Текст книги "Привенчанная цесаревна. Анна Петровна"

Автор книги: Нина Молева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

Да не мог он к сроку вернуться. Спасибо, Шеин с бунтовщиками расправился под Воскресенским монастырём. Кого следовало, казнил. Выходило, без государя дело обошлось. Только теперь, примчавшись в Москву, никому не поверил.

Вернулся на праздник Петровской иконы Божьей Матери, 25 августа, и сразу на Кокуй, к Анне Ивановне. Ни тебе жены, ни сестры, никаких родных... Скрываться не стал, что одна дорога была – в её опочивальню.

А на следующее утро, прямо из её дома, на Преображенский двор – вершить суд и расправу. За бороды первых сановников государственных схватился – сам кромсал как умел, как выходило. Следствие начал по новой, будто Шеин ни о чём не дознавался.

Во всём правительницу бывшую обвинил. Вместе с ней Марфу Алексеевну, что никогда ему покорства не проявляла. И – кому бы в голову пришло – царицу Авдотью. Не за бунт стрелецкий – тут уж её вины, ищи, не ищи – не сыщешь. А просто. Постричь велел. Насильно. Полагала, владыка своё слово скажет. Не сказал. Так и не стало царицы Авдотьи, а у царевича Алексея матери.

Не мне братца-государя судить. Не мне... А вот стрельцов казнить стали. За один месяц больше тысячи положили. Обезглавили. За октябрь. Три месяца переждали и снова сотнями начали. И братец сам хвастал: по десяти, а то и двадцати голов кряду на плахе рубил. И Алексашка Меншиков. Вместе.

* * *

Пётр I, царевна Наталья Алексеевна

   – Ничему, Петруша, в жизни не завидовала – тебе завидую: коль довелось тебе столько повидать. Кабы не читала, не сведома была чудес этих заморских, легше бы было, а так... Всё перед глазами картины дивные встают, только рассмотреть ничего толком нельзя.

   – Неужто, сестрица, про тебя забыть мог. Всю дорогу помнил. Вот и копию с журнала, что каждый день вёл, велел тебе списать. Для интересу. Где был. Чего видел.

   – Да ты что, Петруша, цельный журнал? Да такой толстый! Господи! Вот порадовал, братец, вот порадовал! Как отъедешь, тут же читать примусь, обо всём позабуду.

   – Вот и погляди, как люди живут и как нам жить надобно. Сама разумеешь, за что прямо с ходу браться буду. Читай, умница моя, Господь с тобой. Завтрева заеду.

«Копия з журнала ево величества Петра Первого... когда, он своею высокою особою изволил ходить при свите посолской за море 7206 от Рождества Христова 1697 году.

С Москвы майя 11-го дня через Клин Тверь Торжек великий нов Град оттоль в Нарву июня 2: дня из нарвы июня 11 дня кораблём в Любик июня 23 дня тут видел в церкви престол из мрамора резан зело изрядно и органа в которых одна труба 16: аршин а из Любика в Гамбурх.

В 25: день тут видел метальника в камеди, которой метался зело дивно.

Июля 11-го дня в Амстердаме был в дому где собраны золотые серебряные и всякие руды и как родятца алмазы изумруды королки всякие каменья и морские всякие вещи и как золото течёт от земли от великого жару.

в Амстердаме видел младенца полтора года мохната всего сплошь толсто гораздо лице его поперёк две четверти привезён на ерманку тут же видел слона великого которой с каменем играл и трубил по турецки и по цесарски и стрелял из мушкета и многие вещи делал и имеет синьпатию с собакою которая непрестанно с ним пребывает зело дивно на ярманке видел металъников которые через трёх человек перескочи налёту обернётся головою вниз и встанет на ноги.

У доктора видел телеса человечески анатомию жилы и мозг телеса младенческия и как зачинается во чреве и родится.

видел сердце человеческое лёхкое почки и как в почках родится камень а вся внутренняя разнятся разно и жила та на которой лёхкое живёт подобно как тряпица старой жилы те которые в мозгу живут.

видел 50-т телес младенческих в спиритусах от многих лет нетленны.

