Текст книги "Если бы (СИ)"

Автор книги: Оксана Фокс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

Глава 11

Василина привыкала к чёрному району.

В коричневом доме с алой входной дверью на пересечении Первой авеню и восточной Сто семнадцатой улицы жили пожилые американцы. Они подозрительно рассматривали её – единственную белую в квартале. Но вскоре привыкли, стали здороваться. Пережив молчаливые смотрины, она познакомилась с соседкой с третьего этажа. Одинокая леди жаловалась на боли в спине, и Лина иногда выгуливала её бойкого фокстерьера в парке, а собираясь за продуктами, брала список миссис Бэнкс.

Работа появилась внезапно.

За два с половиной доллара громоздкие ландроматы в подвале дома отлично стирали и сушили, но обходиться без утюга Лина не умела. Войдя в дверь ближайшего магазина электротоваров, она застала бурную сцену. Темнокожий юнец швырнул фирменную кепку в мусор, растолкал покупателей, и выбежал на улицу.

Помедлив, Лина вынула из рюкзака резюме, и протянула сухому индусу в мятом костюме. Хозяин разворошил корзину с мусором:

– Будишь продавцом, сичас?

Набрав воздух, она кивнула. Скупыми фразами он обозначил оплату и часы, скрепил уговор отрывистым рукопожатием, и указал на дверь за прилавком. Лина забыла про утюг и натянула кепку с запахом пота и сосисок. Семь часов думала только о том, как запомнить сотни названий, и только дома сообразила: семь долларов в час едва покроют аренду. Она приуныла, но рассудила, что может подрабатывать, обучая живописи или рисуя на заказ, как только освоиться.

Лина работала в магазине продавцом второй половины дня и уборщицей после закрытия. Бесконечно терялась в моделях и технических характеристиках фенов и плоек. Видов утюгов оказалось слишком много для тривиальной функции разглаживания. Временами она ничего не соображала, путалась и запутывала покупателей, трудно привыкая к намешенному американскому языку с небрежными окончаниями, игнорированием артиклей и времён, а то и вовсе испанскому.

Ничего не получалось. Всё валилось из рук. Лина ожидала увольнения, когда в разгар дня – любимое время хозяина выяснять отношения – кассира вышвырнули за воровство. На его место уселась рыжая ирландка Морин Томпсон. Почти ровесницы, они говорили на похожем языке и сработались. Лина вздохнула с облегчением.

Последние августовские дни она позволила себе побыть праздным туристом. Гуляла бульварами. Заходила в бесплатные музеи, изучала экспонаты за толстыми стёклами витрин, путано вникая в историю страны.

Теперь она с интересом рассматривала вывески и витрины Пятой авеню. Любовалась изобилием дизайнерских причуд и ловила себя на мысли, что привязывает время и место к одному человеку. Отыскивает след. Смотрела, как продавец за стеклом повязывает шарф на мужском манекене, и глядя на умелые пальцы, представляла, что они так же проворно застёгивали пуговицы его рубашки, поправляли манжеты...

Закипало раздражение и она шла дальше. Фыркала, словно презрительный звук сотрет сентиментальное желание причастия, такое же нелепое, как любоваться толкающим пустой бак мусорщиком, который с той же вероятностью проходил и мимо него.

Вместе с подобными ей зеваками, Лина забрела на Уолл-стрит. Чопорные монолитные здания финансового центра сгрудились плотно и молчаливо. Казалось, время не двигалось, теряясь в сумерках. Но около полудня картина разбилась: на улицу высыпали "белые воротнички" и заполнили ближайшие рестораны. Обминая служащих, Лина задрала лицо к узкой полоске неба. Второй раз над головой пролетел вертолёт, едва не цепляя хвостовыми винтами стекляшки крыш.

Ей нравились современные пропорции, отражающие величие старинной архитектуры девятнадцатого и начала двадцатого века; и не нравились черные пакеты с мусором, сваленные на тротуарах в клубах валящего из под земли пара. За каждым небоскрёбом Лина замечала церковь, храм, синагогу или мечеть. Она удивилась узнав, что сумбурный Нью-Йорк настолько религиозен.

