Текст книги "Война Крайер (ЛП)"
Автор книги: Нина Варела
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)
Этим утром, впервые за 4 года службы правителю, Эйла не явилась на рассвете ни в конюшни, ни в сады. Вместо этого она слилась с тонким потоком людей, направлявшихся из помещений для прислуги к самому дворцу, и – после того, как автом-гвардеец проверил её лицо, крепко схватив за подбородок, чтобы удостоверить её личность, – она прошла через огромные деревянные двери.
Это было всё равно что попасть в пещеру дракона.
Эйла торопливо шла по огромным извилистым коридорам с высокими сводчатыми потолками над головой, пытаясь запомнить планировку, которая казалась гораздо сложнее, чем следовало бы, хотя ей было известно, что дворец разделён на четыре крыла. Северное крыло охранялось наиболее тщательно – она знала это, просто наблюдая за стражей, когда работала на территории дворца. Вероятно, там находятся спальные покои, а может быть, кабинет правителя или его военный штаб. Кинок спит там же, или гостей размещают в другой части дворца? Кухни и большой зал находились в восточном крыле, на всех этажах, кроме первого, откуда открывался потрясающий вид на Стеорранское море. Большой бальный зал находился на западе, а на юге располагались помещения стражи, дополнительные склады продовольствия и оружия, солярии, большие комнаты, где иногда собирался Красный Совет. Но крылья были огромными – все четыре из них были высотой в три этажа и достаточно большими, чтобы вместить десятки просторных комнат. В них могло скрываться что угодно.
Задачей Эйлы было выяснить, где находятся покои Кинока – и как туда попасть.
Сегодня вечером в большом бальном зале западного крыла состоится бал по случаю помолвки. Именно туда Эйле предстояло прибыть первой, и у неё едва хватило двух секунд, чтобы оценить размер помещения – весь яблоневый сад мог бы удобно поместиться в его стенах, похожих на пещеру; потолок был настолько высок, что Эйле приходилось откидывать голову назад, чтобы взглянуть на него; со стен свисали свечи и прозрачные золотые занавески; мраморный пол был отполирован до стеклянного блеска и расчищен для танцев.
– Ты! – незнакомая горничная отдавала приказы. – Ты же новая служанка, так?
– Да, – ответила Эйла. Она уже с ужасом ожидала задания, которое ей собирались поручить.
– Натри танцпол, – ухмыльнулась горничная.
Эйла оглянулась на широкое пространство в центре бального зала. Поверхность мраморного пола была безупречной:
– При всем уважении, разве танцпол не в порядке?..
– Мы всегда натираем его повторно, – сказала горничная, продолжая ухмыляться. – Всё необходимое – вон там. Только побыстрее, ладно? Это займёт не больше часа.
С этими словами она развернулась на каблуках и убежала.
Эйла стиснула зубы и направилась к краю танцпола. Она чуть не рассмеялась, когда увидела “всё необходимое", которые оставила ей горничная: ведро с мыльной водой и тряпку. Ей ни за что не управиться за час. Танцпол был огромным, достаточно большим, чтобы вместить сотню кружащихся пар, а его нужно натирать на коленях. Это не работа, а унижение.
Но Эйла знала, что если попросить о помощи, то будет ещё хуже. Поэтому она засучила рукава и принялась за работу.
Ей удалось протереть только участок размером шесть на шесть футов, когда она чуть не провела тряпкой прямо по паре туфель. Эйла присела на корточки и, подняв глаза, увидела Нессу, стоящую над ней, уперев руки в бока. Эйла не знала, как ей удалось подойти так тихо, почти как автому. Она, конечно, знала Нессу. Все слуги подчинялись ей. Но как старшая слуга, Несса большую часть времени проводила во дворце, и Эйле редко приходилось работать под её началом. Женщина была высокой, властной и слегка сгорбленной, весь день обременённой месячным ребёнком, привязанным к груди. Она была единственной известной Эйле служанкой с ребёнком.
Несса казалась недовольной.
– Здравствуйте, мэм, – Эйла вытерла пот со лба.
– Не надо ходить грязной обувью по чистым участкам, – сказала Несса, тыкая пальцем.
