Текст книги "Война Крайер (ЛП)"
Автор книги: Нина Варела
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)
Отец тогда сказал, что он не до конца понимает все формы человеческой любви, но как-то задумывался над этим и решил, что, возможно, помимо своего увлечения их историей и мелкими культурами, он действительно любит людей. По-своему.
Например, за то, как они любят собак настолько, что кормят их кусочками мяса.
Крайер продолжала идти, пока не нашла пустынный уголок сада, заросли высоких розовых кустов с шипами размером с её ногти. Здесь, скрытая от посторонних глаз, она наконец развязала шнурок и развернула толстую пачку страниц. Руки не дрожали, но было ощущение, что подрагивало сердце, зубы или внутренние органы. Она не могла припомнить, чтобы когда-либо испытывала такой сильный ужас. "Всё будет хорошо, – сказала она себе, когда глаза привыкли к мелкому, корявому почерку на первой странице. – Кто посмеет испортить Проект правителя?"
Проект мастера по Заказу, окончательная версия, 30-й год э.а.:
Крайер из дома Эзода, Модель 9648880130
Она быстро прочитала страницы, и нервы успокоились. Ничего необычного. Там было письмо отца, выцветшее и пожелтевшее за 17 лет, в котором он официально заявлял о желании зачать ребёнка, как это сделал до него предок, первый правитель Тайол.
Там была серия шаблонов, которые они вместе разработали с акушеркой Торрас – первый, третий, восьмой варианты облика Крайер. Её четыре Столпа были сбалансированы, основываясь на требованиях Эзода к потенциальному наследнику. Также разработали её внутренние системы и внешний вид, цвет кожи, волос и глаз, размеры тела, тщательно продумав всё от формы носа до точной длины пальцев. Пока она читала, едва замечая опускающуюся вокруг ночь, Крайер не могла удержаться, чтобы не сравнить документы со своим реальным физическим телом. Она коснулась носа, горла, пошевелила длинными пальцами и изучила едва заметные линии на ладонях.
Последняя страница была окончательным эскизом её Проекта – тем, который мастера использовали для её создания. В отличие от предыдущих черновиков, на этом был только аккуратный, но размашистый почерк Торрас – никаких каракулей отца. Всё походило на правду. Торрас был акушеркой, а не её отцом. Крайер быстро окинула взглядом рисунки тушью своего тела, поперечный срез своих внутренних систем. Она была более чем готова вернуть эти документы Киноку и напрочь забыть о своей нелепой паранойе.
Но на этой странице было нечто странное.
Крайер, нахмурившись, поднесла её к лунному свету. Пропорции её тела остались прежними. Ни одно из чисел не изменилось. Но что это?
Вот. Поперечный разрез её мозга. Небольшая часть его была перерисована сбоку более подробно: та часть, которая представляла её Столпы. Это были не физические элементы тела, а метафизические элементы разума, интеллекта, личности. Каждый эскиз показывал четыре Столпа в её сознании, балансирующие, как весы.
Интеллект, Органика – два человеческих Столпа.
Расчёт, Разум – два Столпа автомов.
На эскизе, только на этом, их было пять. Внутри Проекта разума Крайер виднелась ещё одна маленькая колонка, нарисованная тёмно-синими чернилами. Пятый Столп.
Страсть – так значилось в подписи под ним.
Страсть.
У Крайер, дочери правителя, было пять Столпов вместо четырёх. Это было неслыханно! Все знали, что автомы создаются с двумя человеческими Столпами и двумя Столпами самих автомов. Крайер не представляла, что может существовать нечто с тремя человеческими Столпами. И третий столп, Страсть, без сомнения, был человеческим.
Листки задрожали в руках. Нет, это задрожали руки. Внезапно охваченная паранойей, Крайер огляделась, чтобы убедиться, что она действительно одна в этом уголке сада. Что, если кто-нибудь увидит?
Что произойдёт, если какой-то человек (вообще кто-нибудь) обнаружит, что наследницу правителя Рабу испортила придворная акушерка? Что с ней будет? Она вздрогнула, вспомнив слова Кинока в лесу во время охоты. От них пришлось избавиться. Избавятся ли от неё? Или нет, нет, нет… Что, если кто-то пытается настроить её против отца? Идеальный шантаж.
