Текст книги "Песня имен"

Автор книги: Норман Лебрехт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

10
Время действовать

Звонок телефона у изголовья вспарывает мое самодовольное забытье.

– Мартин, ужасное несчастье, срочно возвращайся.

– Мертл, который час?

– Половина восьмого. Мне необходимо было застать тебя, пока ты не ушел. Дело в том, что лорда Брента завтра вечером не будет. Джойс говорит, ангина. Сама она придет, что очень мило с ее стороны, но за столом тогда окажутся две дамы без мужчин. Что нам делать? Мартин, ты что, спишь?

– Просто думаю, Мертл.

– Некогда думать. Действуй.

– Хорошо. Позвони доктору Родригесу. На выходных он обычно с удовольствием ходит на ужины и вполне приятен в общении, если не давать ему распространяться о гольфе. Да и не обжора к тому же. Потом есть еще тот адвокат из Южной Америки, с которым мы познакомились на концерте Шолти[90]90
  Сэр Георг Шолти (настоящие имя Дьёрдь Штерн, 1912–1997) – венгерский и английский дирижер.


[Закрыть]. Его визитка в стопке справа на моем столе. Он точно без пары, наверное, гей. Жаль. Хотел бы я, чтобы кто-нибудь подкатил к жеманнице Джойс в отсутствие ее напыщенного лордюка.

– Мартин, это непростительно. Само собой, никто из влиятельных лиц мое приглашение не примет.

– Позови Дока Верди и Королеву Боэр, Мертл, только не в такой неприличный час, если хочешь, чтобы они согласились.

– Что с тобой такое? – настораживается жена, трубка так и сочится подозрением. – Уж больно ты бодрый на четвертый-то день деловой поездки. Утром в понедельник первым делом запишу тебя на осмотр к Родригесу.

– Чудесно, дорогая. До завтра.

Кладу трубку, а от пальцев в трепещущие ноздри струится бодрящий аромат черствого секса, секса с незнакомкой. Смакую эту победу и предвкушаю новые. Вскочив, бросаюсь в душ, бреюсь, выбираю живенький зеленый галстук и, пока не настало время спускаться, пролистываю подсунутый под дверь «Телеграф». Сандра Адамс должна явиться к завтраку в восемь тридцать, и я истекаю слюной.

– Мистер Сим, я ведь не опоздала? – жизнерадостно здоровается она; на ней шикарный розовый костюм-двойка, чуть уже необходимого для ее объемов.

– Миссис Адамс, – протестую я. – По-моему, был уговор перейти на имена.

– Хорошо, зовите меня Сэнди, а я все равно останусь верна «мистеру Сим». Мартин – имя тусклое и совсем вам не идет.

«Роял» расстарался: нам подали почти полноценный английский завтрак. Во вторник, помнится, Сандра едва клевала, но сегодня послала диету куда подальше и налегает на жареный белок и мучное. Я довольствуюсь апельсиновым соком и мюсли плюс делаю рейд к буфету за вторым запрещенным дэнишем – сплошь сахар и крахмал. Если я собираюсь продолжить в том же духе, нужно восполнить силы.

– Мы встретились, чтобы обсудить ваши перспективы, – напоминаю я. – Обойдемся без долгих вступлений. Я предлагаю вам работу.

– Почему вы думаете, что я соглашусь? – тоже в лоб спрашивает она.

– Слово за вами.

– Ну, я занимаю бесперспективную должность, ее придумали специально для меня в Комитете бытового хозяйства, чтобы я могла всегда быть под рукой у Олли на его вечерних приемах и при этом не слишком надрываться. Мой младший сын как раз перешел в среднюю школу, а муж хочет пройти в парламент, но не пройдет. Да, видимо, в самом деле пора подыскать рентабельную альтернативу. Так что вы предлагаете?

– Сколько вам платят в Совете?

– Четырнадцать четыреста, – отвечает она, то есть четырнадцать тысяч четыреста фунтов в год, без вычета подоходного налога, государственной страховки и обязательных пенсионных отчислений, – скажем, в неделю чистыми остается фунтов сто сорок. Попросту говоря, гроши.

