Текст книги "Война Крайер (ЛП)"
Автор книги: Нина Варела
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)
Нужно рассказать Эйле, нужно предупредить её. Сегодня же вечером.
Нет, будет слишком поздно. Нельзя так рисковать. Не сейчас – не после всего... Ей хотелось найти Эйлу немедленно, но она знала, что Эйла сейчас испытывает горе и ярость из-за её поцелуя, даже хотя Крайер могла поклясться, что та ответила взаимностью, может быть, даже сама сделала первый шаг и хотела этого так же сильно, как и она сама.
Нет, она не станет искать и будить её сейчас. Она поспит – Крайер уже давно не спала, и телу нужен отдых.
Завтра.
Завтра утром Эйла придёт к ней, и Крайер всё ей расскажет.
Крайер найдёт для Эйлы безопасное место – подальше отсюда.
Но сначала она скажет ей тысячу других слов. Что ей жаль. Что она любит её. Что она обязательно докажет это, если только Эйла даст ей шанс. Что она поможет уберечь её и что, когда придёт время, она найдёт её снова.
Завтра.
Она расскажет ей всё завтра.
* * *
Они приходили ночью. Они двигаются бесшумно в темноте. Их приближения не заметишь, пока они не окажутся у твоих дверей. Все они выглядят одинаково. Высокие и сильные. Все двигаются одинаково, как монстры из старых сказок. Как тени. Демоны из царства мёртвых. У них нет факелов. Но когда я увидела армию демонов, то заметила свет. Сначала я не поняла, что это. Тысяча крошечных пятнышек света. Это было похоже почти на светлячков. Потом я поняла. Это их глаза. – из личного дневника неизвестной девушки времён Войны Видов, эра 900, около 51 года
22
Эйла весь день дрожала не от холода, а от страха – адреналиновая нервная дрожь, как будто что-то живое извивалось в костях, от чего зубы стучали, а волоски на руках вставали дыбом. Она чуть не уронила чайную чашку с жидким сердечником, книгу, гребень Крайер с костяной ручкой. Когда она передавала чашку с сердечником, та звякнула о блюдце, и Крайер слегка нахмурилась, но чудесным образом промолчала.
Она также никак не прокомментировала опоздание Эйлы тем утром. В противном случае Эйла сказала бы: "Я задержалась, чтобы помочь горничной из прачечной собрать рассыпавшуюся корзину с одеждой". Да, это была бы ложь, но она действительно видела, как горничная из прачечной споткнулась и разбросала корзину с грязным бельём по каменным плитам западного коридора, хотя и не остановилась помочь. Она возвращалась из музыкального салона. Это был первый этап.
Но Крайер не задала никаких вопросов. Она вообще ничего не говорила почти час, а только работала челюстью, теребя длинными пальцами маленькие вьющиеся пряди волос, которые всегда выбивались из косы. Казалось, она к чему-то готовилась.
Эйла было всё равно к чему.
Поэтому, когда Крайер наконец произнесла “Эйла" грубым, надтреснутым голосом, когда Эйла наливала ей вторую чашку сердечника, она посмотрела ей прямо в глаза (между ними будто пошёл пар) и сказала:
– Не надо.
– Но, – начала Крайер, – Эйла, это важно, ты в...
– Опасности? – Эйла вскинула голову. – В отличие от остального времени, когда я в полной безопасности? – она не дала Крайер ответить. – Если только сейчас за дверью не стоит батальон гвардейцев вашего отца, готовый утащить меня отсюда, я не хочу ничего знать. Это не имеет значения.
Крайер открыла было рот, но потом закрыла, хотя и вновь открыла.
– Я… – сказала она. – Я… но я… но это не... это не то, я хотела...
– Я – не – хочу – ничего – слышать, – отрывисто повторила Эйла. Несколько недель назад, возможно, она ощутила бы неприятный страх – вот так разговаривать с леди Крайер. Сегодня она ничего не чувствовала. Совсем ничего. – Что бы вы ни собирались сказать, клянусь, я не хочу этого слышать.
И Крайер как-то странно вздохнула и замолчала, и больше никто из них не произнёс ни слова.
В любом случае. Музыкальный салон был первым этапом.
После этого начинался второй.
