Текст книги "Живой смерти не ищет (Роман)"
Автор книги: Олег Финько
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)
– Я, Семен, если ты не против, буду тебе помогаты и по другим хатам, – попросил старик.
– Мне-то что, помогайте, раз нравится, только зачем вам это? – удивился Семен, – Мало у вас своих забот?
– Я в будущее заглядываю, Семен, – задумчиво ответил хозяин, – ты сам подумай: скоро война окончится, в селе новые хаты начнут ставыты. Народ с фронта и с приисков потянется домой. Но если топором у нас каждый мужик владеет, то твое ремесло не всякому дано. Так я и хочу позаботиться о тех, кто еще свой дом не построил. Похожу с тобой, подывлюся, что-то в памяти и останется. В крайнем случае, если не смогу сложить новую печь, то хоть ремонтировать научусь. Як считаешь?
– Да научишься, батя, дело наше не особенно хитрое, это тебе не самолеты ладить.
– А что самолеты? Разве их не такие люди, як мы с тобой, роблять? Русич – мужик умелый: подывытся, попробует разок и будет делать не хуже других. Нам треба тилькы почаще назавтра загадывать, про запас, тогда совсем добре будет.
– И то верно, – согласился Семен.
– Послухай, хлопче, – вконец расчувствовался старик, – а чего тебе в городах по мостовым обувь стаптывать? Перебирайся к нам в село. Сейчас, конечно, не потянем, дядькив маловато осталось, а после войны построим тебе обществом избу – обживайся на новом месте. Дивчину найдем, женим, га?!
– Нет, батя, не стану врать, я в ваших краях недолго продержусь, скоро снова в Якутск вернусь.
– Ну, дывыся, – обиженно протянул старик, – пошто за тем гнаться, кто не хочет с нами знаться.
– Чего к человеку привязался, Василий? – вмешалась Анфиса. – Кому где любо, тот там и живет. Это тебя из Чертова Улова клещами не вытащишь, а ему, может быть, в городе пожить хочется. Пока молодой, пускай там потрется, народ посмотрит, а вот как на закат у него жизнь повернет, так, может быть, и сам в село запросится. Ты вспомни, как сам от города отказался. А ведь тебя тогда и начальство уговаривало, и я тебе советовала ехать, не послушался. Жили бы мы сейчас в городе – и Надюшка бы от нас на прииск не подалась.
– Ну вот, наступили тебе на больную мозоль, – недовольно поморщился Василий. – Хватит, Семка, сидеть, а то и на хлеб с квасом не заробымо.
И снова в работе незаметно бежало время. Семен затирал мелкие трещинки на поверхности печи. Крупные и глубокие щели он заделывал глиняным раствором, добавляя в него кирпичный щебень.
– Сейчас бы соли полкилограммчика, – вздохнул Семен, – ее, бывало, в растворчик добавишь, будто цемент схватывает, намертво.
– Соль нынче, хлопче, большая ценность, – пожаловался старик, – не скажу, шо у нас ее нет, однако на печь не напасешься.
– Ничего, обойдемся, – согласился Семен. Он ловко расчищал трещины, смачивал их водой, а потом, заполнив раствором, тщательно швабровал поверхность печи. – Дед! – не прекращая работы, позвал он, – а что это Анфиса говорит о том, что тебя в Якутск на жительство звали? Когда это было? Непривычно как-то вроде, простой деревенский мужик, а его из глухого села в город приглашают. Может, она для красного словца?
– И вправду было, – подтвердил старик, – это после того, как я свои отметины-шрамы получил. Тому уже лет двадцать, наверное. Анфиса, – позвал он, – напомни, когда я бандитов гонял на свинцовых рудниках?
– Когда ты их гонял, не помню, а вот тебя эти изверги хотели доконать в двадцать втором году.