Эйла оглянулась – и действительно, на полу, который она только что натёрла, виднелись полосы грязи. Она громко застонала, отбросила тряпку в сторону и начала стаскивать туфли.
– Приношу свои извинения, мэм, – пробормотала она.
Несса вздохнула, а потом опустилась на колени и стала помогать Эйле: вытащила из кармана тряпку и окунула её в мыльную воду. Эйла видела, что макушка её ребёнка, сидевшего на перевязи, опасно низко свисает, пока Несса натирает пол.
– На что ты смотришь, девочка? – спросила Несса, а затем проследила за взглядом Эйлы и фыркнула. – Боги, как будто ты никогда раньше не видела ребёнка. Можешь и дальше пялиться. Уверена, тебе больше нечем заняться.
– Гвардейцы не возражают? – спросила Эйла.
– Лили тихая. Никогда не шумит.
Некоторое время они молча работали вместе, сидя бок о бок на полу. Наконец Эйла не удержалась и выпалила:
– Это правда, что ты вышла замуж за Тома?
Несса недоверчиво посмотрела на неё:
– Ты за всеми шпионишь или только за мной? – после молчания Эйлы, она закатила глаза. – Да, конечно, это правда. Какие тут могут быть слухи?
– Но... почему?
Ещё один взгляд.
– По той же причине, по которой у меня есть Лили, дура. Потому что я люблю его.
Для Эйлы это было непонятно. Но Несса тут же вернулась к мытью, и Эйла поняла, что и так перегнула палку, поэтому воздержалась от дальнейших расспросов. Так она провела остаток утра, молча натирая пол, пока у неё не онемели колени и не заболели руки.
Гости правителя уже начали прибывать; Эйла то и дело бросала на них взгляды, когда вставала, чтобы отжать тряпку и выглянуть из окон второго этажа, выходящих во внутренний двор. Их шеи, запястья и уши были увешаны золотом. Они прибывали верхом, в позолоченных каретах, в экипажах, запряжённых лошадьми. А потом она увидела их: чёрную форму среди слуг в красной форме – цвета скира.
По коже побежали мурашки. Ей не нравилось сидеть взаперти в этом холодном дворце с таким количеством пиявок.
В тот вечер Эйле было приказано забрать у швеи бальное платье Крайер. Ноги болели от того, что она весь день ходила по каменным плитам вместо более мягкой грязи, и она потащилась вниз, на подземный уровень, где работали горничные, прачки и швеи. Ей дико хотелось спать – свернуться калачиком прямо здесь, на холодных каменных плитах, спрятаться в тени, проспать десять лет. Это была такая усталость, от которой в голове стоял туман, она была пьяна и медлительна. Она представляла, что работа во дворце будет легче, чем в поле, но недооценила не только количество работы, но и явную усталость от постоянного наблюдения, от контроля за выражением лица и подавления любого намёка на усталость – за один зевок её могли выгнать из дворца навсегда.
Вот почему, войдя в прачечную, она остановилась как вкопанная в дверях. Ей на мгновение показалось, что она видит сон наяву.
Потому что там была Фэй, которая склонилась над одной из огромных ванн с дымящейся мыльной водой. Сестра Люны. Та, о которой сплетничали все на рынке. Та, кого никто не видел с тех пор, как Люна чем-то провинилась, а затем её убили пиявки.
Фэй держала длинную деревянную лопатку, помешивая постельное бельё и одежду, её лицо было розовым и потным от жары.
В последний раз Эйла видела Фэй в полдень. Солнце палило прямо в лицо, а Фэй лежала на земле в пыли, и кричала грубо и бессловесно, как замученное животное. Солдаты-автомы пинали её в живот, и она не переставала кричать. Иногда её губы произносили "Люна". Но оно было таким протяжным, таким искажённым ужасом и тоской, что совсем не походило на имя сестры.
Белое платье, развевающееся на ветру.
Оказывается, она жива. Она здесь, во дворце, мешает бельё в ванне. Она не кажется раненой. Ни отсутствующих конечностей, ни шрамов на лице. Единственная разница заключалась в том, что у Фэй месяц назад были длинные волосы, всегда скрученные в узел на затылке. У этой Фэй волосы коротко подстрижены, местами так неаккуратно, что сквозь них просвечивают кусочки бледной кожи головы.
