Текст книги "HistoriCity. Городские исследования и история современности"

Автор книги: Оксана Запорожец

Соавторы: Борис Степанов,Кирилл Левинсон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

В этом образе города, раскрывающемся внутрь, наподобие кунсткамеры, которую посетитель разглядывает, открывая один за другим ящики кабинетов и изучая каждый из спрятанных там предметов, заметен определенный сдвиг фокуса, который напоминает нам, что все-таки речь идет о метафоре, которую мы как читатели прикладываем к этому тексту. Сам Листер не дает нам возможности оценить, сколь осознанно он связывал свой взгляд со взглядом собирателя коллекций. Сдвиг, о котором идет речь, связан с тем, что иногда автор перестает быть коллекционером, отбирающим то, что ему интересно, и выстраивающим собственный порядок, и превращается в посетителя кунсткамеры, разглядывающего то, что отобрано и упорядочено другими, и к чему ему предоставляют лишь ограниченный доступ. Он позволяет увидеть, что взгляд наблюдателя определяется как особенностями культуры познания, к которой имеет отношение автор текста, так и самим городом, который создается как объект не только смотрящим на него исследователем.

Лефевр связывал современный образ «банального» Парижа у туристов и обывателей со структурой мегаполиса, формирующей определенные модели взаимодействия как с пространством, так и с другими людьми, противопоставляя этому «прежний» Париж, где все были соседями, а «монументы играли важную практическую роль: они организовывали пространство и притягивали или отталкивали четко определенные категории людей»345345
  Лефевр А. Другие Парижи. С. 142.


[Закрыть]. Париж XVII столетия представлял собой сложное иерархизированное пространство. Статус человека в нем коррелировал с его возможностью проникать внутрь – посещать ту или иную приходскую церковь, получать приглашение в салон знатной дамы или на встречу в ученой академии, иметь доступ в те или иные комнаты в королевской резиденции или к ценным экспонатам коллекции. Эта возможность определялась публичным статусом человека и его связями в обществе и касалась в том числе и путешественников. В отличие от современных туристов они приезжали, имея на руках официальные бумаги и рекомендательные письма, открывавшие им доступ к тем или иным пространствам внутри города.

Все самое ценное с точки зрения посетителя было скрыто внутри дворцов и резиденций, словно в запертых на ключ ящиках кабинетов частной коллекции, и демонстрировалось лишь избранным. И взгляд Листера проникает только туда, куда он имеет возможность попасть. Будучи медиком в составе посольства, он почти не принимал участия в дипломатических встречах и мало общался с французскими аристократами, хотя, несомненно, присутствовал при некоторых встречах. Марли – единственная достопримечательность, посещение которой он увязывает со своей причастностью к английскому посольству. В гораздо большей степени его возможности определялись статусом ученого-натуралиста и известного медика. В силу этого отказ от описания придворной жизни и всего, связанного с политикой, – это всего лишь выбор посетителя кунсткамеры разглядывать наиболее интересные ему экспонаты из тех, которые позволено увидеть.

Париж, будучи увиден как коллекция отдельных примечательных объектов, которые предназначены для рассматривания наблюдателем, выставлены напоказ, но при этом сам доступ к которым строго регламентирован, напоминает о том, что для монархов и аристократов коллекционирование в первую очередь служило символом политической власти. Могущественность властителя прочно связывалась с собиранием редких и удивительных вещей, и, по меньшей мере начиная с итальянских правителей эпохи Ренессанса, на первый план среди них выходят произведения искусства и источники знания – «владение такими вещами как изделия из бронзы, картины, книги, ковры и керамика стало пониматься как знак монаршего величия»346346
  Swann M. Curiosities and Texts: The Culture of Collecting in Early Modern England. P. 18.


[Закрыть]. Это коррелировало и с трансформациями в культуре коллекционирования. Как отмечал Патрик Морьес, «склонность к зрелищности, присущая любому создателю кабинета редкостей, постепенно становилась все более явственной, причем предметы искусства и причудливые или экзотические предметы занимали все более почетное место»347347
  Морьес П. Кабинеты редкостей. Коллекционирование как страсть. С. 147–148.