– Вас прилично недооценивают, – заявляю.

– А сколько бы вы мне дали? – кокетничает она.

– Оклад двадцать плюс процент от прибыли.

Румянец у нее, как столбик термометра: то ползет вверх, то опускается. Не слишком ли она прозрачна для такого рода работы? Мои сомнения перехватывает стартовая ракета ее накопившихся амбиций.

– Что делать-то? – интересуется она. – Надеюсь, никаких проблем в плане закона?

– Уж если проблемы и будут, то, скорее, в плане нравственности, – ухмыляюсь я. – Мы ведь говорим о музыкальном бизнесе.

В общих чертах излагаю ей свой грандиозный план. Я основываю новую дочернюю компанию, «Симмондс артистc», а она возглавит контору в Тобурне и будет опекать наших первых контрактников, Ольшевскую и Стемпа, а также еще одного исполнителя, с которым я ее в свой срок познакомлю. Кроме того, она будет обеспечивать приток денежных средств, контролируя на Севере продажи наших нот и инструментов. Плюс поддерживать связи с музыкальными школами, выискивать новые таланты и еженедельно приезжать ко мне в Лондон для отчета и обсуждения.

Сверх оклада ей будут отчисляться двадцать процентов от чистой прибыли всех ее подопечных. Если дело пойдет хорошо, через два года я сделаю ее партнером с правом выкупить мою долю, когда я отправлюсь на покой.

– Когда приступать? – расплывается она в улыбке.

– Сколько дней вы должны будете отработать на старом месте после заявления об уходе?

– По закону месяц, но у меня не отгуляны шесть недель отпуска. Можно сделать так: беру сегодня отгул по болезни, затем иду в администрацию, пишу заявление – и ровно через два часа могу приступать к работе в «Симмондс».

– А ваш муж?

– Олли знает, что я сыта по горло этим дурацким Советом.

– Он не будет против того, что вам время от времени придется оставаться на ночь в Лондоне?

– Ничего, привыкнет, – улыбается она. – Или нет, как повезет.

Поздравляю ее с принятым решением. Сандра будет ценным кадром, она проворна, как гончая, и умеет себя поставить. Жду не дождусь познакомить ее с Мертл, вот ту перекорежит, когда она увидит такую явственную представительницу низов, откровенную провинциалку с пробивной силой – все свои ночные кошмары разом, да еще в сексапильной розовой упаковке.

– Еще кофе? – взывает официант.

– Мне не надо, – говорит Сандра. – Впереди насыщенный денек. Пришлите мне типовые контракты для молодых исполнителей, мистер Сим, и еще до вашего отъезда я их распечатаю, подпишу у родителей и верну. Также я напечатаю письмо о найме согласно обговоренным условиям, и мы обоюдно его подпишем. Мистер Сим, у меня от восторга грудь распирает, того и гляди, лифчик лопнет.

– Ну не в общественном же ресторане, – пугаюсь я.

– Вы понимаете, о чем я. Мы здесь люди прямые. Знаете, в детстве, в этом захолустном городишке, я мечтала работать на подпевках или стать диск-жокеем. Я была без ума от шоу-бизнеса, но ваш мир даже лучше – респектабельнее. Может, и с королевой доведется встретиться?

– Разве что с принцем Чарльзом, полагаю.

– Сойдет. И последнее, мистер Сим, а потом я побегу. У меня странное чувство. Сама знаю, мы познакомились три дня назад, но такое ощущение, что мы друг друга знаем давным-давно. У меня кошмарная память на лица. Мистер Сим, вы не помните, мы с вами раньше не встречались?

– Возможно, – честно отвечаю я, – в предыдущей жизни.

Был некогда в Ливерпуле парень по имени Уильям Робертс, который, когда его вышвырнули с госслужбы Индии, поступил в банк, но мечтал стать музыкальным критиком. В 1904 году он получил работу в «Манчестер гардиан» и взял псевдоним Эрнест Ньюман[91]91
  Earnest New Man – Честный Новый Человек (англ.).