Наследница, дочь правителя, оказалась ошибкой. Позор её семье! Хуже того, это может вызвать политический скандал века. Люди потребуют, чтобы Эзод сложил с себя полномочия правителя. Они могут использовать Крайер, чтобы угрожать отцу. Через него они захватят весь Красный Совет, весь Рабу – и даже больше.
Крайер ущербна. Она неисправна.
Эта мысль глубоко потрясла её. Всё это время с ней обращались как с жемчужиной правителя, великолепным творением. Но нет, она отвратительна.
Это было слишком – эта злая, отвратительная правда о ней самой, была слишком велика, чтобы принять её.
Поскольку ей некуда было идти, негде побыть одной, чтобы обдумать это, она опустилась прямо там, где была, посреди сада, когда солнце скрылось за кустами, и закрыла глаза.
* * *
[Бесплодная Королева] желает невесть чего: гомункула! творение алхимика! дьявола во плоти! Она не представляет себе, чего просит от нас, и осмеливается предлагать какую-то совершенно смехотворную награду, размахивая ей перед нами, как мясом перед стаей голодных волков. С таким же успехом она могла бы предложить чёртов трон первому, кто пообещает ей принести целый океан в напёрстке. Меня могут повесить за такие слова, но Бесплодная Королева не представляет себе, чего просит. – из дневника Грея Элинга, главного мастера, эра 900, год 7
4
Стоял поздний вечер, Эйла решила отдохнуть от работы. К счастью, с прошлой недели её больше не заставляли торговать на рынке в Калла-дене. Вместо того, чтобы ужинать, как другие слуги, она использовала краткие минуты отдыха для тренировки. Оттачивать мастерство, тренироваться – она должна быть готова, когда придёт её час.
Надо быть готовой взять то, за чем она пришла и чего ждала много лет.
Мышцы болели, но тело жаждало разрядки. Нужно было найти тайное, уединённое место. И, кроме того, она не могла сидеть рядом с Бенджи ещё одну ночь подряд. Хотя после разговора с Роуэн в Калла-дене прошла почти неделя, Бенджи по-прежнему злился на Эйлу. По правде говоря, она его не винила. Она знала, как сильно ему хотелось присоединиться к Роуэн на Юге, сражаться, помогать Революции, а она убедила его остаться и продолжать заниматься этой бесполезной работой во дворце.
Эйла подозревала, что прямо сейчас Роуэн собирает сумки. Бенджи ещё мог поехать с ней, но Эйла знала, что он этого не сделает.
Эйла разрывалась между облегчением оттого, что Бенджи в безопасности, и отвращением к самой себе из-за этого облегчения. Он был обузой, слабым местом в её броне.
Было неприятно думать о нём в таком ключе. Но в прошлый раз, когда у Эйлы было слабое место, она чуть не погибла. После смерти семьи она стала не человеком, а призраком, разрушенной оболочкой, остовом. То, что уцелело, навсегда останется запятнанным.
Ей не хотела смотреть, как он дуется на неё. И всё же она знала: лучше поступать правильно, чем быть доброй.
Этот урок она усвоила, когда ей было 13. Она подобрала умирающего от голода щенка и очень удивилась, когда Роуэн разрешила оставить его при условии, что она никогда не будет выпускать его из виду. Но однажды ночью щенок так жалобно скулил и царапался в дверь, что она, наконец, выпустила его. Больше она его не видела. Она плакалась Роуэн, что хотела сделать доброе дело – щенок так отчаянно рвался на улицу подышать свежим воздухом. Но Роуэн напомнила ей: внешний мир опасен. Всегда лучше делать то, что правильно, чем проявлять доброту.
Теперь, пробираясь через бесконечные цветочные сады правителя, она вспоминала слова Роуэн. Дневная жара спала; морской бриз дул ей в лицо благословенной прохладой. Через сады она едва могла разглядеть гвардейцев-пиявок, расставленных вокруг дворца, высокие тени на фоне белых каменных стен. Металлические ножны блестели у них на бёдрах, отражая лунный свет.
