Текст книги "Привенчанная цесаревна. Анна Петровна"

Автор книги: Нина Молева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

Ещё же велия злоба от диавола и козни его на люди, еже бы наука благоразумная где-либо не возимела места, всячески бо пропинания deem в той.

Господь же Бог во всём помощь сотворит людем спасительну».

   – Что скажешь, владыко?

   – Дай тебе, великий государь, Господь поспешение во всех твоих замыслах. Коли хочешь, назову тебе помощников в делах школьных.

   – Нет, владыко, обожду, когда сам к делам приступить захочешь. При тебе никаких заместителей мне не надобно.

   – Всё в руце Божьей, великий государь, продлить ли человеку живот свой или...

   – Не продолжай, владыко, не продолжай!

   – Не стану тебя огорчать, государь, а всё надо быть ко всему готовым. Как царевич там? Давненько его не видал? Учение у него по твоей ли мысли идёт?

   – Что тебе, владыко, сказать. Приставил я к нему, поди слышал ты, учёного немца. Из Данцига. В Лейпцигском университете учился. О семье его доведался. Отец – богатый горожанин. Сын в науках успехи имел. Мартин Нейгебауэр называется. Пока ещё сам его не видел. Когда до Москвы доберётся, тогда рассудим.

* * *

Пётр I, Анна Ивановна Монс,

Фёдор Юрьевич Ромодановский,

Борис Петрович Шереметев

1699 года декембрия в 20 день издан указ

Великого Государя о праздновании нового

года отныне с 1 января. Ради того празднества

украсить все дома сосновыми и еловыми

ветками, а также можжевеловыми по образцам,

выставленным в Гостином дворе. В знак веселия

отныне следует поздравлять друг друга. На Красной

площади устроить огненные потехи, а по дворам

стрелять из пушек и мушкетов, а также пускать

всяческие ракеты.

Не опустел Лефортов дворец. Снова двери настежь. Иллюминация – глаз не оторвёшь. Хвоей окрест пахнет. Фонари цветные горят. Возок за возком в ворота въезжают. Все знают, принимать гостей будет сама Анна Ивановна. Что там платья немецкие наимоднейшие, главное – от блеску бриллиантов глаза слезятся. Вся горит переливается. Хороша! Ничего не скажешь, хороша. А уж как после возвращения государя расцвела. Щёчки пухленькие. Розовые. Губки вишнёвые. Капризные. Глаза – что твои незабудки. Брови вразлёт. На высоком лбу локончики золотятся. Государь с кем ни поговорит, всё к ней оборачивается – налюбоваться не может.

   – Вот видишь, видишь, рёзхен, всё по твоей мысли вышло. И торжество, как в Европе. И гостей – дай Бог уместиться в таком-то зале. И скрываться тебе ни от кого не надобно.

   – Мой Питер, ты настоящий волшебник! Ты пойдёшь со мной танцевать первый танец, правда? Самый первый! Если бы ты знал, как мне это важно. Ведь знаешь, разное люди толкуют...

   – Танцевать с тобой, рёзхен? Непременно. Только обожди немножко. Без меня начинайте. Тут ещё по делам потолковать надо с Шереметевым и Фёдором Юрьевичем.

   – В такую-то ночь! Это безбожно, либлинг!

   – Великий государь...

   – А вот и ты, Князь-Кесарь. Извини, Анна Ивановна, освобожусь, тотчас тебя сыщу. Давай-ка князь, в затишный покой зайдём, потолкуем. Князя Бориса Петровича что-то не вижу.

   – Здесь Шереметев, великий государь, где же мне ещё и быть.

   – Тогда начнём. Итак, господа, одиннадцатого ноября сего года заключили мы тайный союз с королём польским курфюрстом Саксонским Августом.

   – Договор, ваше величество, договор. Оно точнее будет.

   – Буквоед ты, Борис Петрович, ещё какой буквоед. Пусть договор. И по тому договору обязались мы незамедлительно вступить в Ингрию и Карелию по заключении мира с Турцией.

   – Но не позже апреля года 1700-го, государь.

