Текст книги "Избранные произведения в двух томах: том I"

Автор книги: Нина Артюхова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)

Но на другой день, оставшись дома один, он снова сел за работу и, правда, урывками, но с большой настойчивостью трудился над чертежом всю неделю.

Как-то перед обедом он сидел за письменным столом и заканчивал свою работу.

Аня стремительно вошла в комнату и, увидев Сережино смущенное лицо, разумеется, сейчас же подошла к нему.

– Ты что делаешь?

Сережа колебался, имеет ли он право или нет рассказать Ане то, что он делает.

Но Аня без всяких колебаний взяла смятый лист со стола.

– Это он чертил? Почему такой смятый?

Пришлось рассказать все, как было.

Аня сказала:

– Ведь вот чудак! Почему он тебя просил, а не меня? Ведь знает же, что я лучше сделаю!

Сережин чертеж был почти готов, оставалось только подскрести и поправить кое-где.

По совести говоря, он и сам не ожидал, что выйдет так хорошо.

– Как по-вашему, Аня, можно ему показать это?

– Можно-то можно… Что ж, покажи… Ты уже кончил, Сережа? Знаешь что? Пусти меня сюда. Я тоже попробую.

Сережа отошел к окну и стал подскабливать и наводить последнюю красоту. Аня села за письменный стол, взяла карандаш и линейку и стала набрасывать на бумагу главные линии. Сережа, поглядывая от окна на ее работу, просто поражался, с какой сказочной быстротой и как выпукло и резко выступал на бумаге этот кусочек какой-то сложной машины.

Карандашный набросок был закончен в какие-нибудь десять минут.

Аня взяла баночку с тушью и придвинула готовальню.

– Я же отлично вижу, что с ним что-то происходит! – говорила она. – Ему скучно. Не может взрослый человек, если он уж не совсем безумно болен, жить без главной своей, любимой работы! А если он сейчас страдает, так сам виноват: всему причиной его скверный характер!

– Аня, у него хороший характер, – возразил Сережа, подскабливая на чертеже слишком жирную линию.

– Нет, скверный. Ты его еще не знаешь! А я знаю.

– Аня, я с вами не согласен, – вежливо ответил Сережа.

– Я тебе, может быть, когда-нибудь покажу письмо, которое он мне написал из госпиталя. Вот тогда увидишь, какой у него хороший характер!

– Нет, пожалуйста, не показывайте.

– Почему это не показывать? Письмо мое, что хочу, то и делаю. Да еще такое официальное: на машинке напечатано!

– Все равно, Аня, я читать не стану.

– Ах, какой же ты деликатный! Ты его своей деликатностью избаловал. То, что ты делаешь, Сережа, это даже непедагогично. Он у тебя на глазах любую глупость может сделать, а ты…

– Аня, вы, пожалуйста, при мне так о нем не говорите.

– То есть что не говорить? Что он глупости делает? А это, по-твоему, умно? – Она подняла смятый чертеж. – Ну, посмотри, как он начал: какое это хорошенькое колесико! А дальше? А дальше он вспомнил, что не может работать левой рукой. И посмотри, как все сразу затряслось и разъехалось!

– Аня, вы же знаете: это контузия.

– Никакая не контузия! Просто скверный характер: у него дрожат пальцы, когда он психовать начинает. Почему он не может работать спокойно? Конечно, глупый.

Сережа собрал свои инструменты, сказал:

– Аня, вы меня извините, я лучше пойду в ту комнату, – и перешел к своему маленькому столу.

Но он ничего еще не успел толком подчистить – Аня уже стояла за его спиной.

– Возвращайся, – сказала она. – Я не буду больше говорить, что он глупый. А то так скучно: ты здесь, я там.

Сережа вернулся на прежнее место к окну.

Рейсфедер, циркуль и линейка двигались, как живые, в ловких пальчиках Ани.

Никаких поправок, никаких подскабливаний. Она уже растушевывала что-то и, по-видимому, тоже наводила последнюю красоту.