Ночью сады были совершенно другими. Днём они были почти такими же, как и вся остальная территория Эзода – аккуратными, тщательно размеченными и совершенно бездушными, природа даже отдалённо не напоминала естественность. Но когда солнце садилось, скользя по зимнему небу, как капля воды по оконному стеклу, казалось, что тени касаются предметов и вносят в них хаос. Как та старая-престарая сказка о короле, от прикосновения которого вещи и люди превращались в золото. Такая странная алхимия – вещи превращаются в другие вещи, деформируются, скручиваются и запутываются, а тщательно подстриженные розы превращаются в кусты дикого терновника, когда тени скользят по их зелёным колючкам. Солнечные яблони становятся корявыми; плоды сияют, как драгоценные камни, или гниют прямо на ветках; у кустов морской капусты вырастают ножки и расползаются по разным рядам. Эйла, провёдшая в этом проклятом саду треть жизни, не сразу поняла, что немного заблудилась.
Но она не опоздала.
Она заметила Бенджи под яблоней с узелком, похожим на глаз, как они и договаривались. Она пробралась сквозь заросли роз, стараясь вообще ни о чём не думать, и смотрела, как оживился Бенджи при её появлении. В воздухе пахло розами и перезрелыми фруктами, но также чувствовался привкус соли и морских брызг.
В темноте новолуния Бенджи выглядел разъярённым, холодным и жёстким, словно его отлили из бронзы. Все его грани были остры и смертоносны.
Бесшумно ступая по мягкой земле, Эйла подошла к Бенджи под ветви солнечной яблони.
– Привет, – сказал Бенджи скорее шёпотом, чем голосом.
– Где остальные?
– Там, – сказал он, указывая на сад.
Эйла увидела горстку фигур, растаявших в темноте между рядами солнечных яблонь. Через несколько мгновений они подошли к ним под дерево. Там была Юн с кухни, Тем и Идрик с конюшни, ещё пара работников, которых Эйла видела во дворце, но не знала по имени. Всего их было семеро, и все они смотрели на Бенджи, ожидая, что он скажет. Эйла не заметила, как он стал их лидером, но была благодарна ему за это. Ей не хотелось, чтобы на неё внимательно смотрели. Она боялась того, что они увидят на её лице.
– Который час? – спросила Юн, нарушив молчание. – Когда нам...?
Бенджи взглянул на запястье, и Эйла мельком увидела дедушкины часы.
– Пять минут до первого отвлекающего манёвра. Затем мы проникаем во дворец, – он обвёл взглядом их маленький кружок, встречаясь глазами со всеми. Добравшись до Эйлы, он задержался на её лице. – Потом у нас будет 15 минут, – сказал он и замолчал.
Эйла слишком поздно поняла, что он ждёт от неё какой-то реплики.
– Да, – сказала она, стараясь не съёжиться, когда в неё впились взглядами семь пар глаз. – С того момента, как мы войдём в музыкальный салон, у нас, вероятно, будет около 15 минут. Бенджи отведёт вас в кабинет Кинока в подвале, чтобы украсть сейф с компасом. А тем временем я... я позабочусь о Крайер.
– Это отвлекающий манёвр номер два, – пояснил Бенджи. – Так стража отвлечётся от кабинета Кинока. Мы входим, берём сейф и возвращаемся в музыкальный салон. Там ждём до полуночи. Потом убегаем.
– А как же ты? – спросил Идрик, адресуя вопрос Эйле. – Тебя тоже ждать?
– До полуночи, – краем глаза Эйла заметила, как Бенджи переступил с ноги на ногу. Ему по-прежнему не нравится эта часть плана, и Эйла понимала, что он отчасти надеется, что у неё ничего не выйдет – она не сможет убить Крайер. – Если часы бьют полночь, а меня нет в музыкальном салоне, вы убегаете. Меня не ждите.
Юн открыла рот, чтобы возразить, но, казалось, передумал. Все остальные просто кивнули или вообще ничего не сказали. Здесь никто не тешил себя иллюзиями. Они не знакомы ни с Эйлой, ни друг с другом, и вполне вероятно, что не переживут эту ночь. Они бросят её в мгновение ока, и Эйла нисколько их в этом не винила. Вопрос был только в том, как поступит Бенджи.
Тот расправил плечи.