   – Погоди, Фёдор Юрьевич, до апреля ещё дожить надо. Другое сейчас важно. По нашему договору...

   – Скажите иначе, ваше величество, по плану Паткуля – им он выгоден, не нам.

   – Да уж, только выхода у нас пока иного нет, как понимаю. Значит, Лифляндия и Эстландия переходят к Августу. Но мир с Турцией у нас пока не заладился, и время это следует использовать для создания новой армии.

   – Ничего не скажешь, нужда крайняя, потому что по распущении стрельцов никакой пехоты наше государство не имеет.

   – Стрельцов поминаешь добром, Борис Петрович.

   – А что мне скрываться, государь. Не одному государю они верой и правдой служили. Сколько животов за землю русскую положили. Если кто в какой заговор и вошёл, начальников судить надобно – их вина, их игры. А стрелец – что ж, солдат он. Отличный солдат. От отца к деду.

   – Некогда разбираться было, боярин. Некогда! Семнадцатого ноября объявили мы набор новых двадцати семи полков, разделили их на три дивизии и подчинили командирам Преображенского, Лефортовского и Бутырского полков.

   – Что делить-то, государь. Для начала набор завершить надо. Ещё неизвестно, как-то он пойдёт. Так полагаю, раньше будущего лета с формированием их не управиться.

   – Спешить надо, Фёдор Юрьевич, изо всех сил спешить.

   – За спешкой дело не станет, государь, был бы от неё толк. Это ты у нас такой скорый, ровно в кипятке купанный.

   – Либлинг! Государь, я заждалась тебя! Ты же обещал!

   – Иду, рёзхен, иду!

* * *

Пётр I, Борис Петрович Шереметев

   – Государь, союзники наши великое неудовольствие выражают: не стояло такого в нашем договоре с Августом, чтобы входить нашим войскам в шведские пределы.

   – А что, это невыгодно нам, Шереметев?

   – Выгода выгодой, государь, а договор...

   – То-то вы, Борис Петрович, всегда буквы договора держались.

   – Я же не монарх, ваше величество.

   – А монарху тем более воля поступать, как его державе удобней. Неужто о союзниках печься? Да они нас при первом же случае кому хошь продадут. Не так разве, Фёдор Юрьевич?

   – Так, великий государь. Дивизии Головина и Вейде к середине июня мы сформировали полностью, экипировали, вооружили. Что ж людям без дела стоять?

   – Положим, к ним ещё кое-какие части присоединили.

   – Правильно, Борис Петрович. Общим числом до сорока тысяч набежало. Как же тут на шведские земли не заглянуть, Карлу XII не потревожить.

   – Да и то сказать, государь, ведь дождались мы мира с Турцией? А там и выступили.

   – На следующий же день.

   – На следующий, Борис Петрович. Без ленцы твоей, фельдмаршал.

   – И всё равно, великий государь, долгонько наши собираются. Сноровки ещё нужной нет. Что под Кожуховом, что под Азовом проверяли ведь – в проволочках вся наша беда. В военном деле быстрота – половина победы.

* * *

Анна Ивановна Монc

Государь словно забыл про московские свои дела. Письма и те почти писать перестал. Анна Ивановна положила, дальше так пойдёт, самой в лагерь военный ехать. Иного ждала от возвращения государя из стран европейских. Иного... Ничего не обещал, уезжая, это так. Царица Авдотья в теремах жила, хоть им и оставленная.

Так ведь нет теперь Авдотьи. Год целый после её пострига прошёл. Слухи ползут: сняла с себя иноческую одежду, в царской по Суздалю разъезжает. Не может Питер не знать об этом. Не может! А молчит. Почему молчит?

Для кого место возле себя бережёт? Иностранную принцессу выискивает? Может, и так быть. Для царского дома дело обычное. А если новая супруга по сердцу придётся? Если...

Мой Бог! Сколько этих «если». Пусть бы земли побольше ей подарил. Титул дал. В других государствах принято так. Дом в Лефортовой слободе – экая невидаль! А нового ничего не видать. На все вопросы: подожди, Аньхен, да подожди. Чего ждать?