– Тогда в Якутии последних белогвардейцев добивали, – спокойно, будто не слышал реплики жены, продолжал Василий. – Они никак успокоиться не могли, как осенние мухи: знают, шо не сегодня завтра из жизни уйдут, так особенно больно кусают. – Старик говорил неторопливо, с частыми паузами, и речь его стала много чище. Семен уже подметил: когда дед хотел, он мог довольно правильно говорить по-русски, не прибегая к большому количеству украинских слов. Да и мудрено ли, столько лет он прожил в Сибири. – Вот и к нам на рудник пишла такая банда, чекисты о ней узнали и поспешили ее опередить. Сообщили в рабочком, принимайте, говорят, товарищи, боевое крещение и встречайте их. С нами чекисты не остались, у них свое задание – на всякий случай вывезти с рудника запас динамита, чтобы он ни в яким рази в руки бандитов не попал. В той оперативной группе и было-то всего – чекист Квасов да два бойца из ЧОНа – частей особого назначения. Маловато орлов, прямо скажем. Поэтому в помощь им направили меня, как сочувствующего коммунистической ячейке. Выехали, а до Якутска шестьсот верст з лишком. На Алдане на нас первый раз напали, как мы тогда ушли, до сих пор не пойму, пидвезло, наверное. К тому времени весь цей район был уже в руках белобандитов, остановиться нам негде, как прознают, кто мы такие, так и не бачить нам больше белого света. Мне особенно себя жалко было, хоть я и сочувствующий, но ведь еду по своей доброй воле, остальные же – задание выполняют.
Опять-таки для них риск – дело привычное, а я, хотя господь меня силой не обделил, всю жизнь даже драки недолюбливал, ведь сила человеку не для того дана, чтобы он из себе подобных шкиру драв. Ну, делать нечего, терплю, дальше еду. Мороз в иной день такой, что плевок на лету замерзает, вот, ей-богу, не брешу. Когда решили, что вырвались наконец из района, в котором беляки шалили, зрадыв нас проводник, подвел нас наволочь к самой засаде. Вот здесь, понимаешь, парень, зимник проходил, – чертил дед Василий щепкой на грязном полу горницы, – по самому берегу озера, а справа над ним гора нависала пузом. Дали они из засады залп, враз чоновца сразили и половину оленей побылы. Мы в ризни боки подались, обороняться там негде было – место открытое, вторым залпом они бы нас всех прибрали.
– Ну и что, – торопил рассказчика Семен, – ушли?
– Что ты, хлопче, такой скорый? Ты уж слушай, як дило було, не торопи, а то мысль потеряю. Вначале они поймали чоновца, млоденький был парнишка, худеньке таке. Я уж потом узнал, как эти нелюди поступили с ним. Раздели догола и при пятидесятиградусном морозе заставили бегать по сугробам, да еще батогом подгоняли. А потом даже пули на него пожалели, забили палками до смерти. Понял, Семка, каки гадки люди по нашей земле в те годы ходили? В конце концов и меня с чекистом тем живьем захватили. Я в плечо навылет ранен, как кровью не истек – не понять. Он обморожен весь, уже еле рухався. Доставили нас в штаб банды и сразу же на допыт; рассказывайте, такие-сякие, мать-перемать, куда динамит везли. Чего рассказывать, и так понятно – в Якутск. Неделю держали нас в холодний. Шо я за эту неделю испытал, то словами не описать. Мужик я тогда был здоровый, так им особенно хотелось, чтобы я от боли закричал, завыл бы не своим голосом. Вот, мол, они по сравнению со мной мошки, а как укусить могут.
– И что вы, батя?
– А чего бы ты хотел услышать? Конечно, крычав не своим гласом. Все следы, которые ты на мне видел, тогда они и оставили. Особенно начальничек их отличался, есаул по фамилии Дигаев. Мне его вовек не забыть. Опытным бестией был, рассказывали, что он в тюрьме перед этим служил, а потом в белой контрразведке. Я, говорит, тебя учу не потому, что ты красным помогал, а потому, что мне в руки попался. Через неделю мы от них утекли.
– Как это можно было в таком состоянии сбежать? Опять вы за свои шуточки, дед Василий?
– Вот и они думали, что мы выкровылися та выкрычалыся и никуда не денемся, готовили нас для показательного расстрела. Сарай, в котором мы сидели, на замок закрыли, а часового даже не поставили, чего полумертвяков сторожить? А мы через сеновал и в горишне окно выбрались. Думаем, якшо вже умирать, то не од их ножей, болью захлебываясь, а уснуть в снегу, и вечная нам память. И вправду заснули. Хорошо уже так было, радостно, вот, думаю, как я беляков обманул, выбрал себе смерть спокойную на зависть. И вже ни раны у меня нэ болилы, ни грудь отбитая. Потом чувствую, словно иголки в меня впились, разом очнулся. Гляжу, вроде бы в чуме лежу на меховой подстилке, кумаланом у них называется, а на мне верхом якась баба эвенка, и ну трет меня, ну накручивает. В чуме жарища, но ноги-руки у меня отморожены, от тепла да от ее рук боль невыносимая. Потом напоила меня кисловатой настойкой с горечью, что-то поспивала надо мной, повыла, я и заснул.
