Текст книги "Подари мне ночь, подари мне день (СИ)"

Автор книги: Оксана Шамрук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

Ночные часы казались бесконечно долгими, путь длинным, а мгла непроглядной, но когда я уже начала подумывать, что это просто приснился кошмар и не желает отпускать из своих объятий, как далеко впереди полыхнули огни. Яркие столбы пламени были подобны беснующимся демонам разрушения, гул пожирающего все вокруг огня пока не был слышен, а сами они пока еще были отражением на доспехах едущих впереди воинов. Но уже вскоре, стоило нам выехать из леса и преодолеть заросшее высокой сухой травой поле, перед нами предстал весь ужас разыгравшейся в Гондоре бойни.

Мы опаздывали.

Непоправимо, ужасающе опаздывали.

Опаздывали спасти, опаздывали погибнуть.

Опаздывали объединить свои силы с защитниками Минас-Тирита, чтобы сплотиться против общего Врага.

А Враг бесновался как безумец в ночь полнолуния.

Только не было ночи: это мордорская Тьма полонила мир, застелила его своим сизым туманом, горьким дымом.

Пробитые огненными снарядами стены Белого Града полыхали так неистово, словно пытались призвать на помощь ясный день; широкое поле было заполнено горами трупов людей, орков, троллей, лошадей и варгов; земля превратилась в кровавое месиво, на котором всё ещё отчаянно бились с вражьей ратью разрозненные группы рыцарей.

От оглушительных криков, лязга металла и гула получившего богатую пищу огня закладывало уши, но громче всего прочего прозвучал голос Конунга, призвавшего свой эоред ровняться боевым строем.

Натянув поводья рванувшей вперёд Талы, я выслушала ругань в свой адрес воинов, в крупы жеребцов которых она чуть не вписалась. Мы с Эйовин обменялись взглядами: в узких прорезях шлема мы видели лишь глаза друг друга, но именно в эту минуту давали обещание верности и прощались – ни одна из нас не могла предсказать, что будет с нами уже через полчаса. А Тэйоден, неумолимо торопя время, уже выкрикивал боевой клич. Вторя ему, витязи Рохана подняли свои копья и мечи и, понукая жеребцов, во весь опор лавиной ринулись вперёд.

Устремив туда взгляд, я в последний раз выхватила глазами фигуру что-то выкрикнувшего на рохиррике Эйомера: он был бесстрашен и первым на Огненоге рванул к разворачивающим свои ряды, загораживающимися щитами оркам.

Бесстрашен.

Бесстрашен, когда конь копытами разнёс в щепки щит коренастого орка, когда копьё пронзило короткую шею врага.

Бесстрашен, когда, не оглядываясь, зная, что его воины следуют за ним, принялся мечом прорубать себе дорогу, снося без счёта головы врагов.

Бесстрашен в своей доблести и силе.

Я буду под стать. Я сумею. Я справлюсь. Иначе разве пара я ему, разве имею право на его любовь?

Прежде я только слышала о мгновениях, таящих в себе часы, и о часах, пролетающих за одно мгновение, но сегодня испытала эту удивительную способность времени в полной мере. Прошла, кажется, всего секунда, а мы с Эйовин и Мерриадоком хоть и находились в ряду, замыкающем войско Марки, уже оказались в самой гуще беснующихся орков. Вокруг, со свистом рассекая воздух, летели стрелы, сталкивались с металлическим звоном мечи, ржали раненые кони, стоял сливающийся воедино гул; мы же, в начале растерявшись, лишь озирались, уворачиваясь от сражающихся. Оцепенение прошло очень быстро: выхватив из ножен меч, удерживая поводья понёсшей Талы, я лишь краем глаза увидела, как подруга вместе с хоббитом сражаются, отбиваясь от пытающихся приблизится к их жеребцу орков. Самой мне повезло меньше: Тала при виде пожара, объявшего одно из деревянных орудий, и тел погибших воинов взбрыкнула, и, не успев даже вскрикнуть, я упала на землю у самого огня, в кровь разбив ладони и слыша в ушах звон и ржание ускакавшей прочь кобылы. Потянувшись за выпавшим мечом, я едва успела сконцентрироваться и увернуться от ятагана спешащего к месту моего падения орка. Он бился отменно, мне с трудом удалось, парируя его удары, подняться с колен. Наша схватка была долгой, враг играл со мной, словно кот с мышью, я же пыталась не подпустить его слишком близко, заставляя быстрее двигаться одеревеневшее от холода тело. Впрочем, стоило ятагану скользнуть по моей руке, как адреналин унес и усталость и неуместную заторможенность. Радуясь, что прочные, тяжёлые наручи уберегли от ранения, я перешла в нападение и уже вскоре сумела попасть мечом противнику под рёбра. Когда на его губах появилась пена чёрной крови, желудок мой свело от приступа мучительной тошноты, но на подобную слабость не было времени: мстить за убитого нёсся более свирепый и высокий орк, отбиться от которого удалось с большим трудом.

