Текст книги "Подари мне ночь, подари мне день (СИ)"

Автор книги: Оксана Шамрук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

Проигнорировав её возмущение по поводу того, что никто так и не принёс колокольчик, чтобы она могла в него позвонить, я схватил девушку за локоть и собрался уже было отвести в темницу, но слишком продрогшей и тощей она была: неуместная жалость заставила вместо этого направиться с ней во дворец, к своей комнате. Запру её там, пока не разберусь, что происходит, а уж потом приму решение, как быть дальше. В конце-концов, разве мне не по силам справится с этим напуганным цыплёнком?

Как оказалось, цыплёнок был на удивление предприимчивым и до безрассудства смелым: меньше чем за час он умудрился сбежать через окно моих покоев, заявиться к постели мечущегося, сгорающего в лихорадке Тэйодреда и заявить, что у неё имеется лекарство, которое поможет уменьшить его страдания. Я бы в ту минуту и её страдания укоротил вместе с никчёмной жизнью, но рядом находилась измученная Эйовин, и пришлось согласиться при условии, что девчонка выпьет своё зелье наравне с братом. Я думал, она откажется, или попытается смошенничать, но ничего подобного – первой приняла половину разведённого в воде снадобья, и, стоило мне напоить оставшейся жидкостью Тэйодреда, рухнула, как подкошенная, у его кровати.

Яд?

Нет.

Просто сонный порошок, но взвинтила она меня этим поступком изрядно. Убедившись, что кузену ничего не угрожает, оставив его под присмотром сестры, я отнёс Лютиэнь обратно и, завернув в одеяло, устроил на кровати. Совсем девочка, со своей бледной кожей и чёрными кудрями, сейчас она казалась особенно хрупкой и беззащитной. Розовые губы приоткрылись, обнажая ряд ровных жемчужно-белых зубов, тихое дыхание едва уловимо, тени от слишком длинных, словно у оленёнка, чёрных ресниц веером ложились на фарфоровые щёки. Не возможно не любоваться. Не в силах отвести взгляда, я сел у изголовья, находя себе оправдание в том, что такую шуструю девицу нельзя оставлять одну, пока не устроил ей хорошую трёпку, поэтому лучше дождаться её пробуждения. Минутная борьба с собой и неодолимым желанием прикоснуться, и вот её тонкие пальчики в моей широкой, загрубевшей от меча и копья ладони. Тёплые, кожа нежная, на аккуратно подстриженные ногти нанесена лазурная, словно рассветное небо, краска. Видеть подобного мне прежде не доводилось, но ведь у неё и обувь странная: словно перевёрнутые тонкие рога на белых ремешках, как на подобном можно ходить, и что в этом красивого, мне никогда не понять.

Из отрешённых мыслей вырвал странный гудящий звук, доносившийся со стола, где лежала её необычная, явно бесполезная из-за своих маленьких размеров торба. Поднявшись, я, не церемонясь, вытряхнул содержимое торбы на столешницу и среди непонятных крохотных приспособлений, густого гребня и уже знакомой бумаги с искусным портретом обнаружил светящуюся чёрную штуковину, которая издавала глухое мычание. Стоило с опаской поднести её ближе к лицу и прикоснуться пальцем к гладкой поверхности, как рядом, почти у самого уха, раздался взволнованный женский голос. Язык был мне незнаком, но вот имя Лютиэнь разобрать удалось.

– Кто ты? – вопрос вырвался сам собой; женщина на несколько секунд затихла, а затем заговорила на ломанном всеобщем.

– Это мать Лютиэнь – Маргарет Сиплтон, что моя дочь делает у вас в такой поздний час? Я звонила Джессике, она давно уехала с праздника, а домой так и не попала, и дозвониться не могу. Что у вас за слёт, где вы находитесь?