– Осталось две минуты, – сказал он. – Прежде чем мы уйдём – прежде чем всё это случится, прежде чем все сойдут с ума – помните, что сегодня мы создаём новое будущее. Помните, что мы на правильной стороне. Пиявки убили наших людей. Они сожгли наши деревни. Они отравили наши колодцы. Они убивали наших детей на улицах.
Он говорил почти шёпотом, но с таким же успехом мог кричать. Даже морской ветер притих, прислушиваясь. Выражения семи лиц в кругу были от серьёзного до страдальческого и разъярённого – все оттенки.
– Пиявки считают, что могут смотреть на нас сверху вниз со своих мраморных тронов и править железной рукой. Они считают, что мы ничем не лучше безмозглого скота; они считают, что мы не будем сопротивляться. Сегодня мы докажем, что они ошибаются, – он в последний раз огляделся вокруг, снова встречаясь глазами со всеми. – Вы готовы?
Семь кивков, семь произнесённых шёпотом "да".
– Ты готова? – спросил он тише, только для Эйлы.
Она кивнула, не решаясь заговорить.
– Хорошо, – сказал Бенджи. – Пора.
Семь превратились в четыре – Юн, Тем и Идрик отошли в сторону, растворившись в тени фруктового сада и других садов за его пределами. Эйла, Бенджи и остальные, затаив дыхание, ждали под солнечной яблоней, наблюдая за тёмными просторами дворцовой территории. Секунды ползли, как муравьи, по коже Эйлы, каждая минута тянулась тысячу лет, пока... вот оно.
Сияние.
Вспышка оранжевого света посреди моря черноты.
Затем, мгновение спустя, вспышка превратилась в ад, когда загорелась пропитанная маслом крыша конюшни. Всё произошло так быстро: практически между одним вздохом и следующим Эйла видела, как огонь охватил половину крыши, а затем и всю её целиком, бледный дым поднимался в ночное небо, заслоняя звёзды. Она чувствовала запах дыма в воздухе – будто одновременно горела тысяча масляных ламп. Лошади, должно быть, уже запаниковали. Эйла не сводила глаз с конюшни, пока не увидела вспышку света в западном углу горящего здания. В крошечном ручном зеркальце Юн отразился свет пожара.
– Это сигнал, – сказала Эйла, подталкивая Бенджи локтем.
Зеркало сверкнуло снова. Отвлекающий маневр сработал; все находившиеся поблизости гвардейцы бросились к конюшням, чтобы выпустить лошадей и потушить пожар.
– Иди за мной, – сказала Эйла.
Она не стала дожидаться ответа, вышла из относительно безопасных солнечных яблонь и направилась прямо во дворец. В то утро она опоздала к двери Крайер ещё и потому, что открыла одно из окон в музыкальном салоне. Просто щёлка: недостаточно широкая, чтобы кто-нибудь заметил, но достаточная, чтобы её можно было открыть до конца снаружи. Все шестеро: Эйла, Бенджи и горничные – обошли западное крыло по краям, пока не добрались до этого окна. Бенджи, самый высокий среди них, распахнул его и помог Эйле, а затем и остальным перекинуть ногу через подоконник. Затем, бесшумно, как кошки, они по очереди проскользнули через окно в тёмный, пустой музыкальный салон.
Бенджи вошёл последним.
– Звезды и небо! – пробормотал он, с чем-то похожим на благоговейный трепет глядя вокруг, и Эйла вспомнила собственный шок и изумление, когда впервые попала сюда.
Ночью салон была устрашающе прекрасен. Лунный свет падал на инструменты, и что-то в изящных линиях арфы, фортепиано, скрипок делало их не похожими на вещи, а скорее на людей: как мраморные статуи в саду, бледные и застывшие, но полные выражения.
Эйла поёжилась. Сегодня нет времени предаваться подобным мыслям. Она повернулась к Бенджи и остальным, стараясь вообще ни о чём не думать.
– Кто-нибудь помнит дорогу к кабинету Кинока?
Бритоголовая горничная резко кивнула:
– Я ходила туда каждый чёртов день целый год. Принесла ему море чернил и сердечника. Я могу ходить по этим коридорам с завязанными глазами.
– Прекрасно, – Эйла с трудом сглотнула. – Помни – в полночь вы уходите через это окно. Что бы ни случилось.