Но она жива.
Фэй жива.
– Фэй, – беспомощно произнесла Эйла. В ту же секунду, как она издала звук, Фэй вздрогнула и выронила деревянную лопатку; она развернулась к Эйле, её глаза были огромными. Дверь за Эйлой закрылась. Они остались одни. – Фэй, где ты была? Я думала, ты...
– Не произноси моего имени, – попросила Фэй.
– Что?
– Не произноси. Моего имени, – Фэй склонила голову набок, не сводя глаз с Эйлы. Она не мигала. У неё была странная манера говорить отрывисто, её слова были резкими, хотя голос тихим. – Это не моё имя. Больше. Не произноси его. Кто ты?
– Что ты имеешь в виду? – переспросила Эйла. – Я… я Эйла. Мы даже знакомы. Помнишь? Я подруга Роуэн. Не знала, что ты жива. Клянусь, я бы нашла тебя. Роуэн тоже ещё не знает. Мы думали, тебя забрали.
Фэй рассмеялась.
Или закричала.
– Забрали меня, – повторила она. – Забрали меня. Нет, не совсем. Хотя должны были. Заслужила. Это не она, не она.
Её глаза были столь же безумными, как и раньше. Обычно такие глаза можно увидеть на кладбищах, на казнях, или при сожжении. Эйла впервые ощутила укол беспокойства по спине. Она слышала о том, что Эзод брал слуг-людей во дворец за долги, даже разлучал их с семьями, но разве смерть Люны – не достаточное наказание?
– Что "не она"? – переспросила Эйла. – Ты говоришь о Люне?
– Не произноси её имени, – прошипела Фэй и оскалилась.
– Что она сделала? – спросила Эйла. Тут явно скрыта какая-то тайна. – Чем провинилась Люна? Что она сделала?
– Яблоки, – пробормотала Фэй, хватаясь за свои волосы. – Яблоки, яблоки...
Затем она заорала так, что звук отразился эхом от стен крошечной стиральной комнаты, и бросилась вперёд стремительно, как автом – в одну секунду она пересекла комнату и оказалась прямо перед Эйлой, её грудь вздымалась. Эйла отпрыгнула назад, прикрываясь мешком с бельём, как жалким щитом, но было слишком поздно.
– Не трогайте её! – визжала Фэй. – Не трогайте сестру!
Она вслепую взмахнула рукой, пытаясь схватить Эйлу за нос. Эйла отшатнулась, почувствовав острую боль в том месте, куда её ударили. Она протянула руку, чтобы ощупать лицо – пальцы оказались красными от горячей липкой крови, потёкшей из носа.
– Я сказала, не трогайте её! – хрипела Фэй, мотая головой и разбрызгивая капли пота. – Не трогайте её! Возьмите меня вместо неё! Не трогайте её! Нет-нет-нет-нет-нет-НЕТ…
Её голос дрогнул, и она попятилась, сначала медленно, а потом чуть не споткнулась. Фэй ударилась об одну из ванн, кипяток выплеснулся через противоположную стенку, лопатка со звоном упала на пол, а затем Фэй взвыла и выбежала из прачечной в поглощающую темноту коридора. Прохладный воздух ворвался в вонючую, влажную комнату для стирки.
Дрожа, Эйла откинула голову назад, чтобы остановить кровотечение. Нос болел, но не настолько, чтобы быть сломанным. Просто слабый укол, пульсирующий в такт биению сердца, болезненное напоминание… о чём? О горе Фэй? О её безумии? О том и другом?
Яблоки, яблоки.
– Вот, возьми, – сказал кто-то у неё за спиной, и она вздрогнула – но в дверях стояла Несса со своим неизменным ребёнком на перевязи. Она протягивала Эйле носовой платок, внимательно разглядывая её своими глазами-бусинками. – Вытри кровь, – сказала она. – Тебе повезло, что сегодня леди занята приёмом гостей, чтобы возиться с тобой.
– Мне повезло? – пробормотала Эйла и неуклюже промокнула нос.