[Закрыть]. Сады и парки, наполненные экзотическими растениями, бесчисленными скульптурами, вазами и фонтанами, россыпь королевских дворцов, наконец, сам Париж, который король заполняет различными объектами, призванными продемонстрировать величие Франции, – площадями, памятниками, променадами, монументальными строениями, – выглядят продолжением этих коллекций и рассматриваются Листером в той же логике репрезентативности: «В конечном счете, необходимо сказать, что великолепие и количество этих дворцов и садов является наилучшим, заслуживающим наибольшего одобрения следствием своевольного правления»348348
  Lister M. A Journey to Paris in the Year 1698. P. 216.


[Закрыть].

Как ни хочет Листер противостоять визуальным искушениям, намеренно созданным, чтобы привлекать внимание и вызывать восторг, это очевидно оказывается невозможным. Само удовольствие путешественника, коллекционирующего впечатления от города, связано с наслаждением тем, что представлено взгляду. В превознесении «центральной аллеи Тюильри в июне между 8 и 9 часами вечера» заметна и изрядная доля иронии по отношению уже не к городу, но к самому наблюдателю-коллекционеру, волей-неволей захваченному намеренно представленным его взгляду зрелищем и именно поэтому собирающем воспоминания. Для поклонника бэконианской науки, основанной на приоритете чувственного опыта, который, однако, требует последующего описания и осмысления, идея сопротивления чувственным соблазнам означала вовсе не желание их избегать, но, напротив, расширять поле зрения, смотря не только на то, что бросается в глаза, и, что не менее важно, – используя полученный опыт для последующего анализа.

Даже чувствуя себя посетителем кунсткамеры, а не коллекционером, Листер старается не переставать быть исследователем. В его тексте образ Парижа как обозреваемой им блестящей и роскошной королевской коллекции служит инструментом критики абсолютистской модели власти349349
  Андрей Лазарев отмечает, что и в более ранних описаниях Парижа англичанам было свойственно подчеркивать роскошь и красоту города (Лазарев А. В. Париж иностранцев эпохи ars apodemica (1570–1640 гг.). С. 183).


[Закрыть]. Французский монарх не только наполняет город дорогостоящими объектами350350
  Листер нередко приводит стоимость тех или иных объектов или коллекций короля, знати и высших сановников.


[Закрыть], призванными вызывать восхищение и удивление прохожих (вместо того чтобы тратить деньги на улучшение положения подданных), но и переупорядочивает Париж в соответствии со своими интересами. Роже Шартье отмечал, что двумя основными прагматическими целями первых Бурбонов в их обустройстве Парижа был снос руин, оставшихся от осады Парижа в 1589–1594 гг., и «придание городу некоторой упорядоченности там, где это позволяла структура городской жизни». Но при этом власть имела и более масштабный замысел, связанный с собиранием Парижа (земли которого принадлежали трем основным собственникам, одним из которых был король) в символически единое целое – столицу государства351351
  Chartier R. Power, Space and Investments in Paris // Edo and Paris: Urban Life and the State in the Early Modern Era / ed. by A. L. McClain, J. M. Merriman and U. Kaoru. Ithaca, London: Cornell University Press, 1994. P. 137.


[Закрыть]. Листер обращает внимание на масштабные работы, которые проводились во французской столице в последние десятилетия XVII в. по инициативе короля: «В течение не более 25 лет значительная часть города была преобразована. За этот срок было возведено или перестроено, без сомнения, большинство самых величественных особняков, равно как и монастырей, мостов, церквей и городских ворот. Добавим к этим великим переменам улицы, набережные и мостовые – все они либо получили существенные дополнения, либо являются совсем новыми»352352
  Lister M. A Journey to Paris in the Year 1698. P. 17.


[Закрыть]. Отказываясь показывать читателю места, где сосредоточена власть, Листер вместо этого изображает Париж как пространство властных манипуляций, главной целью которых оказывается демонстрация могущества французского королевства, и тем самым дает очень точную характеристику отношения Людовика XIV к своей столице. Благодаря усилиям властей Париж превращается в роскошную коллекцию, демонстрируемую любопытному посетителю с целью произвести на него впечатление с той или иной степенью полноты, в зависимости от его статуса. Немалую роль в этом сыграли и парижане, подражавшие королю. Не случайно Норберт Элиас писал, что хотя города, несомненно, репрезентативны в отношении современной культуры, в XVII–XVIII вв. они лишь служили «обезьяной» двора и, соответственно, монарха353353
  Элиас Н. Придворное общество. М.: Языки славянской культуры, 2002. С. 51.