Лина рассовывала по карманам рекламные листовки и приглашения на Бродвейские мюзиклы. Герои кинофильмов и мультфильмов их всучивали пачками. Останавливаясь на шумных перекрёстках, разглядывала пёструю толпу. Провожала взглядом велосипедистов в дорогих костюмах, кроссовках и шёлковых галстуках. Вынимала карандаш и старалась ничего не упустить.

Стремительно набрасывая неоготические фасады, пожарные гидранты, скошенные и шпилеобразные верхушки, почтовые ящики, ступенчатые высотки в стиле арт-деко – она исписывала блокнот за блокнотом.

Проходя мимо белых и жёлтых стрелок кранов, торчащих над бесконечным забором, огородившим стройку нового торгового центра, Лина шокировано переступила спящих на картонках попрошаек в сердце фешенебельного Даунтауна. Но уже в паре сотен метров, проступили чистые звенящие линии Бетерри-парка. В лицо повеяло бодрой свежестью, и Нью-Йорк, словно многоликий Брахма, предстал в новой ипостаси, прикрыв умиротворённой красотой заскорузлые раны.

Двигаясь на север в сторону Бруклинского моста, Лина пересекла строгий район высотных домов с водонапорными башнями на крышах, прошла перекрёсток, любуясь архаичной архитектурой узких европейских улочек "унесённых ветром".

Неподалёку от парка она отстояла очередь и села на бесплатный паром. Прокатилась по Гудзону мимо Статуи Свободы, а на обратном пути у нее захватило дух от космического разноцветья огней вечернего Манхеттена.

Увлечённо зарисовывая рисунок с кирпичной стены ремонтной мастерской, прилепленной к ободранному боку муниципальной многоэтажки в Нижнем Ист-Сайде, Лина не сразу заметила внимательные глаза.

Темнокожий мужчина в вязаной женской шапке и вздыбленными седыми баками на худом лице бросил слоняться по парковке. Опираясь на палку, приблизился, шаркая тапочками.

Внутренне напрягаясь, Лина подняла с земли сумку.

– Знаете, чья это работа, мисс?

– Бэнкси?

– Точно так. В десяточку. Не пропустишь.

– Жаль только, испорченная, – она помедлила, и коснулась пальцами надписей на рисунке.

– Конкуренты, мисс. Территория то поделена, чужаков не любят нигде. В девяностых сам грешил граффити: верховодил бандой оболтусов, вышибленных из университета искусств. Так мы вычисляли пришлых в одну ночь, и скажу, редко, кому втолковывали дважды.

– Вы художник?

– Было дело, пока не скрутил инсульт. Теперь, вот, с трудом держу клюку. Но не важничая, скажу: четверть Вильямсбурга и Бушвика моя, мисс!

Лина непонимающе посмотрела в растянутое улыбкой лицо. Держась на расстоянии, мужчина потёр подбородок:

– Неужто не видели хипстерский Бруклин с отметками Стэша и Шепарда?

– ...Видимо, нет.

– Вот что я скажу вам, мисс, хотите настоящую уличную поэзию, а не бездушный отстой? Так поезжайте в Бушвик, не прогадаете.

– Спасибо, – Лина неловко вынула из кармана доллар.

Мелькнув на солнце, купюра растворилась в коричневой ладони. Крякнув, мужчина склонился в преувеличенном поклоне, подмёл тротуар стянутой с лысого черепа розовой шапкой.

– Меня зовут Авраам, мисс, когда-то это имя кое-что значило.

Шатаясь в вагоне метро, Лина не могла выбросить из головы линялое лицо с внимательными глазами. Она решила, Авраам – это тоже Нью-Йорк.

В Центральном парке слегка кружилась голова от избытка зелени и кислорода после асфальтной духоты. Лина исследовала прохладные вишнёвые аллеи, рассматривала памятники и стихийные выставки художников; ходила в зоопарк к пингвинам, а после слушала концерты неизвестных певцов и откровения страстных поэтов, декламирующих под звёздным полотном. Удалялась вглубь парка, ступала узкими дорожками вдоль изумрудных холмов, старалась шагами не тревожить белок. Выбрав уединённую скамейку, весь день рисовала или мечтала.

