Текст книги "Подари мне ночь, подари мне день (СИ)"

Автор книги: Оксана Шамрук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

Снова ощутив пробирающий тело озноб, я завернулась в одеяло и устроилась на широком подоконнике. Время уже перевалило за полночь, поэтому сквозь толстые стёкла ничего кроме редких факельных огней видно не было, но почему-то именно этого сейчас и хотелось. Темноты. Свеча у кровати, наконец догорев, погасла, огонь в камине тоже умерил яркость пламени, и в полутьме отчего-то вспомнилась та первая ночь, ночь моего появление в Эдорасе, когда Эйомер запер меня в своей комнате. Ощущение дежавю накрыло с головой. Словно всё повторялось, словно всё сначала; только теперь в сердце столько ран, что нет сил ещё раз побороться за место в чужом мире. И желания тоже нет. Оказаться бы сейчас в его объятиях, спрятаться от всех невзгод у родной груди, чтобы снова поверить, что я нужна, нужна в Средиземье хотя бы одному человеку. Но это не так. Чужая, лишняя, непонятная, странная. Как бы ни старалась, мне никогда не прижиться здесь. Поток горьких слёз заставил снова содрогаться измученное тело, но под утро принёс с собой долгожданный сон, который скорее напоминал оцепенение. Видение, в котором мама сажала перед террасой нашего маленького коттеджа кусты роз, перемешивалось с восходящим солнцем, озарявшим бледными лучами узкие улицы, на которых уже были потушены пожары и убраны тела погибших. Мне хотелось подняться и бежать к ней, но ноги, запутавшись в одеяле, не слушались, а потом появилась Ранара. Она попыталась заставить меня перебраться в постель, но, упершись похлеще упрямого ослёнка, я подтвердила её уверенность в дикости жителей Марки, употребив самые скверные из ругательств, которые услышала за последние несколько дней в эореде. Наконец, попричитав о том, что молодой Наместник нажил себе много проблем, решив обзавестись такой вздорной подопечной, она исчезла из моего сна, и я смогла представить того, рядом с кем сейчас хотелось быть более всего. Моего любимого. Властного, высокого рохиррима, который в мире грёз не смотрел с ненавистью, не гнал от себя и даже не обещал наказать так, чтобы впредь неповадно будет ослушаться его воли. Напротив, он сейчас был непривычно добр и ласков: широкие загрубевшие ладони бережно прикасались к волосам и лицу, в надёжных объятиях было так тепло, что из глаз в который уже раз побежали слёзы. Стараясь удержать покрепче столь необходимую, столь желанную грёзу, я уткнулась лбом в его шею и почти услышала тихий хрипловатый голос. Захотелось ответить, что всё равно не разбираю слов, что так оглохла во время боя, что и себя не слышу, но не получилось: долгожданное тепло стремительно растекалось по телу, лишая желания говорить. Оно помогло, наконец, расслабиться и погрузиться в глубокий, крепкий сон, в котором уже не было никаких видений, а только ощущение крепко обнимающих рук и такого знакомого горьковатого запаха кожи.

Если бы только это было в моей власти, я бы предпочла провести так всю жизнь или же столь долго, насколько это было бы возможно, но в какой-то момент воспаленные от долгих слёз веки обожгло что-то горячее, и невольно пришлось открыть глаза, чтобы осмотреться и понять, что происходит. Проникшие в комнату тёплые лучи заходящего солнца заставили зажмуриться, а от того немногого, что удалось зацепить краем зрения, сердце испуганно ухнуло куда-то вниз. Эйомер! Откуда он здесь? Так рядом. Так близко. Зачем? Испуганно завозившись, я попыталась вырваться из его рук, но каждое движение всё ещё отзывалось в мышцах мучительной болью. Да и как вырвешься, если он, укутав в одеяло, усадил к себе на колени и сжимает так крепко, что ещё немного и раздавит? Всё на том же подоконнике. Потому и солнечные лучи так близко – словно птицы, бьются в стекло. Пришлось снова открыть глаза и ответить на внимательный взгляд рохиррима. Только бы не разреветься опять. Никогда прежде я не ощущала себя такой слабой и затравленной. Куда же подевалась вся хвалёная смелость?