Гвардейцы находились в каких-то трехстах шагах отсюда. Это означало, что если Эйла хотя бы моргнёт неправильно, они добегут к ней за… Она провела пальцем по стеблю солёной лаванды, производя подсчёты. Может быть, секунд шесть.
А потом кому-то другому придётся вытирать её кровь с цветов.
На востоке океан вздымался и с грохотом обрушивался на утёсы. Время от времени чёрная туча закрывала луну, и весь дворец погружался во тьму.
Темнота.
Эйла спаслась только потому, что брат Сторми услышал их приближение. Теперь он мёртв.
* * *
Сторми схватил её за руку и потащил к задней двери, когда они ворвались через переднюю.
Первым закричал отец.
Сторми повёл её к пристройке, хотя Эйла умоляла его остановиться. Нет, нет, пожалуйста, нет, отпусти меня, там папа, позволь мне пойти помочь папе. Он с усилием поднял деревянную доску и столкнул Эйлу вниз, в сырую неглубокую яму. Она упала на колени, руки и ноги покрылись грязью, дерьмом и мочой. Запах стоял невыносимый. Она посмотрела на Сторми и отодвинулась к стене, освобождая место. Именно тогда она поняла, что тут есть место только для одного.
Онемев от шока, она смотрела, как брат-близнец поставил доску на место и исчез.
Темнота.
Затем раздался его крик, а потом – крики матери.
Несколько часов Эйла не двигалась и почти не дышала, хотя через некоторое время перестала ощущать зловоние. Она вообще перестала ощущать запахи.
Налёты начались на рассвете. Должно быть, ближе к вечеру она наконец сочла, что уже можно выбираться наружу.
В доме колотая рана в груди матери запеклась, потемнела и затвердела. Эйла уставилась на мать, а та невидящими глазами смотрела на неё. Она погибла, не сводя глаз с отца Эйлы, голова которого лежала всего в дюйме от трупа матери. Больше от него ничего не осталось.
Перед домом лежал ещё один труп. Он обгорел до неузнаваемости, но Эйла видела, что его голова смотрит в сторону уборной.
Сторми.
* * *
Теперь Эйла пробиралась вдоль морских цветов в сторону скалистых утёсов, возвышавшихся над Стеорранским морем. Ботинки оставляли мокрые следы на мягкой тёмной почве.
Дворец был выстроен в виде гигантской розы ветров со спицами, указывающими на север, юг, восток и запад. В центре располагался сам дворец, весь из белого мрамора и светящихся окон, а спицами служили хозяйственные постройки, которые отделяли сады солнечных яблок от садов с морскими цветами, пастбищ и, наконец, зерновых полей. На внешнем краю самой северной спицы располагались помещения для прислуги, а в конце восточной спицы, сразу за складом, лежало море – пенящееся, сердитое и вечно холодное.
Эйла подошла прямо к краю обрыва. Здесь было скользко, чёрные камни намокли от морских брызг. Опасно, особенно ночью. Она сунула руку в карман и схватила нож, который украла у пиявки на рынке в Калла-дене почти месяц назад, когда впервые в жизни пошла продавать цветы.
Первая возможность раздобыть оружие.
Эйлу настолько переполняло адреналином от того, что она вырвалась из дворца правителя, что она просто сунула руку в складки юбки девушки-пиявки и взяла нож, а потом затерялась в толпе.
Украсть его было достаточно легко, а вот для овладения им требовалось терпение.
И тренировки. Она была знакома со спаррингами, специфическими движениями тела, весом ножа в руке – хотя этот, с которым она тренировалась, был значительно тяжелее того и сбалансирован иначе. Приняв боевую стойку – ноги на ширине плеч, передняя ступня вперёд, а задняя слегка под углом, – она слегка улыбнулась, вспомнив бесконечные дни, которые проводила в спаррингах с Бенджи после того, как его спасла Роуэн. Та настояла на том, чтобы они освоили приёмы самообороны, будь то с ножом или просто кулаками. Роуэн была строгим, но справедливым тренером. Она заставляла Эйлу и Бенджи раз за разом отрабатывать одно движение, пока у них не начинали болеть руки, дрожать мышцы, а мозоли на ладонях не трескались и не кровоточили, но потом всегда хвалила и вознаграждала горячим, сытным ужином. Она растирала мазью их воспалённые мышцы, вылечивала ранки на костяшках пальцев и ладонях.
