Текст книги "Если бы (СИ)"

Автор книги: Оксана Фокс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)

Джулия обняла Лину, перекрестила стол с объедками и батарею бутылок над барной стойкой с красными канистрами кетчупа. Коул поднялся, звонко хлопнув Лину по попе, ускорил точно в направлении двустворчатых дверей. Опасливо потянув хлипкие створки с забрызганными окошками, она оглохла.

– Твою мать, смотри куда прёшь!

Пятясь задом, мимо протиснулась рослая девица, держа стопку тарелок, доходивших ей до головы. От дверей раздался не менее яростный окрик:

– Попридержи язык, Молли! Новенькая на тебе. Что разобьёт или испортит, вычту из твоих чаевых, – пророкотал Коул над головами мужчин, монотонно работающих челюстью.

– Ага, как же, разбежалась! – Свалив тарелки на браную стойку, Молли собрала грязную посуду и снова протиснулась мимо, громыхнув на кухне так, словно опрокинула железные приборы на плитку.

– Ты взял ты и возись! А у меня работы по горло, чтобы в няньках ходить!

Махнув шляпой, Коул вышел на улицу. В открытую дверь, влетел порыв ветра. В руках посетителей зашелестели газеты, салфетки разлетелись по барной стойке. Снова проходя мимо, Молли рассвирепела, сунув под нос вонючую тряпку:

– Вот, иди, учись. Сегодня посуду драишь – ты! – Она ткнула коротким пальцем вглубь закопчённой кухни, где двойная мойка, забитая под потолок грязной посудой, издавала жуткий запах, перебивая дух пережаренного масла в чанах кипящей картошки.

Лина надела наушники, взяла перчатки и открыла воду, проваливаясь в бесконечный день посудомойки, уборщицы, девочки на побегушках и объекта раздражения Молли.

По дороге домой, она зашла в магазин, купив на первые чаевые любимые конфеты Джулии.

Каникулы закончились и занятия в «Пратте» вынудили перейти работать в вечернюю смену. Лина удивилась: насколько быстро освоилась у Коула. Спустя два дня справлялась с буйными посетителями; разливала кофе, держа шесть тарелок; за полчаса доводила посуду до блеска. Она приноровилась к взрывному темпераменту Хэнка, свирепости повара – португальца Жозе, придиркам его помощника пакистанца Али, и перестала замечать несносность Молли.

В будние дни посетителей было мало. Лина успевала сесть на последний автобус, отходивший сразу за парковкой Коула. Но когда заезжали дальнобойщики, приходилось работать до утра. Тогда она пропускала не только последний автобус. Шагая семь километров вдоль пустоши, складов и заколоченных домов под снос, не чувствуя ног и обмороженного лица, бездумно считая покорёженные столбы с провисающими проводами, она опаздывала в колледж на первые пары.

Урывая между грязными тарелками пару минут взглянуть на конспект, тщетно заставляла мозг воспринимать задания. Глаза бессмысленно прыгали по строчкам и слипались. Лина безнадёжно отставала, копя долги по композициям, макетам, графике, скульптуре...

В очередной раз, пропустив автобус, она втянула голову в воротник не греющей куртки и зашагала, разбрызгивая грязь. Прошедший ливень изменил очертания пути. Дорога превратилась в полноводное озеро с опасными сюрпризами на дне.

Лина старалась идти осторожно, держалась желейных берегов, долго прощупывала мокрыми ботинками скользкую почву. Заметив вдалеке огонёк, вырвавшийся из металлической бочки, вплотную прижалась к гаражам. Пытаясь незаметно обойти тёмные фигуры, припала к металлической сетке, тихо переступая кучи мусора.

Курточка зацепилась за проволоку. Лина потянула. Сильнее. В панике дёрнулась, разрывая ткань. Слабый треск слился с хрустом сгорающих дров. Из-под земли выросли бесплотные силуэты. Подростки обозначились в темноте белками глаз, заслонив отблески огня. Железная бита мигнула в узкой ладони.

Без единого звука, Лина достала из карманов мелочь, бросила в раскрытый пакет вслед за треснутым телефоном и наушниками. Дожидаясь окончания обыска, не дышала, не двигалась, вросла в ячейки сетки, зная: нельзя мешать – тогда появится шанс выжить. Сердце пропускало удары. Лина стиснула зубы, чувствуя, как мочевой пузырь перестаёт подчиняться.

Когда она снова раскрыла глаза, подростков не было.