Наконец, он был мёртв, и, получив небольшую передышку, отирая меч о его плащ, я оглянулась, но Эйовин и малорослика поблизости видно не было. Пожалуй, это и хорошо, что они сумели уйти и избежать западни, в которой оказалась я сама: Конунг со своим войском сумел смять орков и оттеснить их к стенам Минас-Тирита, но те из тварей, что, бросившись при атаке рохиррим врассыпную, уцелели, теперь пытались собраться единым отрядом; мне же выпало сомнительное удовольствие оказаться на их пути, точнее, быть ими окруженной со всех сторон. Именно сейчас вспомнились слова Эйомера о том, что, оказавшись в самой гуще битвы, я захочу лишь одного – спрятаться, укрыться в любой щели, лишь бы избежать боли и неминуемой смерти. Он был прав. Прав! Панический страх и желание исчезнуть, сбежать, испариться были невероятно мощными, они проникли в каждую клетку уставшего, измученного тела. Вот только бежать было некуда. В панике озираясь, я тем отчётливее это понимала, чем безумнее, страшнее скалились отвратительные рожи стремительно приближающихся орков. Они разорвут меня. И не будет больше Медусельда, конюшен, кухонь, полей, вышивания гобелена вместе с Эйовин, тёмных ночей и тихого стука в дверь. Прощай, Эйомер, надеюсь, ты не найдёшь моего тела!

С усилием сглотнув, понимая, что всё, надежды нет, что не готова к подобному, я сжала рукоять меча, и лишь на миг прикрыв глаза, чтобы вспомнить улыбку мамы, которая когда-то давно привела на первую в жизни ролёвку, схлестнулась с толстым одноглазым монстром. Он был невероятно силён, но сумел вывести меня из себя ехидными насмешками так, что после нескольких выпадов и обманных ударов мне удалось снести с плеч его лысую голову. От чрезмерных усилий мои мышцы горели огнем, но на отдых не было даже секунды – на месте лысого уже возник новый орк, на этот раз тощий, но достаточно рослый, и пришлось, с трудом отбиваясь от бешенного натиска, искать брешь в его разномастных доспехах. Лишь тонкая трещина в его нагруднике, но мне её хватило, чтобы нанести решающий удар, одновременно уворачиваясь от лап жирного тролля. О Боже, они и их с собой притащили?! И почему я об этом раньше не слышала? Где там у этой тупиковой ветви эволюции слабое место, и почему он до сих пор не окаменел? Подхватив с земли булыжник и что есть силы запустив им в голову противника, я залюбовалась тем, как, падая, он картинно завалил сразу трёх бранящихся орков. Одновременно нашла ответ и на свой вопрос: сквозь заволакивающее небо густое серое марево пожарищ и тумана не пробивался ни один солнечный луч, вот почему эта горная нечисть разгулялась. А ведь тут кто и покруче есть. От пронзительного, тонкого, но очень мощного крика заложило уши, и захотелось упасть на землю, накрыв руками голову, но я не могла – очередной орк взмахнул своим залитым кровью ятаганом, и пришлось отбиваться, стараясь не думать о том, чья она. Назгул напугал своим появлением не только тревожно заржавших вдалеке лошадей, но и орков: похоже, они всё же побаивались этой крылатой твари, потому что снова попытались броситься врассыпную. Правда, через несколько секунд опомнились и озверели, кажется, ещё больше. Отбиваясь сразу от троих противников, отчётливо осознавая, что теперь мне точно не справиться, но упорно продолжая уворачиваться от их ударов, я уже с трудом различала, что происходит вокруг: дурацкий тяжёлый шлем наехал на самые глаза, а поправить его не было никакой возможности. Что-то изменилось, я чувствовала это, и дело было не в ужасающих воплях очередного ящера, а в поведении орков, которые, кажется, торопились поскорее расправиться со мной и били с такой силой, что мне едва удавалось устоять на скользкой от крови траве. В какой-то момент, не сумев отбить удар ятагана, уворачиваясь от стремительно приближающегося зазубренного кривого клинка, я просто рухнула вниз. Доспехи громко и противно звякнули от столкновения с землёй, край шлема, словно противореча своему предназначению защищать, больно впился в шею, но хуже этого были звенья кольчуги, врезавшиеся сквозь тонкое сукно рубахи в кожу на плечах и груди. Как глупо, что в последние секунды жизни мысли в голове вертятся вокруг подобных мелочей, а пальцы всё ещё пытаются удержать рукоять меча. Разве не должно мне сейчас, как показывают это в кино и описывают в литературе, видеть лучшие, самые счастливые моменты из прошлого? Хочу снова получить кубок на весеннем турнире, быть маленькой и помогать брату украшать рождественскую ёлку, и получить хотя бы один, самый короткий поцелуй Эйомера. Разве этого так много? Тогда почему, затмевая все остальные чувства, меня не отпускает физическая боль? Какого хрена эти орки тянут? Будь они прокляты! Сумев сжать рукоять ставшего невыносимо тяжёлым меча, я попыталась приподняться, чтобы осмотреться и понять, наконец, что происходит, и именно в этот момент чьи-то сильные руки рывком подняли меня на ноги, а над головой раздался знакомый мужской баритон.