– В Эдорасе. Твоя дочь спит, – в голове вертелось подозрение, что эта штуковина напоминает палантир, байки о которых доводилось иногда слышать, а значит, девчонка и впрямь вражеская лазутчица, но от чего же тогда от него нет того искажающего воздействия, о котором говорят? Лишь раздался шум, словно ветер в степи разгулялся, мигнул красный огонёк, и всё – потух. Словно не было ни свечения, ни звуков, будто мне всё привиделось. Нахмурившись, я отложил его обратно на стол и, снова присев на край кровати, с подозрением взглянул на девушку: неужели и впрямь шпионка? Возможно ли, что кажущееся столь светлым создание имеет гнилую сердцевину? Враг хитёр на происки, нужно быть осторожным, и всё же я не верил, что такое возможно. Дело вовсе не в том, что я, как последний дурак, размяк от девичьей красоты, но было в ней что-то такое, что трогало за самое сердце: крупица родного тепла, которой я не мог дать объяснения. Возможно, так и действует морок Сарумана? Не стану ли я подобным Тэйодену слепцом, потерявшим свою душу? Весьма выгодное для Изенгарда положение: Конунг почти безумен, а второй и третий Сенешали Марки устранены. Возможно, стоит прямо сейчас уничтожить лазутчицу? Она даже не поймёт, что происходит, ничего не почувствует.

Руки сами потянулись к девушке, ладони сомкнулись на тонкой белой шее, но я не смог сделать последнего сдавливающего движения, потому что не был рождён убийцей, не сумел бы лишить жизни этого спящего почти ребёнка. На свете есть справедливость, она существует для всех, кто ходит по земле, клянусь памятью Эйорла, я сумею разобраться во всём, не пролив понапрасну кровь, не принеся невинных жертв.

За тридцать прожитых лет я привык, принимая решения, следовать им, не нарушил ни одного обещания, но эту последнюю клятву, казалось, невозможно было сдержать. Связанный словом, данным ушедшему следующей ночью Тэйодреду, беречь девчонку, в которой тот увидел то ли эльфа, то ли луч света, я уже через несколько дней отчаянно мечтал придушить её собственными руками, да не просто, а чтоб кровавая пена с губ пошла. С тех самых губ, что дерзили так, что дух от злости захватывало, и начинало нервно дёргаться веко. Прежде мне не доводилось встречать более неугомонного создания, чем Лютиэнь. Казалось, она и минуты не могла усидеть спокойно, а уж о девичьей покорности и вовсе отродясь не ведала. Словно маленький ураган, она несла в себе сотни противоречий, но, несмотря на несносный характер, сумела в считанные дни стать подругой Эйовин и, в довесок, любимицей прислуги, конюхов и младших витязей моего эореда, всех как один уверенных в том, что общаются с прибывшей в Медусельд целительницей. Ложь, произнесённая моей сестрой, казалась им правдой, в которой невозможно усомниться. Я же был вынужден терпеть шуточки вроде той, когда она, нарочно усомнившись в моей смелости, предложила прокатиться в своей железной телеге, которую гордо называла скакуном. Мне понадобилось немало мужества и решительности, чтобы сесть рядом с ней в ревущую красную скорлупу, а девчонка ещё и смеялась пока не поняла, что своего «жеребца» без моего позволения больше не навестит. А чего стоила её выходка, когда нашла себе помощников накрывать стол к ужину среди молодых воинов, а потом заявила на моё праведное возмущение по сему недопустимому поводу, что неплохо бы получить от меня букет незабудок? От меня, сына Эйомунда, Третьего Сенешаля Марки! Воистину, наглость прислужницы Саурона не знала границ. Конечно, у меня не было тому никаких фактических доказательств, но одна мысль о том, что эта недоросль думает, что витязь будет собирать для неё цветы в полях, заставила вскипеть от гнева и в который уже раз вознамериться прихлопнуть, как муху, особенно за звонкий смех из-за дверей, за которыми она от меня укрылась. Но самым вопиющим было не это, а следующее утро, когда, узнав, что я собираю эоред, чтобы отомстить оркам за смерть Тэйодреда, девчонка попросила об одном – вернуться живым. Она и после бессчетное количество раз просила меня об этом, но тогда я не знал, что думать, глядя в её полные тревоги глаза, слушая предупреждения о коварстве Гнилоуста. Думает, я сам не знаю о его грязных происках? И что это: притворство или действительно волнение за меня? Разве возможно так искусно лгать?