[Закрыть]. Вслед за ним горожане стремились наполнить пространство всевозможными статусными вещами, демонстрируемыми той или иной аудитории. Джоан Дежан обращала внимание на то, что символической чертой нового Парижа стало «выставленное напоказ богатство крупного финансового центра»354354
  Дежан Д. Как Париж стал Парижем. С. 21.


[Закрыть]. Как внешнее убранство города с выстроенными в одном стиле площадями, фонарями, которые зажигают даже в лунные ночи, дорогостоящими большими окнами на фасадах особняков, которые на нижних этажах к тому же забраны в кованые решетки, и ломящимися от товаров витринами лавок, так и внутреннее наполнение особняков, заставленных изящной мебелью, картинами, коврами и коллекциями, своей первостепенной целью имеют демонстрацию роскоши и величия. Город переполнен ценными диковинками, собранными, однако, не ради получения нового знания, а ради того, чтобы поразить воображение:

Все эти вещи в этом городе и окрестностях имеются в таком избыточном количестве и разнообразии, что невозможно зайти в частный дом любого человека, имеющего положение в обществе, чтобы не увидеть какое-то их количество, и они нередко доводят себя до разорения подобными тратами. Каждый, кто обладает хоть каким-то достатком, жаждет иметь хорошую картину или скульптуру лучшего мастера, то же касается и украшения их садов; и невозможно вообразить, какое удовольствие все это огромное количество изящных вещей предоставляет любопытному чужаку355355
  Lister M. A Journey to Paris in the Year 1698. P. 9.


[Закрыть].

За этими рассуждениями Листера стоит не только политическая критика абсолютистской модели правления, но и противопоставление модели коллекционирования, которая сформировалась в рамках культуры удивления, внимания к редкостям, театральности аристократической культуры и новой концепции города, полезному собиранию научных коллекций, которое поощряло Лондонское королевское общество и которое положило начало первым музеям. Выстраиваемое на основе того, что обнаруживается внутри Парижа (ученые коллекции и библиотеки vs «показательные коллекции» мебели, картин и т. п.), оно одновременно служит противопоставлением английской и французской культур. Взгляд английского ученого на Париж позволяет использовать коллекцию, собранную ради того, чтобы поразить воображение стороннего наблюдателя, для получения полезного знания356356
  И ученые коллекции, несомненно, имеют гораздо большую познавательную ценность. Здесь вновь можно вспомнить, что собрание античных статуй Мазарини не дает исследователю никакого другого ценного знания, кроме как о различиях в отношении к наготе в Античности и современной Листеру культуре.


[Закрыть]: не просто описать ее, но пересобрать в иной логике и изучить. В конечном счете, статус Парижа как столицы в тексте Листера оказывается связан не столько с тем, что это место средоточия политической власти, сколько с тем, что в нем собрано все необходимое для понимания французской культуры, государства и характера нации. Как Листер и подчеркивал в своем обращении к читателю, само стремление французов произвести впечатление вкупе с их любезностью делают их превосходным объектом любопытства чужаков357357
  Ibid. P. 1–2.


[Закрыть]. Призванный продемонстрировать власть, Париж сам становится объектом властного по своей природе научного дискурса, который англичане начинают осознавать как национальный и который нашел выражение в культуре коллекционирования как символа страстного и в то же время полезного освоения и присвоения мира. Эта позиция не просто стороннего наблюдателя, «любопытного чужака», но англичанина, позволяет понять и еще одно значение иронии в тексте Листера. Она не была напрямую связана с культурой любопытства, зато, начиная с середины XVII столетия, чувство юмора начинает осознаваться и англичанами, и представителями континентальной Европы как специфически английская черта, важная составляющая английской оригинальности358358
  Langford P. Englishness Identified. Manners and Character, 1650–1850. Oxford: Oxford University Press, 2001. P. 289–290.