– Жив, мальчик? Я уж испугался, что не удастся пробиться к тебе вовремя. Как же тебя так угораздило?

– Лошадь сбросила, – только теперь вспомнив о своей Тале и от души надеясь, что строптивица уцелела в этом жутком месиве, с трудом подняв голову, сквозь узкую прорезь глазниц шлема я взглянула на своего спасителя.

Боромир. Собственной персоной. Как же я рада, что он жив и тогда, и теперь!

– Стой-стой, – витязь крепче ухватил меня за руку, когда ноги стали отказывать от усталости и от зрелища усеянного трупами бескрайнего поля: битва кипела во всю, в двух шагах от нас воины Маршала Минас-Тирита добивали оказывающих бурное сопротивление орков, да и дальше, сколько хватало ограниченного шлемом взора, шла ожесточённая схватка. – Мне казалось, Марка прислала нам на подмогу бывалых вояк, откуда такой юнец затесался?

– Я доброволец.

– Добровольно подрядился на смерть? – грубовато хохотнул гондорец, от души хлопнув по спине так, что ноги снова подкосились. – Впрочем, ты неплохо бился, мои воины тебя издалека заметили.

– Спасибо, – всего одно тихое слово сорвалось с губ, но в нём было всё: благодарность за грубую похвалу, за спасение, за то, что до сих пор жива.

Не надолго же меня хватило, впрочем, всё только начиналось. Оглушительный гул труб и незнакомый рёв заставили нас одновременно обернуться к южному краю Пеленнора, откуда надвигались новые приспешники Мордора – Харад.

– Готов продолжить боевое крещение?

А что, есть выбор? Тогда я лучше скажусь мёртвой, впрочем, скоро и притворяться не будет нужды. Лишь кивнув Боромиру, я устремила взгляд туда же, куда и он со своими витязями: на вновь прибывшие рати Врага. Впереди скакала конница, затем шла пехота, а замыкали устрашающую картину исполинские мумаки, на широких спинах которых в похожих на башенки деревянных кабинках сидели возницы и стрелки. Сейчас отсюда было видно, как Эйомер, развернув конников эореда, направил их к наступающим, в то время как пешие рохиррим бились у стен города с полчищами Мордора. Оглушённая барабанной дробью, криками и лязгом металла я тщетно пыталась увидеть Конунга, но он словно сквозь землю провалился. Наверняка, где-то там Эйовин и Мэрри нуждаются в моей помощи, но мне к ним ни за что не пробиться, а значит, всё что остаётся – это вместе с гондорскими витязями атаковать пехотинцев Харада.