Горничная кивнула. Через мгновение Бенджи тоже кивнул.
– Тогда идите, – сказала Эйла. – И удачи вам.
Они направились к двери, но Бенджи задержался.
– Подождите нас минутку, – сказал он бритоголовой горничной.
Та бросила на него короткий взгляд и закрыла за собой дверь салона, оставив Эйлу и Бенджи наедине.
– Бенджи, – выдавила Эйла, – у нас нет времени...
– Эйла.
Он был ближе, чем она думала. Ближе, чем в ночь праздника, когда они танцевали вместе в морской пещере. Его взгляд ощупывал ей лицо, и отчасти она понимала, что он ищет, а отчасти задавалась вопросом, находит ли.
– У нас бы ничего не получилось без тебя, – прошептал он. – Без тебя этого бы никогда не случилось. Ты ведь это знаешь, верно? Всё, что ты сделала, вся информация, которую ты дала нам, какой бы незначительной она ни была, – всё это очень важно. Помни об этом. Люди тебя запомнят как Эйлу – служанку, шпионку, девушку, которая жила с пиявками, – он усмехнулся, сверкнув белыми зубами, а затем кончиками пальцев взял её за подбородок и приподнял лицо. – Ты творишь историю, Эйла.
Пришло время. Нужно было уходить.
– Знаешь, это даже не убийство, – сказал Бенджи почти успокаивающе, – она ведь никогда не была жива с самого начала. Ты поймала свою бабочку, маленький паучок. Ты знаешь, что делать дальше.
Никогда не была жива. Живые существа рождаются, а не синтезируются. Живые существа растут вверх или сворачиваются внутрь, в самый центр самих себя – сердцевину, старую сморщенную косточку-зёрнышко – и становятся коричневыми, начинают издавать этот сладкий влажный гниющий запах и, наконец, снова превращаются в грязь. Живые существа растут, гниют и вырастают из гнили. Вот как это работает. Пиявки не гниют. Когда Крайер умрёт, её тело просто затвердеет, как окаменевшее дерево, и её сбросят в океан, или в могилу, или повесят на съедение воронам, но она не сгниёт, и вороны её не съедят, потому что её кожа сделана не из кожи.
– Пора, – сказал Бенджи, его глаза расширились в темноте. – Ты готова, Эйла?
Готова ли она?
Ей лишь нужно открыть рот и сказать "да".
Почему она не может этого сделать?
Почему она не может пошевелиться?
– Ладно, – сказал Бенджи. – Давай снова всё повторим: я беру сейф, а ты...
– Я иду прямо в комнату леди Крайер, – прохрипела Эйла. – Без пяти полночь...
– Ты вонзаешь ей нож в сердце.
Лицо Бенджи было так близко. Его глаза казались такими странными в лунном свете, как глаза призрака. Рукой он держал ей подбородок.
– Увидимся уже потом, Эйла, – сказал он и поцеловал её.
Это длилось всего мгновение, его шершавые губы прижались к её губам – мгновение жара и давления, он крепко держал её большими руками. Затем он отстранился, посмотрел на неё и снова ощупал взглядом. Как всегда.
У Эйлы не нашлось для него ответов. Слишком много времени тому назад она была в чём-либо уверена.
– Будь осторожна, – сказал Бенджи.
А потом он ушёл, и дверь музыкального салона за ним закрылась. Эйла не дышала с тех пор, как он поцеловал её. (Её поцеловали дважды. Один поцелуй так отличался от другого. Один разбудил её, после другого у неё осталось ощущение… будто пришёл конец.) Она взглянула на старые карманные часы, которые ей дал один из слуг. До полуночи оставалось 15 минут.
За поясом формы у неё был спрятан нож. Он холодил бедро.
11:46.
В какой-то момент она, должно быть, начала идти, потому что моргнула и поняла, что больше не находится в музыкальном салоне. Она кралась по беломраморным коридорам, её мягкие кожаные ботинки бесшумно ступали по каменным плитам. Никто не пытался её остановить. Она прошла мимо всего одной пары гвардейцев, и они не обратили внимания на человеческую девушку в форме служанки даже в этот час. Эйла превратилась в невидимку. Она проскользнула через тёмный дворец совершенно незамеченной.
11:49.