Обретя способность двигаться, она осторожно сделала шаг. Затем ещё. Выйдя на затопленную дорогу, Лина побрела вброд, слушая завывания ветра и плеск воды. Без наушников уши стали болезненно восприимчивыми и чувствительными. Хриплый голос больше не оберегал сознание, и мир хлынул в перепонки, захватил врасплох, наступил с пугающей реальностью, которую она старалась не замечать.

Глава 19

Ругань над головой стихла. Воцарилась тишина. Спустя секунду она взорвалась грохотом.

Глядя в потолок, Лина обхватила ладонями металлические края койки. Мулатка с синими волосами вновь украла наркотики или выпивку и, похоже, сожитель взялся за топор. Беспорядочный удары сотрясали дом. В общем шуме, Лина уловила новый звук. В дверь скреблись ногтями.

Липкий страх вклеил в матрас. Тело мелко задрожало. Она не отрывала глаз от потолка, стискивая холодный металл под пальцами. Скребки повторились. Из-за двери донёсся шёпот:

– Лина, открой! Это – Бекки!

Она не двигалась. Мозг лихорадочно работал: "Бекки... Ребекка... Майкл!"

Сознание выдало образ молодого человека из соседней квартиры. Лина медленно поднялась, подкралась на цыпочках к двери:

– Это ты Майкл? Что тебе надо? – спросила тоже шёпотом.

– Да, я! Скорее впусти, – в высоком голосе звенела паника, – пожалуйста, скорее! Он идёт! Мне крышка!

Немного помедлив, она упёрлась в стол, сдвинула ровно настолько, чтобы в узкую щель проскользнул тонкий Майкл; захлопнула дверь и провернула замок. Беззвучно вернув баррикаду на место, он шумно выдохнул. Тягучие секунды они молчали. Напряжённо вглядывались в друг друга. Между неподвижными фигурами пролёг светлый прямоугольник света уличного фонаря. Наверху вновь затихло. Лина слышала удары своего сердца и сдавленное дыхание напротив.

Майкл или Ребекка: она едва знала его. Слышала иногда за стеной торопливые шаги, чирканье спички и запах его сигарет в своей комнате. Из запотелого окна гостиной, Джулия раз указала пальцем в нескладную фигуру, назвав Майклом: трансвеститом и героинщиком.

Вот и все, что Лина знала о соседе. Сузив глаза, она изучала его. Выцветший и линялый, неопределённого возраста с длинными руками и ногами. Краска сошла не только с зелёного полушубка, но и с русых, будто пыльных волос, овального лица, мятого тонкого рта. Весь цвет собрался в пронзительных голубых глазах с оттянутыми вниз уголками: ярких, внимательных, говорящих...

– Ну как, заценила? Нравлюсь? – он кокетливо улыбнулся, хлопая светлыми ресницами.

– Что тебе нужно?

– Говори тише! – взмолился Майкл-Ребекка, прикладывая ухо к двери. – Похоже… Похоже, ушёл таки.

– Кто?

– Бульдожина вонючая, – он откинул с высокого лба редкие волосы. – Я задолжала ему. Сегодня вонючка, грозился меня пристрелить.

– Бутч?

– Угу. Вонючка хренова.

Неслышно ступая, Майкл подошёл к окну, осторожно сместил край занавески. Протяжный скрип и звон посуды, на долю секунды, опередили тяжёлый грохот. Стены затряслись, стекло задребезжало, с потолка обвалился пласт штукатурки. Лина подняла голову. Они с Майклом глядели друг на друга расширенными глазами.

– Шкаф свалил… – проговорил он, одними губами. – Можно я посижу у тебя? Здесь меня вонючка искать не будет.

На фоне бледного окна отпечатался тонкий профиль. Отведя глаза, Лина подтянула колени к подбородку. Он уже здесь... Силой не выгнать. Она промолчала.

Всё понимая, Майкл ободряюще улыбнулся и поправил занавеску. Мутная темнота разлилась по комнате, обрезав слабый уличный свет. Он беззвучно перевернул и поставил у двери стул. Взял со стола блокнот, закинул ногу на ногу.

– Знакомые лица. Джули, Джейк… О, мешок с дерьмом! Здорово! А меня нарисуешь? Говорят у меня выдающийся нос, – он повернул лицо, вытягивая длинную шею с острым кадыком. – Ну как?

Лина не отвечала, напряжённо сцепила пальцы на коленях. Театрально вздохнув, Майкл ещё полистал страницы, потом отложил блокнот, откинулся на спинку.