– Мне даже нравится, что ты его так защищаешь, – говорила она. – Но скажи мне, Сережа, одно: если он делает что-то нужное, почему он показывает только тебе и никого не просит ему помочь? А если это не нужно, зачем так над этим страдать и комкать и в окно выбрасывать? Разве это умно? Вот это и называется «пси-хо-вание»!

Сережа взглянул на часы.

– Аня, он скоро вернется. Я думаю, нам нужно кончать.

– Почему кончать?

– Ему будет неприятно. Он просил меня готовальню и все остальное куда-нибудь подальше от него спрятать, чтобы на глаза ему не попадались.

– А ты так и слушаешься? Эх ты! Я бы готовальню, наоборот, на самом видном месте оставляла. Один раз не вышло – выйдет в другой. Пускай старается. Покажи, что там у тебя, давай сравним.

Аня положила оба чертежа рядом на стол, а третий, смятый, держала в руках.

– Странно, – сказала она, – мой на твой совсем не похож. Нельзя даже сказать, что мы одно и то же старались сделать. Но мой все-таки лучше.

– Вот эта нарезка винта, – нерешительно сказал Сережа, – куда она у вас уходит?

– Как куда уходит? Сходит на нет!

– Получается, Аня, как-то непонятно.

– Это у него непонятно, а не у меня. Именно в этом месте самое бешенство и началось: видишь, даже бумага тоньше стала.

– А это у вас что?

– Это тень.

– Аня, по-моему, тень на чертежах не делают.

– Можно, конечно, не делать, но с тенью более выпукло. Вот посмотри в этом журнале: какая-то металлическая штуковина, а рядом с ней тень.

– Так это же фотография, а не чертеж!

– Ну уж не знаю. В конце концов, это неважно. Тень можно уничтожить, если она не нужна.

Сережа подбежал к окну.

– Аня, он идет.

Аня стала собирать инструменты.

– Ладно, уж так и быть, спрячь это все. Мы знаешь как сделаем: сейчас пообедаем, потом пускай он полежит, отдохнет, а тогда уж мы ему покажем и поговорим.

Эта заботливость примирила Сережу с Аней. Он быстро убрал все со стола и поставил греть чайник. Аня доставала посуду из шкафа.

XLVII

После обеда, когда Аня решила, что отдыхать достаточно, она сделала знак Сереже.

Он подошел к Владимиру, даже немного задыхаясь от волнения.

– Вот, посмотрите, – начал он, – я попробовал…

По тому, как Владимир улыбался и морщился, разглядывая чертеж, Сережа видел, как он растроган.

– Сережка, ты ангел! – сказал он наконец.

Сережа слишком хорошо знал его лицо.

– Это не годится? – спросил он огорченно.

– Милый друг, для ангелов не обязательно…

– Володя, посмотри, я тоже попробовала, – Аня положила чертеж к нему на колени.

– Спасибо, Анечка, я очень тронут. Очень красиво, можно далее сказать, художественно у тебя получилось!

Он хотел поцеловать ее руку, но Аня не дала, а схватила свой чертеж и поспешно его разорвала, сначала пополам, а потом на четыре части. Сережа медленно разрывал свой.

– Зачем же вы рвете? – спросил Владимир. – До чего же вы обидчивые! Тогда по всей справедливости нужно четвертовать этого главного виновника, чтобы он больше не смущал людей. Держи, Сережка, за этот край! Такие отношения? Свое рвешь, а мне помочь не хочешь? Держи крепче, тебе говорю!

Когда все три чертежа были как следует разорваны, Аня прошлась по комнате, как бы разводя пары для воинственного разговора.

– В конце концов, – начала она, – кроме меня и Сережи, есть очень много чертежников, которые разберутся во всем этом гораздо лучше нас и сделают тебе все, что нужно.

– Ты думаешь, я могу показать эту мазню постороннему человеку?

