Текст книги "Война Крайер (ЛП)"
Автор книги: Нина Варела
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)
Как и обычно, после раны пришла боль. Рука Крайер ужасно заболела, хотя она логически понимала, что длинный и аккуратный порез на коже (хирургически точный, отстранённо подумала она) уже начал заживать. Ей потребовалось собрать все силы, чтобы стоять спокойно, сохранять непроницаемое выражение лица и позволить себе истечь кровью. Ей дали всего несколько мгновений, чтобы собраться с силами, прежде чем настала её очередь взяться за нож. Порез, который она сделала на предплечье Кинока, был далеко не таким аккуратным, как у него, – немного дрожащий, в некоторых местах слишком глубокий или слишком неглубокий, – но, конечно, его кровь всё равно пролилась. Она развязала его повязку и отбросила её в сторону. И под руководством Эзода они прижались друг к другу предплечьями, фиолетовая кровь смешалась между ними, стекая по локтям. Единственная капля упала на юбку Крайер.
– Мы будем связаны, – сказала Крайер. Её голос был тихим, но ясным, как звон колокола, разносящийся по бальному залу. – Телом и кровью.
– Мы будем связаны, – пробормотал Кинок, встретившись с ней взглядом. Они застыли в своей позе – лицом друг к другу, прижавшись друг к другу ранами – ещё на мгновение.
Затем Эзод сказал:
– Свершилось! – и толпа, которая до этого молчала, повторила в унисон:
– Свершилось! – тысячеголосый хор.
Крайер отвела взгляд от лица Кинока так быстро, как только смогла. Она посмотрела на крошечное тёмное пятно на юбке – каплю упавшей крови.
Свершилось.
По окончании церемонии Крайер могла свободно пообщаться с гостями, хотя ей этого совершенно не хотелось. Кинок помог ей спуститься с помоста, поддерживая своей прохладной рукой, и вместе они шагнули в ожидающую толпу. Музыканты молчали в течение всей церемонии, а сейчас снова заиграли серию вальсов, музыка которых мягко переливалась под гул разговоров. Крайер вскоре уступила отца члену Совета, а Кинока – женщине, которая, очевидно, тоже была скиром, но Крайер не сожалела. Она была не в настроении для светских бесед. Руку перевязали, но она по-прежнему болела, а внутри вернулось тошнотворное ощущение. Возможно, оно никогда и не уходило.
Найдя тихое местечко возле одного из гобеленов, Крайер поймала себя на том, что украдкой поглядывает на единственных людей в бальном зале, которые не были слугами – музыкантов, расположившихся в дальнем углу. Это был квартет: лютня, арфа, свирель и медленный, ритмичный барабан. Они не поднимали головы, склонившись над своими инструментами. Дирижёра не было, и всё же каждое произведение плавно перетекало в следующее, сладковатые тарринские баллады сменялись варнскими танцевальными песнями, а потом быстрыми и лёгкими мелодиями, которые напоминали Крайер солнечный свет, рассеянный в океане и искрящийся в волнах. С каждой новой песней Крайер думала: понравится ли она Эйле?
Толпа расступилась, когда она направилась к краю бального зала в поисках свободного места, воздуха и тишины – всего того, чего она жаждала, но не могла найти здесь. Каждые несколько минут её останавливал гость с добрыми пожеланиями, новостями, представлением или бокалом бледного вина.
В первый раз, когда она увидела кого-то с чёрной повязкой, так похожей на красную, которую Кинок только что снял с её предплечья, она не обратила на это особого внимания.
Во второй раз она подумала, что это странное совпадение.
В третий раз она задалась вопросом: не является ли это новым модным трендом?
В четвёртый раз она решила задать вопрос и заметила давнюю знакомую: девушку по имени Рози, дочь купца, достаточно важного, чтобы посещать дом правителя несколько раз в год, но недостаточно важного, чтобы оказывать какое-либо значительное влияние на Совет. Рози была одета в платье из тёмно-синего шелка с волосами, собранными на макушке в блестящий узел. На носу красовались крошечные веснушки, щёки были подрумянены. На левой руке у неё красовалась полоса чёрной ткани.
