее сознание опасности, подстерегавшей его в этой компании, не позволяло ему окончательно раскиснуть и потерять связующую нить мыслей.
Потом Сан Саныч выяснил, нет ли у Семена знакомых в театрах Якутска, и до Жарких с трудом дошло, что его собеседнику нужен паричок, всего лишь как сувенир, как память о театральном Якутске.
В ответ гость делал вид, что он еще более пьян, чем это было на самом деле: еле ворочая языком и по-приятельски грозя пальцем, утверждал, что уж он-то знает, для чего Сан Санычу парик, его не обманешь разговорами о сувенирах, но если нужно, то он раздобудет ему за золотишко хоть весь реквизит театра.
Потом пьяные, расчувствовавшиеся люди водили его в избу глядеть плотно набитые золотом мешочки, он щупал их и кричал, что готов идти с такими друзьями на любое дело, пускай они только позовут его.
Вечер, символизировавший взаимную преданность и любовь, закончился уже ночью, когда вполовину обгрызенное волчье солнышко уже отбежало добрую треть своего небесного пути.
Так и не убрав ничего с деревянного стола, вытащенного для пира на полянку, бандиты укладывались спать на длинные общие нары зимовья, накрытые сроду не стиранными одеялами поверх вороха камыша. Семеныч размахивал кулаком перед типом с хулиганским выражением лица – его звали Иосифом Виташевым, требуя, чтобы тот отправился в караул.
– Будь сделано, будь сделано, – уверял его Виташев, однако сам оказался на нарах раньше других, заняв ближайшее к выходу из избушки место.
Ночью Семен Жарких проснулся от монотонного, как причитания, шепота; сквозь разноголосый громкий храп спящих кто-то настойчиво твердил одно и то же:
– А я тебе говорю, что не верю ему. У него повадки мильтона, я их за свой век нагляделся. Нужно его убирать, пока не поздно. Давай его сейчас ножичком пырнем, и все шито-крыто.
– Да ты что, взбесился, Иосиф? Я же с ним в одной комнате жил, знаю как облупленного, какой он тебе, к черту, мильтон? Рехнулся ты совсем с пьяни. Зарезать его нетрудно. А кто тебе продуктов раздобудет? Кто с этого острова вытащит?
– А я тебе точно говорю, что не верю ему. Ты и с Никитой Порхачевым в друзьях ходил, а где, скажи мне, сейчас твой Порхачев? Век свободы не видать, если он теперь показания мильтонам не дает. Может быть, его как раз этот твой печник и допрашивал. Или давай, Гошка, его поспрашиваем, как того деда-кассира на прииске.
– Чего ты городишь, подумай! Семеныч мужик битый и то в печнике не сомневается, а ты никому не веришь.
– И Семенычу я не верю… Золото он почему до сих пор не поделил?
– Тише, паскуда, ты куда гнешь?
Голоса стали тише, и до Семена Жарких уже долетали только отдельные слова, короткие обрывки фраз:
– Не верю… лучше зарезать его, а заодно… две доли лучше, чем семь…
– Заткнись, фрайер, Семеныч, не дай бог, услышит, он тебе шары повыкалывает.
Пьяный Виташев еще долго бурчал, ворочаясь на своем месте, но ему уже никто не отвечал – Гошка заснул. Через некоторое время Виташев разбудил второго своего соседа – Афанасия Шишкина.
– Ты чего? Что такое? – испуганно затараторил тот.
– Тихо, Афонька, нишкни, давай выйдем, разговор есть…
Они отбросили одеяло, висевшее на открытой двери, и по очереди большими уродливыми тенями выползли за порог. Подождав несколько минут, следом за ними выбрался Семен Жарких. Выйдя из избушки, он прислушался. От стола, за которым они вечером пьянствовали, слышалось чавканье, легкий перезвон стаканов. Полуночники тихо говорили. Семен согнулся, чтобы его случайно не увидели на фоне темно-синего неба; осторожно ступая, обошел полянку, подкрался к ним с противоположной от избушки стороны.