Пробыли мы у эвенков не меньше месяца. Я в этом чуме, напарник мой по несчастью – в соседнем. К концу и вообще повеселело. Раны мои затянуло, старуха их чем-то смазывала, обмороженные места покраснели, пошелушились, почесались, и забыл я о них. Это сейчас, хлопче, эвенки нисколько не хуже нас живут, а тогда не позавидуешь им, брат ты мой. Зимой в чуме как натопят, так только успевают одну одежонку за другой с себя сбрасывать. Сначала зипун с себя скинет, это у их женщин вроде нашей шубейки, только яркий такой, охристо-желтый, а то и зеленый, как бутылка, бывает. Бисером зипун вышит, цветной тканью отделан. Потом баккари из оленьих камусов в угол летят, унты значит, – поймав недоумевающий взгляд Семена, пояснил дед Василий, – остальную одежду распахнут – и ходят, ну, прямо голисиньки, в чем мать родила.
– Ой, охальник ты, Василий, ничего другого рассказать не можешь, как про эту бабку свою. Знать, есть что вспомнить.
– Веришь, нет, Семка, ревнует Анфиса к моей спасительнице. Сколько лет прошло, сами в стариков превратились, а она все той простить чего-то не может, не пойму чего. Ты бы хоть призналась, Анфиса, а, Анфиса?
– Отстань ты, только у меня и дела, что ревновать тебя с утра до ночи.
– Ну, тогда я дорасскажу Семке ту историю. Глядел я на себя, Семка, к концу месяца-то и поверить не мог, что так люди живут. Цвет тела у меня, ну как кора у ракиты, светло-коричневый стал, на руках, груди белые полоски, словно бусы, – это пот тек и смыл грязь с кожи. Как сам понимаешь, не досталось им от царизма ни полотенцев, ни нижнего белья, а о постельном и не слыхивали. От вшей я так мучился, Семка, не пересказать! А хозяйке моей – ничего! В жизни такого не видел никогда, да и нет, видно, такого больше нигде на свете: хозяйка-то с ворота своего зипуна насекомую поймает, зубами ее прикусит и отбрасывает. Воздух в чуме ночью такой спертый, что дышать нечем. Я разок высунул голову наружу, под полог чума, так моя благодетельница меня обругала, воздух, дескать, холодный идет, захвораем. Тут она права, от сквозняков там вмиг чахотку приобрести можно было. Но ничего, постепенно привык я, выбирать-то не из чего. Дальше, мать, как – разрешишь мне рассказывать или опять обзываться будешь?
– Поглядим, что скажешь, – засмеялась Анфиса. Несмотря на то что она уже многократно слышала о жутких похождениях мужа, заинтересованности у нее сейчас было нисколько не меньше, чем в первый раз. Только ощущение ужаса пропало за давностью лет, и она со вниманием вслушивалась в неторопливый рассказ, иной раз как будто отделяя услышанное от того, что происходило все это с ее мужем Василием.
– А потом в тот же чум перебрался и сын хозяйки с молодой жинкою. Их стойбища белогвардейцы разгромили, отобрали оленей, сожгли кыстык – зимовье, значит. Короче, как у нас говорится, пустили по миру, других слов не придумаешь. Вот тут мне, Сема, потяжелее пришлось. Как только спать ложимся, молодые шкурой прикроются и прямо при мне своим делом занимаются.
– Да ты замолчишь когда-нибудь, охальник несчастный? Да ты что же такой срам рассказываешь?
– Я им тоже намекал, что это срам, – согласился Василий, – я уж и кашлял и вертелся, чтобы они поняли, не сплю, мол. Только им не до меня, словно никого и не было в чуме. А с другой стороны, ты вот, старуха, ругаешься, нельзя, дескать, о таком говорить. А шо, если так и было на самом деле? Если других условий к тому времени еще не придумали? Веками так жили, Семка, до тех пор, пока Советская власть не окрепла. Я лет десять назад разузнал по случаю адрес своей спасительницы и по-родственному с Анфисой, с сынком Денисом поехал к ней в гости. Приехал, жива, слава богу, хоть в чем уже душа держится: старая, больная. Поначалу не признала меня, а потом радости столько было, как будто я ее спас, а не она меня. И жила она уже в нормальном бревенчатом доме, чума давно в помине нет, внучата в школу бегают, только сынок по родственному завету в оленьих стадах Колымснаба Дальстроя работает.