– Леди Крайер! – позвала Рози и оторвалась от разговора с другой девушкой, чтобы скользнуть к ней, двигаясь с той непринуждённой грацией, которая должна быть свойственна всем автомам. Она всегда была такой. – Леди Крайер, сколько лет, сколько зим!
– По меньшей мере год, – сказала Крайер. – Очень надеялась, что ты придёшь сегодня вечером.
И она говорила серьёзно. Крайер чувствовала, что Рози больше всего заинтересована в ней из-за возможности социального продвижения, возможно, полагая, что Крайер, как дочь правителя, могла бы помочь ей улучшить собственное положение. Но даже несмотря на это, Крайер ценила, что у неё есть кто-то, кому можно регулярно писать, благодаря кому её жизнь становится не такой скучной и замкнутой.
За последние несколько лет они написали друг другу несколько писем и были настолько близки, насколько двух автомов люди могли назвать “друзьями". Автомы не дружили так, как люди, поскольку такие отношения не закладывались ни рождением, ни воспитанием – они не предполагались Традиционализмом и, следовательно, не укреплялись, как поощрялись семья и некоторые виды искусства при правлении Эзода.
Возможно, именно поэтому Рози выглядела такой удивлённой – и одновременно радостной.
– В самом деле? Я польщена, миледи.
– Что у тебя за чёрная повязка на руке? Ты никогда не упоминала об этом в переписке. Это такая новая мода?
Рози рассмеялась, а затем, казалось, поняла, что Крайер говорит серьёзно.
– О! Нет, миледи, – сказала она, слегка смущённо улыбнувшись Крайер. – Разве вам не известно? Это символ вашего жениха.
– Его символ?
– Да! – Рози одним глотком допила вино и передала пустой бокал слуге-человеку, взяв у него полный. Потребовалась бы, наверное, бочка вина, чтобы как-то повлиять на способности автома; видимо, она была полна решимости достичь этой точки. – Так мы обозначаем товарищей по Движению.
Движение за Независимость?
Крайер нахмурилась, оглядывая переполненный бальный зал. Присмотревшись, она заметила, что практически каждый десятый гость носит чёрную повязку. Неужели у Кинока так много преданных последователей? И, похоже, они не боятся заявить о своём участии в Движении столь открыто, прямо под носом у Эзода.
– Ясно, – сказала она. – А ты... тоже состоишь в Движении?
– О, да. Вообще-то, я узнала о Движении от своего жениха. Он где-то здесь – Фоер, сын Советника Эддока. Вы знакомы?
– Да, я знаю Фоера, – из того, что могла вспомнить Крайер, он был тихим, непритязательным мальчиком, мягче, чем хотелось его отцу. – Поздравляю с таким хорошим женихом.
– Спасибо, миледи, – сказала Рози. Затем она огляделась по сторонам, словно убеждаясь, что за их разговор никто не подслушивает, и наклонилась ближе. – По правде говоря, этого бы никогда не случилось, если бы не скир Кинок.
– В смысле?
– Поместье Советника Эддока сильно пострадало во время Южных Бунтов. Если бы скир Кинок не предупредил его, не помог ему отразить нападения, люди бы захватили его поместье. Советник Эддок, его муж, мой Фоер – всех их могли убить.
– Понимаю, – пробормотала Крайер.
– О, смотрите! – снова громко сказала Рози. – Начались танцы. Скоро ваш первый танец, миледи, – она рассмеялась, легко и мило. – Такой старомодный обычай, не правда ли? Я предпочитаю не танцевать сама. Это всегда выглядит так неуклюже.
– А мне нравится, – сказала Крайер, продолжая играть примерную дочь.
Затем она повернулась – как раз вовремя, и едва не столкнулась с тем самым человеком, которого искала. Кинок стоял перед ней, спокойный, как всегда, в красном жилете цвета человеческой крови.
– Миледи, – сказал он. – Разрешите пригласить вас на первый танец?
Теперь все гости вокруг смотрели на неё; танцпол опустел. Освободилось место только для Крайер и её жениха. Её союз. Телом и кровью.
– Да, скир, – сказала она и последовала за ним на середину бального зала.