Над кончиками деревьев вздымалась ломаная линия небоскрёбов. Лина водила глазами по далёким малюсеньким этажам и окнам. Чувствовала глупую улыбку на лице. Она знала из газет, что много знаменитостей владеют пентхаусами и лофтами вокруг Центрального парка. От этой мысли сердце сладко сжималось, но уже подкрадывалось оцепенение. Болезненное послевкусие отрезвления. Она научилась его предвидеть и быстро шла дальше, спасаясь движением. Она знала, что дом Кристофера в Лос-Анджелесе. Понимала, что болеет и здесь ей хуже, чем в Киеве или Москве.

Но, поджимая колени и опускаясь на газон, среди разбившей пикник компаний, следя за бегунами всех мастей, за семьями с детьми и собаками, которые гуляли вдоль темно-зелёного озера, обрамлённого величественными вязами – не хотела оказаться в ином месте.

Впитывая запахи и звуки, Лина влюблялась в Нью-Йорк. Он пугал и завораживал. Неуёмная жизнь и творческий дух отпечатались в каждом небоскрёбе прямыми линиями, взлетающими к солнцу. Сливаясь с городом в целое, убеждалась – она дома.

И только отрезав за дверью уличный шум, Лина проваливалась в одиночество. Тоска застревала в горле комом, не желая превратиться в слезы. Лина листала фотографии в телефоне, словно отрывки чужой жизни. Хотела знать, сдала ли Натали практику? Вернулась из Ямайки? Она скучала по подруге, и даже по гордячке Букреевой с невыносимым московским апломбом. До жжения во рту мучилась желанием говорить с кем-нибудь на русском языке.

Но больше всего не хватало мамы. Последние пять лет они мало виделись, и вот… между ними разлился океан. Яркие воспоминания уютного детства дожидались именно этого часа, окрасить ностальгией тёмную комнату и даже картину Манхэттена, тускло мерцающую в свете уличного фонаря. Лина помнила, каково делить мечты и секреты с родным человеком; помнила, как множится радость, а страхи мельчают и барахтаются на спине как майские жуки.

Теперь секреты выросли, изменились, став местами уродливыми, а страхи собирались в пыльных углах и говорили всё громче, по мере того как она запихивала их глубже, заставляя молчать.

Лина не могла их разогнать: она отказалась от интернета, экономила воду, не пользовалась микроволновкой и не включала свет. Экономила на всем. И больше не делилась ни чем. Не могла и не хотела.

Она забиралась пораньше в постель, сворачивалась калачиком и засыпала под музыку, убаюканная голосом родным на любом языке.

Это всего лишь адаптация, – твердила мысленно мантру. Как никогда, Лина ждала осень…

Утром она проснулась раньше будильника. Наскоро позавтракала кукурузными хлопьями с молоком. Надела приготовленные с вечера узкие черные брюки и васильковую рубашку в мелкую полоску.

Перед выходом, Лина осторожно заглянула в зеркало. И не испытала тошноту. Удовлетворённо отметила пользу пеших прогулок. Она окрепла, загорела и перестала напоминать "героинщицу". Улыбаясь, сунула ноги в чёрные оксфорды, подумав, что лишила Марго маленькой радости: пялиться на неё как на уродца.

На ступеньках Лина столкнулась соседкой:

– Доброе утро, миссис Бэнкс. Как поживаете?

– Доброе утро, – улыбнулась женщина. – Спасибо, хорошо. Только умучили боли в пояснице. Жаловалась Урсуле, той, что поёт в баптисткой церкви. Она посоветовала спиртовые компрессы. А племяшка, фельдшер, категорически против!

Вынув из кармана затёртого кардигана пачку "Мальборо", миссис Бэнкс прищурила широко посаженные кофейные глаза:

– Она записала меня к хорошему доктору. Вчера была у него. И впрямь замечательный, просто святой Архангел Михаил и Дева Мария вместе взятые! – выпустив густой дым, она опустила необъятную пятую точку на нижнюю ступеньку: – И представляешь? Тоже против компрессов!

– Очень рада, миссис Бэнкс, извините, не могу поболтать, опаздываю, – пробормотала Лина, оберегая брюки от лап фокстерьера: – Хорошего дня!

– Никак на ученье?

– Да, миссис Бэнкс.

– Ну, лети! Остерегайся тамошних черных гавнюков, – помахала соседка дымящей сигаретой. – Знаю этих упырей, падких до белых голубок.

Лина обогнула пожилую женщину и спустилась с крыльца.