[Закрыть], желая подчеркнуть, что действительно, честное-благородное, стал новым человеком. Я познакомился с Ньюманом, когда он, уже в летах, был старейшиной британских критиков, всемирно известным специалистом по Вагнеру, гонителем всего современного, забронзовевшим от собственных заслуг. Кажется, я тоже добрался до пределов метаморфоз. Довидл сменил имя, место жительства, образ жизни и все равно не смог отмежеваться от прошлого. Я ничего в себе не поменял, лишь забальзамировался на сорок лет. Теперь, заставив Довидла вернуться к его истинному «я», я воскрес. Ощущаю себя новым человеком – нет, не новым, а наконец-то целым. И, как и Сандре, мне не терпится себя проявить.

Возвращаюсь в номер и занимаюсь бумагами, факсами и телефонными звонками, пока за бланками для контрактов не приходит Сандра. Вместе мы набираем взбудораженных Ольшевских, обещаем крошке Марии представлять ее интересы во всем мире и договариваемся о том, что Сандра им позвонит. Переговоры с Элинор Стемп я беру на себя: сообщаю ей, что персональным менеджером ее сына отныне будет Сандра; это ее не обрадует, но оно и к лучшему. Отодвинет шалости прошлой ночи на более пристойное расстояние.

– Что это, батарея? – спрашивает Сандра, сногсшибательная в своем обтягивающем розовом свитере. – Что-то гудит.

– Это я, – признаюсь. – Я часто напеваю себе под нос, когда работаю.

– Как хорошо, когда человек обожает свою работу! – Она расплывается в улыбке.

«Как хорошо, что у меня снова легко на душе», – думаю я.

Спасибо Довидлу.

Заказываем для Сандры отдельную телефонную линию для работы (аппарат она поставит у себя в гостевой спальне), заскакиваем в ближайший банк, открываем там общий счет и снимаем деньги, чтобы купить ей в магазине по соседству персональный компьютер. Надо от лица «Симмондс» внести небольшой вклад в процветание местных предпринимателей – пригодятся потом в качестве спонсоров для тутошних артистов. Взгляд привлекает свежая серия японских техноновинок: одну такую, для кухни, покупаю Мертл, будет чем загладить свою вину.

Не успеваю вернуться из магазинов, как звонят со стойки администрации: мистер Каценберг ждет меня на автомобильной парковке.

– Ну что? – вопрошаю я, забираясь в фургон.

– А какой у меня выбор? – вздыхает он.

– Превосходно, значит, решено. Теперь признайся, когда ты последний раз был на симфоническом концерте?

– Сам догадайся.

– Это хорошо, потому что мы едем в Манчестер, у них там в середине недели проводятся дневные концерты. По скоростной трассе в это время суток за час доберемся.

Он готовился к дальней дороге и прихватил с собой сандвичи и чай, и всю поездку мы с аппетитом их уминаем. Разговор ведется нейтральный, обо всем подряд: погоде, недавней войне, судьбе Израиля, экономическом спаде, проблемах с подрастающим поколением, дефиците талантов, водителях, которых теперь выпускают на дорогу, ты только посмотри на этот «воксхолл», – говорим обо всем, кроме прошлого; это неприятельская территория, не стоит снова на нее заходить.

Замечаю у него под бородой, снизу подбородка, натертость. Превосходно, говорю я себе. Видать, часами репетировал.

Паркуемся за квартал от Зала свободной торговли, этой пародии на викторианскую усыпальницу, в которой никому и в голову не придет признать развлекательное учреждение. Покупаю два билета в партер на дневной концерт «Играем Моцарта» Манчестерского камерного общества. Основная часть аудитории уже на местах – несколько автобусов пенсионеров, которых выудили из домов престарелых и центров дневного пребывания с благим намерением – не дать превратиться в клеклые кульки. Среди женщин есть те, кто по такому случаю извлек допотопные наряды; мужчины даже не потрудились вылезти из шлепанцев.

– Во сколько тут начинается? – дребезжащим голосом осведомляется какой-то хмырь, бывший военный, в синем блейзере и заляпанных серых брюках. – Мы поспеем домой к началу «Улицы Коронации»? Сегодня вечером же будет «Кори»?[92]92
  «Улица Коронации» (сокращенно – «Кори») – популярный британский телесериал. Выходил с 1960 по 2013 г.