Не знаю, откуда взялись силы; наверное, это и есть то, что называют вторым дыханием, но уже вскоре я вновь оказалась в центре сражения, схватившись с похожим на талиба воином, который был раза в два выше меня самой, а уж о мощи и говорить не приходилось. Отмахиваясь, словно от назойливой мухи, он всё же был вынужден обратить на меня своё бесценное внимание и, ругаясь, хотя я не понимала ни слова из его тарабарщины, ответить на вызов. Сражаться с ним было в разы труднее, чем с орками: те, конечно, были злобными тварями, но и вполовину не такими хитрыми, как этот язычник. Больше всего меня бесили амулеты из черепов мелких животных на его толстой шее и закрывавшая лицо чёрная тряпка. В самом деле, что это он паранжу нацепил? Или от кого скрывается? Стараясь оттянуть время и собраться с духом, я злила и отвлекала его обманными выпадами, а затем, юрко увернувшись от коварного удара, выхватила из-за отворота сапога кинжал и вонзила точнёхонько ему под рёбра. Да только не учла живучести и упрямства харадрима: взревев, как бык в мартовском загуле, что, кстати, было недалеко от истины, он бросился на меня в новой атаке, и пришлось спасаться позорным бегством, рванув к одному из ревущих мумаков. Животное показало всё своё наплевательское отношение к тому, за кого сражаться, лёгким движением заключённых в шипастые браслеты ног затоптав моего обидчика, но и мне самой пришлось несладко: увернуться от колонноподобных задних конечностей «слонопотама», надеясь, что он не испражнится сию секунду мне на голову – та ещё задача.

Оказавшись, наконец, на свободном пятачке среди всего этого безумия и понимая, что уши заложило настолько, что, наверное, уже никогда не услышу ни одного звука, я снова принялась искать взглядом своих и даже к недолгой радости нашла: не так далеко отсюда, на возвышающемся над Андуином холме, окружив себя кольцом щитов, собрались рохиррим. Биться против мумаков они не могли: слишком бурно на этих исполинов реагировали скакуны, но, похоже, решили обороняться до последнего. Радость была недолгой, потому что мне было ни за что не добраться до них, а значит, придётся продолжать сражаться вместе с витязями Гондора, которые продолжали упорно и хладнокровно теснить пехоту Харада.

Совсем рядом раздался яростный крик Боромира, сумевшего прикончить очередного черепоносца, и, решив, что возле Маршала всяко безопаснее, да и погибнуть в случае неудачи всё же почётнее, я уже больше не отходила от спасшего меня от орков отряда. Казалось, сражению не видно конца, руки, одеревенев, уже не чувствовали меча, и приходилось прилагать всё больше усилий, чтобы удержаться и не пасть перед полчищами Врага, дивизии которого были неисчислимы и словно вырастали из-под земли. Лёгкие от нехватки кислорода горели огнём, каждый вдох, каждый новый удар давались всё с большим трудом, и уже не было гордости, а лишь глубокая благодарность, когда изредка кто-нибудь из гондорцев толкал к себе за спину, давая короткие мгновения передышки.

Именно в одну из таких минут я и увидела причаливший к пристани разномастный флот. Ох, как были рады ему орки и харадримы, да только я ещё больше. Это, наконец, пришёл с помощью Арагорн, и эта помощь была необходима, как воздух. Со стен Минас-Тирита донёсся рёв труб, призывающий воинов укрыться на втором ярусе. В городе явно решили, что это нападение пиратов Умбара, но стоило над одним из кораблей взвиться стягу с Белым Древом, как паника улеглась, а уже вскоре на пристань начали высаживаться следопыты, ополченцы южных провинций из Лебеннина и Ламедона и устрашающее воинство тёмных призраков. От подобного зрелища можно было поседеть в одну минуту, и всё же перевес был теперь на стороне защитников Гондора, и это не могло не вселять в душу надежду и радость. А с надеждой стало легче сражаться и гнаться за орками и троллями, которые, отступая, норовили укрыться в полосе леса. Да только кто же им позволит?! Час, и поле боя превратилось в место скорби, усеянный трупами могильник, в котором искали своих, чтобы живых или мёртвых забрать подальше от тел врагов. С трудом передвигаясь под свинцовой тяжестью доспехов, убрав в ножны меч и всё ещё не веря, что жива, я тоже пыталась искать, но глаза слезились от пота и гари пожарищ, едва ли позволяя рассмотреть хоть что-то.