Тогда я так и не смог разобраться в её нелогичных поступках, как и через несколько дней, когда она явилась в темницу, куда меня заключили за неповиновение воле Тэйодена, запретившего эореду покидать Эдорас. Во мне в те часы бушевало много разных чувств: удовлетворение от того, что удалось разбить вражеский отряд, гнев за несправедливое заточение под стражу и желание отомстить советнику, мысли о встреченных на обратной дороге путниках во главе с Боромиром и услышанных от них вестях. А она пришла в этот промозглый карцер такая светлая и тёплая, что невольно захотелось прикоснуться, прижать к груди, чтобы отогреться от всей боли и одиночества, тяжким грузом скопившихся в душе. Пришла и снова взялась за свои нелепые шутки, заставив тут же пожалеть о глупом порыве чувств. А потом… расплакалась, и эти хрустальные слёзы на бледных щеках обожгли, заставили рассердиться на себя за то, что не сумел защитить от нападок Гнилоуста, за то, что ей пришлось самой отбиваться от него. Позже, под моим давлением Эйовин призналась, что отбивала Лютиэнь её, а не себя, но тогда меня изрядно удивило другое – вину за самоуправство девчонки взял на себе Эрвин, младший сын одного и вассалов Тэйодена. Неужели глупый мальчишка, как и я, не может отвести глаз от этого милого, часто задумчивого личика? Какова же сила чар плутовки, и на кого ещё они распространяются? Незнакомая прежде ревность вместе с вновь вспыхнувшими подозрениями раскалённым клинком полоснули по сердцу, заставив лишь с усмешкой слушать её предупреждение о задуманном Гнилоустом отравлении. А принесённый пирог? Благодарю, но пусть сперва сама его отведает, чтобы я мог разобраться, кто из них двоих на самом деле задумал меня отравить, и что опаснее: открытая неприязнь лжеца или этот тревожный, проникающий в самую душу взгляд синих глаз? Слишком красивая, слишком тонкая, слишком молоденькая, слишком самонадеянная и в тоже время ранимая, хрупкая, как хрусталь, я видел это, чувствовал, и тем не менее не смог удержаться, чтобы не нанести рану, когда она с такой детской наивностью призналась, что боится заснуть, когда меня нет в Медусельде, что нуждается в защите. Раскрытие девичьих чувств было столь глубоким, что, похоже, она и сама не ожидала, оно говорило слишком о многом, но в тот миг вызвало лишь злость и раздражение. Может, потому что была во мне болезненная взаимность к её юным порывам, а может, потому что не допускал даже мысли о возможности связи с этим то ли цветком, то ли величайшим порождение зла. Да и дни войны не время для нежных всполохов. Несколько грубых слов, и узкие плечи напряглись, глаза-звёзды наполнились болью, обидой. Отступила от меня, и снова эта ложь, что может постоять за себя. Что ж, охотно поверю, что может кого угодно свести с ума своими выходками, сам уже едва на грани держусь.

Грань стала тоньше крыла бабочки уже к следующему вечеру. Наступивший день был полон радостных для Эдораса событий: прибывший в столицу вместе с эльфом, гномом, гондорцем и странником, зовущим себя наследником Исильдура, Митрандир сумел снять тёмные чары, излечить разум Конунга от болезни, а за одно и изгнать Гнилоуста. Я был бы рад смерти ублюдка, но предупреждение Арагорна не марать руки его кровью имело смысл, к тому же предстоящий военный совет волновал гораздо больше, чем организация погони за лжецом. Принесенные гостями недобрые вести о замыслах Врага вкупе с донесениями разведки говорили о том, что в ближайшие сутки нас ожидает атака вражеского войска, численность которого превосходит количество витязей Марки, которых возможно призвать в столь короткие сроки. К тому же расположенный на холме Эдорас мог стать смертельной ловушкой, если последует долгая осада. Куда лучшим решением казалось, не теряя времени, увести людей в Хельмову Крепь: там можно при случае надёжно укрыться в горных туннелях и дождаться подкрепления, на сбор которого может уйти до трёх дней. Обсуждения, сопоставления шансов и возможностей длились несколько часов, они увлекли меня настолько, что мысль спросить у Гэндальфа совета, рассказать ему о Лютиэнь запоздало пришла в голову, лишь когда Волшебник сказал, что ему нужно некоторое время побыть наедине со своими мыслями. Вызвавшись проводить его в гостевые покои, я последовал за старцем, и, когда мы оказались в пустых безлюдных коридорах, поведал о необычном появлении девушки. С интересом выслушав меня, он пожелал осмотреть панцирь-телегу и подобную палантиру штуковину, о которой Лютиэнь ни разу не побеспокоилась спросить с самой памятной ночи своего появления в Медусельде, и которая с тех пор больше не подавала признаков жизнь. Заключив, что в странных вещах нет и следа Тёмной Силы, Гэндальф спросил, где можно найти деву, и получив моё предположение, что, скорее всего, в этот час она коротает время в конюшнях, решил, что самое время туда наведаться. Я остался ждать его, оценивая прочность и остроту клинков и копий в оружейной, а когда через час Маг вернулся, услышал от него ту же просьбу, что и от Тэйодреда – беречь девочку.