[Закрыть]. Делая французов и Париж объектом своей иронии, Листер не просто обозначает властную позицию по отношению к этому любимому, занимательному и познавательному объекту рассмотрения, но и маркирует эту позицию как специфически английскую.

Конечно, нельзя сказать, что характеристика Парижа в тексте Листера исчерпывается этим специфическим взглядом. Как любая метафора, образ кунсткамеры и коллекционирования позволяет выделить лишь некоторые значимые взаимосвязанные особенности. Учитывая, что образ города Листер связывает с особенностью «своевольной» абсолютистской власти и со специфическим характером французской нации, которые, в свою очередь, осознаются в противопоставлении английскому правлению (в особенности после Славной революции 1688 г.) и английскости, безусловно, видение Парижа обусловливалось не только особенностями культуры любопытства. К примеру, Листер обращает внимание на примечательное дисциплинирование:

Приятно наблюдать, как король дисциплинирует этот великий город, требуя повиновения в мелочах. Он повелел разом снять все вывески и не устанавливать их далее одного или двух футов от стены, а также не превышать этих незначительных размеров, что и было охотно выполнено. Так что теперь вывески вовсе не заслоняют улицу и, будучи очень малы и повешены так высоко, они оказываются столь незначительными, что их могло бы и не быть вовсе359359
  Lister M. A Journey to Paris in the Year 1698. P. 16.


[Закрыть].

И эта характеристика в гораздо большей степени определяется политическими дискурсами, увязывавшими своевольное правление с унификацией и подчинением всех единым правилам, с которыми, в свою очередь, была связана научная диалектика разнообразия и порядка. Но тем не менее именно потому, что фигура коллекционера получила такое значение и оказалась вписана во множество различных дискурсов, рассмотрение Парижа как кунсткамеры в тексте Листера позволяет увидеть, что скрывалось за образом этого города, созданным прогуливающимся по нему ради собственного удовольствия джентльменом-исследователем.

Его сопряжение ощущения театральности, зрелищности города с идеями коллекционирования, конечно, возникло не случайно. Театральная репрезентативность была свойственна и науке раннего Нового времени – и анатомические театры, и коллекции и музеи служили своеобразной сценой для представления знания и перформативным пространством создания новых значений360360
  См. об этом: Theatrum Scientiarum: Band 1 Kunstkammer – Laboratorium – Bühne. Schauplätze des Wissens im 17. Jahrhundert / Hrsgb. von H. Schramm, L. Schwarte, J. Lazardzig. Berlin: De Gruyter, 2003.


[Закрыть]. В рамках европейской и особенно британской культуры конца XVII столетия образы, связанные с производством знания, оказались очень удобными для формулирования позиции активного, заинтересованного исследователя города. Хотя новая зрелищность города и является необходимым условием для возникновения фланера, в условиях, когда было очевидным, что она создается усилиями властей, перестраивающих город и наполняющих его объектами, предназначенными для разглядывания и восхищения, его появление едва ли было возможным. Взяв на себя функции режиссера и постановщика в этом спектакле, власть оставляла прохожему только роль вовлеченного зрителя. И напротив, идея ученого-коллекционера, присваивающего зрелищную находку, выявляющего и описывающего те ее свойства, которые не бросаются в глаза, а затем вновь выставляющего ее на всеобщее обозрение в другом контексте и другой системе значений во второй половине XVII в. была расхожей метафорой, которая и за пределами научного познания позволяла обозначать разные активные властные позиции. Листеру, вовлеченному не только в культуру коллекционирования, но и в дискуссии о любопытстве и его познавательных возможностях, стоило только выйти за рамки научного дискурса, чтобы привычный ему образ приобрел новое значение. Его коллекционера можно считать предшественником фланера, но предшественником, которого стоит оценивать в другой системе координат.