Однажды днём она отвела Эйлу в сторону после особенно жестокой тренировки, оставив Бенджи у камина с вывихнутым запястьем.
– Ты сильнее его, Эйла, – сказала тогда Роуэн. – Ты должна защищать его.
В то время Эйла ничего не поняла. Конечно, она быстрая и хитрая, но физически Бенджи намного сильнее. Он выигрывал их бои восемь раз из десяти.
– О чём ты говоришь? – спросила она. – Только вчера он практически швырнул меня через всю комнату. У меня до сих пор болит копчик.
– Но ты встала, – сказала Роуэн, – и дралась ещё три раунда. И сегодня ты снова здесь, несмотря на боль. А вот Бенджи... – она замолчала. – Я говорю не о физической силе, Эйла, а о стойкости – о том, что ты никогда, ни за что не перестанешь бороться, как бы больно тебе ни было.
Нож, наконец, стал естественным продолжением руки. Всего несколько дней спаррингов в темноте уже начали приносить плоды. Она приходила сюда при любой возможности, за край сада, скрываясь из виду, ускользая в тень и становясь смертоносной с клинком в руках.
Удар. Замах. Пригнуться.
Чтобы убить автома, надёжнее всего лишить его камня-сердечника. Вторым по эффективности способом было обезглавливание. Но для этого требовалась сила, которая не всегда есть у человека с голыми руками.
Взмах. Меняем руку. Наносим удар.
Пиявку также можно убить ударом ножа в сердце.
Удар. Отскок.
Под правильным углом это можно сделать за считанные секунды.
Выпад. Эйла выставила нож вперёд, повернула его в невидимом теле, представив, что это тело Крайер, а затем, обливаясь потом, опустила руку и сунула нож обратно в карман. Переведя дыхание, она посмотрела на широкое ночное небо и вытащила из-под рубашки свой медальон, талисман.
Это был ещё один секрет,ы который она хранила от Бенджи. Ожерелье не было оружием, и всё же оно было намного опаснее украденного ножа. Она вынула его к лунному свету, любуясь, как делала бесчисленное множество раз прежде, восьмиконечной звездой, выгравированной на золоте. В центре звезды располагался красный драгоценный камень. Такое тоже можно делать только под покровом ночи, в одиночестве.
В законе не было исключений. Если поймают с запрещённым предметом, то тут же убьют. Даже если этот предмет, как ожерелье Эйлы, совершенно безвреден и, честно говоря, не особо бросался в глаза. Вероятно, мастер создал его с какой-то целью – может быть, для будущей музыкальной шкатулка, или, может быть, медальон мог превращаться в золотого жука и порхать над головами людей, – но какова бы ни была задумка, Эйла так и не разгадала её. Ей даже не удавалось открыть медальон, как бы усердно она ни ковыряла крошечную застёжку. Единственным интересным свойством ожерелья был доносящийся изнутри трепещущий звук, похожий на тиканье часов, но более мягкий, ритмичный. Пам-пам, пам-пам. Почти как сердцебиение.
Это было не оружие, не инструмент, но из-за него её легко могут убить. Эйле следовало выбросить ожерелье в море много лет назад, но она этого не сделала. Потому что его подарила мать – вложила в ладонь Эйлы, когда той было не больше четырёх или пяти лет: "Береги его, дитя, помни нас, помни нашу историю" – и потому, что, звёзды и небеса, она не могла. Ожерелье было всем, что у неё осталось от них, единственным доказательством того, что её семья вообще когда-либо существовала. Как и у самой Эйлы, у этого ожерелья когда-то был близнец; другая половинка такого же комплекта. Второе ожерелье было утеряно много лет назад, ещё до рождения Эйлы и её брата. Эйла не допустила бы, чтобы и это постигла та же участь.