– А почему не показать? Только ложное самолюбие. И не было бы это такой мазней, если бы у тебя больше было терпения. Ведь я знаю, как ты это проделываешь: сядешь за стол, когда дома никого нет, будто воровать собрался. А не выходит сразу – наломаешь карандашей, нарвешь бумаги – ведь пепел-то в печке летом я вижу… И все потому, что ты избалованный. Ты привык, что у тебя прежде сразу все хорошо получалось, и не хочешь добиваться. У тебя с твоей работой то же самое, что тогда с письмом: решил, что ты несчастный, и написал мне письмо…

– Аня, пожалуйста!..

– Что «Аня»?

– Давай поговорим о погоде или еще о чем-нибудь интересном.

– А мне о погоде неинтересно. Почему ты не пойдешь на завод, на котором ты до войны работал, и не узнаешь, что им теперь нужно?

– Я прекрасно знаю, что им нужно. А не иду туда… Анечка, ведь я даже в волейбол теперь не играю – и все по той же причине.

– Ведь не физическая же была работа, а головой.

– Вот именно, что моя работа была, кроме головы, руками.

– Я читала про одного художника, у которого совсем рук не было, так он ногой рисовать научился! Вот это был настоящий человек!

– Что ж делать, милый друг, люди бывают разные.

Аня сказала очень резко:

– «Милый друг», давай поговорим откровенно. Тебе неприятно встречаться с людьми, которые тебя знали прежде, когда ты был здоровым. Тебе хочется закрыться от них газетой, как ты от меня закрывался. Почему, когда к тебе приходит Тимашов или ребята из райкома, ты с ними охотно разговариваешь, и помогаешь им, и советы даешь?.. А помнишь, на улице мы с тобой встретили этого курносого лейтенанта? Как он к тебе кинулся! А ты увидел его гораздо раньше, чем он тебя, и хотел пройти мимо. Почему? Потому что бедный парень, несомненно, прежде перед тобой преклонялся! Я еще удивляюсь, как ты с Сережей живешь, скоро уже год будет, – и никуда от него не сбежал и не пытался его как-нибудь изгнать отсюда. Что это вы переглянулись? Была такая попытка сделана? И на завод ты не идешь просто потому, что там тебя знали, когда ты был таким… победительным, и не хочешь, чтобы кто-нибудь увидел, как тебе сейчас тяжело и трудно. Так или не так?

Владимир тоскливо сказал:

– До чего же, Анечка, погода хороша и пропадает зря: никто-никто о ней не хочет разговаривать!

– Ты мне про погоду не отнекивайся! Ты мне скажи: так или не так?

– Так. Зачем же я буду отнекиваться, когда ты подо мной на три аршина видишь? И не терзай меня больше, ведь я уже во всем сознался.

– Это полдела, что ты сознался. Пойдешь к ним или нет?

– Анечка, я не знаю.

– Не знаю значит не пойду.

– А это два совсем разных глагола. Спроси хоть Сережку, мы с ним эту грамматику…

– Не пойдешь! Уверена, что не пойдешь! И очень даже стыдно! Изобрел что-то, а никому не показываешь. Ненавижу, когда люди капризничают!

– Анечка, ведь ты же сама меня на себе женила. Если я капризный, что ж делать! Был один упрямец в старинном анекдоте: он купил себе на базаре кусок мыла, думая, что покупает нечто съедобное. Бедняге пришлось съесть весь кусок, приговаривая: «Видели очи, что покупали, хоть повылазьте, а ешьте!».

Аня подошла к нему с угрожающим видом:

– Знаешь, Володька, мне тебя иногда просто отколотить хочется!

– Бей, если не жалко. Сергей, ты меня будешь защищать, если Анечка станет драться?

Аня распахнула окно и высунулась на улицу.

– Какая сегодня погода… теплая!

Владимир тоже подошел к окну и радостно сказал:

– Замечательная погода! Просто… изумительная!

XLVIII

На другой день Аня вошла со своими папками и спросила Сережу:

– А Володя где?

