Текст книги "Привенчанная цесаревна. Анна Петровна"

Автор книги: Нина Молева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

   – Ой, Аньхен, кого сгоряча бьют, того и бьют. Лучше узнать, кто отец-то младенчику? Его, что ли, бьют?

   – Ой, государыни царевны, как есть ум за разум заходит. Родитель-то робёночка Иван Ильич Дмитриев-Мамонов, его государь не бил и, сказывают, и к ответу не призывал.

   – Иван Ильич? Старый такой? Ну, уж и придумала Прасковья!

   – Как ты о глупостях таких, Лизанька! При чём тут старый – молодой. Откуда Прасковья Иоанновна смелости такой набралась?

   – Правильно, государыня царевна! Не то что смелости набралась, а ещё и договориться умудрилась. Сбила старика с пути истинного, как есть сбила, скромница наша.

   – И на сколько же лет наш боярин царевны старше будет? Вдовец ведь? Прямо как у царевны Софьи Алексеевны любимец-то её – князь Голицын.

   – Вот и неправда! Голицын на двадцать с лишним лет правительницы старше был. Мало что седой, внуков полон двор. А Иван Ильич – я уж посчитала – на четырнадцать-то всего.

   – Когда, Маврушка, успела!

   – Во дворце каждая стенка ли, дверка ли все тайны вышёптывает. Тут никому не скрыться.

   – Будет вам, как сороки застрекотали. О деле давайте. Говоришь, Дмитриева-Мамонова государь батюшка не распекал?

   – Может, где ещё, а во дворце нет.

   – А светлейшему за что досталося?

   – За сводничество.

   – И что он удумал?

   – Чего удумал? И царевна к нему на двор, и Иван Ильич будто по делам к нему же. Вот дело-то и состоялося.

   – И кто бы государю батюшке обо всём донёс?

   – Полно тебе, Анна Петровна! Какая премудрость до всего дознаться, коли дитё в колыбели орёт. Один не донёс, другой бы постарался. Как на сквозном ветру.

   – А Поспелов при чём?

   – При том же. Сводничал по сговору со светлейшим. Похоже, государь обоих так накостылял, что любо-дорого. Вон как вопят. Поди, долгонько ни лечь, ни сесть не смогут.

   – Аньхен, государь батюшка, поди, позже с родителями младенчика разберётся. Вот уж Прасковьюшке не позавидуешь!

   – А ты, государыня царевна Елизавета Петровна, раньше времени за других не решай. Сказывают, государь уж с Прасковьей Иоанновной дискур имел. Будто бы сам к ней во дворец заехал, сам собственными глазами во всём убедился. Вот как!

   – Вот страх-то! Прямо мороз по коже дерёт!

   – Да полно тебе, сестрица, на себя-то всё примерять. Слава тебе, Господи, тебе такой стыд не грозит и никогда грозить не будет.

   – Ты забыла, Аньхен, поговорку: грех да беда на кого ни живёт.

   – Но не на нас же! Ты, Маврушка, скажи, сколько государь у царевны Прасковьи побыл.

   – А Екатерина Иоанновна что? Поди, знала?

   – То-то и оно, все говорят, не знала. А как дозналась, к сестрице помчалась, во всё горло смеётся.

   – Это ещё и почему? Путаешь ты что-то, Маврушка?

   – А что тут путать, Анна Петровна? Екатерина Иоанновна так и сказала, мол, поживёт сестрица как человек, и слава Богу.

   – Бесстрашная.

   – Да что ты, Аньхен, Катрин права. Уладится всё как-нибудь, а на всю жизнь будет что вспомнить.

   – Слушать тебя, Лизанька, не хочу! Перестань! Перестань сейчас же! А ты, Маврушка, о государе не ответила.

   – И впрямь заслушалась вас, государыни мои. Так вот, сказывают, государь не меньше часу у племянненки погостил. Вышел яростный весь. Желваки так и играют. Волосы растрепались. В карету только что не влетел – сам дверцу со всего маху захлопнул.

   – Думать надо.

   – Полно, Аньхен. О чём разговор-то был, никто не подслушал?

   – Не удалось. Как государь ни гневался, а из-за притворенной двери услыхать не удалось.

   – Каково-то сейчас Прасковьюшке. Поехать бы, да ещё хуже сделаешь.

   – Кому хуже, Аньхен? Себе ведь. Государь дочке такого ни в жизнь не простит, а уж Прасковье что вышло, то вышло.