– Постой! Так, что ты думаешь о компрессах? Ну их? – прокричала вслед соседка.

Лина заулыбалась, кивнула и побежала в сторону подземки.

На парковке колледжа за рулём одинокого синего шевроле-пикапа водитель жевал гамбургер. Лина вошла в административный корпус задолго до начала занятий. Получила у сонной женщины, топящей зевки в большой чашке кофе, расписание и список литературы, и отправилась изучать расположение аудиторий.

Молчаливые коридоры ещё не проснулись, встретив особым запахом, словно знания впитались в деревянные панели стен. Лина вдохнула глубже: ей понравился дух Пратта.

– О-о, неужели Калетник! Мы тебя обыскались!

Из-за поворота выплыла Маргарита Букреева, возглавляя московский отряд:

– Куда пропала? Что за шутки? Ты не заполнила форму! Мне нужно отчитаться в деканат! Такая безответственная, Василина! Из-за тебя у нас будут неприятности! – обрушилась Марго.

– Привет, – Лина кивнула ребятам. – Заполню после занятий, – она помимо воли улыбнулась, удивляясь, как пришло в голову, скучать по Букреевой.

– И укажешь свой адрес.

– Хорошо.

– И телефон.

– И телефон.

Лина присоединилась к группе, следуя в конце, но Марго видимо тоже скучала. Она пристроилась рядом:

– Чем занималась? Была в Метрополитене?

– Нет.

– А на мюзиклы ходила?

– Нет.

– А мы вчера смотрели галереи в Сохо. Заходили в бутик «DolceGabbana». Такие смешные цены, как «Zara» в Москве! Еще поднимались на смотровую площадку Эмпайр-стейт-билдинг, была там?

– Нет.

– Классно! А где была?

– Так... гуляла.

– И даже не проведала нас? Не узнала, как мы тут в общаге? Кстати нас с Настей поселили вместе. Никаких афроамериканцев!

Глядя в конец коридора, Лина промолчала.

– Сегодня собираемся отметить в клубе первый день, пойдёшь?

– Нет, спасибо.

– Смотри, больше звать не буду. Ну расскажи, как устроилась? Хорошая квартира? Далеко от колледжа? В каком районе?

– Не особо. В Гарлеме.

– В Гарлеме... Где черные?

– Да.

Марго окинула взглядом, похлопала ресницами за линзами очков и молча переступила порог художественного класса.

Часы понеслись со скоростью ракеты.

Лина едва успевала перебегать из одной аудитории в другую. Отстояли с подносами огромную очередь, наспех пообедали в огромной столовой, и снова помчались на лекции.

Это учебное заведение разительно отличалось от трех предыдущих – вольным изложением материала и преподаванием на английском. Лина легко прошла языковой тест и получила сертификат, третью неделю слушала и разговаривала с американцами, но всё же отставала. Она не успевала вникать и сосредотачиваться на заданиях. Кипя от напряжения, как могла пыталась подстроиться и влиться в студенческий строй.

В конце занятий Лина шаталась, одурев от наслоения информации, обилия терминов, имён и лиц. Но пересекая парк с каменными изваяниями, невольно улыбалась. Впервые с приезда, почувствовала себя в своей тарелке.

Ее словно щепку подхватило стремительное течение. Мегаполис закрутил в бешеном танце, немного резком и беспорядочном, но вполне переносимом. Он толкал вперёд, не оставляя времени печальным мыслям и заражал кипучей энергией ньюйоркцев.

Лина попрощалась со старыми и новыми знакомыми у выезда со студенческой стоянки. Марго демонстративно отвернулась в другую сторону. Пожав плечами, Лина поспешила на автобусную остановку. Она рассчитала, что если поторопиться, успеет до работы осмотреть Бушвик.

Глава 12

Лина потянулась в постели, слушая движение автомобилей за окном. Расслабленные мышцы упивались поздним утром и выходным.

Наперекор суете рабочих дней сегодня она хотела все делать медленно. Неторопливо приняла душ и долго пила кофе из большой чашки, предвкушая поездку в Метрополитен.

Надев удобные кроссовки, Лина вышла из дома и поднялась к Пятой авеню. Неспешно прогулялась вдоль Центрального парка, и вышла к серому каменному зданию с рядами величественных круглых колонн, словно вырубленному в размытом небе.