Все смотрели на неё, включая отца. Казалось, он продолжает беседу с посланницей с Крайнего Севера, весело улыбаясь, очаровывая её и всех, но его взгляд был прикован к Крайер. Она вспомнила: во всём хаосе приготовлений и церемонии она почти забыла, что всего через 3 дня ей предстояло присутствовать на своём первом заседании Совета. По крайней мере, этого можно было ожидать с нетерпением.
Улыбаясь, Кинок привлёк её ближе. Одной рукой он обхватил её за поясницу, а другой взял за руку. Их пальцы соприкоснулись, как швы на открытой ране. Крайер положила свободную руку на плечо Кинока, стараясь, чтобы её прикосновение было как можно более лёгким, по-прежнему не желая прижиматься к нему.
Звук арфы.
Низкий, глубокий барабанный бой.
Они одни в центре бального зала, бесчисленные пары глаз следят за каждым их движением, Крайер и Кинок начали танцевать.
Это был вальс – ещё одна человеческая традиция, которая особенно нравилась отцу. Он часто приводил человеческих танцоров во дворец и просил их исполнить для него медленные вальсы и быстрые – дикие номера, которые больше походили на драку, чем на танец, – и наблюдал за происходящим тёмными, зачарованными глазами.
“Смотрите, – говорил он Крайер, приказывая танцорам повторить определённое движение или последовательность па. – Полюбуйся на их плавность и грацию. У них всё так легко получается, но посмотри, как дрожат их мышцы. Это совсем не легко". Однажды он сказал: “Если и существует человек, способный разрушить наш мир, то это танцор".
Крайер всё это вспоминала, кружась по танцполу с Киноком. Мысли вернулись к её новой служанке. Эйла умеет вальсировать? Скорее всего, нет. А даже если и умеет, она, конечно, не станет танцевать с Крайер, никогда не положит руку ей на талию и не поведёт через бальный зал так, как это делал Кинок, кружась в такт музыке близко друг к другу, хотя их разделяло бы несколько сантиметров напряжённого пространства – достаточно близко, чтобы почувствовать ритм её человеческого дыхания.
Нет, ей никогда не танцевать с Эйлой.
И всё же Крайер вспомнила удивление на лице служанки, когда вручала ей ключ от музыкального салона. По какой-то причине этот сюрприз её обрадовал.
– Вы, должно быть, в хорошем настроении, – сказал Кинок, и Крайер поняла, что улыбалась сама себе. – Сегодня просто прекрасный вечер!
– Да, отец будет доволен, – осторожно согласилась она.
– А вы? Разве вам не нравится праздник?
– Я... – она подняла глаза. Он пристально смотрел на неё сверху вниз. – Считаю, что наш союз полезен для будущего страны.
– Я спрашивал не об этом.
– Не понимаю. Какая разница, нравится мне этот праздник или нет? – она перешла к следующим па вальса, возможно, слишком быстро.
– Леди Крайер, – Кинок легко подстраивался под её движения, – зачем скрывать что-то от меня?
– Скрывать? – она взглянула на него и встретилась с его пристальным взглядом его глаз, карих и пронзительных. Это было пугающе, но любопытство взяло верх. Казалось, он так много знал о ней – она хотела уравнять чаши весов. – Разве у вас самих нет тайн, скир Кинок?
– Что вы имеете в виду? – улыбка обнажила его идеальные зубы.
– Вы гостили у нас почти год, приезжали и уезжали, когда вам заблагорассудится, занимались своими частными исследованиями и создавали своё Движение. Кажется, вы проявляете интерес к моим политическим взглядам и очеркам, но ни разу не рассказывали о том, чем занимаетесь сами.
– Задавайте вопросы – и я отвечу, – улыбка осталась прежней.
– Что вы столько времени исследуете?
– Историю, связи, творчество Томаса Рена.
– Первого мастера?
– Создателя нашего Вида, – кивнул Кинок.
– Человек-гений, – добавила Крайер.
Он закружил её в вальсе:
– Будучи скиром, я изучал мастеров, которые служили в академии Бесплодной Королевы. Томасу Рену приписывают много заслуг, но оказалось, что это преуменьшение истинного богатства истории.