Петр Резвых
От мира соблазнов к аттракциону: трансформация образа города в немецких путеводителях первой половины XIX века

Задача нашего исследования – проследить многообразные трансформации образа города и городской среды, произошедшие в течение сравнительно небольшого исторического периода, с конца XVIII до середины XIX в., опираясь на анализ форм репрезентации городского пространства в путеводителях – особом жанре литературной продукции, ориентированном именно на создание медийного образа определенного географического локуса. Для того чтобы правильно понять логику этих изменений, необходимо принять во внимание несколько общих соображений, касающихся происхождения самого жанра путеводителя в связи с социокультурными процессами, определившими развитие европейской идеологии и практики путешествий.

В течение первой половины XIX в. в представлениях о целях путешествий произошли важные изменения: на смену модели образовательного путешествия (Grand Tour, Cavaliersreise), в которой ключевую роль играло приобретение знаний и социальных навыков, необходимых для последующей успешной социализации, пришла модель путешествия-переживания, где на первый план стали выдвигаться гедонистические и прежде всего эстетические компоненты. Этот процесс нашел свое отражение и в эволюции литературных жанров; одним из важнейших ее результатов стало возникновение в середине XIX в. современного путеводителя, ставшего одним из главных медийных средств кодификации и трансляции моделей туристического опыта.

В то время жанр путеводителя еще находился в процессе формирования, он окончательно сложился лишь к середине века. Предшественниками жанра туристического путеводителя и важнейшими источниками его формирования были, с одной стороны, жанр описания путешествия или путевых записок, сочетавший систематизацию разнообразных сведений с рефлексией субъективных переживаний путешественника, а с другой стороны – жанр путевого справочника, содержавшего нормативные и практические рекомендации по организации путешествий вообще и указания по подготовке и осуществлению путешествий по конкретным маршрутам. Основным вектором трансформации обоих протожанров, приведшей впоследствии к возникновению путеводителя в его современной форме, было постепенное вытеснение нормативных компонентов, почерпнутых из традиции так называемой аподемики (науки об искусстве путешествий) и ориентированных на модель образовательного Grand Tour, все более субъективированными нарративами, искусно инсценирующими непосредственное восприятие и формирующими у читателя/пользователя специфические паттерны преимущественно эстетически окрашенного субъективного восприятия361361
  Подробнее об этом см.: Резвых П. В. Романтические истоки туристической практики // Сад ученых наслаждений / под ред. А. Н. Дмитриева, Н. В. Самутиной, Е. А. Вишленковой. М.: ИД НИУ ВШЭ, 2017. С. 259–274.


[Закрыть]. Стремительная диверсификация этих нарративов была связана с постепенной демократизацией самой практики путешествий по мере развития транспортной техники и инфраструктуры, а также с диверсификацией целей, на которые путешествие могло быть направлено, то есть с распространением, наряду с практикой образовательных путешествий, также и широкого спектра путешествий-переживаний, от увеселительных поездок до таких ранних форм рекреационного и экстремального туризма, как курортные туры и альпинизм. Проследить взаимосвязь процессов трансформации нарративов с процессами трансформации реальных практик можно на отдельном историческом примере. В качестве материала мы возьмем ряд путеводителей по Эрлангену, не только созданных в разные годы, но и адресованных разным типам читательской аудитории. Это позволит нам раскрыть поливалентность медийной репрезентации городского пространства одновременно и в диахроническом отношении, и в связи с различными референтными группами, чей опыт отражается в этих описаниях. Конечно, случай Эрлангена специфический: речь идет не о крупном городском центре с уже давно сложившейся исторической мифологией, а о сравнительно небольшом городе, постепенно выдвинувшемся на более заметные позиции в течение XVIII–XIX вв. как под влиянием факторов внутригородского развития (расширение мануфактурного производства, реформы университета), так и в результате внешних изменений – политических (включение протестантских территорий Франконии в состав католической Баварии), инфраструктурных (развитие речного судоходства и железнодорожного сообщения), культурных (распространение романтических идей и формирование немецкого национализма). Однако именно на таком примере можно довольно наглядно проследить медийные механизмы, задействованные в процессе формирования образов городской среды.