Несса фыркнула:
– На будущее держись подальше от этой девушки. Она не в себе и уже никогда в себя не придёт. Только боги знают, почему её ещё не уволили.
И правда, только боги знают.
– Хорошо, – кивнула Эйла.
Несса развернулась на каблуках и направилась в ту сторону, куда убежала Фэй, а Эйла осталась наедине со своими мыслями, дымящейся ванной, кровью во рту и воспоминанием о безумных глазах Фэй.
* * *
День был мучительно долгим. После мытья полов и отчаянных попыток изгнать из мыслей образ перепуганного лица Фэй Эйле дико хотелось упасть ничком на кровать и никогда не просыпаться. У неё разболелся нос, а платок Нессы по-прежнему лежал в кармане, как вещественное доказательство.
Но тут её вызвали в покои Крайер.
– Спой мне, – приказала Крайер. Они находились в одной из комнат поменьше рядом с её покоями, и Эйла только что вылила тяжёлый кувшин горячей воды в отдельно стоящую ванну. Руки ныли, когда она смотрела, как вода плещется по гладкому белому фарфору.
– Миледи? – переспросила Эйла.
– Малвин часто пела мне, – сказала Крайер, расстёгивая пуговицы на рукаве. – Мне это нравилось. Я хочу, чтобы ты тоже спела мне.
– Я… не особо умею петь, миледи, – попыталась отвертеться Эйла.
Это была правда. Она не пела уже много лет, по крайней мере, вслух. Сами песни врезались ей в память: голос матери, поющей колыбельные и морские баллады, ей подпевает отец – дуэт, похожий на соловьиное пение, сопровождаемое глубоким, низким шумом океана. Маленькая Эйла и Сторми смеются, подпевают, неуклюже танцуют перед огнём в очаге. Нет, Эйле не хочется петь.
Но она вспомнила случай на рынке, когда в город приехали чиновники-автомы. Эзод подошёл к мужчине и женщине и велел им станцевать. Женщина, испугавшись, расплакалась, но они подчинились. Потому что отказом последовало бы наказание. И вот мужчина кружит свою рыдающую партнёршу, их движения неестественны и отрывисты, как у кукол, которых хлещет жестокий ребёнок. Теперь Эйла пристально смотрела на Крайер; казалось, дочь пошла в отца.
– Вот как раз и научишься, – сказала Крайер.
Эйла запела.
Она напевала старую народную песню, наливая розовое масло в ванну Крайер, отводя взгляд, пока госпожа раздевалась, опускалась в неё и намыливала ноги мылом. Она пела, расчёсывая и смазывая маслом тёмные волосы Крайер, ощущая их удивительную мягкость, замечая также гладкое совершенство её кожи там, где ключицы складываются в ложбинку под изящным подбородком.
Основание черепа. Нежная кожа между рёбрами. Изгиб горла.
Если бы у неё сейчас был нож, она могла бы убить Крайер десять раз.
Но она не убьёт её. Не сегодня.
Голос от недостатка практики был слабым, с придыханием и постоянно прерывался в трудных местах, хотя чем больше она пела, тем сильнее он становился, как будто сами песни пробудились от долгого сна. Сначала она планировала спеть только одну песню, но потом не смогла остановиться. Это придавало ей спокойствие, даже пока мыслями она скользнула под дверь и бесшумно, как дым, проплыла по залам дворца, составляя их план. Пока Крайер будет занята сегодняшней вечеринкой, у Эйлы наконец-то появится шанс приступить к своей задаче.
Приняв ванну и причесавшись, Крайер приказала надеть на неё новое платье. Это было самое нелепое бальное платье, которое Эйла когда-либо видела. Оно было бледно-серебристого цвета, с вышитым шлейфом и юбкой в виде широкого колокола, а лиф на шнурках облегал грудь Крайер, как охотничий капкан. Единственным плюсом этого платья, подумала Эйла, завязывая, должно быть, тысячную пару крошечных шнурков, было то, что Крайер выглядит в нём примерно столь же несчастной, как и Эйла. Она всё время дёргалась, глаза метались по спальне, пальцы дрожали.