– Богатства нашей истории.
– Верно, – он на мгновение перевёл взгляд на неё. – Красиво, правда? В том, как мы созданы, есть немало сложностей. Каждый из нас немного отличается от других. Хотя, конечно, есть пределы тому, насколько мы отличаемся.
Крайер невольно стало интересно. Мало того, что Кинок, казалось, знает что-то, чего не знает она о Томасе Рене, было удивительно, что он вообще настолько увлечён этой темой.
– Леди Крайер, – тихо произнёс он, прерывая её размышления. – Я знаю вашу тайну.
Ей потребовалось собрать все силы, чтобы продолжать танцевать, сохранить приятное бесстрастие на лице, даже когда кровь застыла в жилах.
– Не совсем понимаю, о чём вы, скир.
– Я видел ваш Проект.
Внутри всё сжалось, а мысли понеслись вскачь. Он видел? Он знает?
– Я не...
– Пожалуйста, поймите меня правильно. Я не желаю вам зла, миледи, – он склонил голову и зашептал ей на ухо. Сторонние наблюдатели сказали бы, что между ними происходит очень личное общение. Оно и было личным, поняла она. – Я никому не скажу, что вы... Ущербны, – это слово он произнёс шёпотом, и всё же оно ужалило, как укус змеи. – Я сохраню ваш секрет. Мы же теперь связаны, не так ли?
Он предлагал ей утешение, поддержку. И всё же...
– Конечно, – выдохнула Крайер. Сердце колотилось так быстро, что сигнал тревоги мог вот-вот зазвонить. – Мы... мы связаны.
– Итак, я помогу вам и уверен, что для меня вы сделаете то же самое.
– Поможете мне? Но как?
Его пальцы сжались на её талии:
– Правитель ничего не смог разузнать об акушерке Торрас. Любой, кто сделал такое с вами, а возможно, и с другими, заслуживает наказания.
Он не стал вдаваться в подробности, что, вероятно, было и к лучшему. Если Кинок считает, что раскопает что-то недоступное правителю, то, вероятно, он будет действовать вне закона. Обычно Крайер отговаривала его. Но если в связи с Торрас всплывёт что-то такое, что может помочь Крайер защитить её репутацию и отца... то этим нужно воспользоваться.
– Хорошо, – сказала она дрожащим голосом. – Найдите её. Делайте всё, что сочтёте нужны. Просто... никому не говорите.
– Конечно, – сказал он. – Мы же связаны – вы и я, леди Крайер.
Прозвучал последний звук арфы. Высокая, тонкая нота задрожала в воздухе, и вальс подошёл к концу.
Они выпустили друг друга из объятий и отошли назад. Крайер опустила руки по бокам, пустые.
– Вы и я, – сказала она.
* * *
Мастер Томас Рен создал ребёнка, который соответствовал требованиям королевы. Этот ребёнок был в 10 раз сильнее самого сильного человека, когда-либо жившего, он ходил в 10 раз быстрее пешком. Этому ребёнку не требовались ни еда, ни сон; он мог расслышать шёпот на расстоянии тысячи шагов и видеть в темноте, как кошка; его мозг решал самые сложные математические и метафизические уравнения в 50 раз быстрее, чем знатоки-люди; он никогда не уставал, не слабел и не болел. Рен назвал девочку Кирой и доставил её в столицу. Королева Тея была настолько рада, что в тот же день ещё до захода солнца удочерила Киру и объявила наследницей. Она расплатилась с Реном обещанным золотом и разрешила сидеть по правую руку от трона. В течение следующих 7 дней королева отправляла караваны с хлебом и мёдом в самые отдалённые уголки Зуллы, празднуя рождение дочери. Кира. Величайшее творение Рена имело только один недостаток: поскольку она представляла собой не только результат алхимических опытов, не совсем механизм, не состояла из плоти и костей, а сочетала в себе все эти три качества, она не была полностью самодостаточной. В этой вселенной есть закон. Нельзя создать что-то из ничего. Поскольку Кира была создана для королевы и связана с ней, ей требовалась кровь королевы, чтобы выжить. – из книги «Начало эры автомов», написанная Эоком из дома Медора, 2234610907, год 4 э.а.