Она коснулась груди, где должно было висеть ожерелье, и снова ощутила потерю. Физическая боль откуда-то из глубины лёгких. Теперь не просто потеря семейной реликвии; потеря жизней, историй. Сколько ещё воспоминаний хранилось в том странном красном камне? Она никогда этого не узнает. Её собственная история, история её семьи – всё пропало.
11:50.
Нож, прижатый к бедру, был холодным.
Она свернула за угол и увидела дверь в покои Крайер. Эйла, которая открывала эту дверь бесчисленное количество раз за последние 2 месяца, открыла её и сегодня, прошла за порог, раздула огонь и наполнила комнату теплом и светом.
Петли не скрипнули от её рук.
(В тот день. В тот первый день на утёсе, когда ожерелье Эйлы выпало из-под рубашки и Крайер заметила его. На долю секунды Крайер отвлеклась настолько, что сбросила маску. Её плотно сжатые губы обмякли, плоские глаза широко раскрылись от страха. Из пиявки она превратилась в девушку, просто девушку. И тогда Эйла поняла, что не может позволить этой девушке умереть.)
Но она ненавидит Крайер.
Она до сих пор её ненавидит. Это не ложь. Ей приходилось напоминать себе обо всех причинах: Крайер наивна и высокомерна, достаточно глупа, чтобы думать, что может помочь им с Эйлой. Она невежественная, твердолобая и упрямая дочь правителя и дала обещание Киноку. И она пиявка, грёбаная пиявка. Она олицетворяет все несчастья этого жалкого мира: смерть и боль, белое платье, свисающее со столба, туфли, раскачивающиеся под солнечной яблоней, сестру-предательницу, не находящую себе места и воющую от горя. Крайер олицетворяет горящие деревни, разрушенные семьи, потерянных родных. Эйла ненавидит её. Она дико ненавидит её. Это не ложь.
Это просто не вся правда.
11:52.
Она стояла над кроватью Крайер, потрясённая тем, что Крайер не слышала, как она вошла, хотя иногда она могла слышать даже чьё-то дыхание, доносящееся из дальнего конца коридора. Должно быть, она находится в состоянии глубокого сна.
Эйла стояла, уставившись в недоумении.
Она держала нож в руке.
Ручка, вырезанная из тёмного дерева, была прохладной на ощупь.
За 5 минут до полуночи она вонзит Крайер нож в сердце. Осталось 3 минуты. Крайер спала с левой стороны кровати, ближе всего к Эйле; она всегда спала на этой стороне. Видимо, она предпочитала лежать лицом к двери. Она подложила руку под голову, а подушка небрежно лежала на полу. Она спала поверх одеял, как всегда – Эйле это прекрасно известно, и она об этом уже никогда не забудет. Волосы Крайер рассыпались по матрасу, как морские водоросли. Было странно, что она спит. Эйла почти ожидала обнаружить её бодрствующей на скамейке у окна, уткнувшейся в книгу.
11:54.
Крайер пошевелилась во сне. Дыхание Эйлы замерло в легких, она крепче сжала нож, однако Крайер только вздрогнула и слегка нахмурила брови, но не проснулась. Она свернулась на одеялах открытой скобкой, началом предложения. Она дрожала; ей было холодно. Чтобы пиявка замёрзла, нужно очень постараться. Огонь в камине погас; в комнате было темно, холодно и тихо, как в могиле – ни потрескивания огня в очаге, ни тепла. Крайер было холодно. Позади неё за спиной на кровати оставалось свободное место, где бы мог лежать кто-то ещё – изогнуться, прижаться к ней, прижаться лицом к изгибам позвоночника Крайер.
В груди, в самой глубине души, Эйла почувствовала, как сердце растягивается, набухает и пускает корни.
11:55.
Сделать это быстро – скорее одолжение.
Но Крайер не убивала семью Эйлы.
Эта ужасная, правдивая мысль захлестнула её, как волна.
11:55.
Эйла подняла нож.
11:55.
Одно-единственное движение вниз. Проколоть плоть, точно так же, как Крайер прокалывала большой палец кончиком ручки. Почти одно и то же. Это чистое милосердие. Может быть, Крайер даже не почувствует боли.