– Почему ты ничего не сказала мне прежде, ещё дома? – сжав пальцами мой подбородок, едва я попыталась отвернуться, Эйомер посмотрел так страшно и устало, словно собирался учинить надо мной суд. – Я бы смог остановить вас тогда, зачем вы ввязались в то, что вам обеим не по плечу? Про вашего подпевалу и говорить не приходится. Скажи мне, зачем?

Не понимая ни слова из того, что он говорил, я опустила ресницы, пытаясь одновременно побороть боль, которая опять острыми когтями впилась в сердце, и сдержаться, чтобы не начать выпрашивать прощение, потому что я совершенно ни в чём не виновата. Во всяком случае, не в том, в чём он меня вчера обвинил. Я не заслужила гнева, который он на меня обрушил, и не буду ничего объяснять. Не стану той безвольной, покорной куклой, которую рохиррим хочет во мне видеть.

– Ты могла предупредить меня в ту ночь, вместо того, чтобы просить о поездке к Мёрзлому Рогу, но предпочла тайно поддержать безрассудную затею Эйовин и хафлинга сражаться против Врага наравне с лучшими витязями Марки.

– Я виновата перед тобой, мой господин, – слова сами сорвались с губ. Он ждал их, так отчего же злится ещё больше? Отчего серые глаза полыхнули таким огнём?

– Ты хоть понимаешь, что я потерял того, кто заменил мне отца, а мог потерять и сестру? Хоть одна из вас могла подумать обо мне, о том, каково будет мне, если кто-то из вас погибнет? Или все мысли были о том, чтобы доказать свою удаль?! Что и кому вы доказали?!

– Я виновата, мой господин, – его крик раскалённой сталью резанул по нервам, сил едва хватило, чтобы не сжаться, как маленький перепуганный кролик. Неужели это не сон, и Эйомер был рядом, держал на руках последние несколько часов? Зачем? Чтобы излить свой гнев ещё раз? Посчитал, что предыдущего раза мне было недостаточно? О, с лихвой, чтобы запомнить на всю оставшуюся жизнь.

– Виновата? Что же ты не защищаешься? Не ищешь себе оправдания?!

– Потому, что его нет, мой господин.

– Моя сестра защищала тебя, как тигрица. Едва я спросил, как она могла поддаться на твои нелепые идеи, как она заявила, что это было её решение уйти в Гондор с эоредом, сказала, что это она уговорила тебя быть рядом с ней. Это так?

– Как она себя чувствует, мой господин?

– Прекрати! – испуганно вздрогнув от раздражённого рыка Эйомера, воспользовавшись тем, что он наконец разжал руки, я соскользнула с его колен на пол и, едва сумев устоять на ногах, плотнее закуталась в одеяло. – Эйовин очень слаба, но Арагорну удалось отвести от неё смерть; время и лечение помогут ей исцелиться. Я в неоплатном долгу перед дунаданом.

Вряд ли долг был бы столь неоплатным, если бы что-то случилось со мной. От одной этой мысли на душе стало совсем плохо, стоило вспомнить ненависть в его глазах, чтобы понять, что всё так и есть. Если бы я была хоть немного дорога Эйомеру, разве не испытал бы он хоть немного раскаяния? Но нет, опять сплошные обвинения. Виновата. Кругом и во всём виновата. Хочет, чтобы я начала оправдываться? А какой в этом смысл?

– Я могу навестить Эйовин?

– Ты сама едва стоишь на ногах, – кажется, в его голосе прозвучало что-то похожее на сострадание. Но мне уже не верилось, что он способен на такие эмоции в отношении меня. Если бы хотел, всё было бы по-другому, а не так.

Подобрав край мешающего идти одеяла, я направилась к сундуку, на котором лежало оставленное Ранарой платье, но, заметив на нём шнуровку, лишь в отчаянии прижала к лицу забинтованную ладонь: мне ни за что не справиться сейчас с этими тонкими лентами.