Сентименталистский нарратив: город как мир соблазнов

Наш анализ мы начнем с рассмотрения одного из типичных образцов сентименталистской литературы путешествий – «Писем об Эрлангене», изданных анонимно в 1792 г. Автором сочинения был молодой юрист Иоганн Андреас Георг Фридрих Ребман (1768–1824), приобретший впоследствии широкую литературную известность как публицист прежде всего именно благодаря книгам о путешествиях. «Письма об Эрлангене» стали для Ребмана весьма успешным дебютом: удачное сочетание сентименталистской эстетики инсценированной непосредственности с просветительским социально-критическим пафосом и искусный монтаж развлекательных, морально-назидательных и публицистических пассажей обеспечили книге коммерческий успех и довольно широкий публичный резонанс (популярности «Писем…» во многом способствовала болезненная реакция жителей самого Эрлангена, расценивших некоторые наблюдения автора как оскорбительные для горожан), что обеспечило автору довольно быстрое продвижение на литературном поприще. О том, что рецепт оказался на редкость удачным, свидетельствует то обстоятельство, что за этим первым опытом незамедлительно последовали сначала «Письма о Йене» (1793)362362
  [Rebmann J. A. G.] Briefe über Jena. Frankfurt und Leipzig. 1793.


[Закрыть], а затем и «Космополитические странствия по одной части Германии» (1793)363363
  [Idem.] Kosmopolitische Wanderungen durch einen Theil Deutschlands. Leipzig. 1793.


[Закрыть], также приобретшие широкую популярность. Именно медийный успех побуждает присмотреться к «Письмам об Эрлангене» повнимательнее.

Основную цель своего сочинения сам автор в первом письме, играющем роль предисловия, формулирует следующим образом:

Время студенчества – тот период в жизни человека, когда юноша, впервые предоставленный сам себе, все еще открыт для любых впечатлений природы, все еще совершенно изолирован и не знаком со всеми теми отношениями, которые впоследствии формируют его политическое и моральное существование в качестве зрелого мужа. Юноше прощается много такого, что было бы совершенно неподобающим для мужчины. Конечно, зачастую этот период жизни разрушителен для неопытного, невоздержанно предающегося своей воображаемой свободе, но тот, кто умеет вести себя мудрее и с рассудительным воздержанием, смакует преподносимый ему кубок радости, не доводя себя в этом удовольствии до исступления, – о, тот всегда может вспоминать о годах студенчества с блаженным чувством […] Стало быть, не ненависть, не какой-либо злобный умысел, не ипохондрический сплин, не ворчливая страсть всё принижать тому причиной, если я тут и там браню изъяны и недостатки и вольнодумно осуждаю там, где не мог бы хвалить, не погрешая против истины! Напротив, мое желание – чтобы Эрланген, находящийся в средоточии Германии […] и имеющий множество прочих преимуществ, возвысился, во исполнение пророчества автора «Писем о Гёттингене», до положения короля среди немецких университетов364364
  [Rebmann J. A. G.] Briefe über Erlangen. Bd. 1. Frankfurt/Leipzig. 1792. S. 5–7.


[Закрыть].

Таким образом, автор «Писем…» ставит перед собой две цели: с одной стороны, рекламную (продемонстрировать преимущества Эрлангена и привлечь туда больше студентов), с другой – морально-воспитательную (предложить потенциальным студентам ряд советов и рекомендаций практического характера, предостерегая от возможных искушений). Для решения обеих задач важным оказывается позиционирование фигуры автора как умудренного опытом наставника, знающего особенности городской и университетской среды изнутри:

Сообразно с нравами нашей земли я поступал в университеты не рано, не безбородым, студентом в обычном смысле слова я никогда не был, ранее я посещал Йену, Гёттинген и Лейпциг и производил свои наблюдения, будучи мужем в довольно зрелых летах. Все же иному из тех, кто учится в Э[рлангене], я мог бы быть полезен, мог бы дать намеки, за которые он будет мне благодарен, показал бы ловушки, коих он не избежал бы, если бы я не обратил на них заблаговременно его внимание!365365
  Ibid. S. 7–8.


[Закрыть]

Этой коммуникативной установкой определяются отбор, компоновка и аранжировка тех сведений о городе, которые Ребман преподносит своим читателям.