(Крайер смотрит на неё в карете. Мысли Эйлы витают где-то в другом месте, погружённые в глупые, наполовину воображаемые представления о южной жаре, белом берегу, голубой воде, брюхе, полном рыбы, которой никогда не бывает холодно, страшно или тяжело, и о том, что Крайер не сводит с неё глаз. Взгляд Крайер не холодный, а тёплый, как солнечный блик на коже Эйлы.)
11:55.
(Этот поцелуй. Всё тело вспыхнуло, всё внутри проснулось.)
Костяшки пальцев Эйлы побелели, как необработанная кость. Нож дрожал, отражая лунный свет. Нужно решиться; сигнал тревоги Крайер должен сработать. Второй отвлекающий манёвр. Где-то ещё в недрах дворца в этот момент Бенджи, должно быть, обыскивает кабинет Кинока в поисках сейфа.
11:55.
(В ту ночь на утёсах Крайер задушевно рассказывала сказку о зайце и принцессе. Она знала, что конец у сказки ужасный, но всё поменяла и пообещала Эйле, что всё закончится хорошо и спокойно – красивая ложь, добрая ложь, потому что сказки редко заканчиваются хорошо. Потому что некоторые вещи просто невозможны. Всё время, пока Крайер говорила, её слова были подобны мёду в темноте, Эйле хотелось слушать её голос вечно.)
Вспышка золота. На какой-то ужасный миг Эйле показалось, что Крайер проснулась. Но нет, то не её глаза, это сверкнуло что-то у неё в руке, засунутое во впадинку у горла. Золото.
Ожерелье.
Крайер держала в руках ожерелье Эйлы. Она намотала цепочку на пальцы, а кулон зажала в ладони. Точно так же держала его Эйла. Крайер со всем обращалась бережно: с книгами, картами и чайными чашками. Это приводило в бешенство. Эйле хотелось видеть, как она всё ломает, хотела видеть её сломленной и смотреть, как она распадается на части, хотелось быть причиной этого, хотелось, чтобы она снова задрожала, стала учащённо дышать.
А она спит с ожерельем Эйлы в руках.
11:56.
Нож выскользнул из пальцев Эйлы и со звоном упал на пол.
Глаза Крайер резко открылись.
Нет. Эйла чертыхнулась и потянулась за ножом. Она снова подняла его, дрожа всем телом, готовая нанести удар, полоснуть ножом по горлу Крайер, вонзить его в грудь, живот, куда угодно, но её трясло, она не могла – Крайер просто смотрела на неё, губы приоткрылись от шока, и хуже всего было то, что она казалась даже не испуганной, а просто растерянной.
– Эйла? – прошептала Крайер.
И Эйла убежала.
23
Крайер мгновенно вскочила на ноги, адреналин бурлил в венах.
– Эйла! – почти крикнула она, имя вырвалось сдавленным голосом, но Эйла уже скрылась.
Крайер была одна, но это было недолго – дюжина гвардейцев ворвалась в её покои, половина из них немедленно бросилась обыскивать комнату, другая половина образовала защитный круг вокруг Крайер.
– Что происходит? – потребовала она ответа, задыхаясь, когда один из гвардейцев положил руку ей на плечо, заставляя опуститься на кровать. – Не прикасайся ко мне! Что происходит?
– Нам нужно, чтобы вы оставались на месте, – сказал гвардеец, схвативший её. – Во дворце небезопасно.
Крайер сбросила его руку с плеча. У окна раздался громкий шум. Она снова вскочила на ноги и увидела, как двое гвардейцев сметают книги с полок и стола. Карты и бумаги летали по воздуху, перевёрнутая банка с перьями, банка с чернилами падают на пол и разбиваются, чернила разливаются повсюду.
– Прекратите! – почти истерично приказала она. Её книги, карты, некоторые из них древние, бесценные. Она несколько лет жизни искала и выторговывала их. – Остановитесь, пожалуйста, остановитесь! Что вы делаете?
Но гвардейцы игнорировали её. Один из них сорвал со стены гобелен с изображением Киры, будто думал, что за ним может скрываться мятежник-человек.
– Неизвестно, долго ли они планировали это нападение, миледи, – сказал один из гвардейцев. – Они могли подбросить оружие, зажигательные бомбы.
– На мою книжную полку?
Ответа не последовало. Крайер опустилась на кровать и зажала рот обеими руками, пытаясь успокоиться, но это было невозможно. Эйла. Эйла, стоящая над ней с этим ужасным выражением на лице, нож.