видел кожу человеческую обделана толще бараньей а кожа которая у человека на мозгу живёт вся в жилах косточки малинькия будто молоточки которые во ушах живут.

тут же видел которой родит через естество собою болшую мышь без шерсти а родит от себя подобно себе сквозь спину и видели тут многих малиньких половина вышла больше 20. тут же жуки предивные и бабочки великие собраны зело изрядные.

приехали в гагу с послами сентября 15: дня встречи были за две версты до города встречали два человека стат а под ними было 50 карет, о шести конех и сидели по два человека а сидел князь Александра Голицын как приехали в город на посолской двор приехали два человека стали поздравлять посолское величество в добром приезде ко двум приехали... человек стат а в них один президент потчивал за столом а приехали в каретах о шести конях мы встречали у корет послы не сошли...

в гаге Франц Яковлевич (Лефорт) ездил за город в сад в своей карете которая дана тысяча восемьсот червонных у лошадей были шлеи бархатные вызолоченные сидел с ним в карете: ещё были три кареты о шти конях в которых наши дворяне сидели.

а как сведали что мы поехали за город многие поселение жёны нарочно выезжали загород все на шти конех после того ездили дважды в камедию которая нарочно для нас сделана как поехали из камеди ночью несли перед каретою 20-ть свеч больших вощаных.

во амстердаме октября 28 дня были огненные потехи зело изрядные перед всеми вороты во всём амстердаме огни горели великие... пускали зело предивн за одну ночь чаю несколько тысяч пущено не видать было неба и стрельба была великая во всю ночь что мир состоялся у многих европейских государей со французским королём, в амстердаме видел штуки разные и бумаги режет девка может персону человеческую взрезать и многие персоны королевския режет и продаёт за великую цену.

в амстердаме был у жидов в церквах и видел великое богатство и из рядные церкви и книги Моисеевы зело украшены в амстердаме ж был в церкве у кватеров которые собравшись в церкве и сидят часа три с великим смирением никакова слова никто не молвит всякой ожидает на себя очищения и познавши и то муж или жена встаёт и учит людей а в то время как молчит хотя великую досаду делает не противитца и ответу не даёт.

в амстердаме устроенный изрядныя домы где собираютца во всякой вечер девицы изрядныя девиц по 20 ти и по 15 ти и музыка непрестанно а кто охотников приходят кто которую девицу полюбит то те взявшись за руку изволил с нею итти в особую камору или к ней в дом и ночевать с нею без всякого опасения потому что те домы нарочно для того устроены и пошлины платят в ратушу, а домов таких с двадцать а называют их шпилгоус или домы игральный а нигде домы есть которые те дела исполняют только тайно а домов таких в амстердаме з двесте и зело богаты домы а кто охотники нанимают на месяц на два или на неделю и живёт без всякого опасения хоша год.

в амстердаме был в доме где сидят сумасбродныя люди которые соверщенно без ума всякому зделан особливой чулан и ходит напросте непрестанно смотрят поят чистят и берегут а которые не дерутца просто ходят по двору а з двора не пускают.

на месяц смотрели и можно видеть что есть земли и горы а мерою та труба зрительная сажен десяти (около 21 метра) во Амстердаме видел голову человеческую сделана деревянная и говорит человеческим голосом заводить как час и заведя молвит как кое слово и она молвит и тут же видал сделаны две лошади деревянные на колесе и садятца на них и ездят зело скоро и снимают кольца.

всех церквей разных вер в амстердаме пятнадцать

в Амстердаме был у жидов в церкве и смотрел обрезывание кто обрезывает младенца прежде молитву сотворит и потом положит младенца и возьмёт крайнюю плоть и щиплет щипцами серебряными и отрежет немало после возьмёт в рот ренского и сосёт кровь тою же кровью и вином мажет у младенца уста.

обедали в Амстердаме на большом или постоялом дворе десятник и послы трое всего было 32: человека а заплатили денег 207 ефимков из Амстердама ездили в Ротердам а ехали на Лейден в Лейдене были во академии и смотрели многих вещей из Лейдена в Дельфт смотрели церкви большой где погребаются оранския князья из Дельфта в в Ротердам в Ротердаме церковь большей смотрел тут видели славного человека учёного персонуиз меди отлиту в подобие человека и книга медная в руках и как двенадцать ударит ... имя ему Еразмус (Эразм Ротердамский).