– Ладно, принцесса, отдыхай. Я тебя покараулю, – предложил, вытряхивая из круглой коробки белую таблетку и кладя в рот.

Лина покачала головой. Она следила за каждым движением рук, несуразно тонких в широких рукавах искусственной шубы.

– Как знаешь, – опустив плечи, он прикрыл глаза. – А меня не бойся. Я сама боюсь не меньше тебя.

Прикурив, Майкл пустил дым в потолок. Монотонно заговорил, словно зачитал колонку хроники, пожелтелую как сжимающие сигарету пальцы.

Говорил о старой ферме на севере Коннектикута. Забор покосился, крыша протекла, а в чердачные дыры глядела синяя ночь, особенно синяя и бездонная летом после грозы. Во дворе росла высокая яблоня. Он и пять старших сестёр влезали на самую макушку, смотреть на зелёные холмы, что держали горизонт, словно животы великанов. За ними простирался город. Майку и сёстрам он казался волшебным. Валяясь на сене в амбаре, они придумывали о нем весёлые истории, курили папиросы и представляли себя взрослыми.

Когда в деревне забивали кабанов, округа праздновала. Хозяева смолили туши, разливая в спёртый воздух, запах свиных медальонов. Золотые искры стреляли в фиолетовое небо, где висели звезды размером с ладонь. Взрослые смеялись, пели, танцевали, а мать не выходила из дома. Она валялась пьяной. Днями. Неделями.

С воскресным автобусом из деревни сбегала очередная сестра: искать счастья в городе за холмами. Майкл остался один. Мужики по очереди навещали мать. Приходили – уходили. Один задержался. Ему полюбилось прелое сено в амбаре. Чаще всего, он насиловал Майкла именно там, но иногда в доме, где спала мать в собственной блевотине.

В день, когда Майку исполнилось девять, он забил отчима лопатой: в том самом углу амбара. Долго бил. Яростно. Пот заливал глаза. Он очень устал. Поднимал и опускал тяжёлую лопату всю ночь. Наутро ушёл.

Очередная сигарета прогорела до фильтра, а Майкл все говорил.

Говорил как трудно и страшно идти по железнодорожным колеям, когда ты ростом с хорошую овчарку. Снег достигает колен, тянет лечь поспать, а в животе от голода так больно, что готов вцепиться в глотку любому встречному. Ночевать на теплотрассах и ледяных плитах метро потом вообще не страшно. Так и бродяжничал по городам, связывался с разными компаниями. Первый случай, когда ему заплатили, давно стёрся из памяти. Выйти на панель оказалось легко.

Майкл лениво почти ласково рассказывал о героине, истории любви длиною в двадцать лет. Алогично и пространно рисовал словами этюды цветных снов наяву. Он не вспомнил, в какой момент появилась Ребекка, но точно запомнил день, когда узнал, что у него СПИД.

Лина не двигалась. Беззвучные слёзы стекали по подбородку, срывались за шиворот. Она смотрела в стену и видела бескрайние поля…

Красивый голубоглазый мальчик, широко раскинув руки, бежит с изумрудного холма, смеётся сказочному городу в ногах, ликует, преодолевает сопротивление воздуха и тёплый ветер бьёт ему в лицо, развевает налитые солнцем золотые волосы...

Открыв глаза, она утонула в безмятежной голубой глади. Майкл нежно гладил по щеке:

– Просыпайся, принцесса. Мне пора.

Приподнимаясь на локтях, Лина обвела сонными глазами пустую комнату. Взгляд упал на стол. В свете промозглого утра на блокноте с набросками блеснула золотом обёртка конфеты.

Глава 20

Над городом завис холодный циклон: ветер усилился, ливень, истязающий восточное побережье вторые сутки, обернулся в снегопад. Температура упала до четырнадцати градусов по Фаренгейту и обледенелые вырванные с корнем деревья навалились на провода электропередач, оставив треть Хантс-Пойнта, без света. Жильцы целыми кварталами выбирались из аварийного района поближе к теплу, бросая дома на произвол. Следом за людьми с улиц исчезали бродячие собаки.

До рассвета на Свалке доживали не все.

Снег спрятал извечный мусор у дома Бутча, скрыл щербатые ступеньки крыльца, налип коркой на ржавых пролётах косой пожарной лестницы. Семьи с детьми съехали в приюты для бездомных с гарантированной горячей едой.