Она собиралась убить тебя. Крайер скрючилась на коленях, крепко сжав веки. Нет, только не Эйла! Но какое ещё могло быть объяснение? Она бесшумной тенью проскользнула в комнату Крайер посреди ночи с ножом руке. Эйла собиралась убить тебя.
Она читала о разбитом сердце в сотнях разных человеческих сказок. Всегда считала, что это метафора, иносказательный рассказ о боли. Но пока она сидела там, в темноте, когда гвардейцы уничтожали её книги, а собственный разум мучил её воспоминанием о ноже в руке Эйлы, Крайер чувствовала, что разрывается на части. В сердце образуются трещины, боль вытекает наружу, как пролитые чернила, полуночно-чёрные и ядовитые. Было по-настоящему больно, она никогда не чувствовала ничего подобного, даже когда пережила страдания Лео в воспоминаниях о медальоне – то были отголоски чьей-то чужой боли, а это была её собственная, настоящая и безжалостная. Было очень больно.
Она смутно осознала, что по-прежнему держит медальон. Она не выпускала его из рук даже во время суматохи. Ей очень хотелось выбросить его, раздавить ногой. Застёжка была сломана, она даже не могла его надеть. Вместо этого она сунула его в рукав.
Он уже был пережитком прошлых времён – тех самых, когда Крайер даже представить себе не могла, что такое произойдёт.
Эйла.
Наконец гвардейцы убедились, что в покоях безопасно. Крайер оглядела свои разгромленные вещи – повсюду были разбросаны книги и карты, ящики стола опустошены, одна из книжных полок опрокинута, одежда разбросана по полу; один из гвардейцев даже вскрыл мечом её матрас и подушки, и теперь по комнате, как снег, летали перья. Всё уничтожено. Крайер почувствовала тупую боль утраты своих книг и карт, но не могла даже думать об остальном. Эйла.
– Пойдёмте, миледи, – сказал один из гвардейцев. – У нас приказ отвести вас в кабинет правителя. Там безопасно.
Она не стала огрызаться на них или пытаться сопротивляться, когда её грубо подняли на ноги. Весь адреналин, вся воля к сопротивлению покинули её, и теперь она была просто… опустошена. Она покорно пошла за гвардейцами по тёмным коридорам дворца. Было странно не видеть ни одного слуги-человека. Крайер задумалась, сколько слуг участвовало в нападении. Сколько из них замышляли её убийство?
Они подошли к кабинету отца. Гвардейцы распахнули дверь и пропустили Крайер внутрь. Эзод стоял в центре комнаты в окружении стражи. При виде Крайер его лицо на долю секунды вытянулось от облегчения, но потом снова разгладилось. Крайер очень хотелось броситься к нему в объятия, чтобы отец обнял её и сказал, что всё это лишь ужасный сон. Но нельзя делать ничего подобного, её уже наказывали за это раньше, поэтому она стояла неподвижно.
– Ты в безопасности, – сказал Эзод.
Она кивнула.
– Тебе нужен врач?
Она помотала головой.
– Что ж, садись к огню, – сказал Эзод, внимательно глядя на неё. – Ты плохо выглядишь.
Крайер повиновалась и присела на край очага. Через мгновение Эзод накинул ей на плечи тонкое одеяло. Должно быть, она выглядела хуже, чем "плохо", если он так за неё беспокоился. Интересно, какое у неё сейчас выражение на лице? Заметил ли он, что у неё трясутся руки?
Эйла собиралась убить тебя. Она хотела убить тебя.
Всё это время…
Крайер плотнее натянула одеяло на плечи, хотя и знала, что это ничего не даст. От такого холода не избавиться. Кинжал Эйлы не пронзил её, но вполне мог: холод ощущался так, словно лезвие ножа вонзилось Крайер в рёбра. Наверняка рана была какой-то невидимой.
Вошёл гвардеец и заговорил с Эзодом.
– По нашим подсчётам, около половины повстанцев сбежало, – сказал он тихим шёпотом.
Она понятия не имела, кому из них это не удалось.