   – Да я ещё, государыни мои, самого чуда-то вам не рассказала.

   – Какого ещё чуда? Ты, Маврушка, и впрямь мешок новин притащила.

   – Так и есть, Елизавета Петровна, мешок, да ещё с походом. Вы только послушайте да подивитесь. Государь умчался, и в те же поры царевна Прасковья Иоанновна из покоев своих вышла, прислугу да челядь собрала и велела – да не поверите вы мне, нипочём не поверите! – младенцу покой детский сделать.

   – Где?!

   – В своём дворце?!

   – Так и есть, во дворце. Вроде она уже всё заранее в уме держала, а от государя то ли разрешение, то ли благословение получила.

   – Господи, с нами сила крестная? Не обезумела ли царевна?

   – Выходит, государь батюшка её ни в ссылку, ни в монастырь – никуда отправлять не думает? А с дитём, с дитём-то как?

   – Погодите, погодите, государыни, не всё это чудеса. Главные впереди. Царевна Прасковья Иоанновна распорядилась половину Ивану Ильичу Дмитриеву-Мамонову убрать как положено, со всяческими удобствами.

   – Ну, уж это наврали тебе, Мавра. Быть такого не могло!

   – Так полагаете, Анна Петровна? А что скажете на то, что сам Иван Ильич в те поры во дворец царевнин приехал, с герцогиней Екатериной Иоанновной на крыльце столкнулся, по-родственному облобызался да плечико к плечику в дом-то и вошёл?

   – Это что же, выходит, как хозяин?

   – Как хозяин и есть, Елизавета Петровна. Поди, и к вам теперь с родинными пирогами приедет, принимать его будете.

   – Зря смеёшься, Лизанька. Прикажет батюшка, значит, и примем. Он государь – ему виднее.

* * *

Пётр I, И. И. Мамонов

   – Мамонова ко мне! Немедля!

   – Государь, генерал-майор в антикаморе дожидается. Уж с час как приехал.

   – Не трус, ничего не скажешь. Другой бы на его месте в стог сена в деревне зарылся, дышать перестал, а этот... Ну-ну! Входи, Мамонов, и что ты мне теперь сказать можешь?

   – Виноват, государь. Всей жизни не хватит вину перед тобой заслужить.

   – А раньше что думал? Год назад что думал, когда меня обманывал?

   – Не обманывал тебя, государь. И в уме такого не имел.

   – Что же тогда? Говори, говори, не стесняйся.

   – Полюбил, государь.

   – Ишь ты, и сразу царевну, царскую племянницу!

   – О том не думал. Больно хороша Прасковья Иоанновна. А как ласково на меня поглядела, так и думать перестал.

   – Хоть не врёшь, и то ладно. Где встречались, как, всё вызнал. Что дальше делать будем?

   – Твоя воля, государь. Только не разлучай меня с супругой и с сыном. Не было у меня детей, сам знаешь.

   – Знаю. И разлучать не стану. И на службе ты мне нужен.

   – Как прикажешь, государь. Солдат я.

   – Хороший солдат, тут ничего не скажу. Хороший... А Прасковья...

   – Государь, моя во всём вина. Я старше, мне и думать надо было.

   – И царевна не подросток. Никак тридцать минуло. Знала, что делала. С бабами у меня всю жизнь одна морока, да ещё Прасковья Иоанновна из норовистых оказалась. Кажется, откуда бы. Ни в мать, ни в отца, а в проезжего молодца. Подумать не мог.

   – Хозяйка хорошая Прасковья Иоанновна. Дельная. Обо всём сама доведается, всем распорядится.

   – Надо же. А мне и невдомёк, чего она с царицей покойной Прасковьей имущество делить стала. Наша государыня Екатерина Алексеевна меня за неё просила. Дивился, с чего бы, да тут же и забыл.

   – Не знал об этом, государь. Слово чести, не знал.

   – Верю, Мамонов. А сделать мы вот что сделаем. Брак я ваш признаю.

   – Государь, вы делаете меня самым счастливым человеком...

   – Погоди, погоди, Иван Ильич. Признать признаю, а объявлять не стану. Жить можете вместе, а на людях, при дворе показываться по-прежнему отдельно станете: одно дело – её высочество царевна, другое – лейтенант корпуса кавалергардов.

   – Государь! Я не ослышался, государь? Господи!