[Закрыть]

Забесплатно запустили стайку студентов, но их веселость меркнет под натиском гериатрической безжизненности и изначальной мрачности зала. Музыканты оркестра, прошествовав на сцену с типичным для англичан видом «плевать-на-всех-с-высокой-вышки» и мельком взглянув на слушателей, тяжко опускаются на свои места. Концерт – и оттого он так дешев – играется без дирижера и до зевоты предсказуем. За «Eine Kleine Nachtmusik»[93]93
  «Маленькая ночная серенада» В. А. Моцарта.


[Закрыть] следует концерт для кларнета; перерыв на чай, за ним Симфония соль минор. Сижу сокрушаюсь, что притащил Довидла на такое удручающее мероприятие, а он, едва раздается эта заезженная музыка, уже ловит, балансируя на самом краешке кресла, звуки всеми фибрами души, с головой погружаясь в исполнение. Во время концерта для кларнета я на один кошмарный миг перепугался: почудилось, что сейчас он как вскочит, как пойдет дирижировать, настолько вразнобой играл ансамбль. Когда все закончилось и шелестят аплодисменты, на лице его проступает блаженство, словно он только что вкушал изысканное яство или ласкал женщину.

– Можно уходить, – говорит он с усмешкой, – лучше уже не будет.

Извиняюсь, что так неказисто все вышло.

– Наоборот, – восклицает он, – это был чрезвычайно ценный опыт. Во-первых, я избавился от искушения снова подступиться к Моцарту – играть его можно только с абсолютным чувством своей правоты, иначе он от тебя ускользает. Во-вторых, у меня нет желания играть с оркестром.

– Можно нанять составы гораздо лучше, – протестую я, – и превосходных дирижеров.

– Побереги денежки. – Смеется. – В первом отделении, нравится тебе это или нет, я планирую сыграть Баха соло. После антракта попробую выдать несколько собственных композиций, вариаций и разных тем из хасидских мастеров. Будет что-то новенькое, согласен?

– Прекрасно, межкультурные опыты неплохо продаются. Тебе точно не нужно никого в пару – певца какого-нибудь, пианиста?

– Нет уж, хотят Рапопорта – его и получат в чистом виде, без приправ.

– Да у тебя, похоже, чуть прибавилось энтузиазма, – осторожно замечаю я.

– Почему нет? – по-еврейски вопросом на вопрос отвечает он. – Часто ли имена людей моего возраста красуются крупными буквами на афишах Роял-Альберт-Холла?

Называю Фрэнка Синатру, Диззи Гиллеспи, Пабло Казальса – все мимо. Смотрит пустыми глазами, словно слыхом о таких не слыхивал.

– А в царской ложе будут представители королевской семьи? – интересуется он. – При твоем отце были.

– Времени маловато, но какого-нибудь герцога постараемся залучить.

– И мне что, надо будет делать книксен?

– Прекрати, а?..

Охватившее его веселье почти переносит нас в прошлое с его мальчишескими перепалками. Осторожно закидываю удочку насчет еще одной программы, дескать, целый вечер неразбавленной скрипки для многих ушей может оказаться не под силу. А не подготовить ли ему одно из тех двух мендельсоновских трио, которые, как говаривал доктор Штейнер, он чувствовал глубже всякого иного скрипача? Камерная музыка в первом отделении убережет его от неустанного внимания критиков и подогреет зрительский интерес к дуэту скрипки с роялем или скрипичному соло во втором. В этом регионе у меня найдется пара-тройка незаурядных пианистов, можно попробовать; хороших виолончелистов здесь вообще пучок за грош.

– Тебе будет хоть немного полегче, – уговариваю я.

– Я подумаю, – начинает поддаваться он.

– Ведь так же лучше, – напираю я.

Через такие уговоры он уже проходил – с моим отцом.

– Кому лучше – мне или тебе? – вскидывается он.