Сколько денег переплатила, чтобы у прислуги в теремах что разведать. Никакого проку. В семье государя одни женщины – что старух, что ровесниц пруд пруди. Не любит их. Сам говорил, и не раз, не любит. Надоели. Так ведь они рядом, а его Аньхен в Лефортове.

Теперь ещё война не задалась. Покуда государь русские войска у Нарвы собирал, шведский король Карл не то что с Данией покончил – в Эстляндии и Лифляндии высадился. Теперь – генералы на ассамблее говорили – на Нарву пошёл. Господи, что-то будет!

1700 года 13 октембрия скончался кир Адриан. Тело покойного окутали в гробу сверх всего зелёным бархатом. Для выноса покойного был изготовлен одр с рукоятками – катафалк, обитый чёрным бархатом. После погребения чёрный бархат с одра и с гробовой крышки был употреблён на покров на гробницу, а остальной роздан кусками на камилавки домовым священникам и другим служебникам на шапочные вершки – в поминовение по святым патриархе.

В день кончины кира Адриана милостыни было роздана более чем трём тысячам нищих, на второй день – 1600 человекам, в день погребения – пяти тысячам, шестистам колодникам в московских тюрьмах и двумстам безместным священникам.

У надгробницы кира Адриана на доске вырезано: «Патриарш свой престол правил десять лет пятьдесят три дни: от рождения своего имел шестьдесят третие лето с октября 2 дня. Его же душу да упокоит Господь в вечном своём небесном блаженстве. Всяк зрящи гроб сей помолися».

* * *

Пётр I, Фёдор Юрьевич Ромодановский,

Никита Зотов

– Надо же, на какой день владыки не стало. Празднество сие любил. Толковал о нём. Как приезжал в Москву архимандрит Афонского монастыря в первый год правления государя батюшки. Как захотел тогдашний патриарх Никон непременно иметь в первопрестольной список древнего образа, а архимандрит Пахомий обещался просьбу его исполнить... Как 13 октября 1648 года прибыл к нам список с тремя афонскими монахами, а государь, патриарх и великое множество народу встречали его у Воскресенских ворот Китай-города. Как пожелала его иметь в своих покоях государыня Мария Ильинична. Как ни за что уступать её никому не хотела...

   – Пока не благословила ею дочь свою царевну Софью. Вишь, сколько наговорил, каждый поп многословию твоему, Князь-Кесарь, позавидует. День как день. Вот только теперь разбираться с церковным хозяйством придётся. Случай способный, да и время подошло.

   – С чего начинать будешь, государь?

   – С монастырского приказа.

   – Это как же понимать надо? Приказа?

   – А как, по-твоему, князь, можно единообразие в государстве нарушать? Деньги в одном котле быть должны и счёт им один вести следует.

   – Да разве, государь, твой батюшка порядок не определил в Уложении-то, без малого полвека назад?

   – Потачку великую духовенству дал. Тратился на них без меры. Да ещё Никон тут государство в государстве под своим скипетром устраивать вздумал. Оно и по сей день аукается.

   – Так ведь и расходы у них немалые, государь?

   – А кто их считал-проверял? Собирают монастыри хлеб с крестьян и запродажный хлеб и скот, деньги немалые, а где те деньги у них, на какие расходы, того не ведомо. Потому и положил я, церковные власти и учреждения, духовные лица и подвластное им население чтоб государству служили. Это у государства право и власть за доходами ихними наблюдать и производительному употреблению оных сурово способствовать... Никому потачки в деле таком не давать. Оставлять им лишь на неотложные церковные нужды и то по строжайшем рассмотрении, вон Зотов указ должен был сочинить, если управился ко времени.

   – Управился, государь. Как не управиться, коли на то твоя воля.

   – А коли управился, давай читай, что получилося.

«Именным указом Великого Государя, генваря 24 дня 701 году повелевается: дом святейшего патриарха и домы же архиерейские и монастырския дела ведать боярину И. А. Мусину-Пушкину, а с ним у тех дел быть дьяку Ефиму Зотову, и сидеть на патриаршем дворе в палатах, где был патриарший Разряд, и писать МОНАСТЫРСКИЙ ПРИКАЗ, а в Приказе большого дворца монастырских дел не ведать и прежние дела отослать в тот же приказ».