в Амстердаме был где дважды на неделе собираютца учёные люди и рассуждают между собою о разных вещах богословских и филозовских.

в Амстердаме ужинал в таком доме где ставили нагие девки есть на стол и питьё подносили все нагие девки было их тут пять девок только на голове убрано а на теле наги перевязаны лентами руки флёром.

смотрели курфюрста бранденбургского двора его и садов во одну сторону двора река воаль за рекою построен сад изрядный прешпект на горе фонтан з гор ход зделан через реку в сад по одну сторону двора ево гора превеликая кругом рощи в роще просека 12-ть дорог со всякой дороги видеть можно поогород а в рощах напущено зверей оленей лосей вкруг видел ста с три в горах построены фонтаны изрядные и величиною та роща кругом ходу четыре часа.

смотрели церкви католицкой кругом её высечены страсти спасителевы из алебастра на одной стороне распятие на другой стороне когда молился святый боже да мимо идёт чаша сия и прочил все страсти в церкви сечены

в Берлин приехали в 29 день генваря город великой столица курфюрста брандебургского у курфюрста были на дворе и ходили во всех ево палатах были и дочь ево видели девицу и сына ево девяти лет говорит латинским французским и немецким языком первая палата курфюрстова обита шпалерами другая шпалерами а третья бархатом четвёртая кружевами золотыми покоевы ево палат убраны письмами изрядными и ещё палата в которой стоит поставец один с хрустальными сосудами ещё палата стоит персона из воску сделала так жива что неподобна поверить, что человек работал сидит в креслах что ближе смотреть то болше кажет себя дива

во Гданьске же были в во оружейных палатах с той пушки и мортиры ядра и порох все пушешные инструменты

тут же мужики зделаны каких лат как войдёшь в палату то встанет сам и шляпу поднимет и машет

ехали четыре дня переехали реку Вислу от Гданьска четыре мили обедали в городе Елблюк девять миль от Гданьска город великой в Кролевец приехали февраля 20 го дня наняли две коляски дали сто ефимков ехали 10 дней

от Майя ехали четыре мили и поехали курляндского князя землёю зело самой нужной проезд и народ самой хуже наших крестьян.

Февраля 27 дня приехали в Нитов поутру столица князя Курляндского а город небольшой и строение худое того ж числа приехали в Ригу конец совершён».

«Вроде бы всё перелистала. Нет, ещё о водах – Петруша больно о них заботился. Больно много в семействе нашем от болезни каменной прибралось – всё надеялся исцеление найти, заранее подумать.

«Смотрел где натуральные колодцы горячие в одном безмерно горячо немножко рука терпит другой не так горяч.

Построен великой дом и палаты изрядные зделано место где палата каменная сажен пять с сот из досок на котором водоводе зделаны две трубы для того что пар непрестанно идёт от воды посерёдке зделано место где ходят в воду выкладено около изрядно глубиною по шею человеку около перила зделаны два маленькие чердаки и ступени в воду сколько уступил и сядут поделаны лавки в воде а где кто хочет отворить двери другия зделаны в воду и плавать можна вдоль сажени три поперёк полтора а вода непрестанно течёт тут приведена труба великая а другою трубою вода течёт а вода в колодезях солона».

Чего ели, и того не упустил! «Из Крофорта ехали водою рейд наняли лодку дали 28 ефимков от персоны по четыре ефимка а ехали четыре дни обедали в кронфорте заплатили по ефимку от персону ества была салат гусь жареной три курицы, в росоле потрох гусиной аладьи пряженые капуста с маслом дрозды, жаркия да фруктов блюдо обедали и ужинали по червоному платили от персоны...»

Неужто не сосватает братец сестру в иную державу? Неужто здесь, середь царевен век вековать? У бабки Арины Михайловны с королевичем датским не вышло[9]9
  Здесь говорится о датском принце Вольдемаре, женихе царевны Ирины Михайловны. Свадьба не состоялась из-за разногласий в вере.