8
У себя над головой, даже сквозь толстые слои камня, Эйла слышала шум, доносившийся из огромного бального зала: музыку, гулкие разговоры нескольких сотен голосов одновременно. Наверху светло, шумно и тепло, а здесь, внизу, в подземных коридорах под бальным залом, темно, тихо и жутко холодно. Из-за настенных бра, изящных безделушек из голубого стекла с мерцающими внутри свечами, казалось, будто находишься под водой.
Эйла быстро двигалась в темноте, прислушиваясь к любым звукам шагов или голосов, пока пробиралась по коридору. Это был её шанс исследовать и посмотреть, сможет ли она найти какую-либо информацию о Киноке. Она столкнулась с двумя гвардейцами во время обычного патрулирования, но достаточно было сказать “я по поручению миледи", и её отпустили. Имя леди Крайер работало, как секретный пароль, отмычка.
Церемония помолвки уже закончилась, так что Эйле было легко ускользнуть, хотя она понятия не имела, как долго Кинок задержится на собственной вечеринке. Оставалось лишь надеяться, что он пробудет в бальном зале всю ночь, общаясь со своими поклонниками. Всякий раз, проходя мимо двери, она дёргала за ручку. Все они немедленно распахивались, но за ними были лишь тёмные прачечные, кладовые или какой-нибудь винный погреб. Эйла уже засомневалась в себе. Неужели она ошиблась? Неужели Кинок здесь, внизу? Но вот, наконец, одна из дверей не открылась.
Она опустилась на колени, прищурилась и вгляделась в крошечную щель между дверью и косяком. Взломать замок не составит особого труда – брат научил её. Она полезла в карман, достала шпильку для волос, которую ранее украла из комнаты Крайер, и осторожно вставила в замочную скважину. Взламывать замки – дело грубое и не слишком красивое, по крайней мере для неё. Хотя брат Сторми был настоящим знатоком этого дела. Он смог взломать замок в семейном коттедже ровно за десять секунд. Стиль Эйлы был больше похож на “подёргай дверную ручку и посмотри, что получится". Она прикусила губу, вставила шпильку в замочную скважину, и… щёлк.
Затем она достала носовой платок, который Несса одолжила ей ранее, чтобы промокнуть разбитый нос, и воспользовалась им, чтобы стереть отпечатки пальцев или следы кожного жира, когда поворачивала дверную ручку, осторожно приоткрывая дверь. Она по-прежнему стояла на коленях, и только поэтому увидела то, что увидела.
Волосок из дверной защёлки бесшумно упал на каменные плиты.
Эйла вся похолодела. Это была не обычная ловушка, с помощью которой они со Сторми обычно разыгрывали друг друга: кувшин с водой над входной дверью, верёвочка, о которую неизбежно споткнёшься, или чайник, с грохотом падающий на пол. Такие ловушки были очевидны, их использовали, чтобы отпугнуть злоумышленника или подать сигнал предупреждения.
Эта ловушка была другой. Только человек, установивший ловушку, мог знать, что дверь открывали, что кто-то побывал в этой комнате. Кинок не хотел пугать незваных гостей. Он просто хотел знать, были ли такие. От этого у Эйлы на душе стало ещё более жутко. Она вздрогнула и, подобрав волосок, осторожно положила его в карман, чтобы вернуть на место при уходе, как, должно быть, делал Кинок. Затем она проскользнула внутрь.
Его покои были почти точной копией покоев Крайер. Тут стояла точно такая же кровать, как у неё, большая, с четырьмя столбиками и полотняным балдахином, зеркало, ванна, большой деревянный сундук в углу. Однако Кинок не поддерживал огонь в очаге, поэтому в комнате было так холодно, что в своей тонкой форме служанки Эйла невольно задрожала. А ещё тут висел гобелен.
Она методично искала любые карты, рисунки, символы или книги с информацией о Железном Сердце. "Думай, как он, – повторяла она себе, снова обматывая руку носовым платком и проводя пальцами по крышке деревянного сундука. – Думай, как автом".