– Он ушел в библиотеку.

– Сам пошел? Как же это ты допустил и не побежал сломя голову?

Сережа не понял насмешки и ответил с искренним огорчением:

– Он сказал, что мне подсовывают неинтересные книжки.

– Ну еще бы! Никаких интересных не хватит, раз человек с утра до вечера только и делает, что читает!.. Он давно ушел?

– Нет, только что.

Аня была в каком-то странном возбуждении. Она походила по комнате, воинственно раздувая ноздри, потом с решительным видом остановилась у письменного стола.

Один за другим она выдвигала ящики и бегло осматривала их содержимое. Наконец наткнулась на запертый и сказала:

– Здесь.

У Сережи замерло сердце.

– Ты не знаешь, куда он ключи кладет?

– Я не хочу, чтобы он был… несчастным!

Ключ нашелся необычайно быстро. Он беззащитно лежал в соседнем, незапертом ящике.

Когда он щелкнул в замке, Сережа подбежал к столу.

– Аня, так нельзя…

– Отойди, пожалуйста, восточный раб! Подчиняйся своему султану. А я сама султанша! Разве я не хозяйка в этой комнате? Это стол моего мужа. Не вмешивайся в наши семейные дела!

Аня говорила, подогревая себя, решительно и резко.

Сережа знал, что сила и власть на ее стороне.

Уж какая там султанша! Султанши покорные. А эта делает все, что захочет.

Стиснув руки, Сережа смотрел на святотатство. Аня выдвинула ящик. Рукавица первая бросилась ей в глаза.

Она улыбнулась, взяла ее, поискала другую и, не найдя, вздохнула.

Потом дотронулась до темного пятна на серой замше и вздохнула опять. Осторожно и ласково положила рукавицу на прежнее место и взяла толстую папку.

Сережа сказал умоляющим голосом:

– Аня, пожалуйста, ну пожалуйста, не смотрите! Аня, как вы нехорошо делаете!

– По-твоему, он будет капризничать, а мы должны его слушаться?

Сережа замолчал, увидев, что его слова только подталкивают Аню к более энергичным действиям.

Она рассматривала чертежи. Их было так много, что она даже растерялась. И вдруг начала плакать.

– Какой он глупый… Фу, до чего же он упрямый и глупый! Сережа, ты видел когда-нибудь, как он работает?

– Один раз видел.

– Когда же он это все успел? Значит, он ночью сидит? Или когда нас не бывает дома? А когда мы дома, он делает вид, что ничего не делает!

Слезы часто капали на ее колени. Она отстранила папку, чтобы не намочить, и достала платок.

Торопливо отобрала два чертежа из тех, которые лежали сверху, но не самые первые, и положила все на место. Взяла еще раз рукавицу, даже на руку ее надела и подвигала пальцами. Потом устроила все внутри ящика по возможности так, как было раньше, и заперла.

– Аня, неужели вы возьмете это? Аня, как нехорошо!

– А это хорошо быть… таким… глупым!.. – Она всхлипнула. – Тебе… хочется, чтобы он все… на диване лежал… и книжки… неинтересные читал!

Она окончательно вытерла глаза, спрятала чертежи в своих личных вещах и сказала Сереже:

– Ты только ему ничего не рассказывай.

Сережа ответил совсем убитым голосом:

– Рассказывать я не буду…

XLIX

В воскресенье вечером пришли гости: высокий седой старик – главный инженер завода, на котором прежде работал Владимир, и незнакомый молодой человек.

Владимир, узнав инженера, вопросительно и тревожно взглянул на Аню. Но она вставала навстречу гостям с вежливым любопытством, и по ее лицу было совершенно ясно, что она видит этих людей первый раз в жизни.

Инженер хотел пожать руку Владимиру, но, пока шел к нему через комнату, вдруг передумал и обнял его.

Конечно, они никогда не обнимались прежде, поэтому смутились оба.