[Закрыть], так то время другое было. Не заартачился бы государь Михаил Фёдорович, батюшка Алексей Михайлович половчее в разговорах оказался, дело бы и сладилось. Не сохла бы в теремах до полувеку, не убивалась бы по ночам над судьбой своей незадачливой. Крёстная ведь мать Петруше. Пяти годочков крестнику не было как прибралась, а всё её добром да молитвой поминает. Господи, хоть надо мной сжалься!

* * *

Царевна Наталья Алексеевна

и Настасья Фёдоровна Ромодановская

   – Слыхала ли, Настасьюшка, нет больше нашей царицы. Увезли Авдотью Фёдоровну. Ни с кем, даже с сыном родным проститься не дали.

   – Государыня-сестрица, неужто правда? Неужто решился государь?

   – Другое скажи: не позабыл среди казней-то всех лютых. Не забыл!

   – Да так оно незаметней пройдёт, государыня-сестрица. Как ни толкуй, кому сегодня до царицы дело, когда кругом покойники одни. Голов-то, голов сколько рубят, ровно капусту перед Покровом, сказать страшно. Господи, прости и помилуй нас, грешных. До каких времён страшных дожили. Когда же увезли-то?

   – Вчерась, на зачатие честного славного пророка Предтечи и Крестителя.

   – Как же на такой день можно? Святые Захарий и Елизавета от бесплодия разрешены были, а тут плодовитую жену...

   – Замолчи, замолчи, сестрица! Не нам судить. Тебе супруга своего пуще собственного глаза беречь надо. Он-то что о царице говорил?

   – Немки он, государыня сестрица, не любит, ой, не любит. Твердит, мол, наступит час, во всём государя обманет да до беды доведёт.

   – Уж не ей ли, Господи, прости, государь место ослобонил?

   – Да ты что, Настасьюшка! Блудливой-то девке!

   – Больно государь к ней сердцем прилепился. Откуда ни возвернётся, к ней первой мчится. У меня спросил, что народ о ней толкует.

   – А ты что, сестрица-государыня?

   – Я что! Слыхом не слыхивала никаких разговоров. Да и кто бы это осмелился о царском доме сплётки всякие распускать.

   – Поверил государь-то?

   – Поверил не поверил, да я в стороне осталась. Не задалась царице жизнь, ничего не скажешь. Только вот что я тебе скажу, Настасьюшка, не первый день дело-то это задумалось.

   – Ещё бы не первый! Фёдор Юрьевич, сама слыхала, говорил, что государь дядюшке своему, Льву Кирилловичу Нарышкину, из Лондона отписывал – уговорил бы Авдотью Фёдоровну постричься.

   – Ой, страх какой! Неужто Лев Кириллович за дело такое взялся?

   – Про то не знаю. А просьба государева была. Может, и не захотел Лев Кириллович. А, может, царица ему отказала. Вон наперёд послал архимандриту суздальского Покровского монастыря предписание царицу постричь. А он, сказывают, ответил, что помимо воли царицыной ничего делать не станет.

   – И Авдотьи Фёдоровны не примет? Куда ж её тогда повезли?

   – Нет, на житьё примет со всеми почестями царскими, а на постриг насильственный нипочём не согласный.

   – Даже если патриарх прикажет?

   – А нешто патриарх так распоряжался? Владыка в стороне оставаться хочет. И нашим, и вашим угодным быть. Гляди, как после первых же казней хворать тяжело начал. Переживать переживает, а государю слова поперёк не скажет. Сказывают, с постели сволочётся, у образов упадёт и застынет. В слезах весь молитвы творит. Да стрельцам-то от того не легше.

   – Уж не знаю, что думать. Как же это молитва владыки до Господнего престола не доходит.

   – Государю сколько раз доносили: расхворался владыка, в чём душа держится. Сказал: всех, кого надобно, казнит, тогда и святейшего наведать приедет.

   – Не заступился Алексей Петрович за матушку, не заступился.

   – Да ты что? Малец такой! Шесть годков исполнилось – что он может!