– Социальная ночлежка – дорога в каталажку или на тот свет. Собой оттуда не воротишься, – сплёвывала Джулия, собирая из покинутых комнат остатки пожитков.

Держа в вытянутых руках картонную коробку, Лина безучастно плелась следом, обходя за ней продуваемые клетушки, не прельщающие даже бездомных.

– Те кочуют по теплотрассам и вагонам метро, – продолжала монолог Джулия, бойко ковыряясь в чужом тряпье.

Они обошли этаж, никого не встретив. Остатки обитателей бродили призраками по вымирающему дому, избегая попадаться друг другу на глаза. Сбросив оцепенение, Лина помогла Джулии снести коробки на четвёртый этаж и собрать сумки: они с Джейсоном уезжали к родственнице в Орегон.

Тень свечи вздрагивала и металась по стене. В углу шуршала клеёнка. Заткнутые в щели газеты и тряпки не спасали: от окна нещадно дуло, как и из-под двери. Лина натянула на голову капюшон. Карандаш то и дело выпадал из деревянных пальцев, но работать в перчатках получалось хуже. Кое-как накарябав чертёж, она поднялась с пола. Не раздеваясь, не снимая ботинок, залезла в койку, свернулась калачикам в гнезде чужого старья и укрылась с головой, давно перестав различать свой и чужой запах. Индивидуальности стёрлись, исчезли, рассыпались на безликие атомы.

Лина уставилась в темноту. Утром, по дороге к метро, она видела аварийную машину у повреждённой линии электропередачи. Остановилась и смотрела, как пилили ветки, складывали ровными штабелями в прицеп; восторженно слушала победную симфонию пилы. Весь день прокручивала в голове мелодию, но электричество в доме не появилось…

Отпустив сведённые челюсти, Лина заставляла тело не дрожать. Старалась не думать: как доберётся в колледж, как сдаст тест, что будет делать, если заболеет и не задаваться вопросом – куда пропали месячные. Согреться не получалось как и уснуть. Лина прислушивалась: хотела уловить звуки в комнате Майка. Но кроме завывания ветра и царапанья снега в стекло ничего не слышала.

Стук входной двери, вывел из полудрёма. Не он, – поняла, едва на лестницу шагнули тяжёлые ботинки: Майк-Ребекка и на шпильках ступал мягко и бесшумно, как кошка... Разочарование не успело оформиться и вырваться вздохом – в косяк ударила нога. Лина впилась взглядом в контур хлипкой баррикады. Новый удар, сдвинул стол. Дерево не выстоит. Она потянула одеяло на глаза. Налитый страхом воздух сопел, харкал, шаркал ногами; беспорядочные удары сотрясали коридор, кто-то без разбора пинал каждую дверь. Звуки удалились к лестнице, возня и невнятные бормотания отдалились и стихли. Ветер замер, словно дал прочувствовать всю полноту заброшенности вымершего дома...

Слабый блёклый рассвет прорезал восток под истошный крик и звон разбитого стекла. Лина обессиленно прикрыла ладонями глаза. Заставляла себя подняться и не могла сбросить апатию. Разум затуманился, проваливаясь в темноту.

На зачёт, Лина опоздала. Но лучше бы – не явилась вовсе. Она его провалила. Не задерживаясь в колледже, она поехала к Коулу. Заболела Молли и в зал понадобился человек.

Трясясь в ледяном автобусе по мёрзлым ухабам, она впала в сонное забытьё. Голова свесилась, болтаясь из стороны в сторону. Тусклый свет фар высветил нескладную фигуру, шагающую вдоль шоссе. Лина узнала облезлый мех и короткую золотую юбку. Тонкие ноги в красных туфлях дёргались смешно и нелепо, утопая в грязных сугробах, наметённых по колено вдоль обочины.

Майк обернулся...

В огромных глазах мелькнула надежда, озарила белое лицо светом фар и стухла. Автобус прогромыхал мимо. Тонкий силуэт глотнула тьма.

Наливая посетителям кофе, разнося по столикам свиные ребра и бургеры с картошкой, Лина видела перед глазами лицо в свете фар, своей худобой и огромными глазами, напоминающее лик святых. Она пыталась отогнать нелепый мученический образ, но он не отпускал, преследовал вместе с рассеянностью и слабостью.