   – Не ослышался, не ослышался, Мамонов. Иначе нельзя – свойственник ты царский отныне. И честь тебе другая должна быть.

   – Государь, всей своей службой тщиться буду заслужить вашу безмерную снисходительность и милость.

   – Не беспокойся, долг с тебя сполна затребую. Ни землями, ни душами дарить не стану, чтоб другим неповадно было. И так проживёшь.

   – Ни в чём у меня нужды нет, государь. И дети наши, коли Бог ещё пошлёт, ни в чём нужды терпеть не будут.

   – Редко такие речи у нас услышишь. Сына-то как назвали? В честь царственного деда, слышал?

   – Прости, великий государь, не столько о покойном Иоанне Алексеевиче думали, сколько обо мне. Пусть отцовское имя носит. Говорят, оно счастье приносит. Простые люди говорят.

   – Разве у простых. А крёстных родителей сам тебе назначу. Цесаревне Анне Петровне поклонись да великому князю Петру Алексеевичу. Так и дитё твоё в семействе нашем останется.

   – Государь, могу ли радостное известие царевне Прасковье Иоанновне сообщить? Поди, извелась вся. Слухом земля полнится, а от меня ничего нету.

   – Прасковья Иоанновна не изведётся, не бойсь. Характер не тот. Нам бы у неё поучиться, вот что.

* * *

Пётр I, А. В. Макаров, цесаревна Анна Петровна

   – Макаров, за цесаревной пошли старшей. Попросили бы Анну Петровну, коли во дворце, ко мне прийти.

   – Что вы, ваше величество, её высочество цесаревна сколько раз спрашивалась, нельзя ли вас увидеть. Очень беспокоилась, нет ли у вас, государь, неприятности какой.

   – Одной Аннушке во дворце до меня дела, знаю. Так что, послал ли? Перед тем как на Адмиралтейский двор ехать, с ней потолковать надобно.

   – Государь батюшка! Ваше величество!

   – Прибежала, Аннушка, вот и славно. Макаров, двери закрой. Никого не впускать. Занят я. Садись, садись, дочушка. Слыхала уже, какая конфузил при дворе разразилася? Какой сюрприз нам царевна Прасковья Иоанновна всем приготовила? Или давно знала да помалкивала?

   – Нет, батюшка, до сего дня ни о чём не знала.

   – А кабы знала, мне выдала?

   – Государь, что в задний след вопросы задавать? То время прошло, как мне за него сегодня отвечать.

   – Не выдала бы, значит. По бабьему вашему единомыслию.

   – Да ведь никогда мы с царевнами Иоанновнами дружбы не водили, государь, сам вспомни. Они нас насколько старше.

   – Поди, не один возраст.

   – Трудно судить, государь. Мы для них девочками были. А так чтоб симпатия, не было симпатии. Правды не скроешь. Тётенька, государыня царевна Наталья Алексеевна, совсем другое. Иной раз и не поймёшь, кого больше любишь – государыню матушку, её ли.

   – Ты от дела-то не отходи, Аннушка. Значит, сейчас уже знаешь, родила царевна сына.

   – Знаю, батюшка.

   – Так вот хочу, чтобы ты его крёстной матерью стала.

   – Я, батюшка? Но ведь...

   – Думаешь, привалянной младенец. Нет, Аннушка, они с Иваном Ильичом Дмитриевым-Мамоновым так исхитрились, что ещё год назад обвенчались, когда Прасковья в Москву ездила. Брат персонных дел мастера Ивана Никитина, поп Иродион их в своём приходе у Тверских ворот и обвенчал. Помнишь ли, он у Иоасафа Царевича Индийского в Измайлове настоятелем был, пока Прасковья Фёдоровна, вдовая царица, со всем хозяйством своим в Петербург не перебралась. Хотя где ж тебе помнить: мала была.

   – Вот и слава Богу, значит, и стыда никакого нет.

   – Для людей, может, и нет. Но объявлять сей брак не могу и не стану. Жить могут в супружестве, а при дворе каждый сам по себе.

   – Твой приказ – закон, государь.

   – Да не о том я. Был у царевны.

   – Государь?!

   – Был, был. Разобраться во всём сам хотел. Велел Порасковье отречение от престола Российского за себя и всех своих потомков написать, а она дубом встала: не подпишу, и весь сказ.

   – А зачем отречение, государь?