Взяла у информационной стойки план и осмотрелась. Смущённая размерами и массивностью музея, отказалась от дорогого аудиогида, прикрепила на футболку жёлтый круглый значок с буковкой «М». Снова покрутила головой... Как обойти за раз несметное количество залов? Подумала, и направилась в любимый отдел европейской живописи.

Лина бродила длинными галереями. Переходила от одного экспоната к другому. Подолгу задерживалась у полотен, а иногда осматривала вскользь. Работы мастеров заставляли цепенеть, врастать подошвами в холодные плиты. Живые, дышащие – они рвали канву реальности и замедляли время. Лина становилась хрупким мостиком, перекинутым от глаз к холсту, бесконечно шагая в сердце картины.

Она порывисто взмахнула рукой, обернулась, выразить чувства... и уронила кисть. Извинилась перед молодой китаянкой и перешла к следующей экспозиции.

Под огромным сводчатым потолком, Лина потерялась. Кроссовки не чувствовали пол. Она свободно падала, словно обломком метеорита никому и ничему не принадлежала.

Не знала, как долго стоит.

Демонический, перекошенный рот графа Уголино – обречённого с четырьмя сыновьями на мучительную смерть – сжирал огромные грубые пальцы. Колодец одиночества заточил скульптуру Жан-Батиста Карпо. Казалось, можно коснуться стылых стен, словно они реальны и Лина рассматривает их изнутри...

Шумные туристы обтекали слева и справа их замерший секстет. Она не двигалась. Безмолвно отбивалась от одиночества, опустившего голову на грудь. Хорошо понимала, что сама вложила ладонь в холодные пальцы. Шаг за шагом уходила от сверстников в другую сторону, в молчаливую пустоту и, зашла так далеко, что самые надоедливые отстали. Они остались с одиночеством вдвоём. Лина кормила его, лелеяла... И вот, оно выросло и зажало рот, не давая, крикнуть о помощи.

Как найти дорогу назад?

Лина поднесла ладонь ко рту, словно крик мог сорваться, и чуть не потеряла сознание.

– Какая приятная встреча.

Выронив блокнот, она обернулась, упёрлась взглядом в серый пиджак:

– ...мистер Олсен?

– Здравствуйте, Лина, – улыбка осветила резкое лицо, собрала лучики морщин у карих глаз. Ян поднял блокнот и выпрямился:

– Приятный денёк!

– О, Мистер Олсен, здравствуйте! Я… – Лина не находила слов, – счастлива вас встретить! – порывисто протянув руки, она пыталась успокоиться.

– И я бесконечно рад, видеть вас, – он пожал протянутые ладони. – Прошу, зовите меня по имени.

– Да, хорошо, Ян, – она перевела дыхание. – Не верю, что встретила вас в Нью-Йорке! Вы здесь надолго? Андрей Старков с вами?

Олсен непринуждённо рассмеялся, явно польщённый радостью в её голосе.

– Признаться, я не менее удивлён. Хотя думал о вас в кампании Ван Гога у «Пшеничного поля с кипарисами», вспоминая вашу любимую картину, которая ныне украшает мой кабинет. Но, молодая леди, чтобы обстоятельно ответить на все вопросы, мне придётся пригласить вас на чай, – Ян вскинул кисть; под обшлагом чуть потёртого рукава блеснули массивные золотые часы:

– Что скажете, если приглашу прямо сейчас? Неподалёку есть питейное заведение, где заваривают вполне приличный чай. Хотя сейчас и не время для чая, если вы понимаете, о чём я, – он усмехнулся.

– С радостью выпью с вами «вполне приличный чай» в неурочное время! – засмеялась Лина.

Помедлив долю секунды, она положила пальцы на изгиб предложенного локтя. Крепкая рука под тканью и основательное тепло успокоили взвинченные нервы.

Шагая в ногу, они спустились на первый этаж, оставили за спиной уже не гнетущие массивностью залы. На улице Лина подняла лицо к тёмному небу, поражаясь, как незаметно ускользнул день.

Ресторан на Мэдисон авеню взорвался изнутри светом дневных ламп. Он ослепил после тусклых объятий сумерек, сбил с ног духотой и гомоном посетителей.