– Хлебнули вы лиха, дед Василий, ничего не скажешь. А кто же вас в Якутск все же завлекал?
– Тот самый чекист, с которым мы динамит везли, а потом муки терпели. Он тогда в Якутске быстро в рост пошел, милицейским начальником зробывся. Я, каже, Василий, знаю тебя как стойкого человека, который ненавидит бандитов и может выжить в нечеловеческих условиях. Анфиса, – поглядел старик на жену, – подтверди, говорил он про меня такие слова?
– Было, – согласилась она.
– Без тебя, мол, пропадет якутская милиция не за понюх табаку, – лукаво посмеиваясь, продолжал старик, – потому приглашаю тебя в нашу столицу и обещаю в скором времени подыскать комнатушку для жительства.
– Чего же вы не поехали?
– Зачем мне его комната, если у меня здесь целый дом? И на руднике я не без крыши над головой жил. Скажу тебе честно, Семка, не лежит у меня душа к работе в милиции. Я человек вольный, а там дисциплина.
– Тут ты, Василий, привираешь, – не утерпела Анфиса. – С грамотешкой у него небогато, – пояснила она Семену, – вот и побоялся, что не справится в милиции.
– Если и так, то й що? И там, поди, не академики работают, захотел бы – выучился. Что ты за скверная баба, так и норовишь мне славы поубавить. Это ты, наверное, от зависти, тебя ведь в город на работу не приглашали, а ко мне доверие испытывают.
– Однако заговорились мы, – прекратил перепалку стариков Семен Жарких. – Еще разок печь пробелю – и принимайте работу. Топить ее не торопитесь, до зимы времени много. Денек постоит, потом ма-а-аленький огонь разведете, а топочную и поддувальную дверки настежь откроете. И так несколько дней протапливайте раза по два в сутки. Зимой будешь на ней греться, дед Василий, глядишь, и меня добрым словом вспомнишь.
Со следующего дня Семен и дед Василий стали кочевать со своим инструментом по селу. Меняли отдельные колосники, заделывали трещины, устраняли завалы в дымоходах и клепали заплаты на духовки. Работали дружно, как будто не один год были вместе. Все переговоры, как правило, вел дед Василий, которому нравилось давать односельчанам советы. Согласовывая оплату за работу, он старался и мастера, то есть Семена, не обидеть, но и возможности хозяев учитывал. Расплачивались больше продуктами: прошлогодней картошкой, топленым звериным жиром или кедровыми орешками. Мастер посмеивался, но деду не противоречил: пускай потешится старик.
– Ты бы, Матрена, муки печнику выделила, – настойчиво советовал тот в очередной избе.
– Где же ее взять, сосед? До нового урожая далеко, да и пока еще к нам завезут мучицу-то.
– А ты из тех двух мешков, шо тебе сынок с осени завез, выдели пару килограммчиков. Живешь ты, Матрена, одна, ешь мало, чего ждать, пока в муке черва заведется? Человек ради твоего тепла увозюкается, як бис какой, жилы рвать из себя будет. А ума скилькы треба, чтобы в твоей печи разобраться? Если человек заболеет, так его спросят, где болит, как он себя чувствует. Колет ли у него в сердце или пече в печинци, а печка, твоя молчит, поди догадайся, чем она хвора, отчего дымит и разгораться не хочет.
– Хорошо, Василий, – сдалась старуха, – только уж ты сам проследи, чтобы тяга была.
– У вас, хозяйка, печь особого ремонта не требует, – успокоил разволновавшуюся женщину Семен Жарких, – дымоход сажей забит, с этим мы быстро справимся.
– Что, Матрена, сынок на побывку скоро приедет? – отвлек старик хозяйку от печных забот.
– Не отпускают его нонче, Василий, ты же знаешь, поди, о том, что прииск банда ограбила.
– Краем уха слышал, но думал, шо брешут люди, ты что, и подробности знаешь?
– Как не знать, сосед, сынок обо всем подробно написал, жаль, что письмо затеряла, но я по памяти все расскажу. Налетела на них банда великая, человек в восемьдесят, никак не меньше. Всю охрану возле золотой кассы порубали, постреляли, золото в мешки и в тайгу спрятались.
– Что, и убили кого? – заволновался старик. – У меня ведь там дети.
– Ничего с ними не сделалось, – успокоила хозяйка, – сынок их видел уже после этого, сказывал, что Надюшка твоя к вам погостить собирается. А обиженных на прииске было много, человек тридцать убили да двадцать израненными лежат.