   – Ничего больше и не требуется. В остальном Иван Алексеевич порядок наведёт, тут уж сомневаться не приходится.

   – А то, что не имел Мусин-Пушкин отношения к делам церковным, государь?

   – Тем лучше. Ни с кем не спелся, а он и спеваться не станет. И в Смоленске воеводой был отличным. В Астрахани и вовсе жителей местных от мятежных казаков и кубанцев каменной стеной огородил, да и доходы государственные как оттуда увеличил. Нынче всё время в походах. Такого вокруг пальца не обведёшь, на серой козе не объедешь. Уж коли сам Курбатов за деловую смётку боярина поручился, какие ж сомнения.

* * *

Пётр I, Александр Меншиков, архиереи

   – Государь, архиереи просят о приёме. Что изволите им сказать?

   – Ты о чём, Алексашка? Почему архиереи? Им следует оплакивать кончину патриарха, а не добиваться аудиенции у царя.

   – Но почему же, государь? Они должны знать, кто отныне станет их главой. Говорят, среди них началась нешуточная схватка.

   – Схватка? Им не о чём спорить.

   – Вы уже выбрали будущего патриарха? Но тогда следует, вероятно, им об этом сказать.

   – Никакого патриарха не будет.

   – Я не ослышался, государь? Не будет патриарха? Но как же тогда?

   – Что можно и чего нельзя? Думаю, Курбатов прав: достаточно будет назначить вместо патриарха местоблюстителя патриаршьего престола.

   – Э, да наш прибыльщик и до церкви добрался.

   – И, надо сказать, с умом. Другого такого, как кир Адриан, не будет. Да его и не нужно. Как-никак это церковный царь, а местоблюститель станет подчиняться государственным учреждениям, на первых порах Монастырскому приказу.

   – Значит, Мусину-Пушкину.

   – Значит, ему. А местоблюстителем пусть станет митрополит Рязанский Стефан Яворский. Человек он разумный. Понятия государственные имеет. И свою братию обойдёт, и моих приказов два раза повторять не придётся.

   – Да уж, о Яворском плохого слова не скажешь.

   – И не надо. Ты думаешь, просто мне было с покойным владыкой, хоть и ладили мы с ним во всём. Об одних постах сколько разговоров пустых было. Я постов не признаю, признавать не собираюсь и солдат моих голодом морить не намерен. Дело солдата – война, а монахов – пост и молитва. Так ведь не решился Адриан на такое благословение. Пришлось к константинопольскому патриарху писать, чтобы своё позволение дал. Тот-то, известно, не откажет, с нашей державой ссориться не станет. Куда ему без нас. А насчёт архиереев... Здесь они, что ли?

   – Здесь. Как им ни отказывал, что государь, мол, занят, упорствуют. Сказали, что готовы на морозе хоть неделю у дворца сидеть, лишь бы разговору с вашим величеством дождаться.

   – Вот и дождались – зови их.

   – Великий государь!..

   – Не обессудьте, святые отцы. И впрямь принять вас раньше бы следовало, да не получилось.

   – Великий государь, мы о поставлении нового патриарха. Чин не простой. Подготовиться нужно. О гостях заморских поразмыслить.

   – Ничего не нужно, святые отцы, – патриарха отныне не будет.

   – Государь!..

   – И спору об этом тоже не будет. В нашей державе нет нужды в патриархе.

   – Церковь святая ослабнет, великий государь. Кому, как не патриарху, за неё заступаться!

   – Перед кем? Перед кем, святые отцы? Перед иноземной верой, так на то наша армия есть и государь. Перед государем, может быть? Так вот мне распрей в моей державе не нужно. Хватит, нагляделись! Каждый своё гнёт, а государю ещё и с вашим братом бороться. Вы за всё стоите: и за имущество церковное, и за поборы с людишек, и за то, чтобы из ваших никого в армию не брать, под ружьё не ставить.

   – Государь, где тебе при всех хлопотах твоих ещё и о душах людских печься. Наше это дело, церковное, потому и о патриархе просим.