– Лютиэнь, – от раздавшегося за спиной тихого, чуть хриплого голоса Эйомера, от его прикосновения к плечу по коже побежали мурашки. Почему же рохиррим волнует меня, словно нет нанесённых им прежде ран? Почему не сопротивляюсь, когда он так бережно прижимает к груди, когда невесомыми поцелуями касается волос? – Моя шальная девочка, разве ты не понимаешь, какой опасности себя подвергла?

Поникнув, словно сорванный полевой цветок, я прислонилась к его груди, как никогда прежде нуждаясь в утешении, в ласке прижавшихся к виску горячих губ. Безвольная? Да. Но иначе сломаюсь.

– Позволь, я помогу тебе.

Дождавшись неуверенного кивка, Эйомер развернул меня из казавшегося невыносимо тяжёлым одеяла и, отложив его на кровать, помог одеться в тёплое бархатное платье, а затем, усадив на стул, начал расчёсывать до невозможности запутавшиеся волосы. От того, как бережно он разбирал каждую прядь, как аккуратно заплетал замысловатую косу, на глаза навернулись непрошенные слёзы, сдержать которые удалось лишь ценой неимоверных усилий. Почему же он ждал оправданий только от меня? Разве самому сказать нечего? Или свои поступки он считает единственно правильными, а меня недостойной даже простого «Прости»?

Но Эйомер молчал и в те минуты, и позже, когда вёл меня по малолюдным коридорам Цитадели к Палатам исцеления. Он поддерживал за руку, словно чувствовал, как трудно мне даётся каждый шаг, но не обмолвился и словом пока помогал пробираться между узкими кроватями с раненными воинами и подвёл к окну, возле которого за невысокой ширмой устроили роханскую принцессу.

В это время целительница как раз уговаривала её выпить какой-то остро пахнущий травами отвар. Заметив нас, девушка была вынуждена согласиться. Она была очень бледной и почти не отрывала головы от подушки, но меж тем с лёгкостью сумела сослать брата проверить, как себя чувствуют особо ретивые витязи Марки, которым тоже не повезло попасть в эту обитель стонов, зловония, крови и гноя. Хотя, конечно, такой удел всё же не худший, ведь они живы, а раны, даст Эру, затянутся.

Подруга медленно, нехотя рассказала о смерти Конунга и схватке с предводителем назгулов, который так нагло насмехался, не ведая, что нашёл, наконец, свою истинную погибель. В небесно-голубых глазах стояли слёзы, а слова были тихими и неуверенными, но я знала, как нужно ей выговориться, как трудно поведать о тех чувствах и страхах, которые не понять мужчинам. Мне удалось немного отвлечь Эйовин приукрашенным шутками рассказом о том, как я сбежала от обвешанного цацками из черепов харадрима, и сетованиями на то, что на таком большом Пеленнорском поле не нашлось ни одной мыши, чтобы попугать мумаков, которые, по слухам, панически боятся грызунов. Устроившись на низенькой скамеечке у её кровати, я ещё некоторое время пыталась что-нибудь припомнить о том моменте, когда под предводительством Арагорна на подмогу прибыло войско призраков, но было слишком поздно, и вскоре мы просто заснули, уже не обращая внимания на то и дело раздающиеся болезненные стоны и крепкую, цветистую брань мечущихся в бреду раненых воинов.

Комментарий к глава 21. Ты – моя шальная девочка

У тех, кто оставляет отзывы, улучшается карма, а у автора поднимается настроение)))

https://vk.com/club118071311?w=wall-118071311_407%2Fall

========== глава 22. Выбирая свой личный ад, самое главное не ошибиться ==========