Прежде всего обратим внимание на композицию. Хотя книга представлена как цикл писем анонимного автора анонимному же адресату, что предполагает импровизационную вольность изложения, текст довольно четко структурирован в соответствии с определенным планом. Письма фактически представляют собою главы (хотя оглавление в книге отсутствует), все они, за исключением первого, снабжены заголовками, обозначающими трактуемые в них темы: «Местоположение Эрлангена и его окрестности», «Состояние и питание жителей. Состояние университета в целом», «Преподаватели права», «Философский и филологический факультет», «Университетская библиотека, собрания натуралий, анатомический театр и т. п.», «Тон общения профессоров и студентов. Ограничения и нравственные установления», «Академические установления, академическая полиция», «Общественные увеселения», «Галантность и блуд», «Роскошь вообще и среди учащихся в частности», «Некоторые правила экономичного устроения учащегося в Эрлангене», «Характер жителей в целом. Медицина. Учреждения городской полиции», «Поммерсфельден», «Пещеры близ Мюггендорфа». Уже из этого перечня легко заключить, что автор ориентируется на вполне определенную аудиторию, прежде всего на молодых людей, намеревающихся учиться в Эрлангенском университете. При этом выбор тем, как нетрудно заметить, отражает не столько пространственную, сколько институциональную и социальную структуру городской среды, а их последовательность моделирует процесс постепенного вхождения в нее по мере освоения различных сфер городской жизни. После первого поверхностного знакомства с планировкой города и условиями жизни в нем автор вводит своего читателя сначала в курс внутриуниверситетских отношений, затем в контекст общегородских административных установлений, затем в разнообразные публичные сообщества и, наконец, в область приватного (средоточием которой являются матримониальные отношения и хозяйственный уклад частной жизни); лишь в последних письмах нарратив вновь возвращается к пространственной логике, открывая читателю городские окрестности, прогулочные маршруты и ландшафты. Таким образом, «Письма…» Ребмана оказываются своеобразным романом воспитания, главное содержание которого – «годы учения», а не «годы странствий».

Первое, что бросается в глаза при чтении «Писем…» Ребмана, – то, что в книге, адресованной тем, кому предстоит провести в городе продолжительное время, визуальному образу города отводится очень незначительное место. Внешнему облику самого Эрлангена посвящено, собственно, только второе письмо, да и оно носит преимущественно деловой, протокольный характер: «Эрланг [sic!] находится на большой просторной равнине, в местности, где, кажется, божественная буря еще при сотворении мира собрала весь песок на 20 миль в округе. Тем не менее каждый клочок земли тут застроен, и благодаря неустанному усердию удалось выманить у скудной матери земли немногочисленные дары»366366
  [Rebmann J. A. G.] Briefe über Erlangen. Bd. 1. S. 13.


[Закрыть]. Эстетические компоненты облика дифференцированы крайне слабо, и прагматические преимущества городской планировки явно интересуют автора больше, чем все прочие:

Эрланг [sic!] – красиво выстроенный городок, нравящийся с первого взгляда. Сам город состоит, как известно, из двух частей, так называемых Старого города и Нового города, или Христиан-Эрланга. Последний, как Вы, верно, знаете, был очень регулярно выстроен французскими беженцами. Он состоит из сплошных регулярных прямоугольников и квадратов, все улицы образуют прямые углы и длинные линии, пересекаемые более короткими. […] Обычные дома высотою в два этажа, угловые в три. Это дает городу многие преимущества. Помимо красивого вида, который обеспечивается такой застройкой, невысокие здания и довольно широкие улицы дают возможность для движения воздуха, а разделение города на квадраты препятствует распространению огня в случае пожара […] Рынок и так называемый французский или дровяной рынок суть истинные квадраты и радуют глаз367367
  Ibid. S. 14–15.


[Закрыть].

Городская архитектура также не представляет никакого особого интереса; среди крупных строений выделены только церкви, да и они описываются в чрезвычайно общих выражениях, не только без характеристики стилевых особенностей, но и вообще без каких-либо деталей:

Из церквей здесь имеются 1) так называемая новая, или городская, церковь, 2) французская реформатская, 3) немецкая реформатская, 4) университетская, а в Старом городе 5) Старогородская и католическая церкви, которые сейчас построены лишь до уровня окон. Новая, или Новогородская, церковь определенно самая красивая из всех, но имеет, как и реформатская, тот смешной недостаток, что башни еще не достроены и снабжены пока только временными кровлями, что выглядит довольно странно. Французская церковь построена просто, без украшений368368
  Ibid. S. 16.