– Можешь снять шлем, он велик тебе, как и прочая амуниция, – предложил всё ещё находившийся рядом Боромир, который ещё минуту назад отдавал приказы своим витязям, а теперь словно ссутулился и постарел, видя сколько вокруг нас погибших воинов, которые до последнего вздоха защищали государство наместников. – Снимай, уже нечего опасаться.

– И даже гнева? – взявшись за кожаное крепление под подбородком, мечтая избавиться от тяжёлой, надоевшей железяки, от которой нещадно болела шея, я всё же сомневалась в том, стоит ли открывать своё лицо.

– Ты храбро сражался, и несмотря на юный возраст проявил завидную отвагу, так от чего же мне гневаться?

– Надеюсь, слово гондорского наследника нерушимо, – сняв, наконец, шлем, я упрямо взглянула в зелёные глаза витязя, читая в них недоумение, неверие и, наконец, гнев, который он обещал не проявлять.

– Несносная девчонка, нет на тебя управы у Сенешаля? – помня, что обещал не упрекать, Боромир прикоснулся ладонью к моей влажной от испарины щеке, и этого полного доброты жеста хватило, чтобы из глаз хлынули так долго сдерживаемые слёзы усталости, боли, отчаяния и страха. Я и сама не заметила того мгновения, когда он обнял меня, только, уткнувшись лицом в его сокрытую латами широкую грудь, пыталась сдержать рвущиеся из сорванного, саднящего горла рыдания. – Полно, девочка, ты всё выдержала, теперь поздно проявлять детскую слабость.

– Мне нужно найти друга, – лишь через несколько долгих минут мне удалось немного успокоиться и перестать заливать солёной влагой его доспехи. – Друзей…

– У меня тоже их здесь немало, и хотелось бы верить, что хоть кого-то из них смерть пощадила.

Вместе мы, как и множество других воинов, долго бродили среди изуродованных тел людей, орков, троллей и скакунов, осматривали покореженные орудия и тараны, помогали гасить догорающие пожары; и если Боромиру выпало найти многих своих витязей, и он то и дело отдавал приказы оттащить павших или отнести в Палаты исцеления раненых, то мне везло или не везло, не знаю: подруги и хафлинга нигде видно не было. В душе росло отчаяние, а серый пасмурный день ближе к вечеру становился всё сумрачней, когда слух резанул глухой, гортанный крик. Обернувшись на него, за громоздкими телами нескольких сражённых мумаков я заметила, как в воздухе взметнулась копна золотистых волос. Дыхание перехватило, а ноги, не разбирая пути, понесли туда, где кажется была та, которую я искала. Нужно было бы помнить обо всём, но разве это возможно, когда после пережитого разум просто отказывается понимать хоть что-то? Так было и в ту минуту. Повесть профессора была напрочь забыта, а сердце ухнуло вниз, стоило увидеть упавшего на колени Эйомера, в отчаянии прижимавшего к груди бледное, бездыханное тело сестры. По смуглым щекам катились слёзы от рыданий, которые он даже не пытался сдержать или скрыть, широкие ладони метались по тонкому, безвольному телу в поисках ран, и было лишь одно стремление: помочь, разделить горе. Но стоило мне подойти ближе, как рохиррим поднял стеклянные от влаги и горя глаза, и той ненависти, что в них отразилась, хватило бы, чтобы убить, растерзать в клочья.

– Это ты во всём виновата! Ты привела сюда мою сестру! Ты убила её! Не смей больше попадаться на моём пути, убирайся прочь! Прочь, слышишь?!