«То, что я готова пойти за тобой в ад, вовсе не означает, что ты должен меня туда отправлять», – именно так бы я сказала сейчас Эйомеру. Именно эти слова обитали в продрогшей душе, когда глубокой ночью раздался тихий стук в дверь. Думает, я всё та же глупая девчонка, которую можно облагодетельствовать ночными визитами, уходя с рассветом? Нет! Этого больше не повторится никогда. Ты преподнёс слишком жестокий урок, Сенешаль. Или теперь уже некоронованный Конунг? Велел убираться? Что ж, так и будет. Я постараюсь больше никогда не появляться на твоём жизненном пути, не приносить своим присутствием никаких хлопот. Наивная девочка, которая сама выдумала себе сказку, сама поверила в неё, сама натворила непоправимых глупостей. Открылась, подарила тебе то, что более всего ценится в девушке в этом суровом мире, а взамен? Ни одного обещания, никаких гарантий, что не выбросишь на помойку, когда надоем. Ты выбросил даже раньше, чем этого можно было бы ожидать. Так зачем пришёл теперь? Понял, что не всё сломал в новой игрушке, и можно ещё развлечься? Ошибаешься. Растоптав душу, вряд ли стоит думать о целых руках. Не таких уж и целых. Несколько часов назад у тебя был шанс снова заморочить мне голову, я была ещё слишком слаба: воля и гордость побитыми собаками прятались в те минуты на самом краю сознания. Тебе нужно было произнести лишь несколько слов, я бы поверила. Наверное. Да что там. Наверняка. Но ты то ли решил быть честным, то ли и мысли не допускал, что твоя игрушка вспомнит, что она живая, что сломаться – ещё не значит закончить жить. Теперь же время упущено, поздно. Всё, что у меня есть, это гордость. Поверь, я сумею по кирпичику сложить из неё высокую стену; тебе никогда не увидеть, что за ней делается, как захлёбывается своей кровью маленький птенец зяблика. Так ты меня однажды назвал? Что ж, я докажу, что во мне есть силы, о которых ты не подозреваешь. Чего бы мне это ни стоило, докажу. Я смогу взлететь, и даже, если суждена смерть, не сомневайся, это будет красиво.

Слёз не было, ни одной, с тех пор, как Ранара поздним вечером увела меня из Палат Исцеления и, заставив съесть горячую лепёшку с молоком, уложила спать. Сна тоже не было. Были лишь мысли. Они окружали сознание воздушными замками, которые рушились, заменяясь новыми. Были воспоминания, много воспоминаний. Словно блики они прорывались сквозь темноту полуночи, заставляя задуматься о том, над чем раньше не нашла времени, не сочла нужным. Конечно, как и любая девчонка, я имею право влюбиться, кто же с этим поспорит. Но как же нужно было забыться, чтобы строить отношения, которые приемлемы лишь для времени, в котором я была рождена, с витязем Марки? Как можно было быть столь бесшабашной и легкомысленной, чтобы, забыв обо всём, отдаться своим чувствам и не подумать, какой меня саму и всё, что происходит с нами, видит Эйомер? Эйомер, чьи нрав и взгляды до невозможности строги? За кого он принял меня? За ветреную девицу? За девку, с которой можно провести несколько ночей, а потом сказать: «Убирайся!»? Что для него значила моя невинность, с такой легкостью подаренная ему? Разве так она ценна? Нет. Вот он и не ценит. Если бы у меня только хватило ума держать его на приличном расстоянии, прятать взор и не забывать задвигать щеколду на двери, возможно, все сложилось бы по-другому. Только возможно. Но смогла бы я, испуганная, затравленная, одинокая в этом чужом мире удержаться от искушения согреться, хоть на миг почувствовать себя нужной и любимой? Нет. Как же было устоять, если он столь хорош собой, что сердце стучит, как сумасшедшее, от одного насмешливого взгляда? Откуда было взяться хладнокровию и рассудительности, если я как в омут с головой окунулась в свою любовь, в его страсть? Говорят, если хочешь, чтобы желание исполнилось, не желай слишком многого, не перегружай чашу судьбы. Я же, наверное, слишком жадная: захотела любви и защиты, поддержки от того, кто не собирался мне их давать. Он взял то, что мимолётно интересно каждому мужчине, возможно даже, в душе посмеялся над простодушием странной девчонки, а затем оттолкнул как лишнюю, ненужную обузу. Ещё днём я искала оправдания его поступку, верила, что он был вне себя от горя, считая, что Эйовин погибла, а теперь не буду, не стану. Из нас двоих он старше и сильнее, так почему же именно я должна быть всё понимающей и прощающей, в то время как Эйомер даже извиниться не захотел, или же не посчитал нужным?