Инженер с поспешностью стал рассказывать, как он случайно от знакомых узнал, что Владимир в Москве и что он был так тяжело болен.

– Мы как-то совсем потеряли вас из виду… Я сам уезжал… Вы ведь знаете, наш завод эвакуировался в сорок первом году, но часть оборудования осталась и работа шла. А теперь у нас два завода: один в Москве, а другой за Уралом. Я только недавно приехал. Многие ваши товарищи тоже вернулись и очень обрадовались, узнав, что вы здесь. Ну, а как теперь? Поправляетесь? Не собираетесь хоть немножко поработать по прежней специальности? Знаете, так нужны люди… Нам, например, необходим консультант… Заглянули бы к нам на завод, посмотрели бы на своих деток… Я говорю про ваши станки. Наверное, у вас есть какие-нибудь новые идеи?.. Не может быть, чтобы вы не надумали чего-нибудь, раз вы лежали так долго.

Владимир ответил смущенно:

– Думать-то я, конечно, думал, – времени было достаточно. Может быть, что-нибудь интересное и полезное и получилось бы… Только вы ведь понимаете, как мне трудно сейчас из головы на бумагу выкладывать.

– А вы пробовали? – быстро спросил инженер.

– Пробовал, потому и говорю. Такая получается гадость, сам потом не разбираюсь, что к чему относится. Ведь и эта рука не всегда меня слушается.

– А вы бы показали нам ваши наброски. Мы бы вам могли помочь. Вот наш молодой товарищ, он тоже инженер и великолепный чертежник. Он с удовольствием поработал бы с вами.

При слове «чертежник» Владимир опять недоверчиво посмотрел на Аню. Но никакого коварства не было на ее лице. Она ответила ему веселым и радостным взглядом, как бы говоря: «Вот видишь, как все хорошо получилось! Какое счастливое совпадение!»

Он был взволнован и хотел это скрыть, но скрыть уже не удавалось.

– Хорошо, – сказал он, помолчав. – Я вам покажу. Только, право же, совестно показывать. Курица лапой лучше бы все изобразила.

Он сел у письменного стола и стал отпирать ящик.

Аня, раздвинув два пальца, показала инженеру, какой толщины папка.

Сережа сидел ближе всех к письменному столу.

Владимир раскрыл папку и стал перебирать бумаги. И вдруг что-то произошло: лицо его медленно залилось краской.

Он вынул и положил отдельно два чертежа и смотрел на них, как бы не веря собственным глазам. Потом нагнулся к ящику. Да, там тоже что-то было не совсем так.

Сережа понял: Аня вернула похищенное, но, увы, не разбираясь в технических деталях, она положила оба чертежа вверх ногами.

Технических знаний у Ани не было. Но у нее были зоркие глаза, и она даже из другого конца комнаты увидела, что ее преступление открыто.

Бедная маленькая самоуверенная султанша! Ее лицо стало таким испуганным и виноватым.

Впрочем, Владимир не взглянул на нее ни разу. Он нагнул голову и сделал вид, что ищет что-то в самом нижнем (пустом!) ящике.

Гости переглянулись.

Молчание становилось слишком долгим.

Аня поставила на стол вазочку с конфетами и бутерброды, но заварить чай забыла. Сережа пришел ей на помощь.

Чай уже давно заварился.

Гости, делая вид, что ничего не замечают, стали говорить о чем-то совсем постороннем. Наконец Владимир медленно задвинул все ящики и, подойдя к инженеру, положил перед ним папку.

– Вот, – сказал он. – Это, так сказать, общий вид, а это детали.

Два листа он положил отдельно, сбоку, – они немножко дрожали в его руке.

– А эти два вы уже видели.

Он отошел и сел на валик дивана, упорно не желая смотреть на Аню.

Инженер с явным интересом стал перелистывать чертежи. Но он видел пылающее лицо Владимира и Анино – виноватое.