Она сунула ожерелье обратно под рубашку.
Ветер леденил ей щёки. Во рту чувствовался привкус соли. Море, освещённое лунным светом, искрилось. В сотне футов ниже волны вздымались белой пеной. Оставалось совсем немного времени до комендантского часа, когда придётся вернуться в комнаты для прислуги, но сейчас можно постоять здесь, на краю утёса, с ножом в кармане – обещание того, что должно было произойти. Месть. Убийство дочери Эзода. Даже если этого придётся ждать несколько лет.
Слева от неё послышался шум. Звук шагов по мокрому камню.
Эйла обернулась.
Кто-то ещё стоял на утёсе примерно в тридцати шагах от неё и глядел на океан. Видели ли они её? Её сердце забилось чаще, затем успокоилось. Нет. Они стояли спиной к Эйле. Они ещё не заметили, что она здесь. Ещё одна служанка?
Затем послышался чей-то голос:
– ...и это единственная причина, по которой вы согласились на брак?
– Вы и так это знали, – раздался второй голос, и Эйла ещё глубже спряталась за кустом морских цветов.
Первого голоса Эйла не узнала. Кому принадлежал второй, сомнений быть не могло. Это был сам правитель Эзод. Она видела его только издалека, так как он всегда был во дворце в окружении стражи, но она слышала его голос. Однажды он произнёс речь после того, как конюх попытался напасть на одного из гвардейцев. Конюха, конечно, убили на месте – проткнули горло тем же шилом, которое тот использовал в качестве оружия. А на следующий день всех слуг собрали на главном дворе и заставили опуститься на колени и прижать лбы к утоптанной грязи. Эзод встал над ними и сказал:
– Я скорее убью вас всех, чем заменю хоть одного гвардейца. Предлагаю до этого не доводить.
Но сейчас его некому было защитить.
– Ваш брак с Крайер принесёт огромную пользу Рабу, – продолжил Эзод, и Эйла навострила уши.
– Вижу, вы заметили мою растущую популярность? – протянул первый голос.
– Да, заметил... – и голос Эзода понизился настолько, что даже автом не смог бы разобрать его слова за шумом волн и морского ветра.
Эйла напряглась, чтобы что-то расслышать, но по-прежнему могла уловить только обрывки.
– ...это всё политика, скир Кинок, – сказал Эзод.
Кинок? Герой войны? Жених леди Крайер?
Он подавил человеческие восстания и виновен в смерти многих. И всё же, имея дело с монстрами, Эйла предпочитала, когда они нападают в лоб, а не действуют коварно, как Эзод, который минуту назад выражает свою признательность человечеству, а в следующую отдаёт приказы о массовых убийствах. Он издавал законы, притворяясь, что они послужат на “благо" людей. Например, тот, который запрещал любое использование больших складских помещений, в соответствие с которым все места, где зерно или сухие товары можно хранить на время засухи и холодов, недвусмысленно запретили под предлогом заботы о благополучии людей. Эзод и Красный Совет запретили людям занимались «скопидомством», а то пища начнёт гнить и служить источником болезней. Но восставшие прекрасно чувствовали ложь. Роуэн сказала Эйле и Бенджи, что автомы обеспокоены тем, что любые большие складские помещения можно использовать для тайных встреч или сокрытия оружия. И в своём страхе автомы приговорили многие семьи практически к голодной смерти зимой.
– Ни для кого не секрет, – говорил Кинок, – что объединение наших двух политических взглядов пойдёт только на пользу Рабу. Пока Варн становится сильнее, а королева Джунн получает всё большую поддержку, купилась она на это или нет... её народ по-прежнему разделён, но всё так же готов сражаться за неё.
– Ходят слухи, – пренебрежительно сказал Эзод, – что Джунн тешит себя самообманом. Её люди слабы, а её государственной системе, если её вообще можно так назвать, не хватает прочности. Варн легко падёт, если до этого дойдёт дело.
– Конечно, правитель.