Олсен уверенно шагнул вглубь. Официант провёл их к свободному столику. Они отошли от шума барной стойки в спокойствие жужжащих кондиционеров.

Лина улыбнулась букетику живых ирисов на желтой скатерти и тёплым глазам напротив. Ответная улыбка согрела резко и безоговорочно, как креплёное вино. Олсен сделал заказ и протянул руку:

– Можно?

Она подвинула к нему блокнот:

– Конечно.

Ян медленно переворачивал страницы. Загорелая кисть оттеняла бледно-зелёный манжет рубашки. Лина посмотрела на зарисовки.

Она вновь увидела унылые переулки, потрёпанные браунстоуны, заброшенные фабрики и патрульные машины на перекрёстках. Когда вышла на остановку, не могла поверить, что в получасе езды от Пратта. И сейчас заново переживала смешанное чувство, когда попала на соседней улице в фантасмагорический мир. Энергия художников авангардистов и дизайнеров проросла в трещинах зданий, расколах асфальта и щелках ржавых дверей уличным искусством андеграунда и стала частью самобытной культуры.

Невероятный треш, возведённый в абсолют на фоне городского пейзажа, оживлённого светом и тенью. Все цвета радуги акриловых, водно-дисперсных, аэрозольных красок смешались в замысловатых теггах, граффити, трафаретных изображениях, создающихся месяцами. Они взрывали мозг, как и инсталляции из покорёженного металла с колючей проволокой, и показ мод на фабричных решётках.

А дальше поворот и... улица пустынная, заброшенная и грязная. Бедное социальное жилье и новая промышленная зона. Уродливые обрисованные стены, унылые фаст-фуды, прачечные, подозрительные латиносы и чернокожие. И одно желание: убраться подальше в такой же чёрный и расхристанный Гарлем, с пожарными лестницами на фасадах и коробками баптистских церквей. Теперь он казался беззлобным неумытым хулиганом, по крайней мере, до наступления сумерек.

Но, именно Бушвик, стал для неё сердцем Нью-Йорка.

– Где это? – Олсен поднял голову.

– Район в северном Бруклине. До сих пор не пойму как относится к этому искусству. Сложные чувства. Вам нравятся?

– Нет. Это вандализм, а не искусство.

Задетая категоричностью тона, Лина замолчала.

– Вы похудели, – заметил Олсен, откладывая блокнот.

– Работа, учёба, Нью-Йорк… – она неопределённо повела плечом.

– Понимаю.

Под пристальным взглядом, Лина покраснела. Подвинула цветы, составляла с посудой композицию.

– Расскажите сначала, – попросил он. – Например, как вы очутились в Нью-Йорке?

– Это просто. Международное сотрудничество, программа обменена студентами. Я учусь в Институте Пратта.

– Знаю этот колледж. Мой знакомый читал в нем лекции. В каком общежитии вы остановились?

– Я... – она вернула цветы в центр стола, – я не живу в общежитии.

Олсен не задал очередной вопрос. Он неспешно разливал чай. Струйка молока закружилась в темной воде. Ян придвинул Лине чашку.

Длинная пауза накрывала стол невидимым куполом, не пропуская кислород. Мужчины у барной стойкой громко рассмеялись. Лина потянулась к воротнику рубашки, расстегнуть... и вспомнила, что в футболке. Виновато посмотрела в спокойное лицо Олсена. Не зная, чем заполнить молчание, снова взялась за цветы, но заметила и убрала руки под стол.

– Там, в канцелярии, в Москве… напутали. Возникло недоразумение, – набрав побольше воздуха, выпалила она. – Не оказалось места в общежитии, представляете? – рассмеялась, отчетливо слыша фальшь. Деловито помешала ложечкой в чашке:

– Не отказываться же от места, правда? Я арендую симпатичную студию. На моей улице нет молодёжи, одни пенсионеры, тихо, спокойно...

– Кто оплачивает колледж? – перебил Олсен.

– Это государственный грант.

– А квартиру, вы?

– Да, подрабатываю в магазине, – глядя в сторону, Лина громоздила словесную стену: – Работа всего в квартале от дома, даже успеваю после занятий забежать переодеться. Очень удобный для студентов график, повезло с ней...

– Повезло, – повторил Олсен, черты утратили праздное выражение, широкая челюсть выдалась вперёд:

– Вы обратились к университетскому руководству здесь? Или в Москве? Когда они устранят это «недоразумение»? Кто возместит убытки? Надеюсь вы наняли адвоката?