– Знаете что, – сказал он деликатно, – это все очень интересно, и напрасно вы думаете, что никто здесь не разберется. Но это требует пояснений. Сейчас уже поздно. Любезная хозяйка хочет напоить нас чаем, и мы уйдем. А завтра я пришлю за вами машину, вы приедете, и мы поговорим в деловой обстановке. В партком зайдете. Вас жаждет видеть наш секретарь Батурин, – вы его помните? Он обязательно хочет, чтобы вы были опять в нашей парторганизации. И вообще мы вас нашли и теперь из вас все соки выжмем! Вы разрешите мне взять с собой эту папку?

– Пожалуйста… Но только вам. Вы никому не покажете?

– Ну конечно же.

Сначала Владимир сказал, что чаю не хочет, но потом даже сел к столу и, правда, не пил, но зато старательно разглядывал и вертел свою чашку. Сережа не знал, кого ему жалеть больше: Владимира Николаевича или Аню.

Конечно, Аня сделала нехорошо. Но ведь она старалась, – по-своему, правда, по-нахальному, – но все-таки чтобы было лучше.

Да и получилось бы все не так уж плохо, если бы он ничего не заметил.

Как он обрадовался, когда пришел инженер! Ему было приятно, что о нем помнят, что он может еще быть полезным и нужным.

И вдруг оказывается, что было совсем не так.

Оказывается, что прибежала жена к прежним сослуживцам своего мужа, может быть, поплакала перед ними, рассказала, какой у нее муж несчастный калека, как ему скучно без работы, просила ему помочь, доставить ему удовольствие.

Сереже страшно было подумать о том, что произойдет здесь, когда уйдут гости.

Но вот гости ушли.

Владимир все так же сидел за столом и вертел свою чашку.

Аня тихонько позвякивала посудой, даже пыталась спрашивать кротким голосом:

– Может быть, тебе налить погорячее? Может быть, бутербродов еще сделать? Ведь ты же ничего не ел.

Он отрицательно покачал головой.

Тогда Аня подсела к нему, положила руку на его локоть и скромненько спросила:

– Володя, ты на меня не сердишься?

Чудачка, разве можно спрашивать так! «Не сердишься?» Ну спросила бы: «Ты на меня очень рассердился?» или сказала бы: «Не сердись на меня, пожалуйста!..»

Владимир наклонил голову и поцеловал ее пальчики.

– Я, Анечка, на тебя сердиться не умею. Попробовал – и ничего у меня не получается. Свирепости не хватило. А если я еще раз буду капризничать, можешь бить прямо без предупреждения. А ты, Сережка, отходи куда-нибудь подальше в сторонку и не вмешивайся.

L

В эту ночь Сережа долго не мог заснуть.

В соседней комнате горел свет; узкая полоска видна была под дверью.

Свет был неяркий: значит, горела лампа на письменном столе.

Раза два или три Сережа слышал, как спрашивала Аня:

– Ты намерен сегодня ложиться или нет?

Владимир Николаевич отвечал послушным голосом:

– Сейчас, сейчас, Анечка. Одну минуту.

Через полчаса опять:

– Володя, я вывинчиваю лампочку!

– Аня, пять минут только! По часам! Я уже кончаю.

И вывинтит, если захочет. Знает теперь, что ей все позволено. Сереже было и приятно, и грустно. Он знал, что Владимир Николаевич никогда уже не будет «несчастным», как говорила Аня. У него есть Аня, у него теперь есть дело, он никогда не будет скучать. Он знает, что он нужен. Как приятно быть нужным! Грустно Сереже было за самого себя. Владимиру Николаевичу нужна Аня, решительная и беззастенчивая, которая заставляет его работать, а если он будет работать слишком много, преспокойно вывинтит лампочку на его столе. Аня, которая бесцеремонно вскрывает заветные ящики, называет его Володькой и даже побить грозилась, в шутку конечно, но разве повернулся бы у Сережи язык пошутить так?

А Сереже Владимир Николаевич сказал: отойти в сторонку и не вмешиваться. Куда-нибудь подальше в сторонку.