Тихий, слишком знакомый стук в дверь смог нарушить ход мыслей, но не заставил отказаться от уже принятого в глубине души решения. Всхлипнув от отчаяния, я зарылась головой в подушку, стремясь заглушить, подавить желание вновь ощутить тепло объятий рохиррима, испить его поцелуи, прижаться к сильной груди. Не сегодня. И уже никогда. Не сумела стать для него той родной, которою дорожат, которую берегут, а значит нужно суметь остановиться, отпустить. Что ему нужно от меня израненной, измученной минувшим сражением? Вряд ли я сейчас способна дать хоть что-то, да и будучи вся в синяках, наверное, похожа на баклажан. Пусть ищет себе новую утеху, если не спится по ночам. Солёная влага, которой, казалось, больше не осталось в теле, вновь, обжигая, побежала по щекам. Как же хочется смалодушничать, сдаться, просто сорваться с кровати и открыть дверь, но если я сделаю это, то уже никогда не прощу не только его, но и себя. К тому же на это просто нет больше права: теперь у меня есть официальный опекун, я не могу обмануть его доверие порочной связью и недостойным поведением. Благо, что никто не вошёл днём и не увидел, как я сплю в руках того, кто при множестве свидетелей отказался от меня. Тогда это было неосознанно, но больше такого не позволю. Не стану думать, зачем он приходил тогда и сейчас, лучше не знать, чем получить ещё одну рану.

Когда стук повторился, я натянула на голову одеяло и занялась тем, чего не делала уже очень давно: начала читать молитву. Как помнила, как могла. Бог, Эру или Валар, ведь кто-то есть, кто следит за нами, удерживая в страшные минуты на краю пропасти, и если уж не спасает, то и не даёт окончательно погибнуть. Этот кто-то, казалось, услышал меня: стук больше не повторился, лишь удаляющиеся шаги, врезавшиеся в сердце так больно, словно Эйомер, раздавливая, растаптывая, прошёлся по нему. Раной больше – раной меньше, разве теперь не всё равно? Придёт новое утро, и оно сумеет расставить всё по своим местам. Как бы не было трудно, теперь у меня только один путь в жизни, и он рядом с Боромиром. Сжавшись в комочек, словно от этого раны на теле и в сердце могли перестать саднить, уткнувшись лбом в колени, я принялась, как в детстве, считать воображаемых летучих мышей. Должно быть, я совершенно вымоталось, раз это помогло.

Когда хмурый рассвет воровато проскользнул в окно, я уже была на ногах и, кое-как сумев умыться, пыталась, сжав зубы, затянуть шнуровку на платье. Пришедшая будить меня Ранара лишь руками всплеснула и, сетуя на такую непоседливость, помогла одеться, перебинтовала руки и расчесала. Решив, что было бы неплохо хоть немного отвлечься от гнетущих мыслей, я попросила её устроить небольшую экскурсию по Цитадели, на что женщина откликнулась с большим энтузиазмом и, показывая мне длинные переходы и залы дворца, в свою очередь попыталась удовлетворить своё любопытство и деликатно выпытать о том, кто я, и кем довожусь наследнику престола Рохана, который вчера, как говорят, запретил мне возвращаться в Эдорас. Как же быстро распространяются слухи даже в такое неспокойное время! Надеюсь, до Эйовин они не дойдут. Изо всех сил стараясь сдержать подступившие к глазам слёзы, я поведала ей полуправду, упомянув о том, что родителей у меня нет, а Сенешаль разгневан тем, что втайне от него мы с его сестрой влились в ряды воинов Марки и приняли участие в Пеленнорской битве.

– Значит, сестру свою твой господин смог простить, а тебя нет? – проявила неожиданную наблюдательность Ранара. – Оно и понятно: родная кровь ближе к сердцу, а сироту можно, как котенка, вышвырнуть. Но ведь он нёс ответственность за тебя; какой же из него будет Конунг, если уже сейчас он позволяет эмоциям одержать верх над разумом и поступает столь жестоко?