– Так, – перебрал пальцы на левой руке Василий, – ты, сусидко, всегда разив у десять преувеличиваешь, значит, було их около десятка, убили трех, а двух ранили. Як, Матрена, согласна с моей поправкой?
Семен Жарких подивился про себя житейской прозорливости деда, которого даже Матрена не смогла ошеломить своими цифрами. Слушая разговор стариков, он через вьюшку и задвижку трубы прочистил каналы и дымовую трубу.
– Ну, хозяйка, сколько ты сажи накопила, – передавая ей очередное ведро, доверху заполненное невесомо-воздушной грязью, посетовал он. – Так ведь и до пожара недалеко, нужно следить за дымоходом.
– Поняла, шо мастер говорит? Чуть было хату не спалила, старая, можно сказать, из погорельцев тебя в нормальные люди вернули, а ты двух килограмм старой муки пожалела, – ввернул старик. – Ну и шо дальше на прииске произошло?
– А чего дальше? Золота тонну на лошадей погрузили и ускакали бандиты в сторону Германии. Теперь в тайге за каждым деревом энкэвэдэ сидит, ловит их.
– Так если они в сторону Германии поскакали, чего же их у нас в тайге ловить? – уличал старуху на противоречиях дед Василий.
– Выходит, не все сбежали, часть здесь хоронится, – не сдавалась Матрена.
– Вот оно шо, – с каким-то одному ему понятным значением пробормотал старик, – значит, полно вокруг и казаков и разбойников, а мы сидим и ничого не видаемо. Це дило треба разжувати…
– Если у тебя, хозяюшка, печь при растопке будет дымить, так не расстраивайся, это еще не горе, – вернул Семен старуху к местным заботам. – В теплое время года такое бывает. Холодный воздух застоится в дымоходе и мешает проходу газов, поняла? Ты тогда сожги в печи стружку или солому, и она снова исправно служить будет. Давай сейчас попробуем, чтобы в следующий раз тебе не пугаться.
Семен Жарких уже для всей деревни стал своим человеком. Отбросив излишние церемонии, он мог зайти в любую избу, благо особого повода придумывать не приходилось, стоило только поинтересоваться печью, уже отремонтированной или еще требующей его заботы.
Вечером третьего дня в избу, где они работали, прибежала Анфиса и сообщила деду Василию, что у него гость.
– Кого это черт принес невчасно? – поинтересовался старик.
– Дружка твоего давнего, Гошку-зуботехника.
– Накорми человека, – распорядился дед Василий, – нам уже немного осталось, скоро будем. Скажи Гошке, шо я теперь при деле, печи ремонтирую. – И, повернувшись к Семену, добавил: – И что такое в свити происходит, объясни мне, Семен? Обычно к нам в деревню никого не допросишься, не доклычешься, а тут мастера спешат один за другим. Ты в наши края прыблудывся, следом за тобой зубодер. Кого еще ждать, ума не приложу, но чую, что продолжение будет. Знать бы тилькы, хорошее или плохое…
– Случайность, – отмахнулся Семен Жарких. – Ну, подумаешь, два специалиста заехали.
– Не скажи-и-и, хлопче, – не согласился дед Василий, – за всю мою жизнь в Чертовом Улове такого наплыву еще не было, это ведь тебе не Якутск и не Москва.
Задерживаться на работе в тот день не стали. Дед Василий первым вошел в избу. В открытую дверь Семен Жарких слышал, как хозяин с гостем поздоровались, и понял, что знают они друг друга неплохо, и отношения между ними за давностью лет нисколько хуже не стали.
– И где же печник твой? – поинтересовался Гошка. – Анфиса твоя сегодня не в духе, ничего толком от нее не узнал, говорит, вроде приятель твой? Откуда ты его привез, Василий? Давно он здесь?
– Ты, Гошка, часом, не в милицию перешел работать? – вопросом на вопрос ответил старик. – Все бы тоби знать. Увидишь хлопца, потолкуешь с ним, о чем захочешь – спросишь. Семка! – громко закричал старик, – ты де запропастывся? Иди в избу, не бойся, здесь все свои.
Семен Жарких вошел в горницу, слегка затемненную полуприкрытыми створками ставен, и со света не сразу заметил гостя. Оглянувшись по сторонам, он позади себя, у двери, увидел настороженно вглядывающегося в него Гошку Налимова. Нисколько тот за прошедшие годы не изменился, вот только вместо тщательно уложенных и напомаженных бриолином волос поблескивала лысина и щеки стянули несколько косых морщин.