   – Меньше народу у престола толпиться будет, вот затем.

   – Только, государь, ни Анна Иоанновна, ни Екатерина Иоанновна отречений таких не подписывали.

   – Не подписывали. Так мне подманить их супругов надо было, разве непонятно? Им и так до престола нашего никогда не дойти, а без отречения всё что-то впереди мерещиться будет.

   – Понять можно, батюшка, а Прасковья...

   – Слушай, Аннушка, у тех двух потомства больше не будет. Елизавету Мекленбургскую, лютеранского исповедания, за какого-никакого владетельного графа или князя сосватаем – невелико дело. А Прасковья здесь, и родился у неё сын. Понимаешь, Аннушка, сын! Вот в чём загвоздка.

   – Государь, но брак-то у неё, как в Европе говорят, морганатический. Какой уж тут у младенца престол может быть? Одни мечтания несбыточные.

   – А ты про бастардов на престолах европейских никогда не слыхала? Бастардов? А тут дитя законное, да и у батюшки сторонники в наших краях бесперечь найдутся. В случае чего поддержат лучше стрельцов всяких.

   – Батюшка, что сталося, то сталося.

   – И то верно. Приказал я, чтоб брак всенародно не объявлять, царевне с Мамоновым в супружеской комитиве в её дворце проживать, а про младенца нигде тем паче не поминать. Мамонова лейтенантом корпуса кавалергардов назначу – пускай покрасуется, поймёт, что нет с моей стороны досады на него никакой. А тебя, цесаревна моя, прошу, чтобы новорождённого Ивана от купели приняла. А с тобой вместе племянник твой будет – великий князь Пётр Алексеевич. Спорить не станешь?

   – Как бы я посмела, государь! Но только и впрямь лучше, кажется, и не придумать. Выходит, надо мне сегодня же ехать роженицу поздравлять.

   – Умница! Всенепременно. И Лизаньку с собой захвати. Тогда и вовсе по-семейному получится.

   – Ой, государь, камень с сердца свалился, что не гневаешься ты боле, себя не терзаешь.

   – Не гневаюсь? Смеёшься, что ли? Алексашка их свёл. Алексашкины это нечистые дела. Их ему во веки веков не прощу и не забуду. Крал всю жизнь без меры, лихоимничал, теперь ещё и за сводничество принялся, голодранец проклятый. Нет ему больше веры ни в чём. Палка моя погуляла по его плечам, да он привычный. Перетерпит и опять за своё. Только теперь и заступничество Екатерины Алексеевны ему не поможет. Она всегда за него горой. Теперь-то что, интересно, скажет?

   – Может, он и не так виноват, батюшка.

   – Не виноват? Ты дворец его у Мясницких ворот в Москве знаешь? С церковью, что он выше Ивана Великого вывести решил – Архангела Гавриила? А бок о бок двор Ивана Ильича. Царевна ваша будто бы в гости к супруге да золовке светлейшего, а в саду через забор к вояке нашему. Что теперь скажешь? Перехитрили государя али нет?

* * *

Пётр I, цесаревна Анна Петровна

Который день с государем поговорить надо бы. Где там! Толкуют, снаряжением флота занят. Чистый метеор между верфями и Петербургом мелькает. Даром что лето в разгаре, ни праздниками, ни балами не интересуется. Потешных огней и тех пускать не стал. На всё один ответ: не ко времени. А ведь нездоровится батюшке. Крепко нездоровится. Один остаётся, сразу видно, перемогается. Губы в кровь закусит, а говорить начнёт будто ни в чём не бывало. Идёт – галька из-под ног во все стороны летит.

   – Ты ли, Аннушка? Притаилась как. Ждёшь кого?

   – Вас, государь. Да будто не ко времени. Я и подождать могу.

   – Нет, Аннушка, твой черёд всегда первый. О чём потолковать хочешь? Говори, говори, не жмись, доченька.

   – О герцоге я. Понять хочу...

   – Для чего на моих хлебах который год живёт-поживает? Твоя правда, по здравому смыслу, делать ему тут нечего. Загостился, да и расходы на его непутёвую свиту немалые. Только здравый смысл в делах государственных на разную мету выходит.

   – Государь, обманывать не хочу. Слухи пошли, сватать вы свою дочь хотите. Если бы не это...

   – Не нравится? На сердце не ложится?

   – Лизаньке ложится. Они с ним вон как веселиться умеют. Чисто дети малые. Да и герцогу с сестрицей легче, чем со мной.