Ветер снова переменился, и их голоса стихли вдали. Эйла поймала себя на том, что наклоняется вперёд, почти утыкаясь носом в морские цветы, и напрягает слух, чтобы уловить хоть что-нибудь...
– Если оставить в стороне политику, я слышал, что в вы в своих экспериментах достигли каких-то успехов. Не могли бы вы подробнее рассказать о результатах?
Кинок на мгновение замолчал, а потом она услышала его ответ:
– Пока ещё рано о чём-то говорить, правитель.
– Что ж, уверен, что, учитывая ваши знания и опыт, вы добьётесь успеха в своих начинаниях, – ответил Эзод.
О чём они говорят? О каких начинаниях?
Эзод продолжал говорить, но теперь его тон стал несколько предупреждающим:
– Быть Хранителем Сердца – великая честь, и мы должны позаботиться о том, чтобы её не запятнали, – говорил он.
Эйла моргнула. Кинок был Хранителем? А разве им позволено покидать Сердце? В этом-то и был весь смысл существования Хранителей – в жертве. Они охраняли местонахождение Сердца всю жизнь.
– Да, это честь, – согласился Кинок. – И к ней я никогда не относился легкомысленно. Как и к своей нынешней работе.
– Я и себя всегда считал стражем Сердца, – сказал Эзод как бы издалека, будто вообще не слышал Кинока. – По крайней мере, в переносном смысле. Как глава Совета, я обязан следить за тем, чтобы торговые пути были свободны и хорошо охранялись, чтобы ничего не мешало поставкам камня-сердечника. Можно сказать, я защищаю жилы этой земли.
– И Хранители вам за это вечно благодарны, правитель. Мы знаем, что Сердцу требуется так много, чтобы хранить свои секреты в безопасности, – Кинок сделал паузу. – Хотя если бы вы позволили Варну торговать через ваши границы, а не заставляли их ходить морем, стало бы намного лучше.
Хранить секреты в безопасности? Кинок, должно быть, подразумевал местонахождение Железного Сердца. У Эйлы перехватило дыхание. Будучи Хранителем, Кинок знает, где находится Железное Сердце... его точное местонахождение, как оно работает. Ему известно всё.
И он стоит всего в нескольких шагах от Эйлы.
Конечно, всем известно, что Сердце находится где-то на западе, глубоко в горах Адерос. В огромном горном хребте скрывается шахта, в которой добывают камень-сердечник: таинственный красный минерал, который, будучи измельчённым в мелкую пыль, служит питанием для автомов. По словам Роуэн, мятежники-люди много раз пытались напасть на караваны, перевозившие пыль сердечника по всей Зулле, и каждый раз это оканчивалось неудачей; они теряли десятки, иногда сотни человеческих жизней за каждый украденный драгоценный камень, отчего их попытки становились рискованными и в конечном итоге бесполезными. Запасы сердечника казались безграничными.
В том-то всё и дело: если пиявки не будут каждый день глотали пыль сердечника, они перестанут функционировать. В камне заключалась их жизненная сила. Лишить их пыли сердечника было самым простым способом их убить – даже быстрее, чем лишить человека пищи или воды. Поэтому, конечно, пыль и горы Адерос автомы охраняли тщательнее, чем что-либо ещё.
Вот почему поиски Железного Сердца стали навязчивой идеей Революции.
Ключ к восстанию, единственная информация, которую Роуэн неустанно искала с тех пор, как Эйла её знала.
И теперь разгадка находилась всего в нескольких шагах.
Это было важнее, чем любое восстание. Больше, чем любое из полнолуний Роуэн.
Сердце Эйлы затрепетало в груди, как птичьи крылья. Она не расслышала следующие слова Эзода, по-автомовски тихие, зато услышала нечто другое – шаги по мокрому камню.
Затем шорох.
Эйла подслушивала не одна.
5
Крайер давно не спала как следует и очень удивилась, проснувшись и обнаружив себя в садах несколько часов спустя. Свитки с эскизами по-прежнему лежали в рукаве. Наступила ночь, стрекотали сверчки. Она услышала голоса – вот что её разбудило. Теперь она опёрлась о ветку, стараясь не зашуршать цветами и листьями, и медленно приблизилась к источнику звука.