– Какая разница, – отвечаю. – Мы с тобой оба исполнители, мы на одной стороне. Потому-то нам и надо обсудить и согласовать программу – твое чутье плюс мой опыт.

– «Должно делать то, что велит тебе менеджер твой», – цитирует этот кривляка.

– Мендельсон в первом отделении, Бах и Бешт после антракта? – не отступаюсь я.

– Посмотрим.

А когда мы уже подходим к фургону, он замечает на той стороне улицы трех бородатых евреев в черных пальто и шляпах, поспешающих по своим священным или каким-то иным делам. В Манчестере несколько еврейских районов, на севере и на юге, и некоторые из них сплошь ортодоксальные.

– Тебе нужно на вечернюю службу? – спрашиваю участливо.

Он качает головой, но в голосе больше не звенит élan[94]94
  Воодушевление (нем.).


[Закрыть], и наше возвращение в Тобурн проходит в бесцветной тишине. Его ждет тяжкая ноша, одергиваю я себя. Непросто будет найти равновесие между самоуглубленной жизнью, творчеством и публичностью. А поскольку эту ношу, в числе прочих, взвалил на него я, придется незаметно отслеживать каждый его шаг на этой стезе. Возни с ним, конечно, будет много, зато выхлоп – и творческий, и финансовый – оправдает все труды и траты. Мир обретет утраченное чудо, скрипка вернет себе былую славу, а фамилия Симмондс вновь сделается приоритетной для каждого музыкального таланта.

– У тебя есть записи твоих сочинений? – спрашиваю я, когда автомост в Тобурн остается позади.

Опять качает головой, стучит пальцем по лбу.

– Все тут, – отвечает он, и мне становится не по себе, – но прежде, чем выйти с этим к публике, я сыграю тебе. Помнишь, Крейслер любил писать нечто в стиле композиторов эпохи барокко? Это в общем и целом надувательство, но что-то в таком роде я делаю с хасидскими мастерами.

– В смысле?

– Я придумываю мелодии, но приписываю их великим раввинам прошлого, благодаря чему их в ешиве почитают и любят.

– Ты пишешь их заранее или импровизируешь?

– Когда как. Могу на какую-нибудь свадебную тему зарядить импровизацию минут на двадцать.

Мамочки родные, ахаю про себя. Такого чуда концертные залы не слыхали уже лет сто; так умел разве что какой-нибудь Паганини и один джазмен из Нового Орлеана, он свою музыку прямо с ходу и придумывал. Да стоит хоть раз выпустить его перед знающей аудиторией, и я сделаю для возрождения музыкального искусства больше, чем любой кукловод со времен Дягилева.

– Послушаю с превеликим удовольствием, – говорю. – Утром мне надо ехать в Лондон, но я быстро вернусь и сразу вызову к тебе на прослушивание всех достойных пианистов и виолончелистов. И сниму для тебя рядом с домом помещение для репетиций. Как раз нанял себе помощницу. Если тебе что-нибудь срочно понадобится – новые струны, партитуры, бумага, – позвони по этому номеру Сандре Адамс, и она тебе мигом все доставит.

Вижу его опрокинутое лицо, и до меня сразу доходит, какую грубейшую ошибку я совершил.

– Прости, – обрываю себя. – Тебе, наверное, нельзя общаться с нееврейкой, твои тебя осудят? Вот я сглупил. Забудь о том, что я сказал. Если тебе что-нибудь понадобится, позвони мне в Лондон, и я передам тебе все это через стойку администратора в «Рояле». Он оказывает мне мелкие услуги, я у него в подвале храню свои вещи между приездами, чтобы не таскать с собой туда-обратно по железной дороге. Я ему опишу, как ты выглядишь, и предупрежу, что ты можешь к нему обратиться. В любом случае не беспокойся. Мы все проделаем так, что твоей веры и твоих близких это не коснется. Не для того мы с тобой все это затеяли, чтобы облажаться.

Смотрит поспокойнее, но все равно еще потрясен. Он что, решил, что я хочу его подставить? Или у него с незнакомой женщиной автоматически ассоциируется секс? А как насчет чувства меры?