Увязавшегося от самой закусочной здоровяка, Лина заметила поздно. Она помнила клиентов в лицо, но этого видела впервые. Она побежала. Заскользила по ледяным колеям, с трудом держа равновесие. Прижав к груди лямки рюкзака, быстро перебирала ногами, вновь полагаясь лишь на зоркость глаз и выносливость мышц. Мужчина прыгнул, растопыренные пальцы потянулись к рюкзаку, за спиной лязгнул металл…

Лина поднажала. Каждый толчок сердца застревал в горле, отнимал силы. Открытый участок, изломанный останками сгоревших домов, простёрся до рядов гаражей, а дальше живой автосервис такси, свет и охрана…

Не дотянуть!

Она рванула в кусты. "Господи, не дай оступиться!" – взмолилась, утонув по колено в сугроб. Колючки ободрали лицо и руки. Не видя, задыхаясь, на ощупь, она пробиралась вперёд. Из темноты отделилась тень. Лина не успела вскрикнуть – удар в грудь свалил с ног. Сцепившись, они покатились по снегу. Отворачивая от шеи собачью морду, Лина чувствовала на лице горячий звериный запах. Раскалённая слюна сочилась из раскрытой пасти, капала в глаза. Руки свело, мелко дрожа, они слабели. Яростные когти скользили по груди, разрывали ткань, мокрые клыки, коснулись горла. Столь очевидный исход разъярил. Адреналин захлестнул с новой силой, приказывая сопротивляться ещё секунду, ещё, ещё...

Резкий свист, заставил замереть обоих. Скрипнул снег. Над головой затрещали ветки.

– Чего там, Амиго? Ужин? – прокаркал старческий голос.

Проваливаясь в темноту, Лина чувствовала, как пальцы размыкаются, скользя по собачьей шерсти...

Лицом в подушку, она пролежала в кровати пластом до вечера. Безразлично отметила, что пропустила институт. Но отгонять тревожные мысли не приходилось – мыслей не было.

Она поднялась, когда в комнате давно стемнело. Почистила щёткой грязную одежду, с усилием развесила на верёвке. Согрела над керосиновой лампой ковшик воды, отмыла лицо, разодранные ладони и колени. Натянув старую одежду Джулии, протянула руки к лампе, безучастно следя, как догорает последний фитиль.

Движения давались с трудом. Наклоняясь вперёд, словно таща на плечах мешок камней, Лина, наконец, взобралась на четвёртый этаж.

– Мужик тебе нужен.

Бутч пересчитал мятые купюры с мелочью, смахнул деньги в открытый ящик. В жёлтых глазах отразился язык пламени, лизнувший зёв чугунной печки; изуродованный рот ухмыльнулся:

– Могу подсобить.

В раскалённом спёртом воздухе конторки, Лину бил озноб. Она взмокла. Неотрывно глядя на заваленный мусором стол, медленно наклонилась, выдернула газету из-под картонки с остатками пиццы.

– Я одолжу.

Позабыв придвинуть к двери баррикаду, Лина зажгла свечу припасённую для занятий. Раскрыла "Нью-Йорк Таймс" и опустила ходуном ходившие руки. Свеча наполовину оплыла, затрещала. Отблеск света, испуганно запрыгал по стенам. Протолкнув в горле ком, Лина раскрыла газету.

Заголовок гласил: «Крис Берри возвращается». Статья сообщала, что лидер "Strangers" покидает Бруклинскую клинику для прохождения реабилитации в медицинском центре Лос-Анджелеса. На ступеньках клиники, Берри встретился с журналистами, дал короткое интервью. Заверил, что чувствует себя прекрасно. Соскучился по работе и намерен вернуться на сцену в ближайшее время. Менеджеры группы уже согласовывают даты новых гастролей. Он пообещал поклонникам включить в концертный тур, два бонусных-трека, записанных в клинике.

Лина подняла глаза к фотографии. Укутанный в одеяло мужчина, сгорбился в кресле-каталке. Его окружила плотным кольцом группа, персонал, охрана и ликующие фанаты. Заострённое лицо с эталонными пропорциями "золотого сечения" повернулось к камере. Безумно обаятельная, ровно, как и насмешливо-издевательская, идеально сбалансированная улыбка нацелилась в объектив. Всегда чуть более чем следует, особенный оскал – на грани фарса. И все же, Берри владел производимым впечатлением и ни разу не переступил черту. Глядя на него возникала неловкость, сомнение в собственной адекватности, способности подмечать и делать выводы.

А ведь она художник! Взглянув единожды в лицо, изобразит строение черепа и все пятьдесят семь мышц. Лицо Берри не просто пьянило, вводя в восторженно-созерцательное состояние, оно выбивало почву из-под ног созидательной и разрушительной двойственностью.