– Знакомьтесь, гости шановни, – предложил старик чинно.
Гошка подошел к Семену Жарких, не торопясь протягивать руку. Пригляделся поближе и вдруг, коротко хохотнув, ударил себя по коленям.
– Да мы вроде знакомы, если не ошибаюсь. Семен, что ли? Жарких – ты? Чего не признаешься или не узнал?
– И точно знакомы, – прекрасно разыграл удивление Семен, – здорово, Гошка! Вот уж не думал тебя в этой глуши встретить. Ну в Якутске понятно, там каждый день на улице столкнуться можно, но здесь… это же надо такому случиться!
Гошка охотно пожал руку Семену и полез к нему обниматься:
– Вот так встреча! Это сколько же, Семен, я тебя не видел? Года три-четыре?
– Да как съехал ты, брат, в отдельную буржуйскую комнату, так и не виделись мы.
– Верно. Какими судьбами, Семен, ты в этот медвежий угол? Сам или поневоле? Где это тебе так черепок расколотили? Гляди, такой удар – и жив!
– Да как тебе сказать, Гоша, своя воля хуже неволи. В начале войны забрили меня в армию, отвоевал сколько смог, а после ранения демобилизовали. «Ты, – сказали, – со своей постоянной головной болью теперь на фронте не нужен». Вернулся в Якутск, там голодно. Вот и пришлось подаваться на кормежку в эти края. А ты откуда?
– И бывают же встречи! – не отвечая Семену, тормошил Гошка теперь хозяина. – Мы с Семеном, дед Василий, в одном общежитии проживали. Кровати бок о бок стояли.
– И то бувае, – глубокомысленно изрек старик, – чого быть никогда не може. Жили под одной крышей, а теперь у меня встретились, вот як. Значит, у вас и интересы общие, и поговорить есть про шо, пойду-ка я Анфисе на дворе помогу, а вы покалякайте. – Василий вышел.
– И много ты уже здесь продуктов заработал? – спросил Гошка.
– Хочешь, чтобы я с тобой поделился? – улыбнулся Семен. – Немало.
– Да если серьезно, то я бы не отказался. Только не думай, я не задарма, заплачу, как в магазине, будь спокоен.
– Да сколько тебе одному нужно, Гоша? Какие между старыми приятелями счеты? Бери бесплатно.
– Но ты все-таки не ответил, Семен, сколько дани с этой деревушки собрал?
– И картошка есть, и мука, и жир, они здесь не скупердяйничают. Если пожелаю, так и авансом взять могу. Только если у тебя, Гоша, деньги есть, ты у них и купить можешь, я зондировал почву, они и на шмотки поменять могут, и продать.
– Давай, Семен, я у тебя все оптом куплю, а ты здесь еще останешься и, что нужно, у них возьмешь, а?
– Ты что, Гоша, в торговлю подался?
– Нет, надо нам с тобой, Семен, по душам поговорить, откровенно, да только не на бегу, а обстоятельно. Давай так поступим: сейчас я у тебя все, что есть, заберу и у старика прикуплю маленько. И сразу уеду на зимовье, тут рядышком меня друг-охотник ожидает. Завтра приеду погостевать у деда подольше. Он когда-то просил своей Анфисе зубы вставить, вот мы по случаю с тобой и поговорим. Не возражаешь?
– Странно все это, Гоша, ей-богу, но спорить не буду, коли тебе так захотелось. Знаю, за тобой не пропадет.
– Вот это ты молоток, Семен, правильно дело понимаешь. Ты меня держись, не прогадаешь. Я сам жить люблю и другим дам.
Через час с небольшим Гошка, отказавшись от помощи, ушел в сторону таежной дороги, соединяющей Чертово Улово со всем остальным миром.
– Скажи, Семка, тилькы не бреши, вы с Гошкой договорились здесь встретиться, чи як?
– Как же я мог с ним договориться, если несколько лет его не видел?
Старик недоверчиво поглядел на Семена Жарких, но промолчал.
Действительно, на следующий день после обеда Гошка Налимов снова был в деревне. Он зашел в избу, в которой работал Семен Жарких с дедом, поглядел на их работу.
– Хорошо кирпич кладешь, – одобрил он, – словно бы и на фронте печки клал. А может быть, ты там в хозяйственном взводе был при начальстве? – пошутил он. – Какой-нибудь мужичок за свою бабу и огрел тебя кирпичом? Нет? Может, тогда тебе помочь чем?