[Закрыть].

Напротив, первые же упоминания загородных локусов оказываются весьма эмоционально и эстетически нагруженными:

Но в получасе езды отсюда находится весьма внушительный холм, Радсберг, с вершины которого можно насладиться райским видом. Весьма романтическая долина к северу от горы скрывает такие уголки, каким позавидовал бы иной роскошный парк. Муж, снедаемый черными мыслями и грызущей сердце тоскою, не приходи сюда часто, если не хочешь дать своей печали новую пищу! Здесь буря страшно сотрясает сосны, они со скрипом трутся о расщелины скал, ты слышишь и видишь лишь мрачные ущелья и окутывающую их вечнозеленую печаль и не слышишь веселого пения птиц в близлежащей буковой роще369369
  Ibid. S. 20.


[Закрыть].

Большая часть текста «Писем…» посвящена коммуникативным аспектам городской жизни – описанию характера местных жителей, нравов и обычаев, типовых ситуаций, в каких может оказаться приезжий юноша, и социальных отношений, в какие он может быть вовлечен. При этом Ребман постоянно балансирует между различными стилевыми регистрами: деловой тон знатока, дающего дельные практические советы, сменяется то обличительным пафосом просвещенного критика, то поучительными наставлениями моралиста. Например, представляя общие преимущества Эрлангена как места для учебы, он в пределах двух страниц переходит от описания экономических выгод к оценке имеющихся информационных и коммуникативных возможностей (прежде всего к характеристике преподавателей и образовательных учреждений), чтобы завершить намеком на закулисные обстоятельства, препятствующие росту популярности города:

Здесь хотя и не то чтобы очень дешево, но все же не так дорого, как в северной части Германии. Имея вексель в 60 каролинов370370
  Баварский каролин – золотая монета с содержанием золота 7,5 грамма, достоинство которой было в конце XVIII в. равно 11 гульденам. – Примеч. ред.


[Закрыть], студент может тут жить очень удобно, если устроится относительно экономно. Он может позволить себе всякое разрешенное удовольствие, хорошо одеваться и участвовать во всяческих обществах. Квартиры здесь хотя, что для меня удивительно, и не так хороши и дороги, как в Йене, но по сравнению с Гёттингеном вполне доступны по цене и несравненно лучше. Возможно, главное преимущество Эрлангена перед всеми прочими университетами – это питание. Я тут столуюсь в одном трактире за 1 дукат371371
  Дукат – золотая монета с содержанием золота 3,44 грамма. – Примеч. ред.


[Закрыть] в месяц и ем ежедневно: суп, говядину с гарниром, прекрасные отварные овощи с гарниром или мучное блюдо, несколько раз в неделю жареное мясо и выпечку, – все очень добротное и превосходно приготовленное. […] У Туссена Вы за 16 флоринов372372
  Флорин, или гульден – расхожая золотая монета, имевшая в разных государствах Европы в разные периоды различные вес и содержание золота, но в описываемое время приблизительно равная дукату. – Примеч. ред.


[Закрыть] в месяц получите обед и ужин за роскошным table d’hôte, где есть возможность завести превосходные знакомства […] Прибавьте сюда еще и то, что здесь имеется двор и не столь уж малочисленное придворное общество, – возможность, которой юноши дворянского происхождения лишены в других университетах, – и Вы удивитесь, отчего Эрланген не посещают чаще. К тому же здешняя академия имеет [профессоров] Шребера, Хуфнагеля и Зайлера (чье имя наверняка известно за пределами города), а также столь разнообразные институты, что нетрудно увидеть, что должны существовать особые препятствия, не дающие Эрлангену процветать373373
  [Rebmann J. A. G.] Briefe über Erlangen. Bd. 1. S. 24–25.


[Закрыть].

Прихотливое чередование регистров довольно последовательно проводится по всему тексту «Писем…» и отражает логику ориентации в пространстве социальных связей, которые они призваны очертить.