– Не говори так. Племянник погибшего Короля Рохана мудр и справедлив, он будет хорошим правителем, – глубоко вдохнув прохладный, пахнущих дымом сосновых факелов воздух, я обхватила себя руками за плечи, словно могла рассыпаться от той новой боли, в которой зашлось сердце. – Я виновата.

– Ты совсем молоденькая, госпожа, сколько тебе лет?

– В январе исполнилось восемнадцать, – отведя подёрнувшийся влагой взгляд от чёрных проницательных глаз Ранары, я предпочла рассматривать, как солнечные лучи, проходя сквозь изящную оконную решётку, ложатся причудливыми узорами на мраморный пол.

– На вид не дашь и шестнадцати, – поджав губы, заметила женщина. – Моей младшей, Зиле, пятнадцать, так она попышней тебя будет. Верно у вас в Рохане с едой туговато, или для сироты куска хлеба жалели? – заметив, что я собираюсь запротестовать, она изогнула бровь, давая понять, что её мнения мне уже не изменить, как бы не пыталась. – Как можно оставить такую красивую госпожу без опеки? Куда бы ты пошла, если бы не наш Маршал? Всё это могло кончиться очень худо, и виноват бы был твой бывший господин. Или он полагал, что ты сможешь себя прокормить ратным делом, которому тебя невесть за каким лихом обучили?

– Эйомер думал, что его сестра погибла, – неужто мне придётся оправдывать его не только перед собой, но и перед другими?

– Так что, если погибла одна, можно и другую на гибель обрекать? Страшно подумать, что может случиться, если голову преклонить негде. Нельзя быть такой смиренной.

Не смиренная я, а раздавлена всем, что произошло. Но разве это объяснишь упрямой служанке, которая уже вела меня по лестнице на первый этаж, чтобы показать тронный зал и галереи Цитадели?

От ажурной лепнины на величественных колоннах и поражающих своей красотой фресок захватывало дух, льющиеся сквозь цветные витражи солнечные лучи будили в душе тоску о чём-то светлом и смешном, давно позабытом в ушедшем детстве. Ещё неделю назад я была счастлива и, не смотря на угрозу войны, верила в то, что впереди всё будет хорошо, а теперь бродила по огромной, пышущей богатством тронной зале, ощущая себя пустой оболочкой, из которого выкачали жизнь, тенью, увядшим деревцем, у которого больше нет завтра. Есть большие камины, закрытые кованными ограждениями, мраморные арки, дорогая массивная мебель и вазы на длинных столах, но нет больше бесшабашной, жизнерадостной девчонки, которая любила книги Толкина, ролёвки, лошадей и свой дом. Она словно погибла от обрушившейся боли, захлебнулась в ненависти в глазах Эйомера. А всё, что от неё осталось, можно ли в это вдохнуть хоть какую-то жизнь?

Слушая рассказ Ранары о том, как Дэнетор, к которому она, похоже, относилась с большим теплом и уважением, принимал послов, вёл переговоры и устраивал праздничные обеды для гостей, я поняла, что если выхода из сложившейся ситуации и не видно, то принять ещё одно решение всё равно можно. У меня больше нет Эйомера, нет Роханских степей, нет моей маленькой комнатки в Медусельде, в которой прошли самые светлые и счастливые часы, к воспоминаниям, от которых рвётся из последних сил израненное сердце, так что же теперь терять? Разве есть то, за что можно зацепиться? То, ради чего начать всё с начала в чужом городе, среди незнакомых людей и обычаев? Нет, а значит я вольна в своём выборе, вольна поступить так, как считаю нужным; главное, найти верные слова для того единственного, кому оказалось не всё равно, что со мной станется, тому, кто взял меня под свою защиту.