– Побереги свои руки, Гоша, – отказался от помощи Семен, – ты по нынешним временам мастер редкий, зубные протезы делать – это не кирпичи класть.
Гошке похвала пришлась по душе. Покрутившись немного возле мастеров, он шепнул:
– Семен, шабашил бы ты сегодня пораньше. Понимаешь, разговор безотлагательный, а здесь ведь словом не перекинешься. Кончай побыстрее, я тебя на берегу буду ждать, возле лодок. Скажи деду, что выкупаться хочешь, на хрена ему все знать.
Через полчаса Семен, несмотря на протесты хозяев и молчаливое недовольство деда Василия, завершил работу. Они почистили инструменты, залили глину водой и налегке вышли из дому.
– Ты, батя, в избу иди, попроси Анфису, чтобы ужин приготовила, а я на речку сбегаю, окунусь разок.
– Берегись, хлопче, нашего Улова. Возле бережка поплескайся и хватит, не таки казаки, як ты, здесь с жизнью распрощались. Гошка на ужин тоже придет?
– Мне откуда знать его планы, дед? Его и спрашивай, да он ведь наверняка уже у Анфисы зубы проверяет.
– Нет от него в цей раз корысти, – недовольно сказал старик, – каже, инструментов с собой не взял, обещал позже заехать. Чего, пытаю, тогда сейчас прикатил?
Гошка Налимов поджидал Семена Жарких на берегу Аллах-Юня. Они отошли в заросли кустарника, присели на камешки.
– Я тебя, Семен, знаю давно и верю тебе.
– Спасибо, Гоша, только что это ты так серьезно начинаешь разговор?
– Видишь ли, то, о чем я тебе сейчас расскажу, ты никогда никому не должен говорить, не то и тебе и мне худо будет. Понял? – заговорил он с растяжкой.
– Пока еще не совсем, ты же о главном пока молчишь.
– Ты слышал о том, что на прииске «Огонек» взяли кассу с золотом и совзнаками?
– Только вчера Василий об этом от соседки узнал. Говорили, что тонну золота будто разбойники хапанули и в тайгу ускакали.
– Что еще болтала?
– Будто в налете участвовало чуть меньше сотни человек, и сейчас их по всей Якутии ищут, сегодня-завтра всех поймают.
– В общем, Семен, набрехала она. Я во время этого налета тоже там был. Золота мы взяли пудов шесть. И было нас куда меньше, а сейчас от десяти человек и вовсе пшик остался, да это не так плохо, сам понимаешь, доля каждого увеличивается. Хочешь нам, Семен, помочь?
– Да ты что, Гошка? Если поймают, меня же вместе с вами расстреляют. Я понимаю, ты хоть за свою долю рискуешь, а я чего же ради голову буду подставлять? Да и чем я вам помочь смогу? Даже не представляю. Нет, Гоша, извини, но на меня, друг, не рассчитывай. Я в Чертовом Улове продуктами запасусь и айда в Якутск на работу устраиваться, жить-то надо.
– Дурак ты, Семен! Да ты за короткое время с нами столько заработаешь, что потом несколько лет сможешь на боку полеживать и в потолок поплевывать. Ты что же думаешь, я о тебе не позаботился? Всех дел-то плюнуть и растереть. Золотом за услуги будем расплачиваться, понял? Зо-о-оло-о-ото-о-ом! А на него, друг ты мой, все на свете можно купить. У нас в отряде мужичок такой есть хитроватый – Сан Саныч, так он говорит, что при желании даже виллу во Франции можно купить.
– Зачем нам твоя Франция сдалась, – отмахнулся Семен, – и вилла тоже. Я здоровьишко подправлю и поступлю учиться. Будет диплом инженера, так не пропаду.
– И на время учебы тебе деньги не помешают, – успокоил его Гоша. – Короче, задача твоя простая: закупить нам побольше продуктов и втихомолочку перебросить нас на ту сторону, а там и об остальном поговорим.
– Золото пудами считаешь, а продуктов нет? Странно как-то.
– Об этом я тебе позже расскажу, поймешь, в чем дело, а сейчас говори, не морочь голову, не тяни за душу: согласен?
– Ради нашей старой дружбы продукты я бы еще мог купить или получить за золотишко в золотоскупке. А переправлять вас как? Собственного парохода у меня нет, лодки – сам видишь, мужики их, как псов, на цепь сажают.