– Ты меня знаешь, Афонька, – слышался голос Виташева, – я за свою жизнь в колонию уже четыре ходки сделал, видел-перевидел всякого, я сексота нюхом чую, по взгляду, по слову, даже по тому, как он ходит, честно, не вру. Так же и они нашего брата издалека определят; как им это удается, я не знаю. Готов биться об заклад, чтоб я своей матери никогда не видел, этот Семен – мильтон.
Афанасий Шишкин спросонья, видно, не вслушивался в то, что говорил Виташев, и, поймав только одну мысль, тоненько рассмеялся.
– На мать божишься, Иосиф, а сам говорил, что она у тебя уже умерла.
– Пустой ты человек, Афонька, я ведь не о матери, а о Семене. Раз его сюда НКВД прислало, значит, нас скоро брать будут, попомни мое слово. Он сейчас все разведает, пронюхает и доложит им. Ты заметил, как он наше оружие разглядывал? К каждому карабинчику присматривался, о гранатах поинтересовался, думаешь, это к добру? Короче, Афонька, меня они сейчас все равно не послушают, потому что о собственном брюхе думают, а Семен им жратвы пообещал привезти. Он утречком от нас уйдет, провожать его потопает Гошка. Нам с тобой нужно за часок до них с алара выбраться. Если спросят, скажем, что рыбки свежей захотелось, ходили вершу ставить, ты же вчера плел вершу? Бросим ее в воду, а на обратном пути проверим. Дальше калтуса его Гошка не поведет. А на болотце мы с тобой Семочку, нашего фрайерочка, и подстережем.
– Зачем он нам? – не понял Афанасий Шишкин.
– Как зачем? Свяжем его и маленько порасспрашиваем, на кого он работает, где НКВД нас подстерегает. Если признается, мы обо всем Семенычу расскажем.
– Что ж он, дурак – признаваться?
– А мы ему ножичком ваву сделаем, тогда заговорит. Если и вправду из молчунов окажется, тут же и утопим.
– Тебя после этого Семеныч тут же самого утопит. Нет, Еська, плохо ты придумал, из-за тебя разлад пойдет.
– Чего тебе Семеныч, Афоня? Он ведь нас если не пристрелит в удобное время, так сбежит с золотишком, кричи потом «ау!» в тайге. Жаль, Гошка заупрямился, а то топориком бы их сейчас потюкать, и весь металл нам троим достанется. Может быть, вдвоем с тобой так и сделаем?
– Разве так можно, Еська? Они же наши товарищи, мы на общем деле удачу ищем. Я к такому не привык. Позавчера рисковали вместе, вчера за одним столом ели, а сегодня перережем друг друга?
– Дурак, ты же сам, по своей собственной воле примкнул к нашему миру. Вспомни, как уговаривал нас, чтобы взяли на дело. Значит, теперь ты вор, ты меня должен поддерживать, а я тебя. А кто такой Семеныч? Или Ефим? Они случайные, в гражданскую войну у беляков служили. Они нам не товарищи.
– Не могу я, Еська, давай утром еще Гошку спросим, что он думает, а там и решать будем.
– Ну, гляди, Афонька, утром я тебя последний раз спрошу – и конец. Если опять упрешься, и тебе плохо будет, попомни мое слово, я обиды не прощаю.
– Перепил ты, Еська, завтра и сам по-другому заговоришь.
– Я завтра Семена прибью в болоте, а там видно будет, как с остальными поступить.
Не ожидая окончания разговора, Семен Жарких тем же путем заторопился в избушку. Когда они вернулись, он уже лежал, сжимая нож, – поведение Иосифа Виташева предсказать было невозможно. К утру он не выдержал и забылся неглубоким сном.
Проснулся Семен оттого, что кто-то тормошил его:
– Сержант, ну и горазд ты дрыхнуть, вставай! Тебе пора в деревню.
Семен Жарких секунду полежал с закрытыми глазами, вспоминая все, что происходило ночью, и нехотя поднялся.
– Пошли похмелимся по маленькой и в дорогу, – не отходил от него Семеныч.
Они вышли на полянку. К утру посвежело, и с наветренной стороны на лавках, на столе, на оставленных во дворе вещах из тумана осел водяной налет.
– Ишь наморось какая, – передернулся от прохлады Семен Жарких.