В сундуке не оказалось ничего, кроме одежды и нескольких монет. Ничего не оказалось ни в ванне, ни вокруг неё, ни за зеркалом, ни на полупустой книжной полке, ни у камина… Эйла проверила каждую поверхность, каждый уголок, каждую тень, постельное бельё, ширму для купания, занавески; она даже залезла под кровать, чтобы посмотреть, не спрятано ли что-нибудь в раме кровати… Ничего.
Разочарованная и всё больше нервничающая с каждой минутой, Эйла наконец повернулась к гобелену. Он был прекрасен – вытканная сцена с музыкантами, играющими для маленькой девочки с золотистыми глазами. Эйла ощупала его по краям, приподняла на стене, чтобы проверить обратную сторону… но когда она подняла его, то под ним была не каменная стена, а бумага.
Сердце подскочило к горлу, она схватила гобелен обеими руками и ещё сильнее подняла над головой, пытаясь разглядеть, что под ним скрывается.
Сначала Эйла подумала, что это карта. Но потом поняла, что нет, она была слишком обширной. К тому же там не было ни суши, ни голубого океана. Карта звёздного неба? Она прищурилась в темноте, пытаясь разглядеть рисунок…
И у неё перехватило дыхание.
Кинок не увлекался звёздами.
Он коллекционировал людей.
Там были нарисованы в мельчайших деталях человеческие лица. Их были сотни, каждое выполненное чёрными чернилами, размером не больше медной монеты. Эйле потребовалось всего мгновение, чтобы увидеть лицо, которое она узнала: Несса. И правее, на расстоянии вытянутой руки: Том, муж Нессы, который ухаживал за садами. Там были Лорел, Гедд, Ри с кухни. На рисунке Ри виднелся даже глубокий рябой шрам там, где раньше был её левый глаз.
Там были Юн с кухни, Идрик, Уна, Джек. Каждый рисунок был связан с другими рисунками нитками разного цвета: красной, синей, золотой. С расстояния в несколько шагов это действительно было похоже на звёздную карту, ночное небо, полное созвездий.
Нессу и Тома, которые не скрывали своей любви друг к другу, соединяла красная линия. Гедда и его близкого друга, ещё одного конюха по имени Кет, соединяла синяя линия. Лорел и её младшую сестру Эди – золотая. Нити протянулись по всей схеме, их были десятки и десятки, они пересекались друг с другом, создавая обширную, сложную сеть… связей.
С нарастающим холодным, болезненным ужасом Эйла поискала на схеме одного конкретного человека.
Бенджи.
Синие линии соединяли Бенджи с парой других слуг. Золотых линий не было – семьи у него нет.
Зато имелась одна яркая кроваво-красная линия. Она, как вена, пересекала всю схему.
Лицо на другом конце линии принадлежало Эйле. Она уставилась на своё крошечное изображение: круглое лицо, иссиня-чёрные волосы. Красная нить подходила прямо к её горлу.
Забавно, но её первой реакцией было горячее смущение. Кинок считает, что они с Бенджи любовники? Почему? Их отношения не выходили за рамки дружеских, они никогда не заходили дальше, да и не могли. (Однажды Бенджи прижался к ней лбом, и на мгновение Эйла подумала – нет.) В течение многих лет Эйла изо всех сил старалась держать Бенджи на расстоянии вытянутой руки. Она знала, что даже от дружбы становишься слабым, а трудные решения становится только труднее принимать там, где в первую очередь нужно думать о себе.
А как же любовь? Она ещё хуже, чем слабость.
Любовь ломает тебя. В конце концов, именно от любви Эйла неделями плакала после смерти семьи и сворачивалась калачиком, не в силах пошевелиться. От любви ждёшь смерти, желаешь её, жаждешь её, просто чтобы освободиться от боли.
Как только Роуэн поставила Эйлу на ноги и дала ей возможность начать всё сначала, Эйла поклялась, что никогда больше не позволит любви сломить себя.
Сейчас Эйла вздрогнула и наклонилась ближе, почти касаясь носом схемы. Она не могла не заметить, что её лицо было единственным на карте, с которым была связана только одна нить. От остальных чернильных лиц отходили нити всех цветов – друзья, братья и сёстры, возлюбленные.