Её взгляд то и дело задерживался на шее Эйлы – на том месте, где под воротником висело ожерелье. Эйле снова захотелось огрызнуться: "Да, помню, что ты его видела". Хотелось сказать, что с ней нельзя играть. Что не имеет значения, накажет ли её Крайер сейчас или отложит это на пару недель. Итог будет таким же.
Эйла дёрнула за шнурки сильнее, чем необходимо.
Двое слуг принесли большое зеркало, чтобы Крайер приготовилась к балу. Крайер стояла прямо перед ним, Эйла позади неё, и когда Эйла подняла голову, её взгляд встретился со взглядом Крайер в отражении.
Она отвлеклась от шнурков, приготовившись к приказам.
– Почему люди по-прежнему женятся? – спросила Крайер.
– Что? – не ослышалась ли Эйла?
– В прошлом, – запинаясь, сказала Крайер, будто эта мысль не выходила у неё из головы. – Знаю, что ваши брачные обычаи были похожи на наши. В основном ради политической или стратегической выгоды, особенно среди влиятельных семейств.
– Вы правы, – сказала Эйла и удержалась от того, чтобы не добавить: "Ваши обычаи похожи на наши, потому что вы украли у нас нашу культуру. Потому что у вас нет собственной истории или культуры".
– Прошлой весной слуга женился на конюхе отца. А годом ранее, насколько мне известно, Несса ухаживала за Томом, садовником. Все они отнюдь не знатного происхождения. Так что...
– Откуда вам это известно? – Эйла резко выпустила из рук шнурки.
Она уставилась на отражение Крайер, не в силах скрыть удивления. Эйлу и Нессу нельзя было назвать подругами, но Эйла старалась не лезть в личную жизнь прислуги. Браки между слугами не были незаконными, но законы могли измениться в любой момент, или же автомы придумают что-то ещё, чтобы наказать собственных слуг и посеять волну страха среди людей.
Крайер склонила голову набок.
– Мальчики поженились в полночь на утёсах. Той ночью было частичное затмение, и я захотела понаблюдать за ним с высоты. Я подслушала их разговор. О Нессе и Томе мне рассказал Кинок.
У Эйлы внутри всё сжалось.
Как, чёрт возьми, Кинок узнал? Почему его это вообще должно волновать? Зачем ему рассказывать обо всём Крайер?
– Итак, если выгоды никакой: ни политического влияния, ни стратегического преимущества, ни раздела собственности, – тогда зачем люди женятся? – Крайер смотрела на Эйлу в зеркало широко раскрытыми от любопытства глазами, её тело было неестественно неподвижным.
Эйла заметила, что такое уже бывало раньше. Крайер настолько занимал какой-то вопрос, что она, по-видимому, забывала воспроизводить мельчайшие движения, чтобы быть похожей на человека: дыхание, моргание, движение руками, а иногда и выражение лица. Вместо этого она просто стояла – высокая и застывшая, будто высеченная из камня.
– Не знаю, что тут сказать, – пробормотала Эйла.
– Но ты моя служанка, – сказала Крайер с лёгким торжеством, – ты ведь должна выполнять мои приказы. И я требую ответа.
Эйла не отрывала глаз от шнурков в руках и старалась не встречаться взглядом с Крайер в зеркале. За окнами становилось всё темнее, небо было фиолетовым от сгущающихся сумерек. Совсем скоро Крайер должна появиться на вечеринке, и Эйла жаждала краткого мига свободы, которую, как она знала, принесёт сегодняшний вечер.
– Обычно мы женимся по любви, – ответила наконец Эйла.
Это слово горьким комочком застряло на языке. Она никогда раньше не была влюблена, но чувствовала любовь – к своей семье.
– Должно быть, так поступать очень... – Крайер нахмурилась, – опрометчиво.
– Согласна.
Голос Крайер теперь звучал мягче, едва слышно:
– Наверное, такое заканчивается одними страданиями.
Да что ты знаешь о страданиях?
Эйла затянула предпоследнюю пару шнурков на самом верху платья Крайер:
– Почти готово.
Теперь она спешила, нетерпение разгоралось внутри подобно пламени.