Это был отец.
И Кинок.
У них, по-видимому, был какой-то тайный разговор.
Крайер нахмурилась. Несмотря на все её политические устремления, ей не нравилось, как отец проводит тайные собрания или запирается в северном крыле и перетасовывает жизни и судьбы, как фигуры на шахматной доске, решая их дальнейшую участь так, словно это сады, поместья или помолвка Крайер: логично, мастерски, аккуратно предотвращая все возможные препятствия за месяцы или годы до того, как те возникнут. А теперь это – уединённый разговор с Киноком, здесь, в тёмном саду, её тайном месте, куда она приходила подумать и побыть в одиночестве.
Она не собиралась подслушивать, да и вряд ли что-либо можно было расслышать за шумом ветра и грохотом моря – но теперь, оказавшись здесь, ей стало любопытно.
– ...и я далёк от того, чтобы раскрывать подобные секреты, правитель, – сказал Кинок.
Секреты? Достаточно того, что её не допускают до работы отца – Крайер не могла смириться с мыслью, что у него есть секреты с Киноком. Отчасти она считала, что это к лучшему, что можно не слушать, о чём они говорят, но другой голос более авторитетно утверждал, что они говорят о её Ущербности. А если Киноку всё известно, и он теперь рассказывает об этом отцу?
Как тот отреагирует?
Её отдадут на прерывание?
Такое случалось и раньше – молодым автомам с Ущербными Проектами назначали досрочное прерывание. Так было ещё до правления Эзода, но это не означало, что не могло случиться снова.
Она выскользнула из-за куста морских цветов и перешла к следующему, потом к следующему, стараясь не показываться.
Отец и Кинок, повернувшись спиной, были шагах в пятидесяти-шестидесяти от неё.
Если она просто перебежит из этого ряда в следующий, возможно, ей удастся подобраться ближе. Но тогда она на секунду покажется из-за кустов. Она пригнулась и пробралась в конец цветочного ряда. Бледный лунный свет освещал ей кожу.
– ...это будет более плодотворно, чем я когда-либо надеялся, – сказал Эзод, но Крайер не расслышал его последующие слова из-за завывания морского ветра. Она наклонилась вперёд, напрягая слух.
Она стояла прямо на краю обрыва.
А потом земля вдруг выскользнула у неё из-под ног.
Доля секунды – и Крайер просто качнулась вперёд, застыв. В голове гудело – почему я потеряла равновесие, почему я соскальзываю – и затем она поняла, что неосторожно просчиталась. Под действием её веса камни ломались и соскальзывали со скалы, и она скользила вместе с ними – вниз, вниз, вниз. Она стала извиваться, пытаясь нащупать пальцами что-нибудь твёрдое, но не нашла ничего, кроме обломков камня, скользкой желтоватой травы и...
Выступа скалы. Твёрдого. Она ухватилась за него обеими руками как раз в тот момент, когда кусок скалы размером с Крайер обрушился вниз. Она услышала, как он с треском разбился о зазубренный чёрный камень, торчащий из воды, и постаралась не думать о том, что сама может с треском удариться об этот камень и разлететься вдребезги.
Такая вероятность сохранялась. Она свисала с края обрыва, и под ногами у неё был только воздух.
Эскизы Проекта выскользнули из рукава, словно запоздалая мысль, и полетели вниз, в темноту, хлопая крыльями, как птицы, пока не исчезли из виду.
Она понимала, что сейчас упадёт. Выступ скалы, который спас её, был гладким. В запястье у неё что-то кольнуло, и она поняла, что плоть разорвало, образовался глубокий трёхдюймовый порез. Кожа разошлась, обнажая полоски тонко сложенных мышц и костей. Тёмно-пурпурная жидкость закапала из раны, стекая по руке.
– Помогите… – сказала она, но вышло хрипло, слабо, жалко; Кинок с отцом никогда не услышат её за грохотом волн. – Помогите… пожалуйста… я, я… пожалуйста.