Медленно, словно в трансе, Эйла продолжала искать знакомые лица. Там было много тех, которых она наполовину узнала. Она мельком видела их в Калла-дене – сельских жителей и торговцев. Есть ли Роуэн на этой схеме? А Фэй?
А Люна?
Какого цвета линия соединяет тебя с умершими?
Вглядываясь, Эйла встала на цыпочки. Вот она – Фэй с безумными глазами. От неё шла чёрная нить. Эйла проследила за ней – но лицо на другом конце нити Фэй было зацарапано. Её чёрная нить ни к чему не вела.
Это, должно быть, была Люна.
Эйла уставилась на царапины, которые когда-то были лицом Люны, желая, чтобы правда оказалась неправдой, но было слишком поздно; она уже поняла, почему нить была чёрной; это было ужасно и вызывало отвращение, но всё равно оставалось единственным правдоподобным объяснением.
Зачем Киноку эта схема? Зачем ему знать все эти связи?
Если только... если только он каким-то образом не использует человеческие отношения против самих людей, чтобы держать их в напряжении, в узде.
Эта мысль поразила её, как раскат грома. Вот и разгадка тайны смерти Люны.
Это не было наказанием за какой-то проступок. "Это была не она, не она", – твердила Фэй.
Потому что Люна не сделала ничего плохого.
Смерть Люны стал наказанием за что-то, что сделала Фэй.
Вот для чего нужна схема – находить человеческие слабости и использовать их.
Это было за гранью жестокости и больного воображения.
Это была работа мастера-манипулятора.
Боги, неудивительно, что Фэй сошла с ума. "Возьмите меня вместо неё, – кричала она. – Убейте меня вместо неё".
Скрип в коридоре за дверью Кинока вернул Эйлу к настоящему. Она выпустила из рук гобелен, отпрыгнула от карты и прижалась к стене. К счастью, никто не вошёл внутрь. Шаги стихли дальше по коридору. Здесь небезопасно. Задыхаясь, со звоном в ушах, она выскользнула из покоев Кинока, не забыв вставить волос в щеколду, и закрыла за собой тяжёлую деревянную дверь. Затем она практически побежала по коридору, прочь от морозильной камеры, потухшего очага и похожей на паутину схемы с лицами.
Она свернула за угол и направилась по узкому коридору к лестнице, которая должна была вывести её наверх, к свету и теплу. Дыхание сбивалось.
Эйла пыталась запоминать повороты, пока спешила по коридорам: налево, налево, направо, – но перед глазами стояли рисунки, крошечные чернильные веснушки Бенджи, её собственные чернильные волосы, и она сбилась со счёта: налево, потом направо… нет, ещё раз направо. Она безнадёжно заблудилась.
Затем она резко остановилась перед дверью с золотым молотком в форме арфы.
Музыкальный салон.
Она сунула руку в карман и нащупала холодный металлический ключ, который дала ей Крайер. Тяжело дыша, Эйла дважды чуть не выронила его, прежде чем наконец вставила в замок. Ключ повернулся, дверь открылась, и вот он: музыкальный салон.
Мимолётный вздох облегчения сменился совершенно другим чувством – удивлением. Страхом. Крайер не преувеличивала толщину стен. Когда Эйла закрыла за собой дверь, тишина окутала её, как живое существо, или как бархат, прижатый к губам. Внутри музыкальный салон был прекрасен – просторный, с высоким сводчатым потолком. Эйла могла различить большие тёмные очертания того, что, должно быть, было двумя дюжинами музыкальных инструментов, даже больше, висевших на стенах. Но, звёзды и небо… тишина. Тут было тихо, как в могиле. Ей потребовалось мгновение, чтобы понять, что ей напоминает это место.
Другое место, тёмное и пустое. Другое место, где она была совершенно одна, где не было ничего, кроме ветра в голове.
Уборная, где она пряталась во время налёта. Когда они ворвались внутрь и забрали всё.