Когда рвётся на части душа, когда рушится мир, а кровь огненной болью разрывает жилы, тогда не можешь сделать и шага, замираешь, словно снимок на фотоплёнке, не чувствуешь тела, становишься податливой тенью, которую может заставить пошевелиться лишь чья-то настойчивая воля и стремление помочь. С трудом узнав Боромира, я едва успела взять его за руку, а он уже уводил меня ему одному известной тропой, что-то говорил, но в разрывающем, разъедающем, словно яд, горе мне не удалось разобрать ни слова.

========== глава 21. Ты – моя шальная девочка ==========

– Потерпите, госпожа, будет немного жечь, но эти раны нужно обработать, а мазь заживит их.

Ранара, невысокая темноволосая женщина, на попечение которой оставил меня Боромир, зря тревожилась: я ничего не чувствовала, и не ощущала ровным счётом никакого дискомфорта, когда она бережно обрабатывала глубокие порезы на моих запястьях и, намазав их густой жирной мазью, принялась забинтовывать узкими полосками льняной ткани. Как же я смогла столько часов сжимать рукоять меча, если руки почти до локтей были покрытыми порезами, из которых до сих пор сочилась сукровица? Не знаю. Как сумела столько часов подряд сражаться в битве за Белый Град, когда вокруг гибли более опытные и сильные воины? От воспоминаний о растерзанных, изуродованных телах, о тех, кого пришлось сразить, и кого разили другие, по венам растекался холод, в ушах всё ещё стоял гул, а по спине пробегала дрожь, словно битва ещё не закончена, словно Враг всё ещё имеет власть и способен уничтожить моих близких. Впрочем, он и имеет; вот соберёт новые полчища нечисти и схватка продолжится.

Продолжится, а во мне нет сил даже пошевелиться. Нет сил поднять оружие. Выкупанная, одетая в тёплую белую рубаху, которая доставала до самых пяток, я сидела на краю кровати в небольшой натопленной комнате, безучастно наблюдая за тем, как Ранара, которая уже час носилась со мной, как наседка с цыпленком, заканчивала обрабатывать порезы, полученные мною в бою. Думает, мне больно от такой мелочи? Я знаю, что такое настоящая боль, которая разрывает на части, не оставляя в саднящем сердце ни одной целой клеточки. А это? Мелочь. Переживу. Раньше я действительно панически боялась физической боли, но теперь уже нет. Теперь это в прошлом. Душевная боль сильнее в тысячу раз, она не даёт пошевелиться, не даёт рассмотреть, куда так торопился привести меня гондорец, прежде чем, простившись, ушёл, чтобы вернуться к своим подданным, к неотложным делам. Его полные сострадания слова ещё имели силу ранить. А физическая боль? Кажется, её я просто не чувствовала.

– Как же так можно?! – в который уже раз скороговоркой повторяла женщина, расчёсывая мои влажные после мытья волосы и недовольно поглядывая в угол комнаты, где возле скамьи были свалены на пол доспехи – кольчуга и меч, вес которых я, кажется, не скоро смогу опять выдержать. – Разве гоже такой молодой леди участвовать в войне и сражаться наравне с воинами? Недаром мой отец называл жителей Марки дикарями, вот мне и довелось убедиться в его правоте.

– У тебя есть сыновья?

– Только дочери, госпожа.

– И где они сейчас?

– Старшие помогают с ранеными в Палатах исцеления, а младшая вместе с прачкой бинты готовит, – ответила Ранара, откладывая гребень на невысокий прикроватный столик. – Может, вы хотите пить, или принести бульон?

– Мы сражались, чтобы твои дети остались живы, – игнорируя её вопрос, я взглянула на весело потрескивающие в камине поленья. Какое яркое пламя: как сама жизнь, как её начало. Вот бы почувствовать хоть немного тепла, но по коже лишь мороз идёт. – Ты можешь быть свободна.

– Как прикажете, госпожа.

Через несколько секунд о её уходе известили скрипнувшие половицы и тихо хлопнувшая дверь.