Пальцы соскользнули ещё на полдюйма. Потом ещё. Сейчас она упадёт. Крайер была в десять раз сильнее любого человека, её создали совершенной – и сейчас она упадёт, разобьётся о мокрые чёрные камни, а её совершенные внутренности выплеснутся в море, которое поглотит их навсегда.
Нет. Нет, нет, пожалуйста, нет...
Чья-то рука схватила её за запястье, пока она свисала с края обрыва.
– О...
Крайер подняла голову и встретилась взглядом с парой тёмных глаз.
Её спас не Кинок, не отец.
Это был человек.
На мгновение Крайер застыла. Она забыла об океане и скалах внизу.
Она никогда не видела таких глаз. Это было всё равно что стоять в дверях тёмной комнаты, балансировать на пороге, держать фонарь повыше и наблюдать, как он окрашивает одни предметы в золото, а другие оставляет в тени. Это была та темнота, которая многое скрывает и таит – горячая текучая темнота, темнота заводи после летнего прилива, дикая, захватывающая дух темнота.
Рука на запястье Крайер крепко её держала. Большой палец впивается в рану на плоти.
Лицо круглое, как луна, с густыми дугообразными бровями и копной спутанных тёмных волос. Красная одежда, тёмная, как засохшая кровь.
Глаза этой человеческой девушки расширились. Она перехватила раненое запястье Крайер.
Крайер поняла, что её ещё не спасли.
Девушка тяжело задышала, рот скривился, хватка ослабла…
Ожерелье выпало из-под её рубашки и повисло между ними. Пристальный взгляд Крайер переместился с лица девушки на ожерелье, на долю секунды блеснувшее золотом в лунном свете – кулон с вырезанной восьмиконечной звездой, слишком знакомым символом мастеров, – а затем девушка еле слышно вскрикнула и потянула Крайер вверх, через край обрыва. Потом обе отползли от края, рухнув под кустом морских цветов, задыхаясь и дрожа. Крайер зажмурилась и уткнулась лицом в грязь, что было нелогично, но казалось единственным местом, где ей хотелось скрыться на всю оставшуюся жизнь. Земля пахла дождём, мягкой зеленью и тем, что не умирает.
Четыре секунды. Пять. Она заставила себя выпрямиться. Её лицо было мокрым, к щекам прилипла грязь, и она не понимала почему. Она чувствовала привкус соли. Морские брызги, но совсем другие.
Незнакомая девушка смотрела на неё. Крайер увидела отражение своего шока в этих тёмных глазах. Но почему они обе столь шокированы? Конечно, девушка спасла её. Крайер нужна была помощь. Эта девушка работает у Эзода, а следовательно, и у Крайер. Разве она могла поступить по-другому? Почему зрение Крайер затуманилось?
Девушка протянула руку и прижала большой палец к мягкой коже под левым глазом Крайер. Они снова уставились друг на друга. Взгляд девушки метался между своей рукой и лицом Крайер, как будто она стеснялась того, что делает. Крайер стояла очень тихо, и когда большой палец девушки оторвался от её кожи, она заметила, что он блестит от чего-то влажного.
Слёзы.
Крайер ощупала щёки руками. Кожа была грязной, почти липкой, влажной от грязи и... слёз. Из глаз текли слёзы, на губах была соль. Слёзы были похожи на странную влагу, стекающую по человеческим лицам, но это были её собственные слёзы, горячие, как кровь, будто она истекает кровью и ранена. Но автомы не плачут, как люди. Зачем им это?
Девушка вытерла большой палец о рубашку. "Это мои слёзы, – подумала Крайер, глядя на влажное пятно. – Моя соль".
У неё защипало глаза.
– Леди Крайер?
К ним направлялось шестеро гвардейцев, тёмные фигуры во мраке. Они даже бежали равномерно, выстроившись в линию; их униформа была безупречной. Должно быть, сработал сигнал тревоги Крайер. Она протёрла лицо, стирая следы слёз. Никто не должен их видеть. (Кое кто уже видел.) Она и так чуть не умерла, а тут ещё её спасла служанка, человек.
Что подумает отец?
Что подумает Кинок?