   – Веселиться, говоришь? Не о веселье здесь толк, что и тебе, умница моя, уразуметь нужно. Нездоровится мне, Аннушка. Больно нездоровиться стало. Иной раз белый свет не мил, а дел невпроворот. И потолковать по-людски не с кем. Мать только утешать умеет. Слов добрых с три короба наговорит, да и прочь пойдёт – не оглянется.

   – Что ты, что ты, государь! Матушка...

   – Знаю, тебе дай волю, всех бы со всеми в согласие привела. Доброе сердце государыни не первый год знаю, а о делах государственных ей бы век не слышать. Другие все, пожалуй, так рассчитывать станут, к какому новому хозяину прибиться. Больной государь и в расчёт не берётся. А я так всё устроить хочу, что, коли и не станет меня, дело бы всё равно само собой делалось.

   – Тебе, тебе, государь, жить надо. Что там без тебя...

   – Жизнь не спросит, кому сколько отвести. И не сбивай меня, Аннушка. Не хочу, чтоб разговор наш кому глаза колол. Вот ты о женихе спросила. Прямо спросила, прямо и отвечу. До сей поры ещё сам не знаю, подойдёт ли тебе герцог. Ты о правах его наследственных когда думала – на что рассчитывать может, кем стать?

   – Что за трудность, государь. С герцогом всё просто.

   – Значит, думала, умница. Вот мне и повтори.

   – Что ж, по титулу он герцог Голштайн-Готторпский, сын единственный герцога Фридриха IV и старшей дочери короля шведского Гедвиги-Софьи.

   – А ты не отмахивайся, цесаревна. Дочь дочерью, так ведь и сестра родная короля Карла XII, с которым под Полтавой сражаться пришлось.

   – Самого заклятого врага вашего и российского, государь.

   – Э, нет! В делах государственных врагов заклятых не бывает. Ты вспомни, во времена дедовские князь Юрий Долгорукий к себе в Москву князя Новгород-Северского звал. Обедом знатным угощал, подарками засыпал. Вместе сражаться стали, а году не прошло, князь-соратник к врагам Юрьевым переметнулся. Тут не о вражде да дружбе говорить надо – о расчёте. Племянник родной Карла XII! Значит, и прав у него на престол шведский предостаточно.

   – Если случай будет.

   – И снова не права ты, Аннушка. Случай самому делать надо. Ты о другом вспомни. Гость-то наш двух лет от роду осиротел – отец в битве при Классоне пал. Софья-Гедвига вдовая где жить стала?

   – В Стокгольме, государь.

   – Видишь, видишь! Значит, и шведы к нему привыкли – не чужой он для них, не посторонний. Мать через пару-другую лет померла, опять там же жить остался. Кто ему родителей заменил? Карл XII.

   – Плохо заменил. Герцог образованием похвастать не может.

   – Захочет – своё доберёт. Не захочет – умной супругой обойдётся. Тоже неплохо, а, Аннушка?

   – Учителей да воспитателей добрых николи не знал, всё больше, сам говорил, среди низших придворных чинов время проводил. Одна радость: на дядюшку, как на икону святую, молился. Слова о нём плохого сказать не даст – так и вскидывается.

   – Не то лыко ему в строку ставить надобно, Аннушка, совсем не то.

   – Разрешите, государь, сама отгадаю.

   – Почему бы и нет? Обо всём своим умом думать надо.

   – Безвольный он, государь. На ходу спит. Языком иной раз болтать горазд, а вот как в деле будет?

   – Твоя правда, никак. Кабы воля была, так бы уже сейчас на шведском троне сидел. Шлезвига сам не добивался – всё время ждал, когда дядюшка любимый на серебряном подносе отцовские владения ему предоставит. Ему бы самому с датчанами сражаться – не стал. Дядя слово сдержал, в 1716-м правление Шлезвига ему в руки передал, а герцог додумался собственными владениями из Швеции управлять.

   – Видишь, государь, видишь!

   – Так ведь и советчиков добрых у нашего герцога не видать было. И лет он твоих ещё был – шестнадцать годков не для всякого возраста.

   – Так ведь когда двумя годами позже король преставился, все права на престол у герцога были. А он что – принял денег на дорогу и поехал по Европе скитаться, владения свои вымаливать.