Эйла опустилась на кожаную скамью и подтянула колени ко лбу. До сих пор она не осознавала, что дрожит всем телом, но в тишине салона не могла остановиться. Она чувствовала, как даже что-то важное в глубине души – её месть – начала трепетать. Она всегда была похожа на жарко пылающий костёр, но теперь она подпрыгивала и опускалась, и так много раз, как будто пламя поливало лёгким дождём.
Она не сразу поняла, что это за чувство: неуверенность.
* * *
Перед самым рассветом Бенджи затряс Эйлу с такой силой, что она почти, почти вернулась в тот день.
Когда она открыла глаза, он нависал над ней в темноте. Его лицо было бескровным, губы сжаты в белую линию. Одной рукой он сжимал её плечо, другой схватил её одеяло, так крепко сжав его в кулак, что казалось, костяшки пальцев вот-вот прорвутся прямо сквозь кожу.
– Эйла, – сказал он. – Произошло что-то ужасное. Нессу убили.
Эйла пошатнулась.
– Это невозможно, – услышала она собственный голос. – Я же буквально сегодня видела её во дворце.
– Зря ты так. Они способны на всё. Ты знаешь это лучше, чем кто-либо другой, – сказал Бенджи. – Говорят, гвардейцы пытались забрать у Нессы ребёнка, а она не отдавала, и...
– Как это… вообще могло случиться? – голос Эйлы срывался.
Слова душили её. Она попыталась закрыть глаза, но тогда в голове возникали крики брата и рассеивали тьму. Запах горелой плоти, пепла. Парализующий страх, от которого немеешь. Она открыла глаза. Видеть лучше, чем не видеть.
Лицо Бенджи было потрясённым, руки тряслись от страха, или гнева, или чего-то большего:
– Брось, ты же знаешь, что о таком я не стану врать. Все видели её труп, Эйла, включая Тома.
– Но почему? Что она сделала? За что её наказали?
– Слышал, она зашла туда, где ей быть не следовало, – Бенджи сжал челюсть. – Кто-то сказал, что три дня назад её носовой платок нашли в покоях скира. Наверное, подумали, что она что-то вынюхивает.
Он продолжал говорить, но Эйла уже не слушала.
Её носовой платок нашли в комнате скира.
Подумали, что она что-то вынюхивает.
Во рту появился привкус жёлчи, кислый, мёртвый и противный. Эйла чувствовала, как к горлу подступает комок – её вот-вот вырвет, или, может быть, это было просто чувство вины, физическое чувство внутри неё, душащее её, как сорняк.
"Это я виновата," – подумала она. Это не Несса что-то вынюхивала. Это не она оставила свой платок на полу, как флаг капитуляции, неопровержимую улику. Теперь Несса мертва, Том вдовец, а Лили осталась без матери.
– Нет… – Эйла помотала головой.
– Тише! – Бенджи огляделся вокруг.
– Мне нужно идти, – выдавила она и встала, а потом оказалась у двери.
Может быть, люди смотрели, но она не замечала. А потом она оказалась снаружи в платье, едва завязанном на шее и запястьях, в предрассветной прохладе, где темнота на вкус похожа на соль.
Они нашли носовой платок Нессы в комнате скира. В комнате скира. Почему Несса не сказала пиявкам, что отдала свой носовой платок, что её нога никогда не ступала в покои Кинока?
Возможно, Несса всё же рассказала.
Возможно, тогда это уже не имело значения… или было слишком поздно.
У неё пытались забрать ребёнка.
Придут ли они в следующий раз за Эйлой?
Или за Бенджи?
Эйла вспомнила собственное лицо на схеме Кинока, лицо Бенджи, его волосы, похожие на завиток чёрных чернил, эту длинная красная нить… Киноку известно, что Бенджи – единственный, кто небезразличен Эйле. Если он захочет наказать её, он знает, как это сделать.
Она согнулась пополам, одной рукой упёршись о каменную стену здания для прислуги, и рухнула в чахлую траву. Желудок скрутило спазмом, хотя наружу не вытекло ничего, кроме тонкой струйки слюны. В желудке и так было пусто.
Если Несса что-то рассказала, Бенджи сейчас в серьёзной опасности.
Если Несса ничего не рассказала, значит, она умерла за Эйлу, из-за Эйлы…