   – А то и может. Вспомни, сказывали, как Фёдор Алексеевич, государь покойный, царицу-родительницу Наталью Кирилловну хотел из Кремля отправить? Подучили тогда Петра Алексеевича – ему и вовсе пяти лет не было – в ножки государю царствующему упасть, согласие на жизнь в теремах вымолить.

   – Когда это было!

   – Всегда так бывало. А Иван Васильевич Грозный как по смерти своей матушки великой княгини Елены Васильевны за любимца её боярина Овчину-Телепнева да сестру его, няньку свою Аграфену Челяднину, бояр просил?

* * *

Пётр I, Фёдор Юрьевич Ромодановский

Где и найти государя в свободную минуту, как не в токарне. В Преображенском малом дворце, кажется, покоя важнее неё нету. Государь в полотняной рубахе. На груди полы разошлись. Передник кожаный до земли. Рукава засучены, руки в жилах взбухших. Со лба пот ручьями. А зябко в токарне, куда как зябко. Дверь в сенцы отвором стоит. Сквозняком каждого прохватывает.

   – Будь здоров, князь Фёдор Юрьевич, будь здоров Князь-Кесарь. Пришёл о Всешутейшем соборе узнать? Пожалуй, на этой неделе по времени не выйдет. Зато следующую прямо с него и начнём!

   – О другом я, государь. Вести из Суздаля.

   – Об Авдотье, что ли? Что решили, наконец? Будет ли конец волынке этой? На кого ни доведись, терпенье лопнет.

   – Постригли царицу, государь.

   – Постригли! Вот и ладно. Не забыть бы в обитель дачу вложить, чтоб на нищету свою жаловаться перестали.

   – Кричала Авдотья Фёдоровна очень, государь. В беспамятство два раза впадала. Лекаря прямо в храме держали.

   – Так не померла же. Жива-здорова. Такую, Князь-Кесарь, через коленку не перешибёшь. А беспамятство её – от досады, ни от чего иного. Вот точить рамку кончу и на Кокуй с вестью радостной к Анне Ивановне. Попируем, как Бог свят, попируем.

   – Государь, а что с царевичем станет?

   – А что с Алёшкой стать может? Заниматься им, покуда суд да дело, сестрица-царевна Наталья Алексеевна согласилась. За штатом царевичевым присматривать. Вон там сколько народу набежало.

   – Родные все, государь.

   – Это ты о том, что Нарышкины? Нешто думаешь, я больно им верю? Слава одна, что родственнички, а на деле ещё посмотреть надо. Значит, кто там у нас? Учителем пока оставили Вяземского Никифора. Не больно-то он мне по душе, но до лучшего пусть мальцом занимается. Привык к нему. Воспитателями Нарышкины – Алексей и Василий. Округ Нарышкины – Василий и Михаил Григорьевичи, Алексей и Иван Ивановичи, да Вяземских пятеро с Никифором – Сергей, Лев, Пётр и Андрей.

   – Ещё духовник, государь.

   – Ах, этот! Поп Верхо-Спасского собора кремлёвского Яков Игнатьев. Ну, и понятно, всё воспитанием заведует пока тоже поп Леонтий Меншиков. Как перебрались к царевне Наталье Алексеевне в Преображенский дворец, всех, что ни день, как на ладошке вижу. Менять, менять их надо, Фёдор Юрьевич. При Авдотье беспокойства много было. Чуть что вопить начинает, в ноги кидаться: того не тронь, этого не замай. Теперь другое дело. Со всеми разберусь, дай срок.

   – Что ж, государь, царевича по малолетству его, конечно, жаль, но твоя правда – не помощники, воспитатели-то эти, они тебе. Не говорил я тебе, государь, а вроде бы знать тебе следует.

   – Ты о чём, Князь-Кесарь?

   – О показаниях стрельцов под пытками. Много глупостей плели – со страху чего не наговоришь! Вот и тут монастырский конюх Кузьмин такие слова молвил, будто ты, государь, немцев любишь, а царевич их не любит. Мол, приходил к царевичу некий немчин, слова какие-то говорил, а царевич сильно озлился и на том немчине платье сжёг и всего его опалил.

   – Не слыхал о таком. А было и на самом деле?

   – Проверял, государь. Было. Не донесли тебе в то время.