Сегодня вечером, когда весь дворец: и автомы, и слуги – будут заняты балом по случаю помолвки, Эйла спустится из большого бального зала на нижние этажи, где, как она узнала, находятся покои Кинока. Она пороется в его вещах, переписке – во всём, что сможет найти. Роуэн выразилась предельно ясно. Поищи карту или реестр поставок сердечника, может быть, схему местоположения самого Железного Сердца, если такая вообще существует. Эйла могла прочесть лишь несколько слов, но однажды Бенджи перечислил ей нескольких членов Совета, написал их имена на грязи, а затем смахнул рукой. Она забыла большинство из них, но по-прежнему помнила, как выглядит каждая буква: Эллиос, Берн, Маркус. Кит, Таддиан. Она знала, как пишутся слова: «автом», «человек», «бунтарь», «сердце».
Возможно, сегодня она ничего не найдёт, но всему своё время. Она узнает секреты Кинока. Она выяснит, что ему известно о Железном Сердце, как проникнуть в него и уничтожить. Она найдёт информацию, которая изменит всё и поможет уничтожить автомов одним махом. Это навсегда положит конец их правлению. Свобода для всего человечества.
Слишком великий замысел. Слишком много всего нужно продумать. Это серьёзнее, чем нанести всего один смертельный удар, который был для неё намного важнее – мёртвая Крайер у неё на руках.
Но этого Эйле придётся подождать. Она и так долго ждала; подождёт ещё немного – столько, сколько потребуется.
Во-первых, она сделает то, что обещала Бенджи и Роуэн – поможет делу Революции. Она найдёт путь к Железному Сердцу, если такой существует. Тогда и только тогда она позволит себе то, чего хочет больше всего, – личную месть.
Она убрала с лица прядь волос Крайер, более чем готовая покончить со всем этим, и именно тогда увидела татуировку.
Она был крошечная, однотонная. Десять цифр, выгравированных на коже Крайер иссиня-чёрными чернилами, каждая меньше ногтя. Эйла и раньше слышала об этих татуировках, но никогда не подходила достаточно близко к автому, чтобы увидеть их вживую.
Это был серийный номер модели Крайер. Первые шесть цифр обозначали её как Крайер из дома Эзода. Вторые четыре указывали год её создания. Это было ещё одним напоминанием о том, что существо, стоявшее перед Эйлой, облачённое в богатое, красивое платье и бродившее по ночам по утёсам, – это существо не человек.
Машинально Эйла провела большим пальцем по номеру. Мягкое, едва заметное прикосновение; но едва она осознала, что делает, как отстранилась и попыталась выдать это за чистую случайность. Она не смотрела в зеркало, не осмеливаясь проверить, заметила ли Крайер или нет.
Кожа Крайер оказалась теплее, чем могла подумать Эйла.
Тишину между ними нарушила Крайер.
– Ты когда-нибудь любила? – спросила она
– Да, – Эйла прикусила язык.
– На что это похоже?
Эйла думала не о любви, а о своём ожерелье. Единственное блестящее доказательство того, что когда-то, очень давно, она не была так одинока.
– Уже не помню, – ответила она наконец.
Она затянула последний шнурок и сделала шаг назад, подальше от зеркала, по-прежнему избегая взгляда Крайер.
Крайер не сдавалась:
– Какие ты испытывала ощущения? Это приятно или нет?
– Бывает по-разному.
– Значит, ты всё-таки что-то помнишь?
Да отстань ты от меня!
– Иногда мне становится лучше, когда я вспоминаю одну песню, – сказала Эйла. – Это я точно могу сказать.
– Песню? Я её слышала?
– Нет.
– Ты мне её не пела?
– Нет, миледи.
– Почему?
– Ну, это... – Эйла вздохнула, – очень личное.
Слуги редко произносили это слово. Ничто в их жизни не должно было оставаться тайной.
Крайер тихо и задумчиво хмыкнула:
– То есть… тебе нравится какая-то песня? Ты любишь музыку?
– Конечно.
Крайер повернулась лицом к Эйле. Почему-то в бальном платье она выглядела более устрашающе, чем в простой одежде – выше, свирепее, выпятив мускулы на руках. Не помогало и то, что она была накрашена – подведены глаза, на губах тёмное пятно. Она была похожа на чудовище из старых сказок – кровопийца, ведьма, красивая и смертоносная.