   – О душах! Об этом мы с киром Адрианом перед самой его кончиной говорили. Ещё слишком много среди монашествующих и священничествующих людей малограмотных, хищных, к стяжательству расположенных. Церкви образование не меньше, чем всему народу нашему, нужно. И тут споров не будет. Сам свою державу на верную дорогу выведу. Сам! И служить вы все державе станете – не патриарху!

   – Сразу всех не переменишь, государь! Нешто во всех приходах разом такое содеется. А пока...

   – А пока раз о патриархе просите, вот вам патриарх – регламент духовный. По нему и действовать будете. Митрополиту Рязанскому отныне положенный в сём регламенте порядок блюсти накрепко и без споров.

   – Не готов я, государь, к службе такой. Позволь хоть с мыслями собраться.

   – А я ведь, преосвященный, не в рассуждения с тобой пускаться собираюсь. Царь я тебе или не царь? Больше скажу, хоть и не хотел попервоначалу, противомыслящим сему тоже патриарх найдётся – вот вам патриарх булатный. Кортик сей видите? Без дела он в руке моей не останется.

   – Как прикажешь, великий государь.

   – Так-то оно лучше, патриарший местоблюститель. И ещё одно запомните накрепко. Чтобы всем попам в своих приходах накрепко смотреть – о сборищах подозрительных, словах для власти поносных, измене всякой и всяческой немедля сообщать полиции. Да, да, не ослышались, святые отцы, – не своим властям, а гражданским. Тем, кому порядок положено в державе нашей блюсти.

   – А ежели на исповеди, великий государь? По чину нашему не положено священнослужителю никому...

   – Да вы что? Не положено! Положено то, что державе и государю в помощь и на пользу. Что же это выходит, ограбил человек, скажем, казну или кого там ещё, убил, а вы в тайне то держать станете. Такому не бывать. Нужда будет – сам к Духовному регламенту статьи нужные прибавлю. Время придёт, всё как есть исправим. А сейчас ступайте.

   – Благослови тебя, Господь, государь. Да пребудет с тобой милость Господня ныне, присно и во веки веков.

   – Вот и хорошо. А по делам всем теперь к митрополиту Рязанскому обращайтесь. Ко мне дорогу забудьте. Порядок во всём должен быть. А уж Стефан Яворский, коли нужда, дело мне представит.

   – Со всеми вроде разобрались делами патриаршьими.

   – Нет, великий государь, ничего ты не приказал в отношении хора. Распускать его, когда и с какими наградами. Может, кого из певчих захочешь в свой хор взять. Голоса-то отменные.

   – Распускать, говоришь?

   – А что же ещё. Коли кого из членов фамилии царской Господь к себе призовёт, певчих всегда распускать положено.

   – Так то теремных, а этих. Нет, погоди, сколько их?

   – Как положено, две станицы. На правом клиросе пятеро, да на левом столько же. Это певчих дьяков. Да подьяков шесть станиц: две станицы больших, две меньших да ещё две новоприбылых. Сам знаешь, всюду они пели при службах патриаршьих, кроме Успенского собора. Там обходились местными священниками и дьяконами. Ещё на всех службах торжественных, при твоём, государь, дворе да при твоих столах. Твои-то, царские, понаряднее, патриаршьи попроще. Стихари-то у них на разные случаи разные – белые, серебряные, золотые, чёрные, а на каждый день – ряса дьяконская суконная.

   – Вот их всех к нашим царским и причислить.

   – Куда их столько, великий государь? Это же за сотню набежит. Всех пои, корми, одевай.

   – Не разоримся.

   – Помилуй, государь, а с жильём как? Ведь они что ни певчий, то свой двор. Вон, было время, перед самым твоим рождением, патриарх Иоаким для них землю в Китай-городе у князя Голицына купил. Мало показалось, при государыне царевне Софье Алексеевне ещё соседнюю огородную землю Троицкого монастыря прирезал.

   – Выходит, есть у них дворы?

   – Есть-то есть.

   – Так и оставим.

   – А кормовые, государь? Тут тебе и рожь, тут тебе и овёс. Одежонка всякая, что для постели надобно.