Все молча, неохотно ели, однако после первых стопок разговорились, но уже как-то лениво, устало, боясь, что похмелье затянется и превратится в очередной загул.
За столом Иосиф Виташев поинтересовался, когда уходит в деревню Семен. Тут мнения разошлись. Атаман требовал, чтобы Жарких не тянул и тотчас отправлялся, а гость не хотел торопиться.
– Мне, Семеныч, перед дедом оправдываться придется, где это я загулял. Если на охоте, то почему ничего не подстрелил? Гошка обещал раздобыть глухаря, вот тогда я и пойду в деревню.
Виташев, послушав Семена, успокоился и засобирался на рыбалку.
Вроде и привычен был Семен Жарких к опасностям, слава богу, немало их было и в военной разведке, и в отделе по борьбе с бандитизмом, но, поняв, что Иосиф Виташев собирается выслеживать его, он почувствовал учащенное сердцебиение. Он понимал, что исход схватки может быть разным, в особенности когда опасность будет подстерегать его за любым кустом. А если Виташев нападет на него не с ножом, а просто-напросто пристрелит из-за куста и весь разговор? Тут уж никакая сноровка не поможет, тем более что дед Василий зарядил патроны ружьишка мелкой дробью.
Иосиф Виташев отозвал в сторонку Афанасия Шишкина, они о чем-то быстро переговорили. Виташеву не понравился ответ Шишкина: когда Афанасий пошел от него в сторону, он резко схватил его за рукав.
– Да отвяжись ты от меня, Еська, – легонько оттолкнул его Афанасий Шишкин, – не хочу я. Разговаривай на эту тему с Гошкой.
Тотчас же Иосиф Виташев, коротко размахнувшись, неожиданно ударил его по лицу.
– Эй-эй, станичники, – бросился к ним Сан Саныч, – чего это вы руками размахались? Чего не поделили?
– С таким дураком разве можно какие дела иметь, – возмущенно ответил Афанасий, вытирая рукой кровь с разбитой губы, – как друга в доме принимал, кормил, поил, а он руки распускает. Знать тебя больше не хочу, Еська!
– Меньше бодяги разводи, валенок, пока я тебя в верзошнике не утопил!
– Да как только я слово скажу, тебя самого утопят!
И быть бы между ними драке, если бы Семен не увидел единственный шанс, который позволял ему вызвать недоверие к Иосифу Виташеву и спасти операцию по ликвидации банды, которая была теперь на грани срыва.
– Семеныч! – громко привлек он внимание. – Это, конечно, не мое дело, но могу рассказать, почему они спорят. Кстати, вас это прямо касается.
– Ну-ка, давай-давай, – одобрил Семеныч, поудобнее присаживаясь на коряге возле стола.
Ефим Брюхатов отошел за спины спорщиков, тоже внимательно прислушиваясь.
– Иосиф Виташев сегодня ночью уговаривал Афанасия Шишкина зарезать меня, чтобы я не доставал вам продукты и не вывозил отсюда на лодке. Потом предложил ему тюкнуть всех вас ночью по голове, а золотишко поделить на двоих.
Сан Саныч вынес из избы карабин и суконной тряпочкой начал начищать его.
– Чего молчишь, Иосиф? – с кривой улыбкой, как будто у него сильно разболелись зубы, спросил Семеныч и даже руку к щеке приложил, поглаживая ее.
– Чего бы ты хотел услышать, атаман? Я всем говорил, что это энкэвэдэшник, по повадке видно. Вы мне не поверили. Но он теперь это подтверждает. Зачем мне убивать его или кого-то из вас? Вот если ты мне прикажешь, так я ему, этому гаду лягавому, вырублю шнифты, ишь, мент, в цвет попал, разногласия между нами сеет.
– А за что ты Афанасия бил? – послышался хрипловатый голос Ефима. – Может, он тоже на НКВД работает? Говори, не стесняйся.
– Ты бы, Сиплый, хоть не глотничал, – огрызнулся Виташев, – у Афоньки голова так заточена, вот мы с ним чуток и погрызлись. Но это дело наше, сами решим, – Иосиф повернулся к Афанасию Шишкину и протянул ему руку для пожатия: – Держи кость, чего нам с тобой делить, если сходка против.