– Она напугана и попала к вам не по своей воле, – спокойный взгляд серых глаз Мага не вызывал сомнения в том, что он говорит искренне и не узнал ничего дурного или лживого в разговоре с Лютиэнь. – Я не могу раскрывать тебе чужих тайн, но скажу, что порой судьба по жестокой ошибке лишает не только дома, но гораздо большего. Дом девушки далеко за морем, и вернуться туда, как и соединиться с родными, боюсь, возможности у неё не появится. Ты должен проявить терпение: она не такая, как мы, и выросла, вобрав в себя иные, различные с нашими нравы. Любому деревцу нужен клочок земли, чтобы жить; уверен, в Марке достаточно просторов, чтобы нашлось место для нового ростка.

Что ж, я узнал достаточно, чтобы убедиться в том, что Лютиэнь не являлась шпионкой Сарумана. Слова одного из мудрейших старцев Арды более чем достаточно для этого. Я понимал, что теперь бремя ответственности за девчонку ложится на мои плечи, но вот того, что она уже к вечеру затеет драку с Военачальником Гондора точно не ожидал. Недалеко от казарм мне встретился Арагорн, вместе мы отправились искать гнома Гимли, чтобы просить его осмотреть пещеры Хельмовой Крепи на предмет возможно долгого пребывания в них женщин и детей, но так и замерли как вкопанные, услышав лязг сходящихся мечей и во все глаза глядя на доселе невиданное зрелище: высоченного рыжего воина и щуплого мальчишку, сошедшихся, казалось, в смертельном поединке. Удивление от того, почему гондорец решил размяться с каким-то недомерком, сменилось гневом, когда я узнал в этом самом недомерке Лютиэнь. Узнал в тот миг, когда под натиском очередного выпада Боромира она выронила меч, но не растерявшись, с размаху двинула ему кулаком в челюсть. Следующие несколько секунду превратились в лишивший дара речи кошмар: взревевший от негодования гондорец ответил на подобную любезность ответным ударом, отчего девчонка пошатнулась, но не сдавшись, принялась с криком колотить его, да так отчаянно, что оба рухнули наземь, катаясь среди пыли и камней, словно парочка взбесившихся псов. С трудом приходя в себя, я всё же сумел гаркнуть достаточно громко, чтобы буйное растрёпанное темноволосое создание, которому полагается шить рубашки, а не кулаки распускать, замерло в руках пытающегося скрутить её гондорца. Окровавленное, чумазое лицо заставило поёжиться от нахлынувшего гнева, но добиться от этих двоих, что, мать его через косяк, происходит, так и не удалось. Пока эльф, проявив великодушие, оттирал куском влажной ткани и лечил в своей удивительной манере мою подопечную, Боромир принялся уверять, что всё в порядке, и ужасная драка, свидетелями которой мы стали, была ничем иным как уроком самообороны, который он, как и обещал, преподал девушке.