   – Раз надобно, значит, надобно. Забыл, по сколько лет неокладные певчие в хору трудятся – ждут, когда место кормовое освободится. Стараются, изо всех сил стараются.

   – Да разве ты, великий государь, своими, царскими недоволен? Голоса-то у них бесперечь лучше.

   – Голоса лучше, потому что каждому из патриаршьего хора лестно в царский попасть: что воли, что окладу больше. А вот распевов стольких мои не знают, а на них вся служба церковная православная держится. Ведь владыка за то, что распевы наидревнейшие усвоили, их отличал. Беречь их надо.

   – Твоя воля, государь. Одевать-то их как будем?

   – А вот одевать теперь по-мирскому.

   – Да они, государь, с непривычки и шагу ступить не сумеют, не то что в покоях твоих показаться.

   – К хорошему быстро привыкнут, не бойсь. Что им справить надо?

   – Ну, как положено. Во первых статьях штаны красные суконные.

   – Отлично. И кафтан красный. Кафтан верхний суконный, подкармазиновый, на белке с шестью серебряными пуговицами. Да ещё другой – суконный аглицкий, на зайце.

   – Шапки какие?

   – Шапка из сукна с бобровой опушкой. Рукавицы тоже с песцом.

   – И говоришь, не привыкнут? А там, глядишь, и вовсе в немецкое платье оденем. За голоса никогда стыдно не было, за одёжку тоже больше стыдиться не будем. Соберёшь их всех завтра в патриарший храм на спевку. Сам с ними концерт проходить стану. Люблю.

Часть II
«КАТЕРИНА-САМА-ТРЕТЬЯ»

Корнелиус де Брюин,

царевна Наталья Алексеевна

После возвращения моего, после

девятнадцатилетнего странствия, в моё

отечество, мною овладело желание увидеть

чужие страны, народы и нравы в такой

степени, что я решился немедленно же

исполнить данное мною обещание читателю

в предисловии к первому путешествию,

совершить новое путешествие через Московию

в Индию и Персию. ...Главная же цель моя

была осмотреть уцелевшие древности,

подвергнуть их обыску и сообщить о них свои

замечания, с тем вместе обращать также

внимание на одежду, нравы, богослужение,

политику, управление, образ жизни...

Корнелиус де Брюин. 1700.

И всё-таки он и сам не слишком понимал, как оказался в Московии. Та странная встреча в Лондоне, в мастерской его друга, модного портретиста Георга Кнеллера[10]10
  Портрет Петра I был написан в 1698 г. в Англии по желанию короля Вильгельма III художником Кнеллером.


[Закрыть]. Мужчина в простой одежде, который на холсте приобретал латы, рыцарское вооружение, все знаки королевской власти.

Натурщик? Но Кнеллер относился к нему с полным подобострастием, как и все спутники непонятного незнакомца. Русский десятник Пётр Михайлов! О нём уже ходили легенды: русский царь, инкогнито работавший простым плотником на корабельных верфях, в то время как его посольство, соответственно дипломатическому протоколу, наносило визиты и принимало визиты, ездило на роскошнейших лошадях и в самых дорогих каретах.

Десятник обратил на него внимание после слов Кнеллера. Ещё бы! Прославленный путешественник. Автор вышедшей в Дельфте книги с описаниями и изображениями. Ни одним изданием современники так не зачитывались, ни об одном столько не толковали. Малая Азия, Египет, острова Греческого архипелага, и это после успешных занятий у модного венецианского живописца Карло Лотти.

Восемь лет в Венеции рядом с таким мастером позволили открыть собственную мастерскую, приобрести собственных заказчиков и толпы поклонниц. Остроумный рассказчик, любезный кавалер – и прозвище «Прекрасный Адонис». Очередь заказчиков и заказчиц на портреты его кисти не знала конца.

Десятник меньше всего был похож на выходца из далёкой и, как многие говорили, полудикой страны. Он свободно говорил по-голландски, всем интересовался, но и только. Прямого приглашения известному путешественнику посетить Московию не последовало. Это позже Кнеллер передал, что русский царь был бы рад видеть «Прекрасного Адониса» в своих владениях. Когда сам в них вернётся. И когда сложатся для того благоприятные обстоятельства.