– Это ты хорошо придумал, – одобрил Семеныч. – Но мне все-таки интересно знать, из-за чего ты его по морде хлопал? Афанасий, теперь ты говори, – потребовал Семеныч.
– Постой, Семеныч, я ему напомню, о чем они говорили. – Семен Жарких чувствовал, что момент может быть упущен, и тогда расправа над ним обязательно свершится, и немедленно… – Он ведь предлагал тебе на калтусе меня подстеречь, предлагал?
– Я тоже слышал, – неожиданно раздался голос Сан Саныча, – говорили такое, Афанасий, уж ты не ври.
Слышать Сан Саныч ничего не мог, иначе события происходили бы по-иному, а говорил он для того, чтобы сбить Афанасия, не дать ему отмолчаться.
– Да… – механически согласился Афанасий.
– И о том, как вы соврете, что вершу будете ставить… – продолжал Семен Жарких, – говорил?
– Да! – снова повторил Афанасий.
– Ну, вот видите, я так вам и рассказывал, – торопился закрепить успех Семен Жарких, – слово в слово, я хоть был и пьян, но память у меня хорошая. А как потом он предлагал тебе, Афанасий, всех ваших корешей, включая Семеныча и Сан Саныча, топорком потюкать?
– Что скажешь, Афанасий? – равнодушно поинтересовался Сан Саныч.
– Верно, он так говорил, но ведь Семен с Сан Санычем сами слышали, что я был против! Зачем мне своих убивать? Мне и моей доли хватит. Это Еська хотел золото без вас поделить, нам, говорит, больше останется. Он и Гошку уговаривал, только тот тоже отказался, как и я.
– Что же ты, Гошенька, об этом молчал? – вонзился Семеныч темнеющими глазами в Налимова. – Может быть, такую возможность на всякий случай оставлял? Как мне тебя понимать?
– Брешет Афонька! – завопил Иосиф Виташев, почувствовав, что дело плохо. – Они, видно, с Семеном сговорились против меня.
– Тогда они и со мной договорились, Иосиф? – поинтересовался Сан Саныч. – Но такого и быть не могло. Как же ты, милок, смог додуматься – нас, своих верных друзей и благодетелей, как скотину безмозглую, топориком прибить? А я так хотел из тебя человека сделать, да, видно, не в коня корм.
– Человеком сделать? – поняв, что терять ему больше нечего, взорвался Иосиф Виташев. – Почему же вы золото сразу на всех не поделили? Так и тягаете его сами, даже носить другим не позволяете. Да, говорил я Гошке и Афоньке, – запальчиво продолжал обличать он, – что настоящие воры, воры в законе, так не поступают, всю добычу нужно было тотчас поделить. Оторваться от нас хотели? Гошка, Афонька, не поддавайтесь им, сегодня на меня бочку катят, завтра и до вас доберутся. – Резким ударом ноги он опрокинул стол на Семеныча и бросился в сторону, через поляну, но тут же споткнулся, запутавшись ногами в ветвистой палке, брошенной Ефимом, который настиг его, на бегу резко ударил сапогом под колено и вместе с Иосифом покатился по земле. Сан Саныч не сдвинулся с места, но передернул затвор, дослав патрон в ствол. Семеныч с руганью поднимался, брезгливо стряхивая с себя остатки еды и заботливо отставив бутылку с остатками спирта. Ефиму удалось подмять под себя Виташева, но тот изловчился и вытащил нож. Возможности для размаха не было, и он, уперев рукой черенок ножа к земле, пытался сбросить на острие Ефима.
Семен Жарких подошел к борющимся и грузно наступил на запястье руки Виташева. Тот дернулся от боли и, схватив зубами Ефима за скулу, стал по-собачьи рвать тело. В какой-то момент ему удалось сбросить противника, но опять помешал Семен Жарких, так и не отпустивший руку. Окровавленный Ефим оторвался от противника и, схватив его нож, со всей силой и яростью вонзил его в грудь Виташеву. Резко дернувшись, тот обмяк, но Ефим не мог остановиться, все колол и колол уже безжизненное тело.