– Послушай, – говорю, – никто и никогда не делал того, что собираемся сделать мы. Ни один артист не возрождался после сорока лет простоя, ни один ортодоксальный еврей не удостаивался концерта в знаменитом зале, ни один импресарио не прозакладывал последнюю рубаху ради престарелого дебютанта. Нам обоим многому предстоит научиться. Давай будем двигаться постепенно, шаг за шагом. Доверься мне, я знаю, как надо. Я помогу тебе заслужить прощение.

– Значит, ты не отступишься?

– Отступлюсь? Всего несколько минут назад у тебя горели глаза. Ты хотел играть. А еще ты хотел выполнить обещание, перестать озираться, делать то, для чего был рожден. Ради чего стоит жить, как не ради того, чтобы выполнять свое предназначение? Бог дал тебе дар. Пользуйся им.

Мы снова на разных полюсах, но атмосфера разряжается. Его каменное, обтесанное ученостью лицо чуть смягчается – в самых уголках губ.

– Тогда на сегодня мы с тобой прощаемся, – тихо говорит он, тормозя в нескольких метрах от гостиницы, – и спасибо за концерт.

– Впереди будут другие – больше и лучше.

– Дай Бог.

– Ловлю на слове.

Просматриваю факсы, слушаю голосовые сообщения и успокаиваю нервишки виски из мини-бара, последней бутылочкой-крохотулей. Мертл залучила недостающих особей мужского пола и теперь радостно пережевывает вскрывшийся досадный факт, что тот зануда из Кейптауна – строгий вегетарианец. Сандра подписала контракты с Ольшевской и Стемпом и спрашивает, не нанять ли нам Фреда Берроуза, у него нюх на таланты. Идея хорошая: соборный органист в этом деле дока. Напоминает, что пора запланировать сольники Марии Ольшевской в Манчестере, Лидсе и Ньюкасле – пусть девочка набирается опыта перед международным дебютом в Лондоне. Из нас с Сэнди получится отличная команда.

Я, утомившись, чураюсь общества и вместо ужина, по старой традиции, решаю просто выпить и перекусить в баре. Разгружу мозг перед сном кроссвордом из «Телеграф». Когда я спускаюсь вниз, уже девятый час, и бар почти пуст.

– Четверг, день не из лучших, – говорит бармен, – народ бережет денежки для выходных.

И прекрасно, думаю я, грызя арахис в ожидании сырного салата, призванного разбавить мою диету из чистого виски. Вдруг рядом со мной плюхается какая-то женщина и чмокает меня в щеку.

– А я тут мимо проходила, – врет Элинор.

– Какой приятный сюрприз, – вру в ответ. – Чем вас угостить?

– Мне просто апельсиновый сок, – воспитанно отвечает она.

– Как Питер?

– О нем-то я и хотела с вами поговорить, – отвечает она с неприкрытым волнением. – Почему вы поставили вместо себя эту Адамс?

– Потому что мне не с руки заниматься этим лично. Сандра – агент внимательный и ответственный. Она проследит за исполнением всех наших договоренностей касательно Питера.

– Но я думала, мы с вами нашли общий язык, вы и я…

– Конечно, моя дорогая, и язык, с вашего позволения, очень даже проникновенный. Но будучи главой фирмы, я вынужден быть выше личных интересов своих артистов, дабы при случае иметь возможность решить любой возникший конфликт. Понимаете? Если возникнет что-то, с чем Сандра не справится, обратитесь напрямую ко мне, и я все улажу. Однако я не могу день за днем пестовать столь, я надеюсь, многообещающую карьеру. Вы разделяете мою позицию, не правда ли?

Всецело разделяет, зачуханная серая мышка, ведь крыть ей нечем. Как мужчина я не прочь ее утешить, но это повредит делу. Так что я потягиваю свое питье, а она, залпом прикончив свое, наспех прощается и растворяется в ночи, преисполненная негодования, избавившего меня от еще одного поцелуя. Мне, в общем-то, жаль Элинор, но таков музыкальный бизнес. То кнут, то пряник, по обстоятельствам. А кто в прибытке – только дураки да артисты.