Совместить путешествие в давно привлекавшую его Персию и острова Индийского океана с проездом через Московию – эта мысль приходит спустя два года. Совершенно неожиданно. И также стремительно де Брюин оказывается на палубе отплывающего в Московию торгового корабля. Без официального приглашения и обычного для русской страны запроса. «Прекрасный Адонис» всегда верил в свою звезду.

Первое впечатление – множество судов на рейде города Архангельска. Одиннадцать голландских, восемь английских и два гамбургских. 3 сентября 1701 года. В огромном каменном гостином дворе – «Палате» хранятся и продаются товары – и иностранных и русских купцов. Множество иностранцев, в том числе успевших обзавестись собственными домами. Архангельск растянут по берегу реки на три-четыре часа ходьбы. Все дома построены из дерева и обшиты изнутри тонкими красивыми дощечками. В каждой комнате своя печь, которая топится снаружи. И повсюду лавки и магазины, переполненные товарами.

Никто не препятствует гостю сразу же выехать в Москву, но ему кажется невозможным так быстро покинуть эти северные края. Ему понадобится четыре месяца, чтобы разобраться в покрое одежды местных жителей, конструкции детских люлек, оленьих упряжек, впервые увиденных де Брюином лыж, которые он опишет как обтянутые кожей широкие деревянные коньки. А ещё беседы с шаманами, купцами, знающими север вплоть до юкагиров и чукчей. Наконец, надо подготовиться и самому к далёкому путешествию. Это лошадей можно брать на перегонах, сани же должны быть собственными – в виде ящика, набитого соломой, прикрытого меховыми полостями, в которых путешественнику приходится лежать, отбивая себе бока на лихих ухабах, а потом отпариваясь в бане.

В Европе говорили о неприязненности ортодоксальных священников к представителям любой другой веры. Но в Холмогорах местный архиепископ Афанасий устраивает в честь «Прекрасного Адониса» пышнейший приём. Он разбирается в искусствах, любит их и готов позировать приезжему художнику. Только ли это! Архиепископ рассказывает, что у Де Брюина есть настоящая соперница по мастерству – старая царевна Татьяна[11]11
  Речь идёт о царевне Татьяне Михайловне, дочери царя Михаила Фёдоровича и Евдокии Лукьяновны Стрешневой, тётке Петра I и царевны Натальи Алексеевны.


[Закрыть] и, по местному обычаю, он добавляет имя её отца – покойного русского государя, Михайловна. Царевна всю жизнь занимается живописью, пишет портреты, и никто в царской семье или в церкви ей в этом не препятствует.

С ней можно увидеться? Архиепископ смеётся: почему же нет. Царевна сама непременно заинтересуется гостем. Ему лишь надо вовремя ввернуть похвалы её талантам. Царевна это любит, и тогда «Прекрасному Адонису» откроется дорога и в царские терема.

А библиотека архиепископа! Старинные рукописные и новейшего издания европейские книги, особенно о путешествиях, нравах и обычаях народов. И разговор с высоким князем православной церкви отличается непринуждённостью и живостью: Афанасию знаком голландский язык – а как же иначе бок о бок с Архангельским портом! – и он свободно изъясняется по-латыни. Этому учат в московских школах.

На пиру в архиепископском доме можно позавидовать редкому выбору вин и – певчих. Какие голоса и в каких сложнейших песнопениях сопровождают стол! Правда, только мужские – от малолеток до убелённых сединами артистов.

Афанасий не хочет отпускать гостя и под конец спрашивает, что произвело на него наибольшее впечатление. Де Брюин не колеблется: торговля домами. Оказывается, в России их строят разборными, в таком виде продают, а потом за несколько дней полностью собирают на новом месте.

«Относительно зданий ничто не показалось мне так удивительным, как постройка домов, которые продаются на торгу совершенно готовые, так же как покои и отдельные комнаты. Дома эти строятся из брёвен или из древесных стволов, сложенных и сплочённых вместе так, что их можно разобрать, перенести по частям куда угодно и потом опять сложить в очень короткое время».