   – Ну, деньги не так уж и малы вышли – помнится, тысяч пятьдесят талеров. Шведский престол упустил, так ведь половину земель своих наследственных одними переговорами вернуть сумел. К двадцати годам резиденцию перенести в Киль смог. Где только не побывал – ив Ростоке, и у дяди своего, епископа Христиана-Августа, в Гамбурге, в Берлине, в Дрездене и у императора.

   – Теперь и до Российской империи дело дошло. Глядишь, российский император сироте на бедность чего пожертвует.

   – А вот так, Аннушка, цесаревне судить не след. Не дама ты простая придворная, чтобы пустяки болтать, веером прикрывшись. Не говорил я с тобой – мала была, а теперь вроде бы и самое время. Помнить ты о тех давних днях не можешь – мала была, только когда ты на свет пришла, у русского царя целый кошель невест набрался. Одна другой краше, коли не дурее.

   – И всех пристраивать надобно.

   – Пристраивать? С какой стати? Коли с толком, другое дело. Вот первой у нас Курляндия оказалась: через неё к морю выходить удобно. Герцогу ихнему так и сказал: любую выбирай из царевен-племянниц. Какая приглянется, та и твоя. Он, понятное дело, на Анну глаз положил. Хороша была, ох, и хороша. Косы до полу, глаза васильковые, кожа белая, крупичатая.

   – Неужто было так, государь? Кто другой бы сказал, ни за что не поверила. Анна Иоанновна нынче...

   – Что ж, тринадцать лет прошло – для девки срок немалый. Тела набрала, а сама привяла. А в те поры герцог Курляндский задурился совсем, со свадьбой торопиться стал не по правилам – лишь бы скорее супругу такую заполучить. Сразу после Полтавы дело было. Впереди поход Прутский. Никто с женихом спорить не стал. Окрутили царевну да и в дальнюю дорогу с Богом отправили. Только герцог, едва доехав до владений своих, Богу душу отдал. Толковали, перепил на радостях. А герцогинюшка наша вместо того, чтобы герцогство своё к рукам прибрать, порядки для нашей державы нужные завести, обратно в Измайлово, к маменьке любезной рваться стала. Спасибо ещё Пётр Михайлыч Бестужев-Рюмин при ней оказался. За имуществом доглядывать, за курляндцами следить, ну и ещё иное всякое. Старый лис, опытный. Сам наживается, но и наши интересы блюдёт.

   – Говорите, наши интересы, государь. Остерман мне по карте показывал – залив там Рижский и море Балтийское, а ещё...

   – Вот ты о главном и сказала. И крайняя нам нужда от шведов Курляндию отгородить. Сколько раз они на земли эти возвращались. Только после Полтавы вроде бы отступились.

   – Так это, государь, во время войны Северной.

   – Умница ты моя, Аннушка. С тобой лучше, чем с советниками моими толковать. Всё-то ты знаешь, до всего тебе дело. А Курляндию после этой войны Шереметев занял. Герцог Фридрих-Вильгельм в те поры ещё в возраст не вошёл. За него дядя его родной, герцог Фердинанд правил. Не то чтобы власть для племянника сберегал – о своих делах думал. У Фридриха-Вильгельма ума хватило: как вернулся после войны в 1710 году в Курляндию безо всякого опекуна, так и стал у нашей державы поддержки искать – на Анне Иоанновне женился. И всё бы ладно устроилось, кабы не смерть его ранняя. Январь 1711-го – что за такой срок сделать можно!

   – Вот вы, государь, и заказали Анне Иоанновне в Россию возвращаться.

   – Не то что заказал – строго-настрого и думать запретил. Власть-то к былому опекуну – герцогу Фердинанду перешла. Он в те поры в Данциге резиденцию имел. Там и остался: курляндских дворян побоялся. Не нужен он им был. А на такой раздрай глядючи, и Польша вмешиваться стала. В 1717-м порешили курляндцы на съезде в Митаве Фердинанда власти лишить, а всю власть высшим советникам герцогства передать. Это твёрдо помнить надо: где совет из многих, там как хошь воду мути. Кого на свою сторону переманить можно, кого купить. Вот Пётр Михайлыч и управляется, а надо бы нашей герцогине самой. Дел-то сколько – себе не поверишь.

   – А в Данциге вам, государь, быть довелось?

   – Как же. Там и свадьбу другой Иоанновны сыграли, ещё к морским просторам попротиснулись.