   – Могут и в другой раз не донести, а что из мальца тогда вырастет, сам знаешь. Это он сейчас в свои-то осемь лет вытворять себе позволяет! Значит, старшие на подначке стоят, поощряют.

   – Ты на сына, государь, зла не держи. Где в его-то годы разобраться. Отца ведь не видит. Никогда не видит.

   – Няньку из царя решил сделать, Князь-Кесарь? Не выйдет! Возиться с мальцом не буду.

   – А может, надо бы, государь. Не ты сына в руки возьмёшь, от Лопухиных к нему руки протянутся. Как запретишь царевичу матушку родимую вспоминать? А ведь сколько народу на чувствах-то сыновних в доверие к нему войти сумеют.

   – Не каркай, Князь-Кесарь, не каркай. Теперь уже знаю, какого воспитателя искать станем. Из студентов университетов немецких подберём. И чтоб дело военное любил и знал. И чтоб царевича походя языку немецкому учил, без языка ему никак нельзя.

   – Один ведь он у тебя, государь.

   – Сегодня один, а там как Бог даст.

   – Прости мне любопытство моё проклятое, государь, только что ж ты теперь в одиночестве в твои-то молодые годы коротать собрался. Есть у тебя Анна Ивановна – хорошо, но ведь государю и супруга законная потребна. Порядок такой заведён, не тебе его менять.

   – На всё своё время, Князь-Кесарь. Нынче ещё до матримониальных дел руки не доходят. Да, хотел я тебе новость и радостную, и забавную сказать. Веришь, в Амстердаме послу Фёдору Алексеевичу Головину множество прошений о принятии в службу российскую подано было. А мне так понравился знаменитый тамошний живописец и рещик Адриан Шхонебек и живописец-арап Ян Тютекурин.

   – И впрямь арап? Подлинный?

   – Самый что ни на есть. В Оружейную палату к нам просится. Я и согласие сразу дал. Забавно!

* * *

Фёдор Юрьевич Ромодановский, его жена Анастасия Фёдоровна

   – Фёдор Юрьевич, батюшка, несчастье какое случилось али что? Сказывали, народ сломя голову в Немецкую слободу поскакал. Кругом переполох великий. Плохо с кем, что ли?

   – Франца Яковлевича не стало, Настасьюшка, генерала нашего Лефорта. Кончился в одночасье.

   – Так ведь молодым совсем был. Что ж ему приключилося?

   – Не ведаю, что дохтуры насочиняют. А не старым человеком был, это верно. Едва за сорок перевалило – какие его годы! А человек хороший, ничего не скажешь. Сплёток не плёл. Как государь его ни любил, никогда любовь его в корысть свою не обращал.

   – Так государь и так его не обижал, кажись.

   – Не обижал, не обижал. Ему попервоначалу туго пришлось, как в Москву попал. Характер у него шебутной был, у покойника. Своевольный. И то сказать, из купеческой семьи богатой. Отец его по торговым делам определил во французский город Марсель ехать, а Франц Яковлевич возьми да поступи волонтёром в военную службу в Голландии, чтобы с теми же французами воевать.

   – Самостоятельный!

   – Да с чего бы ему самостоятельным быть? Дурной – двадцати лет не исполнилось, как в Россию с полковником Фростеном собрался. Сам признавался: и страны такой не знал, и путей-дорог в неё не ведал. Чином капитана поманили, он и разлетелся к нам ехать.

   – И давно это было?

   – Да как сказать – в год после кончины государя Алексея Михайловича. В Архангельске-то он высадился, а в Москву без прошения, заранее отправленного да рассмотренного, ни-ни. Не чаяли до первопрестольной добраться. А и добрались – разрешение себе выхлопотали – ещё года два не у дел болтался, спасибо удалось ему жениться на свойственнице генерала Гордона.

   – Англичанке никак?

   – Всё-то ты у нас, Настасьюшка, знаешь. На англичанке. А вместе с супругой и чин капитана получить. С Гордоном два с лишним года в Малороссийской Украйне с татарами воевал. В Крымские походы в оба ходил. Князю Василию Васильевичу Голицыну больно приглянулся.