В русских деревянных домах теплее в любые морозы, а о прочности – архиепископ смеётся, – вспомните, кремль в Архангельске сложен из брёвен и превосходно защищает город.

Чудо! Он повторит это слово множество раз: настоящее чудо – во всём, с чем приходится сталкиваться. Чего стоит одна каменная и деревянная Вологда с собором, построенным одним из итальянских мастеров, сооружавших соборы в московском Кремле.

Де Брюин ещё не увидел по-настоящему Московии, но уверен: Вологда – её жемчужина. И останавливается он в доме у одного из многочисленных обосновавшихся здесь голландских купцов. Родные обычаи, родные порядки и даже одежды, против которых не возражает никто из местных. А какими взглядами дарят «Прекрасного Адониса» красавицы-незнакомки на улицах. С ними невозможно познакомиться, но зато легко наглядеться вдоволь.

Путешественнику рассказывают, рассказывают, рассказывают. Без переводчика: всегда находится под рукой человек, которому знаком один из доступных художнику языков. И ещё – сплошной ряд возов по всей дороге на Москву. Днём и ночью. С хлебом. Прежде всего с хлебом. Им есть чем торговать и есть чем угощать гостей.

А потом ещё красавец Ярославль. Неописуема живописная Сергиева деревня – художника поправляют: посад – у знаменитого на всю Московию монастыря, где монахи становятся воинами и сражаются лучше всяких солдат. Всего дорога из Архангельска в Москву занимает полмесяца. «Если бы я захотел придумать себе самое фантастическое путешествие с приключениями, то не мог бы сделать этого лучше». Сразу по наступлении нового 1702 года «Прекрасный Адонис» въезжает в Москву.

Никакие восточные сказки не сравнятся с яркостью, пестротой и многообразием московской жизни.

Кажется, москвичи не уходят со своих улиц – так много на них дел, забав и приключений. Обряды, связанные с празднеством Крещения Господня, – московские совершенно неповторимы, и Де Брюин смешивается с толпой, чтобы всё как есть рассмотреть.

«В столичном городе Москве, на реке Яузе, подле самой стены Кремля, во льду была сделана четырёхугольная прорубь, каждая сторона которой была в 13 футов, а всего, следовательно, в окружности прорубь эта имела 52 фута. Прорубь эта по окраинам своим обведена чрезвычайно красивой деревянной постройкой, имевшей в каждом углу такую же колонну, которую поддерживал род карниза, над которым были видны четыре филёнки, расписанные дугами... Самую красивую часть этой постройки, на востоке реки, составляло изображение Крещения...»

Спустя ещё несколько дней по приезде «Прекрасного Адониса» приходит известие о победе русских войск над шведским генералом Шлиппенбахом. Это повод для очередного праздника, но уже совсем особого – представления из живописи и иллюминации. Путешественник видел достаточно всякого рода праздников, но здесь иное: наглядный урок и пояснение зрителям, что если пока ещё не всё благополучно складывается в войне со шведами, победят всё же русская правда и русское оружие.

«...Около шести часов вечера зажгли потешные огни, продолжавшиеся до 9 часов. Изображение поставлено было на трёх огромных деревянных станках, весьма высоких, и на них установлено множество фигур, прибитых гвоздями и расписанных тёмною краскою. Рисунок этого потешного огненного увеселения был вновь изобретённый, совсем непохожий на все те, которые я до сих пор видел.

Посередине, с правой стороны, изображено было Время, вдвое более натурального роста человека; в правой руке оно держало песочные часы, а в левой пальмовую ветвь, которую также держала и Фортуна, изображённая с другой стороны, с следующею надписью на русском языке: «Напред поблагодарим Бог!»

На левой стороне, к ложе его величества, представлено было изображение бобра, грызущего древесный пень, с надписью: «Грызя постоянно, искоренит пень!»

На третьем станке, опять с другой стороны, представлен ещё древесный ствол, из которого выходит молодая ветвь, а подле этого изображения совершенно спокойное море и над ним полусолнце, которое, будучи освещено, казалось красноватым и было со следующей надписью: «Надежда возрождается»...