   – Это с герцогом Мекленбургским?

   – С ним самым. Тут ведь какой расчёт был. Мекленбургские владения все по балтийскому берегу лежат. Вспомнишь, какие земли округ?

   – Прусские, государь. Померания, Бранденбург, Ганновер, Шлезвиг-Голштейн. Вот оно что!

   – Догадалась, цесаревна? Ещё одну провинцию, Аннушка, пропустила – город Любек! Места благословенные. Если земли не так уж и богаты, зато озёр судоходных, каналов не счесть. Минеральных вод в избытке. Хороших гаваней множество.

   – Вы, государь, о них как о российских говорите.

   – Да ведь ежели с герцогом в дружестве жить, так бы оно и было. И снова не захотел Господь. Грешно так говорить, ан нет-нет да подумаешь: не угодны Иоанновны Богу.

   – Что, не ужилась Катерина Иоанновна с супругом?

   – Это ли одно! Подумать только, как замуж её выдавали. Едва не неделю весь Данциг с улиц не уходил: кругом фонтаны из вина, быки жареные, птицей всякой начиненные. Представления кругом, потешные огни. За одним столом император российский, короли польский да прусский. Это ли не почёт! Это ли не радость для молодых! Одного в толк не возьму, откуда у племянниц строптивость такая? Анна на своём стоит, возвращения добивается. Катерина мало того, дочку – не сына-наследника родила, против нрава мужниного взбунтовалась. И пьёт герцог, дескать, много, и в хмелю буен – иной раз и герцогинюшку прибьёт, и нравом злобен. Подхватила дитятко своё никому не нужное и в Измайлово. Поспорь тут с царицей Прасковьей: любимица. За свою Катерину в ногах валяться готова. Вот тебе и хитроумный план. Ровно на песке вычерчен.

   – Так ведь у Лизаветы-маленькой всё равно права на престол Мекленбургский есть. По рождению.

   – Хороши права! Для сына герцог бы всё сделал, а тут и развода с первой супругой устраивать не стал: нужды нет.

   – А он будто женатым на Катерине Иоанновне женился? Как такое быть может? Не знал никто или как?

   – Все знали, все бы и поддержали, кабы сына герцогиня наша измайловская спроворила. И на то её не хватило.

   – Так в чём вы вините её, государь? Природа решила – не Катерина.

   – Природа! А муж на что? Рожала бы, пока наследник не родился, тогда бы герцогиней жила – не приживальщицей на государевых хлебах да матушкиных просьбах.

   – Герцог Карл...

   – Вот и дошли мы до него, цесаревна. Он ведь к Российской державе с немалой просьбой обратился – и Шлезвиг, и всю Швецию ему вернуть пособить. В феврале 1721-го встретились мы с ним в Риге. Герцогу советники его уже тогда подсказали за царевен посвататься: иначе кто бы его просьбами заниматься стал. Вот тогда я его в Петербург пригласил. Подумал, что и вам с Лизанькой веселей станет. Герцог – человек молодой. Вокруг него почти одна молодёжь вьётся. Чем плохо? Он от Ништадтского мира решения всех своих дел ждал. Не получилось у нас – не с руки было. Это уж в следующем году наш посланник в Стокгольме схлопотал герцогу титул королевского высочества – притязания его закрепил.

   – И ничего больше, государь?

   – Да как тебе сказать, обещала Швеция на будущее поддержать права герцога на Шлезвиг. На будущее – после дождичка в четверг.

   – Но средства, государь, какие же у герцога средства?

   – Что ж, пока жалованье от нашего правительства получает. Коли породниться с ним согласимся, и жалованье увеличим, и штат придворный удвоим и дворец в Петербурге – для медового месяца! – дадим. Смеюсь, Аннушка, смеюсь. Пока никакого медового месяца не видать. Так что живи себе, доченька, и жизни радуйся, коли к нашему жениху сердце не лежит.

* * *

Пётр I, цесаревны Анна Петровна

и Елизавета Петровна, Мавруша

   – Аннушка! Аньхен! Сестрица! Ты слыхала? Что же теперь будет, что будет, Боже мой!

   – Тише, тише, Лизанька.

   – Что теперь-то тише. Каждый воробей под застрехой всё знает.

   – Бог с ними, с воробьями. Мы-то с тобой не воробьи.

   – Да и здесь Маврушка на часах, а она побольше нас с тобой знает. Разве не так? Знает и по гроб молчать станет. Сестрица!