Госпожа. Как нелепо звучит! Но и права возразить ей, сказать, что я никто, у меня нет: Боромир принял другое решение и уже озвучил его. Во всяком случае, Ранара и ещё несколько человек, чьих лиц мне запомнить не удалось, об этом слышали. Теперь у меня есть официальный опекун, тот, кто взял на себя заботу о моей судьбе, кто впредь будет распоряжаться, что мне есть, во что одеваться и как поступать. Наверное, быть под личной защитой и заботой старшего сына Наместника Гондора – это даже неплохо, но почему меня никто ни о чём не спросил? Почему мужчины считают, что в праве сами распоряжаться женскими судьбами, не спросив нашего согласия? Что ж, я безвольная скотина? Один прогнал прочь, другой решил подобрать сироту и проявить благородство души? А на душе у Боромира сейчас тяжело и полуночно темно. Я мало что запомнила из того, что происходило, пока он вёл меня к городу, пока спотыкающуюся тянул по узким, уходящим вверх улицам, одновременно отдавая приказы то и дело подбегающим к нам воинам. Но слышала, как один из них, поколебавшись, известил, что Дэнетор погиб: Наместник пал, возглавив северный из оборонявших Минас-Тирит отрядов ещё до того, как прибыл наш эоред, но во время сражения доложить об этом Маршалу никто не решился. В памяти до сих пор стояли зелёные, от горя потемневшие до черноты глаза гондорца, звучали его слова о том, что Враг если и не победил в этой битве, то добился многого: потери гондорской и роханской армий невосполнимы, более того, союзные государства остались без правителей. Конунг также погиб в сражении на полях Пеленнора. Надеюсь, хотя бы в этом Эйомер не найдёт моей вины.

Едва в мыслях промелькнуло имя сероглазого рохиррима, от которого так хотелось отгородиться, как сковывавшая стена холода рухнула, давая прорваться обжигающей боли, ощутить, что я по-прежнему всё чувствую. И даже острее, глубже, мучительнее. Руки пылали огнём, мышцы болели так, словно их разорвали и соединили заново, немилосердно крутило живот, в который пришелся не один удар орков и харадрим, но заставляло задыхаться не это, а сердце, которое захлёбывалось кровью, которую сейчас просто не в силах было качать. Получала ли я когда-нибудь удар более сильный, более жестокий, чем нанёс сегодня Сенешаль? Никогда. Смогу ли справиться с теми болью и отчаянием, что кипящим ядом разлились по венам, не потеряв при этом рассудка? Не уверена. Пока рядом были Боромир и Ранара, я ещё каким-то образом умудрялась прятать свои панику и горе в оцепенении, но теперь больше не получалось. С губ сорвался отчаянный, глухой крик. И с ним из глаз хлынули слёзы; слёзы, от которых стало ещё труднее дышать; рыдания, давшие ощутить, как холодно в комнате, несмотря на пылающий в камине огонь.

Забравшись под толстое шерстяное одеяло, я прижала к груди подушку, словно та могла закрыть, залатать зияющую в ней рану, стянуть ее кровоточащие края. Сама во всём виновата. Сама. Ведь знала, понимала, чем обернётся нарушение воли, доверия Эйомера. Знала, в какой он придёт гнев, когда выяснится, что мы с Эйовин решили, тайно влившись в эоред, сразиться за Гондор. Понимала, что только на меня одну он обрушит свою ярость. Всё это так, вот только я допускала, что он снова наорёт, запрёт в комнате или темнице, даже попытается выпороть, но только не бросит, не прогонит, словно дворовую собачонку. Эйовин жива, наверняка уже сейчас он об этом знает. Она не может умереть. А как же книга Профессора, как же Фарамир? Они обязательно встретятся в саду Палат исцеления, и будет настоящая любовь: чистая, светлая, земная. А какая же моя? Может, она слишком ранняя, нежизнеспособная? Её не должно было случиться. Да, она – случайность и, наверное, живёт только моём сердце. А Эйомер? Любит ли он меня хоть немного, или просто хотел заполучить в постель девственницу, как Майк? Может быть тому, от чего я бежала в своём мире, суждено было случиться здесь, в Средиземье? В Рохане? Возможно, я влюбилась в того, кто лишь испытывал мимолётную потребность в близости? Он ведь ненавидел меня с самого начала. Унижал, гнал от себя, терпел во дворце только из милости и из-за заступничества сестры. Могла ли эта ненависть перерасти в любовь? Говорят, их разделяет лишь шаг, но сделал ли Эйомер этот шаг, или просто играл со мной как с забавной игрушкой? Способен ли рохиррим вообще любить? Есть ли место этому светлому, хрупкому чувству в его сердце? Каждое живое существо на земле с самого рождения нуждается в том, чтобы его любили, нуждается в тепле, которое согреет его в любую стужу. Так может и он нуждался в том, чтобы его согрели? Возможно, ещё тогда, в темницах, когда я пришла предупредить о вероломстве Гримы, он почувствовал мою слабость, потребность в нём, которая к тому времени уже зарождалась, и просто воспользовался этим?