– Это не помеха, приятель. Цепь и сбить при желании можно, а еще лучше, попроси ее у хозяев, дескать, порыбачить хочешь. Тебе они не откажут, ты ведь им услужил. Вот и переправишь нас.
– Чего же ты сам лодку не попросишь? Они и тебе ее дадут.
– Мне здесь открыто больше нельзя появляться, сейчас уйду, и с концом. НКВД меня по приметам уже знает, ищет, а башка у меня приметная, как назло, перед делом голову побрил. Мужики расскажут, что я лодку брал, вот и выйдут на наш след. И за продуктами мне в золотоскупку хода нет, могу спалиться. А тебе чего бояться? Ты перед законом чист, никого не убивал, золота не брал. Если даже поймают, скажешь, что мы тебя заставили или, дескать, не знал, что банде помогаешь.
– Так они мне и поверили.
– Поверили не поверили, а расплатимся с тобой золотым песочком, с учетом дороговизны военного времени. Это я тебе как друг обещаю.
– Не знаю… – все еще сомневался Семен Жарких. – Но если ты настаиваешь… Только вы мне сначала золотишко отдайте, а потом с меня требуйте, идет? – решился все-таки он.
– По рукам, Семен! Я ведь знал, что ты свою выгоду поймешь.
– Что у вас случилось, Гошка, почему вы без жратвы остались?
– Длинная история, приятель, чего ее вспоминать.
– Так куда же нам торопиться? А послушать все же интересно, а, Гошка?
– Мы от прииска «Огонек» через водораздел перевалили и вышли на эту реку, на Аллах-Юнь. Раздобыли большую лодку. Продукты в нее загрузили, сами расселись. Лошадям, конечно, места не нашлось. Так мы двух молоденьких кобыл на мясо зарезали, а остальных в тайге бросили, хоть и жалко было, но что поделаешь. Двинулись тихонько по течению. К тому времени нас уже семь человек оставалось, потому что двое от нас откололись и ушли по Ытыгской трассе, а приятеля моего, Никиту Порхачева, отправили в разведку, и он не вернулся. Может быть, заблудился или на переправе через Юдому утонул, кто его знает.
– А вдруг его милиция схватила?
– Вот этого я, приятель, и боюсь, Порхачев обо мне много интересного знает, как бы не развязал язык. Но вроде не должен он таких глупостей наделать, мы с ним вместе срок отбывали, вместе в побег уходили. Парень – кремень, раньше лишнего не болтал. Так и плыли мы по реке семеро. Хорошо плыли, спокойно. Пока нас волчье солнышко не подвело.
– Какое, какое?
– Волчье солнышко – это так среди блатных луна называется. В последнюю ночь сиверок потянул и утащил все тучи. А волчье солнышко светит вовсю, как часовой прожектором с вышки. И никуда от него не спрячешься. Мы уж и вдоль берега пытались плыть, и по середине реки, а все вокруг видно, как днем. Семеныч еще пошутил тогда, жаль, что подстрелить его нельзя, враз бы успокоилось. Хорошо сказал? – Гошка радостно рассмеялся. – Он, понимаешь, как поэт, говорит редко, но уж в самую точку. Вдруг слышим, окликают нас с берега. Кто, дескать, такие? Семеныч велел всем молчать и кричит в ответ: артельщики, едем на лотошное старание. Те велели нам грести к берегу. «Сейчас, – кричит Семеныч, – вот только чуток развернемся и к вам пристанем!» А сам шепотом приказывает: «Нажмите, станичники, может быть, пронесет». Куда там! Они стрельбу открыли, и пришлось нам схитрить: вроде бы разворачиваться начали, чтобы грести к их берегу, а самих, мол, течением сносит. Ушли в тень от ивы и к своему берегу, выбрались поскорее из лодки. Что тут делать будешь? Плыть дальше нельзя – обстреляют, а вступать с ними в перестрелку – без толку, так как ничего прицельного на их берегу не видно. Взяли мы оружие, золотишко прихватили и бегом вниз. Метров двести вдоль реки отбежали, глядь, скала над водой нависла. Мы на нее забрались. Лежим, наблюдаем, что дальше будет. Смотрим, с противоположного берега несколько лодок отплывают, все ясно – это за нами и нашим золотишком охотятся. Подпустили мы лодки поближе, а их как раз к нам течением сносит, и открыли огонь. Они как на ладошке, а нас с реки не разглядеть. Думаю, немало милиции и рабочих, которые с ними шли, мы в ту ночь положили.