– Говорят, объявился потомок Нуменорских королей, он помог одержать победу, отстоять Минас-Тирит и теперь претендует на престол. Я даже видела его издали вчера, но после гибели Наместника для меня может быть лишь один Король – это наш Боромир. Всё теперь зависит только от его решения. Многие его поддержат, и ему это известно, но наш Маршал слишком любит свой народ, он всегда заботился о нас и вряд ли захочет кровопролития, – рассуждала Ранара, показывая убранство залитой солнечным светом столовой.

Слушая её болтовню, я снова задумалась над тем, что Профессор не совсем верно преподнес мир Арды и события, происходящие в нём сейчас. Он словно рассказывал с чужих слов, описывал размытую дождём акварельную картинку. Да, многое совпадало, но только не то, что происходило в Гондоре, да и Белый Град был несколько иным. Даже сама Цитадель не была похожа на описанную в книге, и уж тем более на показанную в фильме. Никаких чёрных полов и белых мраморных стен, никакой граничащей с минимализмом строгости. Напротив, это был прекрасный богатый дворец, напоминающий своим убранством Версаль, в котором я была лишь однажды, три года назад, когда папа решил, что наша семья просто обязана посетить Францию и побывать на всех значимых экскурсиях и выставках. Что ж, они с Тео проехали по всему запланированному маршруту, а мы с мамой умудрились удрать и присоединиться к коммуне местных толкинистов, с которыми прекрасно провели отпуск. Как давно это было, словно в чужой жизни, словно за пеленой дождя, за которой трудно что-либо различить.

Рассматривая великолепные панно на стенах столовой, я пришла к выводу, что Цитадель, если можно так выразиться, выглядит утончённой и изысканной, но всё же гораздо ближе для меня немного языческий Медусельд. Нельзя об этом думать, нельзя сравнивать, от этого лишь сильнее тоска по потерянному, сожаление о том, что не вернулась в столицу Марки, как то подсказывало сделать сердце. Уже ничего не изменить, остаётся попытаться быть такой, какой захочет видеть меня мой покровитель, хотя мысли о своём бессилии, о положении, которое заставляет подчиняться чужой воле, вызывают новые волны отчаяния.

Чувствуя, как подступает усталость, хотя провела на ногах не более часа, я попросила Ранару, чтобы она отвела меня в конюшни. В душе теплилась надежда, что в руки местных конюхов могла попасть моя своевольная кобыла. Так оно и оказалось: Тала стояла в одном из стойл, в которых содержались роханские кони. Как сказал мне светловолосый мальчишка, помогавший на конюшне, её опознал Хама, который уже успел побывать здесь рано утром. Сдерживать слёзы больше не было сил, когда, шагнув за загородку, я обняла за шею мою красавицу, прижавшись лицом к её лоснящейся шкуре. Словно стремясь выразить, что тоже была напугана вчерашними событиями, она прикоснулась носом к моему плечу, жарко задышав и нетерпеливо переступая копытами. Думает, мы сейчас отправимся домой? Тоже здесь не нравится? Увы, этого уже не случится никогда, вдобавок придётся просить Боромира, чтобы он выкупил у Эйомера мою лошадь, самой мне нечем за неё расплатиться, но и расстаться с ней я не смогу, это будет уж слишком: потерять всё и даже кобылу. Заметив на вбитом в стену крючке свою седельную сумку, я испытала некое подобие радости: Тала сумела сберечь мои скудные пожитки.

Долго оставаться со своей любимицей не было никакой возможности: на нас во всю глазели местные конюхи, которым, похоже, позарез нужно было узнать хоть что-то о рохирримке, внешне не похожей не то что на рохиррим, но и хоть на какой-то народ известных им земель, которую взял под свою опеку их господин. Да и Ранара напомнила, что пора завтракать и в постель: наверное, у меня был слишком измождённый вид, если она так торопилась отвести меня обратно в выделенную мне комнату в северном крыле Цитадели. Всё же мне удалось уговорить её зайти хоть ненадолго в Палаты Исцеления к Эйовин. Моя подруга выглядела сегодня немного лучше, она была всё так же бледна, но уже могла сидеть, опершись о подушки, и задавала слишком много вопросов, на которые мне совсем не хотелось отвечать. Что я могу рассказать о том, как чувствуют себя наши раненые, если она находится к ним ближе, чем я, или о том, как устроили остальных воинов? Понятия не имею, наверное, они в здешних казармах, меня поселили далеко от наших. О своём самочувствии тоже говорить не хотелось, впрочем, и она не имела желания распространяться о своём. Посидев у кровати подруги меньше получаса, я была вынуждена сдаться под напором недовольных взглядов Ранары, которой не терпелось отправить меня отдыхать и заняться другими своими обязанностями. Пообещав Эйовин постараться прийти вечером, я направилась вслед за служанкой к раскрытым дверям, в которых столкнулась с Эйомером и Хамой.