Но нет, этого просто не может быть.

Не бывает так.

Не бывает!

Эйомер другой. Да, он груб и суров, упрям, словно стадо буйволов, но не только: он бывает таким нежным, что мурашки по коже, и счастье в каждой клеточке до самых ногтей, таким заботливым, внимательным и ласковым, что не замечаешь той секунды, когда становишься центром, ядром солнца. Нашего с ним солнца. Он умеет любить и своей любовью возносить до небес. Он любит. Разве целуют так пылко, не любя?

Захлёбываясь слезами, которые никак не получалось отереть туго забинтованными руками, я тут же принялась искать любимому тысячи оправданий: и ведь они были, конечно были. Он думал, что его сестра, та, самая родная, что была с ним всю жизнь, ранена, умирает или даже мертва. А кто, по его мнению, подбил её на безумную затею примерить на себя стезю воина? Конечно я. Я ведь всегда для него виновата во всём. Сколько раз прежде Эйомер обвинял меня во всех возможных грехах? Я ведь прислужница Сарумана, отравительница, бездарь, которая заставила его подчинённых принести пару блюд с едой к обеденному столу. Я та, которую можно запереть в тюремной камере перед битвой, подвергнув этим смертельной опасности, оправдывая себя тем, что хотел как лучше. Та, которой он не дал ни одного обещания, а только высмеивал страхи и потребность в защите. Говорил, что у меня есть он, но ни разу ни одним своим действием не доказал, что это так, а сегодня велел убираться прочь, зная, что идти мне некуда. Конечно, он был погружён в своё горе, вот только разве не понимал, что это значит для меня? Куда бы я пошла, если бы не Боромир? Куда мне было деваться? Почему гондорец оказался более заботливым, более ответственным, чем мой любимый? Почему именно он обещал мне опеку и защиту, просто и открыто, чего ни разу не сделал Эйомер?

Что же я натворила, когда так просто раскрылась перед ним?! Сколь глупа была, что отдалась, доверилась тому, кто может быть таким жестоким? Как же хочется домой, подальше от этого ужасного мира, в котором легко обмануться и поверить в то, чего нет. Если бы я только не поехала с Майком на ту вечеринку, то сейчас проводила бы летние каникулы на берегу океана и знать не знала боли и отчаяния, которые теперь разъедали душу, заставляя сомневаться в себе, в каждом совершённом поступке. Не в силах больше лежать в кровати, я принялась мерить шагами небольшую комнату, которая отличалась от моей в Медусельде наличием стульев, высоким окном и более удобной умывальней. Разглядывание всего этого не заняло много времени и не смогло ни на минуту отвлечь от самобичевания и осознания того, что потеряла всё то немногое, на что возможно нелепо было и претендовать. Мне больше не вернуться в Марку, у меня больше нет любви моего витязя, если она вообще была, и даже нельзя пойти к подруге, чтобы узнать, как она, помочь тем, что в моих силах, ведь он снова прогонит меня, близко не подпустит к Эйовин. Можно было бы попытаться найти Мэрри, но я не знаю города и вряд ли смогу надеть самостоятельно лежавшее на сундуке зелёное платье, которое принесла Ранара, забрав в стирку и починку мои порванные и испачканные кровью и грязью вещи. Впрочем, усталость настолько велика, что я и по комнате с трудом передвигаюсь. Вылазка может быть чревата: найти никого не найду, а вот заблужусь запросто.