Самооборона, слово-то какое подобрал, интересно, от кого этой пигалице само обороняться в Медусельде, кто ей дал меч, и в какой момент она вообще успела попросить о такой нелепости? Понимала ли, что наносит подобным поведением оскорбление гондорцу как воину и ставит тем самым под угрозу ни шаткие ни валкие отношения Гондора и Рохана? Впрочем, по счастью, оскорблённым Боромир, похоже, себя не считал и даже попытался выгородить несносную фурию, попутно выясняя, где родители, которые воспитывают своё дитя столь вольно? Пришлось пояснить ему, что таковых нет, и роль опекуна принадлежит мне, а затем, подняв ослабевшую негодницу со скамейки, где она, не в силах подняться на ноги, похоже, намеревалась заночевать, нести её во дворец. Лёгкая, как пушинка, она прижалась лбом к моему плечу и лишь старалась не сопеть, когда я пытался, не применяя брани, объяснить, что для девушки затевать и провоцировать драки совершенно недопустимо, и если ещё раз застану за подобным занятием, то непременно выпорю так, что неделю будет обедать стоя. Просьба не кусаться заставила разозлиться ещё сильнее, по счастью, навстречу нам торопилась Эйовин, а то бы точно укусил её, раз уж подняла эту тему. Отнеся девушку в её маленькую комнату и оставив на попечение сестры, я напомнил, что, если выходка повторится, приму в наказание самые строгие меры, и поспешил ретироваться: дел перед предстоящим походом было слишком много, и тратить время на разбор подобного ребячества совершенно не хотелось. И всё же бессонной, занятой сотней дел ночью в голову всё возвращалась одна и та же мысль: ведь это я виноват в том, что Лютиэнь пытается научиться защитить себя самостоятельно. Не стоило насмехаться над ней, когда пришла вчера ко мне в темницу, и намекать, что защиты, поддержки ей искать не у кого. Если Гэндальф прав, и она – испуганный, оставшийся без родительской защиты птенец, то я проявил жестокость, которая и привела к подобным последствиям. Разве достойно Сенешаля Марки столь зло дразнить, запугивать девчонку, как это делаю я? Похоже, она ничем не заслужила подобного обращения, и нужно учиться менять своё к ней отношение и поступки. Пусть Лютиэнь невыносима, но оторвать от неё взгляд совершенно невозможно, и с этим тоже нужно учиться как-то бороться, если я не намереваюсь в будущем причинить ей зло.

Единственным верным решением было держаться подальше от девушки, предоставив заботу о ней Эйовин, которой, судя по тому, с каким теплом она приняла новую подругу, очень не хватало младшей сестры в детстве, но выполнить его оказалось невозможно – нас словно магнитом тянуло друг к другу. Уже следующим утром в спешке предстоящего отбытия мы столкнулись с ней на лестнице, и Лютиэнь буквально выбила меня из колеи заявлением, что срочно нуждается в моём мужском внимании. Нужно сказать, что даже Сенешалю нечасто ранним утром подобное предлагают; я растерялся так, что позволил увлечь себя в её уже знакомую комнату и перебрал в уме кучу вариантов того, чем можно заняться на кровати, пока скрывшаяся в умывальне девушка не вернулась с влажным полотенцем. Оказывается, она вознамерилась в свойственной ей необычной манере заботы заняться моим внешним видом, на что у меня в спешке просто не нашлось времени, а я-то уже развёл столь непотребные мысли, что по венам бежали обжигающие искры страсти. Злясь на себя за пошлость и на Лютиэнь за столь двусмысленную ситуацию, в которой, в силу своей невинности, она, похоже, не находила ничего необычного, я попытался вырваться, чтобы уйти, но не тут-то было: лишь выслушал целую лекцию о том, в каком виде полагается и не полагается военачальнику появляется перед своими подчинёнными. Бережные прикосновения прохладно-влажного полотна к лицу, а затем и гребня к волосам заставили сдаться, на несколько минут подчиниться её воле. Получая откровенное удовольствие от столь незатейливых действий, вдыхая чистый цветочный запах, исходящий от волос и кожи девушки, я задался новыми подозрением: а столь ли она невинна, как кажется, или нарочно соблазняет мужчину, давно не знавшего женской ласки? Но стоило только позволить себе вольность и провести пальцами по её платью в том месте, где отчётливо угадывалось стройное бедро, как это вызвало бурю возмущения вкупе с тем, что смущённая девчонка, вырвавшись, удрала из комнаты шустрее, чем перепуганный заяц от охотника. Расхохотавшись, я откинулся спиной на мягкие подушки, и на душе в этот момент было так радостно, словно в детстве о готовящемся празднике узнал – она действительно была чиста.