   – Поди, и царевне тоже, правительнице-то?

   – Да ты что, Настасьюшка, разве бы князь такое допустил? Да Франц Яковлевич о царевнино расположение и не старался. Ему застолье весёлое, друзей побольше, вина море разливанное. А уж рассказчик был, покойный, поискать да не найти. Тем и государя Петра Алексеевича купил. Государь ему всю былую службу да дружбу простил да забыл. И то сказать, умел Франц Яковлевич государю при каждом случае угождать, ох и умел.

   – Про ассамблеи-то лефортовские мы все наслышаны.

   – Ассамблеи ассамблеями. А Франц Яковлевич для большей забавы к своему дворцу на Кокуе преогромную залу пристроил – для танцев и развлечений всяких. Моду взял потешные огни при каждом случае пускать. Мастеров для такого дела повыписывал из-за границы. В дела государственные ни Боже сохрани не мешался. За то и врагов особых не нажил. Разве кроме Меншикова Алексашки, так тому лишь бы одному округ государя крутиться. Франц Яковлевич всему государя научить успел. И как новомодное платье одевать да носить, как танцы иноземные танцевать. Как с дамами разговоры разговаривать. А уж языкам иностранным, кажись, без перестачи государя подучивал. И не то что настырно, по-учительски, а между прочим – чтоб не было его величеству в обиду. Добрый был человек, ничего не скажешь.

   – Поди, и офицер отважный – государь таких особо жалует.

   – А вот этого не скажу. Трусом не был. Страха не ведал. А вот чтоб в военном деле разбираться, так нет. Ему бы по чужой команде действовать. Тут уж лучше него человека не найти. Хотя одно дело разумное сделал. Государь его и в полного генерала и в адмирала произвёл. Полковником первого выборного полка сделал. Вот тут Франц Яковлевич вместо того, чтобы солдат своих и офицеров по частным квартирам размещать возле своего дома в Немецкой слободе для них общие помещения построил. Казармы по-иностранному. И солдатам удобнее, и ему за всем хозяйством и делом полковым приглядывать легче. Отсюда и название утвердилось Лефортовой слободы. Очень государю понравилось. Трудно Петру Алексеевичу без Лефорта будет, трудно. Мало кому верить на престоле можно, а вот Франц Яковлевич разу единого не подвёл государя. Сам любил его. Другом государевым был, это точно.

* * *

Пётр I, патриарх Адриан, его слуга Трефилий

Никто великого государя и не ждал в Патриаршьем дворце. Сам с утра не ведал, что решит святейшего навестить. Не по болезни его – часто кир Адриан прихварывать стал, – по делу неотложному.

О школах надобно думать. В странах европейских побывал, ребятишек там поглядел. По-иному их учат, совсем по-иному. У нас дьячки да попы безместные – сами в грамоте путаются, а за грош любого наставлять берутся. Траты у родителей выходят великие, а проку никакого. Снова в Преображенском приказе разговор такой зашёл. Со святейшим посоветоваться надобно. Невниманием не обижать.

   – Что владыка?

   – Утреню отстоял, великий государь.

   – Отстоял, а дальше что?

   – Прилечь изволил. Жалился – сил нетути.

   – Дохтур был?

   – Не дал святейший дозволения на его приход.

   – Ещё что! Глупость одна. Сразу видно, самому владыке не справиться.

   – Всё по Божьему произволению, государь. Испокон веку так люди жили.

   – Испокон веку, говоришь? А откуда тогда поговорка-то наша русская взялась – не нами придумана, не нами и кончится: Бог-то Бог, да сам не будь плох? Да ладно, Трефилий, что тут время терять – веди к святейшему. Где он расположился?

   – В чуланчике у келейки, великий государь.

   – Словно в нору мышиную забился. Воздуха ему надобно свежего, а вы тут...

   – Никак серчаешь на патриарха, великий государь? Здравствуй, здравствуй и благоденствуй на многия лета.

   – Зачем поднялся, владыко? Я бы к тебе...

   – В чуланчик мой тебе, Пётр Алексеевич, не затиснуться, да и полегчало мне сразу, как голос твой услышал. Радость какая!