   – Боже милостивый! Как я надеялась, что после коронации...[15]15
  Коронация Екатерины состоялась 7 мая 1724 г. в Успенском соборе Московского Кремля, в присутствии всех высших чинов государства и при огромном количестве народа.


[Закрыть] Такой почёт! Такая слава! И снова...

   – И снова дом Матрёны[16]16
  Сестра Анны Ивановны Монс, Матрёна, была замужем за Фёдором Николаевичем Балком, московским генерал-губернатором.


[Закрыть]. Вот кто только донёс, о времени, убивец проклятый, доведался?

   – Какая разница, Лизьхен. Каждый мог, народу во дворце предостаточно.

   – Но до сих пор молчали!

   – Молчали, потому что невыгодно было. А сегодня кому-то расчёт был государыню под обух подвести.

   – Монса проклятого!

   – Полно, сестрица, какой здесь Монс. Монса в чём угодно обвинить можно.

   – И по делу! Все говорят, вор каких мало.

   – Обвинить и из дворца на веки вечные убрать, а вот государыня. Ей-то каково теперь будет?

   – Не снимает же с неё государь короны. Что сделано, то сделано. Рад бы отступиться, да ходу нету.

   – Думаешь? У государя всё возможно. В гневе он, в страшном гневе. Ни с какими законами да обычаями не посчитается.

   – Но разве такого не случалось с другими королевами?

   – Случалось. Только никому с рук не сходило, а у нас, чтобы царица... О, Господи...

   – А может, объяснится ещё всё? Мол, государыня случайно заехала. И Монсу почему бы у сестры не оказаться – родные всё-таки. Или ещё – всем имуществом государыни он управляет, так по делу потребовалось немедля разрешение али совет какой получить. Придумать, придумать надобно. Неужто государыня не сумеет?

   – Тебе бы всё придумать, Лизанька.

   – А коли выхода другого нету? Жить-то надо, и языки укоротить.

   – Не станет государь об этом думать. Ни о ком не станет думать.

   – Это верно, не умолишь его в гневе николи.

   – Да и как умолить, когда кучера сей час в Тайную канцелярию забрали, в пытошную.

   – О, Господи!..

   – Как на дыбу разок поднимут, всё что было и чего не было порасскажет. Об Андрее Ивановиче какие страсти ходят, ночью не заснёшь.

   – И что, сразу беднягу к Ушакову?

   – И его. И прислугу Матрёнину. А там и до дворца дело дойдёт.

   – Ещё хуже. А нас, думаешь, государь, спрашивать станет?

   – Не знаю, Лизанька, ничего теперь не знаю.

   – Надо было раньше государыню упредить, чтобы такой воли не брала. Чтобы поопасилась.

   – И ты бы, сестрица, решилась?

   – Я-то нет, а вот ты, Аньхен, ты бы могла...

   – Не могла, Лизанька, никак не могла.

   – Думаешь, матушка государю бы про тебя невесть чего наговорила?

   – Не знаю и думать о таком не хочу.

   – Ой, государыни цесаревны, сам Пётр Алексеевич сюда жалует!

   – Бежим, Маврушка! Через чуланчик бежим. Лучше батюшке на глаза не попадаться. Да и ни к чему ему нас сегодня здесь всех вместе видеть. Скорее, Маврушка, скорее и дверку поплотнее притвори.

   – Одна, Анна Петровна?

   – Сейчас одна, государь.

   – А раньше?

   – Раньше? Сестрица Лизанька забегала. Маврушка Шепелева одеваться помогала. Вроде и всё.

   – Герцог заходил?

   – Государь, он с утра не имеет обыкновения меня навещать.

   – Знаешь о делах дворцовых? О Монсе?

   – Знаю, что плут он первостатейный, и вы, государь, его на плутнях поймали.

   – Только и всего? Не мало ли, Анна Петровна?

   – Государь, скажите, что вы хотели бы от меня услышать?

   – Молчать, значит, умеешь. И то сказать, во дворце живёшь, среди козней придворных. Знала? Раньше, скажи, знала? И молчала?

   – Государь, дворец полон недобрых разговоров. Если все слушать...

   – Все да не все! Что мать к Матрёне Балк ездила? Каждую свободную минуту? Как только государь со двора, а того лучше из Петербурга? Что Матрёнин дом почти всегда пустым стоял?