– Доброе утро, госпожа. Ты уже на ногах?

А что, мне забиться в угол и, жалея себя, пересчитывать порезы на руках? Не дождётесь!

Несмотря на усталость, желание огрызнуться на неодобрительный тон начальника стражи было очень велико, но, стушевавшись под пронзительным взглядом Сенешаля, я лишь потупилась, рассматривая начищенные половицы. Выручила меня Ранара, которой, похоже, очень хотелось высказать своё мнение о сложившейся ситуации. Даже не знаю, радоваться ли компании этой прямолинейной женщины или в отчаянии закатывать глаза и мечтать провалиться сквозь пол.

– Доброе. Разумеется, доброе. Благодаря господину Боромиру. А вот кое-кому, наверное, стоит поучиться нести ответственность за чужие жизни прежде, чем он станет правителем целого государства.

С этими словами, не дожидаясь ответа, служанка схватила меня за локоть и буквально утащила в почти безлюдный коридор. Услышать, была ли реакция на такой дерзкий выпад, не удалось; вскипев, словно чайник на огне, она продолжала ворчать о том, как рада, что родилась в Гондоре, где немыслимы поступки, подобные тем, которые совершают дикари из Рохана. Попытавшись из неожиданно пробудившейся вредности возразить ей, я лишь нарвалась на возмущённый взгляд.

– Милая моя, он, конечно, хорош собой этот ваш Эйомер. Но и только. С лица воды не пить, а поступки его говорят сами за себя. Все мы имеем слабость терять голову от восхищения при виде статных воинов. Сначала мы видим в них доблесть, потом искусителей и лишь в последнюю очередь умудряемся разглядеть козла.

Невольно хихикнув от того, что, оказывается, не только в моём времени мужчин сравнивают с парнокопытными, я, наконец, заслужила одобрительную улыбку Ранары. Смягчившись, она принялась рассказывать о том, как сильно боялась связывать жизнь со своим покойным мужем – уж слишком красив и вспыльчив он был: разве сладишь с таким? Решив, что она, должно быть, от него не слишком отставала ни в том, ни в другом, потому что и сейчас была очень миловидна и остра на язык, я с удовольствием приняла предложение позавтракать в малой столовой, в которой ещё не успели убрать со столов.

Небольшая, хорошо протопленная зала оказалась очень уютной, а поданные каша, тушёная капуста, лепёшки с мёдом и чай – вкусными; но больше всего меня порадовала встреча с заглянувшими подкрепиться Мэрри и Пиппином. Оба хоббита выглядели уставшими и словно враз повзрослевшими, посерьёзневшими, однако разговорчивости в них не убавилось. Именно от Мэрри и Пиппина я узнала о многих подробностях вчерашней битвы, а так же о том, что сегодня днём Арагорн планирует провести Совет, на котором будет решено, как в дальнейшем действовать союзникам. О том, чем он закончится, мне примерно было известно, а чтобы воплотить в жизнь моё решение, нужно непременно вечером поговорить с Боромиром и заручиться его позволением, но всё это немного позже, а сейчас надо изображать из себя пай-девочку и, распрощавшись с приятелями, отправляться отдыхать под строгим присмотром Ранары.

– Встретимся за ужином, – постаравшись улыбнуться, кивнула я Мэрри и, когда он, навострив уши, склонился ко мне, тихо попросила, – попытайтесь передать Маршалу Гондора, что мне нужно с ним поговорить, вдруг он вечером будет занят и не выйдет к трапезе.