   – Спасибо, владыко, на добром слове, а я к тебе с делом. Помнишь, толковали мы с тобой: школ в государстве нашем мало. А те, что есть, наставниками грамотными похвастать не могут.

   – Как не помнить, государь, дело это для народу наиважнейшее.

   – Обещал ты, владыко, сочинить о том извещение, чтобы на всю державу объявить. Обещал ведь?

   – Виноват, великий государь, силы изменили. Всей бы душой, вот только повремени – очнуться мне дай.

   – Не виновать себя, владыко. Не смог, так не смог. Вот я сам о наших с тобой мыслях речь написал. Благоволи послушать. Что не так, исправишь, дополнишь. Много хочу в новом году сделать – школы открыть, летоисчисление изменить: не век нам от всего Божьего мира счётом времени отгораживаться.

   – Предки наши, великий государь...

   – Со старым счётом жили, сказать хочешь. Верно, да жизнь иной была. Да и что за грех летоисчисление не от сотворения мира вести, а от рождения Господа нашего Иисуса Христа?

   – Не в грехе, государь, дело – в обычае. А обычай он, как известь кирпичики, людишек между собою слепливает. И жить-то им так, по родительскому обычаю, легше, покойнее.

   – Вот покою этого я и не хочу. Господь сотворил человека, сам в Священном Писании читал, для труда и забот. Вот и пусть в державе моей трудится и заботится. Плут и тот без земли и дела ржавеет, а человек и вовсе в прах превратиться может до времени. Ты мне, владыко, на один-единственный вопрос ответь: есть в новом летоисчислении грех?

   – Греха, великий государь, нету, но...

   – А больше ничего и знать не хочу. Каково это нам с иноземцами торговать будет, когда ни во времени, ни в порядке уразуметь друг друга не можем. Так благословишь, святейший?

   – Благословлю, государь, хоть и со стиснутым сердцем. Верь, нелегко мне. Как людишек уговорить-то? Шум ведь подымут.

   – А царская власть на что? Быстро уймутся. Лучше позволь, святейший, речь мою тебе прочесть. Время торопит!

   – Твоя воля, великий государь. Для меня в том одна радость.

«Во имени господни извещение.

Изволил великий государь царь святейшему патриарху глаголати, быв у него октоврия месяца в 4 день ради посещения в немощи.

Что священники ставятся, грамоте мало умеют, еже бы их таинств научати и ставити в той чин. На сие надобно человека и не единого, коих сие творити; и определите место, где быти ему.

Чтобы возымети промысел о разу млении к любви божией и к знанию его христиан православных и зловерцев: татар, мордвы, и черемися, и иных, иже не знают творца Господа, и для того во обучение хотя бы послати колико десять человек в Киев в школы, которые бы возмогли к сему прилежати.

И благодатию Божиею и зде есть школа, и тому бы делу породеть мощно, но мало которыя учатся, что никто школы, как подобает, не назирает. А надобно к тому человек знатный в чине и во имени и в доволстве потреб ко утешению приятства учителей и учащихся. И сего не обретается ни от каких людей. Быти тому како?

Евангелское учение и свет его, си есть, знание Божие человеком, паче всего в жизни сей надобно. И из школы бы во всякия потребылю люди, благоразумно учася, происходили в церковную службу и в гражданскую воинствовати, знати строение и докторское врачевательное искусство.

Ещё же мнози желают детей своих учити свободных наук и отдают зде иноземцом оныя, ини и же и в домех своих держат, будто учителей, иноземцов же, которыя славенского нашего языка не знают прав говорити. К сему ещё иных вер, и при учении том малым детём и ереси своя знати показуют, отчего детем вред и церкви нашей святей может быти спона велия, а речи своей от неискусства повреждение.

А в нашей бы школе при знатном и искусном обучении всякого добра учинилися. И кто бы где в науке заправился в царскую школу, хотя бы кто побывать пришол, и он бы ползовался.

И сего смотрети же надобно и прирадеть тщательно зело. Но яко вера без дела, а дело без правыя веры мертво есть обоя, тако слово без промысла, а труд без чина и без потреб не успеет ползовати.