Подбежал Гошка, но, поняв, что опоздал, с досады пнул своего бывшего приятеля и неожиданно не только для Семена Жарких, но и для всех остальных, кинулся на низкорослого Афанасия Шишкина.
– А, так ты с Еськой убить нас собирался, – кричал он, с остервенением нанося удары, – так лучше я тебя, гада, прибью. – Он пытался схватить Афанасия за шею, но тот вьюном крутился, не даваясь, до тех пор, пока подбежавший к нему озверелый Ефим не ударил и его ножом.
– Справедливость восторжествовала, – щелчком выбрасывая патрон из ствола карабина, негромко констатировал Сан Саныч. – Только зачем же столько эмоций, Ефим? Иди умойся, он тебя до костей искусал, а вдруг инфекцию в ранки внес? Ведь он зубов никогда не чистил.
Ефим с непониманием уставился на говорившего, а потом, уразумев, о чем речь, побрел к болотцу.
Семеныч по-прежнему сидел на бревне возле перевернутого стола и, обхватив голову двумя руками, раскачивал ее. Заговорил он спокойно, как ни в чем не бывало:
– Такое ощущение, Семен, будто она у меня сейчас треснет. Это ведь надо, как мы нажрались вчера. Видно, и спирт не из лучшего. Ты уж, Семен, постарайся достать медицинский спирт, после него я чувствую себя великолепно. Гошка, – окликнул он через минуту, – и долго эти жмурики будут здесь валяться? Тащи их отсюда куда-нибудь, твои приятели, тебе об их вечном покое и печься нужно.
– Только, милок, – забеспокоился Сан Саныч, – если уж не удосужишься их закопать, то отволоки как можно дальше, не то через пару жарких дней здесь так засмердит, что и Семеновой лодки не дождемся. А вообще, Гошка, – добавил Сан Саныч, – ты, оказывается, находчивый парень, прямо-таки шельмец, – и он рассмеялся, довольный.
– Вот ведь как живем, сержант, – пожаловался Семеныч, – своим же товарищам верить нельзя, за крупинку золота чуть жизни не лишили, а мы ведь их в компанию приняли, поделиться рады были всем, чем богаты. И тебе чуть было не досталось на орехи, я уж, признаться, поверил Иосифу, но истина, станичники, всегда восторжествует! – изрек он назидательно.
Потом они детально обговаривали задачи Семена Жарких.
– Первым делом, сержант, – инструктировал его Семеныч, – продукты. Раздобудь в деревне лошадь и отправляйся в золотоскупку. Золото сдашь, не скупись, оставь навар приемщице, добрее будет. Поясни, что на старательскую бригаду продукты набираешь.
– Так она мне и поверит!
– Тебе, Семен, с ней детей не крестить. Если даже нам не хватит тех продуктов, что возьмешь у нее, в следующий раз в другом месте отоваришься, а о ней и думать забудешь.
– И чего на них золото тратить? – прозондировал Семен. – Может быть, налетец на магазин устроить и задарма все отобрать?
– У вас, сержант, – вмешался в разговор Сан Саныч, – вероятно, не все благополучно с аналитическим мышлением. Вытрясти их магазин нетрудно, но в этом случае НКВД сразу же прознает, где мы скрываемся, в каком направлении продвигаемся, понятно? Сейчас они наши следы потеряли, вот нам и радоваться этому, легко унесем ножки. А золото для того нам богом и дано, чтобы мы его для собственного благополучия тратили.
– Понятно, – легко согласился Семен, – тогда жалеть его не буду.
– В разумных, конечно, пределах, – предостерег Сан Саныч, – без купеческих жестов, торгашей-то в твоем роду, Семен, надеюсь, не было?!
– Через два дня ждем от тебя весточку. Товар оставишь в условленном месте, – велел атаман, – мы его сами сюда дотащим.
– Двух дней мало, Семеныч, – покачал головой Жарких, – сегодня уже не уехать. Тронусь завтра, день туда, день обратно, да пока отоварюсь? Минимум три, и то при хорошем стечении обстоятельств, а вдруг продавец заболел или переучет какой-нибудь придумали?
На том и порешили. Затем Семеныч из двух одинаковых стаканов, привязанных бечевкой к ровно оструганному пруту, соорудил примитивные весы.