Лина поморщилась, накрыла пальцем изогнутые губы. Точно знала, куда смотреть. Тень и свет беспощадны. Улыбка раздвинула губы, едва задействовав верхние и средние зоны мимики. Холодный отстранённый взгляд не зажёг лицо. Полуприкрытые веками, усталые глаза опровергли всё, что поведал улыбающийся рот…

Отодвинув с левого запястья тёмную от воды повязку, Лина обвела ногтем крошечную луну, солнце и посох – знак Strangers. Когда татуировщик набивал рисунок, она хотела острой физической болью заглушить внутренние рыдания; хотела, чтобы кожу не просто царапали, а резали, кромсали, рвали сильно и глубоко; хотела увидеть кровь. Но всё произошло быстро. И ранка вдоль голубой вены слишком быстро заживала, словно не имела к ней отношения. Как могла изодранная плоть так предательски быстро затянуться?

Лина прижала к груди газету туда, где не заживало, не затягивалось как татуировка. Укутав одеялом обоих, глядела на изогнутые тени отбрасываемые свечой. Казалось, в комнату влетела птица; металась, разбивалась о стены, теряла чёрные перья, громко кричала, кружилась и кружилась не останавливаясь...

Вспыхнув в предсмертной агонии, огонь погас. Предметы медленно проступали в темноте, обретая знакомые очертания. Вынырнула луна, натянув эфемерную дорожку холодного света от окна к двери. Впав в бессознательное состояние, Лина механически раскачивалась из стороны в сторону.

Отчётливый инородный шелест выдернул из беспамятства, заставил похолодеть, но не от холода. Она замерла, превратилась в слух. Сквозняки оставили в покое клеёнку, безжизненно повисшую в углу. Линин затруднённый выдох прогремел на весь дом, и вновь установилась оглушительная тишина.

Скрежет повторился, раздался прямо под ней.

Лина поддалась вперёд. Волосы свесились вдоль лица, коснулись обрывка линолеума. Она заглянула под кровать... и едва успела отпрянуть: сгусток темноты выскочил в лицо. Тень пересекла комнату по диагонали, мелькнула в полоске света и исчезла в углу за клеёнкой.

Страх и омерзение парализовали, отняли способность дышать, на затылке поднялись волосы. Теперь Лина вспомнила, что уже слышала похожие звуки: здесь, в коридоре, под лестницей, везде... Руки взметнулись ко рту, успев заглушить крик.

Крысы!

В голове метались мысли, ударялись, расшибались, гудели. Когда они замирали, Лине казалось, она умирает. Сжимая у груди газету, она до крови закусила ладонь, цепляясь за боль и ужас, за трещину в стене. Держалась со всех сил, не отпускала, не шевелилась, не дышала. Под утро, проводила взглядом ещё одну серую крысу, неторопливо проследовавшую в обратном направлении: из туалета под кровать. Длинный белёсый хвост на прощание обвил железную ножку койки.

Вздрогнув, Лина часто-часто заморгала, подняла голову к свисающей с потолка лампочке: в доме появилось электричество...

Вытянув тёплого хозяина из постели, Лина разглядела в дверном проёме худой силуэт и синие волосы соседки с третьего этажа.

– Крысы? – Бутч растопыренной пятернёй почесал волосатый живот над растянутыми штанами и зевнул во весь рот: – Ну и хрен с ними. До крыс мне дела нет. Тебе есть? Дык вали к толстухе, чо ко мне припёрлась?

– Джулия уехала.

– Ну, дык жди, – резонно заметил Бутч, потянув дверь.

Но Лина подставила ботинок.

– Тебе есть, до этого дело. – Она выразительно посмотрела на разобранную постель за квадратной спиной:

– Крысы – это инфекция, Бутч. Тиф, туберкулёз, гепатит. Они разнесут это добро по дому быстрее, чем ты успеешь надеть штаны. Рано или поздно ты заразишься. Как и остальные, – она сунула ему в лицо газету с обведённым объявлением об оказании услуг санитарной обработки помещений.

– Катись давай, шалава! – Бутч нахмурился, грубо пихнул Лину в плечо: – Сучка, ты раскромсала страницу с результатами матча!

Гневный рык раздался из-за металлической двери, эхом прогремев по коридору. Натянув шапку, Лина спустилась по лестнице и вышла на улицу. Щурясь от болезненного света отражённого высокими сугробами, повернула в сторону остановки. Она перестала бояться Бутча.