– Подойди сюда, – сказала Крайер и подошла к прикроватному столику.
Она открыла один из ящиков, что-то достала и резко бросила Эйле.
Эйла вздрогнула и едва успела поймать предмет, прежде чем тот ударил её по лицу. Когда она посмотрела на него, то увидела, что держит металлический ключ.
– В западном крыле есть музыкальный салон, – сказала Крайер. – Я иногда хожу туда, чтобы помузицировать.
Эйла уставилась на неё, затем на ключ в руках.
Это подарок?
У неё это не укладывалось в голове. Казалось невозможным, чтобы Крайер доверилась ей так скоро, с такой готовностью.
Если только... Если только она уже не хотела доверять ей. Если только не поэтому она сделала её своей служанкой.
От этой мысли у Эйлы что-то шевельнулось внутри, но она не знала, как на такое реагировать. Доверие? Доверие означало близость.
Доверие означало, что Эйле будет легче получить ответы.
Ключ был холодным, но увесистым.
– Стены там толстые, поэтому снаружи никто ничего не услышит. Тебе там не будут мешать. А теперь, – сказала Крайер, явно удовлетворённая потрясением, которое, должно быть, читалось у Эйлы на лице, – проводи меня в бальный зал.
7
Сегодня Крайер всё сделает по правилам.
Сегодня вечером её тайна останется в безопасности. Возможно, она Ущербная, и Столп Страсти разрушает её изнутри, но это никому не известно.
Крайер знала, что на бал прибудет несколько сотен гостей, поскольку многие приглашения написала сама, изучив длинные списки имён и связей. Все они собрались, чтобы отпраздновать её помолвку с Киноком, толпились от краёв танцпола к возвышению у парадного входа, потягивали жидкий камень-сердечник и светлое вино и перешёптывались в предвкушении. Хотя ей не было видно всех со своего возвышения, она слышала, как гости просачиваются через входы в обоих концах зала. Вскоре Крайер стало казаться, что толпа почти душит её.
Там были мужчины в тёмных парчовых жилетах и женщины в платьях всех цветов и фасонов, с распущенными и ниспадающими волосами, заплетёнными в тугие косы или спрятанными под разноцветными шелками; некоторые были в строгой военной форме, с гербами или значками на шее. Крайер задумалась: бывали ли они в настоящих сражениях? Несомненно, большинство из них происходило из последнего поколения автомов, созданных задолго до Войны Видов.
Большой бальный зал всегда был прекрасен, но сегодня на него было особенно любо-дорого посмотреть, всё сверкающее и изысканное. Пол, гладко натёртый и сияющий, как лёд, расчистили, чтобы освободить место для танцев. Стены были увешаны огромными, от пола до потолка, гобеленами, которых Крайер никогда раньше не видела, со сценами празднований и воссоединений: коронация какого-то древнего короля; королевская свадьба в платье, полностью сшитом из белого жемчуга; сцена битвы, на которой автомы в форме стоят над трупами бесчисленного количества людей – и телами редких сочувствующих людям предателей. Крайер знала, что всех этих автомов потом утилизировали, признав Ущербными. Сожгли.
Во главе всего этого стояла Крайер и размеренно дышала четыре раза в минуту. Церемониальный помост перед ней был вырезан в виде массы переплетённых человеческих тел, над которыми торжествующе возвышались автомы. Даже украшенный сусальным золотом и почти светящийся в тёплом свете двух дюжин хрустальных люстр с четырьмя сотнями свечей, помост выглядел отвратительно. Крайер продолжала смотреть на него, каждый раз подмечая новые детали: неестественный изгиб ноги, лицо с выпученными глазами, золотистый рот, искривлённый в беззвучном, нескончаемом крике.
Помост специально сделали таким, чтобы он привлекал внимание. Где бы вы ни стояли, невозможно было забыть, ради чего вы сегодня вечером сюда пришли.
Ради официальной помолвки между Крайер и Киноком.
Крайер очень хотелось отвести взгляд, но единственным другим вариантом было повернуться к Киноку, который неподвижно стоял рядом с ней. Он был абсолютно спокоен, но, глядя на него, Крайер вспоминались приливные заводи – с тихой поверхностью, под которой прячутся тёмные и колючие твари.