В том, что Лютиэнь чиста, и во многом ещё является малым проказливым ребёнком, я убедился в тот же вечер, когда после дневного перехода мы разбили лагерь для ночевки, и она, сумев привлечь внимание нескольких десятков малышей, затеяла с ними такие забавные игры, которых мне прежде видеть не доводилось. Весёлый смех ребятни заставил и взрослых немного расслабиться; пусть тревога и царила в сердце каждого из нас, но всё же мы знали кого хотим защитить в грядущих сражениях: самое ценное, что есть у рохиррим – наших детей. Их счастливые улыбки и свобода стоят любой пролитой крови, любых жертв, на которые, возможно, придётся пойти уже завтра. Ночью я снова попытался поговорить с Лютиэнь, старался объяснить ей, сколько опасностей хранит в себе нынешнее время, что любой девушке недопустимо находиться вдали от воинов эореда, чьей жертвой она может стать, но девчонка лишь ненадолго испуганно притихла, а потом с новой силой принялась доказывать, что способна сама за себя постоять, и если я посмею что-то ей приказывать – покинет Эдорас в тот же день. Слушать подобные нахальные, безрассудные речи было просто невыносимо, и между нами разыгралась новая ссора, но теперь моей вины в ней точно не было. Кто упрекнёт воина в том, что он не готов выслушивать наивные женские речи о способности биться с мечом в руках наравне с мужчиной? Это нелепейшая блажь и клянусь, я пресеку подобные мысли на корню, чтобы даже следа от них не осталось в её хорошенькой головке.

Вот только любые клятвы и обещания тут были, похоже, бессмысленны: у меня не было и крупицы времени, чтобы уследить за самоубийственными выходками Лютиэнь. Уже на следующий день она отличилась вопиющим непослушанием, когда при нападении устроивших засаду орков не отправилась вместе с Эйовин, женщинами и детьми в крепость, а приняла участие в сражении, не имея даже таких элементарных средств защиты, как кольчуга и нарукавники, не говоря уже о щите. Я заметил её слишком поздно, точнее, она привлекла внимание Тэйодена, который благодаря целебным стараниям Мага всего за сутки вернулся в былые силы и теперь недоумевал, каким образом эреборский гном успел сойтись в схватке с дикарём, когда ещё минуту назад он видел его с другой стороны обрыва? Заподозрив неладное, я оглянулся только для того, чтобы увидеть, как коренастый оборванный мужлан повалил наземь знакомую хрупкую фигуру и сжимает ручищами тонкую шею, собираясь задушить неугомонное создание. От накатившей паники дыхание оборвалось, в руках не было копья, чтобы остановить горца, времени, чтобы спасти девчонку, пока он не раздавил её в своих лапах, тоже, и всё же ноги понесли вперёд в отчаянном порыве защитить, спасти мой луч света.

Я не успел.

Дерзновенный луч управился сам, исхитрившись подобрать свой оброненный меч и искромсав убийцу с таким ожесточением, которое трудно было ожидать от девушки. Спихнув с себя мёртвое тело, уронив оружие, когда её окликнул разгневанный увиденным Конунг, Лютиэнь стояла на коленях бледная, покрытая ссадинами, кровью и пылью, растерянная, казалось, совершенно не понимавшая, где она, и что вокруг происходит. Страх перешёл в безумную ярость: заставив подняться, я встряхнул её за плечи, а она вновь схватилась за свой меч и на все мои упрёки заявила лишь одно – ей не ради чего жить, поэтому она не станет беречь себя, а мне всё равно, так зачем очередной спор?

Всё равно.

Мне.