Это был неведомый ей уровень унижения: надеяться, что те, кто пытался её убить, остались невредимы. Она уставилась в огонь. Пламя было таким ярким, горящие белые рты пожирали щепки. Затем дверь позади неё распахнулась, заскрипев на петлях, Крайер автоматически выпрямилась. Вошёл Кинок в сопровождении лучших гвардейцев отца. Глаза Кинока были плоскими и лишёнными света, как две чернильные лужицы.
– Оставьте нас, – приказал Эзод.
Гвардейцы заколебались.
– Я сказал, оставьте нас, – прогремел Эзод, и гвардейцы поспешили к выходу. Он закрыл за ними дверь и повернулся лицом к кабинету, в котором теперь никого не было, кроме него, Кинока и Крайер. – Встань, дочь моя.
Крайер поднялась на ноги, стараясь не спотыкаться на негнущихся ногах. Несколько часов её не отпускало напряжение.
– Отец, что?..
– Стража ещё обыскивает дворец и окружающие земли в поисках людей-предателей, – сказал Эзод. – Всего в двух лигах к югу они настигли одинокого курьера без знамён и герба. Он попытался убежать от них, как будто ожидал перехвата. Ему это не удалось. Курьер вёз только одно письмо. Зашифрованное послание королеве Варна Джунн.
Ей потребовались все силы, чтобы выражение лица оставалось любопытным, а не испуганным. Её заговор раскрыли. Отец наверняка уже сложил в уме два и два. На письме была печать Крайер. Её личная печать. Во всём мире была только одна подобная печать, и она стояла на письменном столе Крайер. Крайер использовала её, чтобы убедиться, что письмо дойдёт до Джунн, но теперь оно стало красной стрелкой, указывающая прямо на Крайер, а у неё на груди будто появилось клеймо: ПРЕДАТЕЛЬНИЦА.
Она не могла смотреть на отца. Ей не было стыдно за то, что она сделала, но, как глупый, эгоистичный ребёнок, она была в ужасе от последствий. Она предала собственного отца и… Киноку это известно. На него она тоже не могла смотреть. Он уже рассказал Эзоду о её пятом Столпе? Известно ли Эзоду, что его дочь не просто предательница, а ошибка, ущербный автом?
– Отец, – начала она, – я...
Тот поднял руку:
– Крайер, на письме стояла твоя печать. Ты знаешь, что это значит?
Она отчаянно замотала головой:
– Отец, пожалуйста...
– Во дворце есть шпион.
Крайер резко остановилась. Она, наконец, осмелилась посмотреть отцу в глаза, и в них по-прежнему была заметна ярость, но – не на неё. Это был далёкий гнев, направленный на кого-то другого. Правителя Эзода предали, на него напали, его обманули, и он жаждал крови. Но не её.
– Вероятно, это кто-то во дворце, – тихо сказал он. – У него есть доступ в твои покои и к твоей печати. Кто-то, кто в прошлом нарушал субординацию. Можешь вспомнить кого-нибудь, кто подходит под это описание, дочь моя?
Когда Крайер не ответила, его губы изогнулись в подобии улыбки, но ею не были.
– Я и не заметил, как ты стала даже мягче, чем я опасался. Сегодня ночью служанка пыталась убить тебя во сне. В течение нескольких месяцев, возможно, лет, она работала на Безумную Королеву, чтобы уничтожить нас всех изнутри.
– Я этого не знала… – прошептала Крайер, слишком потрясённая такими новостями, чтобы что-то ещё говорить.
Он всё понял неправильно. Пока что она в безопасности, а вот Эйла...
– Ну, теперь ты знаешь, – сказал Эзод. – И ты по-прежнему выгораживаешь её своим молчанием.
– Отец...
Эзод посмотрел на неё. Он изучал ее лицо с выражением человека, пытающегося прочесть отрывок, написанный на языке, которым он не владеет. Наконец, он медленно выдохнул.
– Неужели это я создал тебя? – пробормотал он, больше для себя, чем для неё, и Крайер поняла, что боль бывает бесконечной; нет предела боли без ран.
И она промолчала.
"Конечно," – подумала она безучастно. Отец очарован людьми. Ему нравится читать об их богах, ему нравятся их песни, их сказки и языки, их священные праздники и странные ритуалы. Но он по-прежнему смотрит на них, как на животных – быков и собак. Они не правители, не дочери. Крайер всегда это знала и будет помнить.