– Нет. Не обратилась, – опешила Лина. – Но, мне не нужна компенсация. И адвокат не нужен. Меня вполне всё устраивает.

– Как насчет ваших родителей?

Лина опустила голову, уставилась на сцепленные пальцы. Захотелось излить едва знакомому мужчине душу. Очистить её. Рассказать, как миллионы людей стекаются утром в Манхэттен на поездах, автобусах, из разных районов, предместий, других городов. Безумный час пик! Трясешься в переполненном вагоне метро спина к спине, и хочется взвыть от одиночества.

Пожаловаться на страх перед щупальцами нью-йоркской подземки, когда спуск в «кроличью нору» леденит сознание сценами из фильмов ужасов. Идешь, опустив голову, сторонишься городских психов и внушаешь себе, что в темноту юркнула кошка, а не крыса. Как обходишь на ступеньках бездомных и прибиваешься к самой длинной очереди. Такие же как она, желающие попасть в вагон с кондуктором. Потому что поезд едет в Гарлем, а не в Диснейленд.

До боли в сведённых мышцах, хотелось признаться, как хочется стереть из себя Новицкого. Как гадко смотреться в зеркало. Как страхи глушат в динамиках звук, а запретные мысли ничем не изгоняются, и чем сильнее не думаешь о них, тем думаешь не переставая...

Прикусив губу, Лина представила, как открывает рот, коверкает словами кондиционированный воздух, и Олсен отодвигает стул, брезгливо вытирает руки платком. Она посмотрела ему в лицо:

– Я совершеннолетняя, Ян. Мне скоро двадцать четыре, шесть из которых живу самостоятельно, и решаю сама, – она замолчала, но заставила себя договорить: – Я знаю, чего хочу. Не позволю никому вмешиваться. Даже вам.

– Понятно, – протянул Олсен, держа взгляд и будто что-то решая. И вдруг Лина увидела себя его глазами, вспомнила ресторан в центре Москвы. Он так же пристально смотрел, но выражение глаз было другое. Теперь в них читалась жалость.

Лина догадалась, что он сравнивает её, теперешнюю, с той – другой, а у неё вместе со щеками утратили цвет даже волосы. Она спрятала руки в карманы, отвернулась к тёмному окну.

– Похоже, у вас появилась цель.

– Или всё та же мечта, – не оборачиваясь, отозвалась Лина.

– Могу утверждать одно – вы не расскажете, пока не захотите. А знаете, – Олсен навалился на хрупкий стол локтями, – мне вдруг захотелось, чтобы вы захотели, – тёмные глаза сверкнули в полумраке пустого ресторана.

Лина посмотрела на свободные столики, решила, уже поздно, и пора прощаться.

– Но, я уважаю ваше решение, – продолжал Олсен. – Нравится ваша позиция. На крепких орешков у меня чутьё. Интуиция в делах порой важнее аналитики, – он расслабленно откинул плечи на стул.

Неуютно выпрямляясь, Лина нащупала под столом сумку. Ей не нравился разговор. Олсен нахмурился:

– Позвольте быть вам другом? Обещаю впредь не подвергать сомнению, вашу... самостоятельность.

– Спасибо, – она слабо улыбнулась, не особо понимая, как им дружить.

– Рад, что мы договорились, – он сунул руку во внутренний карман пиджака, вынул бумажник: – У вас завтра свободный день?

– Да.

– Замечательно. Приглашаю вас на дружеский пикник на яхте.

– Извините, Ян, но я не могу… – она завозилась с застёжкой на сумке, кое-как впихнула блокнот: – Мне, пора.

Лина поднялась, слишком расстроенная, чтобы вежливо прощаться.

– Милая девушка, ваш отказ огорчает меня, – Олсен поднялся следом. – Эндрю расстроится, узнав, что мне не удалось уговорить вас.

– Эндрю? В смысле Старков? Он будет там?

– Он и несколько американских партнёров с жёнами, – приятно растягивая слова, словно баюкая, промолвил Олсен. – Надеюсь, вы не против?

– Нет. Конечно, нет...

Лина залилась горячей краской, внушая себе, что ей только показался смех в глубине карих глаз.