Я едва сдержался, чтобы не ударить её за эти слова, едва смог взять себя в руки, но вот полыхающий в сердце огонь унять был не в силах. Такая слабая, израненная, с разбитыми в кровь руками девочка цеплялась за меня, чтобы не упасть, а я едва сдерживался, чтобы не взреветь от всех тех противоречивых чувств, что на части разрывали душу. Её чумазое, покрытое разводами грязи и крови лицо было таким родным, что руки тут же потянулись отереть его, как ещё вчера она делала сама. Возможно ли так дорожить той, которая прежде казалась врагом, шпионкой, лгуньей? Возможно ли до такой степени желать устроить трёпку этому хрупкому, сумасбродному созданию, которое едва стоит на ногах? Возможно ли принять то, что она совершила немыслимое – посмела принять участие в схватке, сражалась наравне с воинами Рохана? Ради чего? Чтобы что доказать? Видит Единый: своими руками закую в цепи, запру под сотню замков, если ещё раз попытается совершить нечто подобное. Ведь как иначе можно сберечь ту, что сама совершенно не желает себя беречь?

Понимая, что никакие внушения сейчас не помогут, я усадил Лютиэнь перед собой в седло и, пытаясь хоть немного успокоиться, начал выяснять, каким образом она ухитрилась здесь оказаться, но ничего вразумительного, как всегда, добиться не получилось. Кроме как в очередной раз убедиться в том, что девчонка излишне самонадеянна и наивна. Дождавшись тихого сонного дыхания, я позволил себе крепче обнять её, направляя Огненога позади основного отряда и уходя мыслями в те проблемы, которые не давали разуму отдыха даже в редкие минуты покоя. Некоторое время назад Тэйоден гордился тем, что подыскал для меня знатную невесту – дочь Князя Дол-Амрота Лотириэль. Дядю не смутил тот факт, что я не знаком с девой и не горю желанием жениться, он заключил выгодную помолвку и был вполне доволен этим фактом, но что делать теперь мне, когда судьба преподнесла подарок в виде той, которую так хочется сжимать в объятьях? Которая, несмотря на юный возраст и строптивый нрав, единственная отогревает, радует одной своей улыбкой? Прежде мне не доводилось испытывать подобных чувств, они раздражали, казались слабостью, и было вполне естественным отгородиться от Лютиэнь и следовать воле Конунга, но сегодня я впервые задумался о том, что хочу иного, хочу разорвать помолвку, чтобы взять в жёны девочку, которая сейчас так доверчиво прижимается ко мне. Всё происходило слишком быстро, я не мог понять, разобраться, где верный путь, а где полный ошибок, не доверял сам себе и всё же сквозь гнев, злость и боль чувствовал, что в жизнь после стольких лет одиночества и ледяного холода вошла та, которая сумеет принести радость, та, которую так важно уберечь. Для себя.

Невозможно принять или не принять какое-либо решение, когда едешь среди родных, дорогих сердцу холмов, обрывов, утёсов и насыпей, прижимая к груди спящую девушку, думая о той боли, которую она испытывала, о её разбитых, израненных руках и теле, о том, что, как бы не был глуп её поступок, она билась на стороне Конунга Марки. Уже в те минуты я понял, что предпочту Лютиэнь любой, самой знатной и обольстительной наследнице, потому что было в ней что-то сродни мне по духу: то ли горячность и желание на всё иметь свое, независимое от других мнение, то ли стремление стоять на своём, но при этом – мягкость, уступчивость, которыми я не обладал. Она, как и я, была ветром, вольным ветром степей, стремилась к свету, а я хотел стать этим светом для неё. Желаний, надежд на будущее, в которое впервые нестерпимо захотелось заглянуть, стало вдруг так много, что, казалось, не уместит сердце, но все они отступили на задний план, стоило, наконец, приблизиться к Горнбургу, услышать донесения о том, что к нам движется многотысячная вражеская армия. Мысли тут же заполнили иные, более тяжкие размышления: как оборонять Крепь, имея самое большее полторы тысячи защитников, по большей части подростков и стариков, которые либо никогда прежде не держали в руках оружия, либо давно забыли, как это делается? Как защитить, сохранить сотни невинных жизней, не имея для этого достаточных сил? Решение Тэйодена стоять до последнего воина было ожидаемым, подготовка к обороне закипела, затянула обязанностями, которых никто не отменял. Лишь в сумерках я выделил несколько минут, чтобы оградить себя от ненужных тревог – нашёл Лютиэнь, и, не долго думая, запер её в одной из темниц. Жестоко. Но что мне оставалось ещё? Как остановить её, чтобы не попыталась принять участие в предстоящей бойне? Я бы не смог сражаться, если бы не знал, что она находится в безопасности, а темницы казались самым безопасным, недосягаемым для врага местом. Конечно, когда всё закончится, она будет зла на меня, но зато, по крайней мере, цела.