Снаружи бального зала луна, должно быть, находилась в зените.
Время пришло.
Отец взошёл на помост. Он казался гордым и могущественным, стоя там в одиночестве, как фигура на носу корабля, плывущего в океане автомов.
– Организация, Система, Семья, – сказал Эзод, его голос гремел и эхом разносился по комнате.
Мгновенно низкий гул тысячи разговоров сменился приглушённой тишиной. Несколько гостей, которых видела Крайер, одновременно повернулись, чтобы узреть Эзода.
– Красоту и симметрию таких ценностей нельзя растрачивать на человеческую жизнь, – продолжил он, цитируя собственный манифест, – а надо изучать и применять во благо всех автомов. Организация, Система, Семья. Сегодня мы почтим эти ценности и две жизни, которые вскоре будут неразрывно связаны, но также мы почтим то, что символизирует эта связь: нашу вечную культуру, объединение нашего народа, продолжающийся успех цивилизации, основанной на традиции – цивилизации, которая благодаря традиции стала более могущественной и величественной, чем любая другая, которая расцветала и увядала до нас.
В задней части помоста, прямо перед лицом Крайер, было вырезано тело обнажённой человеческой женщины. Её конечности, длинные и сломанные, переплетались с телами вокруг неё; её волосы золотым облаком обрамляли голову. Как и все остальные тела на помосте, её лицо было обращено вверх, будто она тоже слушала речь Эзода. Но в отличие от Крайер и Кинока, в отличие от всех гостей-автомов, её лицо было искажено выражением чистой муки. Широкий и кривящийся рот, огромные, гротескные, почти лягушачьи глаза. Виднелась одна из её рук, пальцы были жёсткими и заострёнными, как когти стервятника. Другие тела хватались за неё – руки были на её бёдрах, ляжках, лодыжках, –будто отчаянно пытались взобраться, используя её тело как лестницу. Им хотелось убежать.
– Единство политики, мысли, семьи заложено в нашем Проекте, – говорил Эзод. – Сегодня леди Крайер из Рабу и скир Кинок с Западных Гор принесут клятву верности друг другу и, прежде всего, основным принципам нашего славного общества. Дочь моя и достопочтенный скир, поднимитесь ко мне.
Секунду Крайер не двигалась. Затем Кинок прошёл мимо неё, направляясь к помосту. Она стряхнула оцепенение со своих конечностей и последовала за ним.
Ступени, встроенные в боковую часть помоста, имели форму сложенных чашей человеческих рук. Крайер медленно поднялась наверх, осторожно ставя ноги в их позолоченные ладони.
После этого время потекло само по себе. Церемонию Крайер воспринимала фрагментами: голос отца, гремящий по большому залу, когда он декламировал древние, получеловеческие слова; глаза Кинока, устремлённые на Крайер; неподвижная толпа, как сборище статуй, уставившаяся на Крайер тысячей пустых глаз. Это собственное сердце стучит у неё в ушах? Она слышала какой-то стук и тихие щелчки своих систем. Не ускорили ли они ход?
Дышит ли она?
Она всё время забывала дышать.
Четыре вдоха в минуту.
Она не приходила в себя, пока не пришло время, а время пришло. Кинок поднял церемониальный нож. На его лезвии отразился свет всех четырёхсот свечей, и Крайер смутно подумала о звёздах или светлячках.
Затем Кинок сказал:
– Мы будем связаны телом и кровью.
Она опёрлась предплечьем о край помоста, и он почти нежно провёл лезвием по её коже от локтя до запястья.
Тут же выступила тёмно-фиолетовая кровь. Эзод крепко схватил Крайер за плечи – уверенность? гордость? Они с Киноком смотрели, как кровь стекает по её руке и пальцам, капли падают на золотой пол помоста, сбегают крошечными ручейками по внешней стене, по лицам и телам обнажённых позолоченных людей. Ни одна капля не попала на платье Крайер. Кинок отложил нож в сторону. Длинными, уверенными пальцами он развязал повязку, которую Крайер носила последние несколько месяцев, и положил её рядом с ножом – красный свёрток, змея.