Принимая это решение, я никогда так не ошибался. Оборона Стены захватила настолько, что вытеснила все иные мысли из головы: разразившаяся гроза, полчища орков и горцев, таранящих ворота и пытающихся забраться наверх по приставным лестницам, град стрел концентрировали на себе всё внимание, поэтому, когда раздался оглушающий взрыв, я решил, что бьют грозовые молнии, и лишь через минуту понял, что происходит. Орки, пытаясь попасть внутрь крепости по руслу реки, взорвали кладку на нижнем ярусе. Грохот рушащихся стен, осыпающихся камней заставил похолодеть от затопившего душу ужаса: именно там я оставил Лютиэнь. Оставил запертую, беззащитную. Ноги сами несли через двор, прокладывая себе путь среди сражающихся: я уже понимал, что не оставил ей ни единого шанса на спасение. Увидев каменные обломки и заполняемый бурной водой котлован я едва не попытался спуститься вниз по разрушенной лестнице, остановил меня лишь тихий, болезненных вздох, который только чудом удалось различить в царящем вокруг гвалте. Заметив у края обрыва знаковую темноволосую голову девчонки, которой каким-то образом удалось вскарабкаться по почти отвесным обломкам, но не хватало сил, чтобы подтянуться, сделать последний рывок, я бросился к ней, чтобы вытянуть наверх, прижать к себе, и были абсолютно не важны её сопротивление, гневные, обиженные крики. Хотелось лишь целовать так крепко, чтобы почувствовать, убедиться – жива. До одури впиваться в податливые алые губы, ликуя от того, что не оттолкнула, пусть робко, неумело, но попыталась ответить. Нас прервал взволнованный гном, который с несколькими воинами прибежал вслед за мной к месту взрыва. Лютиэнь так по детски смутилась, что я бы, наверное, расхохотался, но минута близости истекла, нужно было завалить дыру, в которую вместе с речной водой уже просачивались орки, и возвращаться на главную стену.

Наши усилия залатать брешь имели лишь временный успех: через час, когда гроза закончилась, чёрное небо озарили светильники звёзд, а битва во сто крат ожесточилась, всё у тех же разрушенных темниц прозвучал второй взрыв. Отогнать орков от реки удалось лишь выбравшись вместе с частью эореда за крепостные стены. Погнавшись за ними, мы слились с воинами, прикрывавшими ущелье, где в горных туннелях были надёжно укрыты женщины, дети и старики. Воспользовавшись минутной передышкой, я сумел уговорить измученную, бледную, как снег, Лютиэнь присоединиться к Эйовин. Вопреки ожиданию, она не стала спорить. Убрала в ножны меч и снова попросила лишь об одном – вернуться к ней живым, когда битва будет окончена. Эта просьба, вера в меня согрела, придала сил – я обещал и выполнил своё обещание. Когда наступил рассвет, когда пришло обещанное Магом подкрепление, когда все орки были убиты, а горцы пленены, вместе со спешащими к своим жёнам и детям витязями я спустился в горные туннели. Там у щедрого на тепло очага сидела худенькая темноволосая девушка, она держала на коленях маленькую девочку и с увлечением рассказывала сказку о гномах, принце и волшебных поцелуях, слушая которую, дети восторженно ахали, а молодые женщины, позабыв о волнениях, краснели и смеялись. Очень скоро эта девушка станет моей женой – именно таково было принятое мной в те минуты решение.