И Аня говорила:

– Не вмешивайся в наши семейные дела.

Сережа не нужен. Он даже мешает им – это ясно.

«Семейные дела». Странная вещь – эти семейные дела.

Аня – жена Владимира Николаевича, поэтому ей все позволено. Что бы она ни сделала, все будет хорошо. Попробовал бы кто-нибудь другой, ну хоть эта рыженькая девушка, Анина подруга, которая заходила вчера, – попробовала бы она самовольно ворваться в письменный стол!

Сережа даже зажмурился от удовольствия при мысли о том, как прекрасно сумел бы расправиться Владимир Николаевич с рыженькой девушкой.

А на Аню «не умеет сердиться». И так почти всегда бывает в семейной жизни: одни командуют и делают что хотят, а другие не умеют сердиться. Иногда это бывает муж, иногда жена.

Взять хотя бы Нюркину мать, жену Ивана Кузьмича. Уж на что злющая баба: все соседи ее побаивались. А ее лохматый дед что ни сделает – все хорошо. Другому бы давно глаза выцарапала.

Иногда, впрочем, бывает и так: и муж и жена – оба хотят командовать, и оба умеют сердиться. Немало таких примеров Сережа видел в Дубровке.

Ну, тогда уж лучше и не жить вместе. Сплошной крик и ссоры. А хуже нет, когда люди ссорятся, с криком или без крика.

Без крика, пожалуй, не так противно, но еще страшнее.

Как тяжело стало сегодня, когда можно было подумать, что Владимир Николаевич и Аня поссорятся…

«Интересно знать, – думал Сережа, – когда я женюсь, кто будет командовать: я или моя жена?»

Сережа знал себя и умел смотреть правде в глаза:

«Командовать буду не я».

Он постарался представить себе своего будущего командира. В Москве знакомых девочек у него не было, пришлось вспоминать тех, которые были в Дубровке.

Нюрка? Ну уж нет! Пускай эта лохматая суета командует кем-нибудь другим.

Катя? В мысли, что им будет командовать Катя, не было ничего неприятного.

Трусиха она, конечно. Но ведь иметь трусиху жену совсем не так ужасно, как иметь трусливого мужа. По крайней мере трусихин муж будет чувствовать себя сильным и нужным, даже необходимым для защиты такого слабого существа.

«Трусиха не трусиха, а уж меня бояться не будет! – Сережа вздохнул. – Меня ни одна жена не побоится». Но почему он думал только о больших девочках?

Нюрка ему ровесница. Катя на год моложе. Разница между мужем и женой может быть гораздо больше: что, если Сережей будет командовать какой-нибудь пупс, который сейчас даже ходить и говорить как следует не умеет? Эта мысль так Сережу развеселила и утешила, что он как-то незаметно заснул.

LI

– Ты неправильно воспитываешь Сережу.

– Ты ошибаешься, Аня, не я воспитываю Сережу, а Сережа воспитывает меня. Если бы не Сережка, может быть, я давно бы алкоголиком сделался или еще большую какую-нибудь глупость устроил.

Они ужинали вдвоем. Сережа пошел с товарищами в театр и должен был вернуться поздно.

– Какую глупость? – спросила Аня.

– Ну, мало ли какую!

– Я очень люблю и уважаю твоего Сережку, – сказала Аня, – но все-таки не согласна, что он хороший воспитатель. Неправильно он тебя воспитывает: избаловал до тошноты. Я не понимаю просто, как тебе не совестно: у него совсем своей жизни нет, целый день для тебя хлопочет.

– Не беспокойся, Анечка: есть и будет у него своя жизнь, и хорошая жизнь. Ты послушай, что про него в школе говорят! Кроме того, еще неизвестно, нужна ли человеку своя жизнь, если ему хлопотать не для кого. Некоторым при такой комбинации своя жизнь без надобности. Видишь ли, Аня, мне самому вначале было совестно, и не только совестно, но даже непереносимо, как он со мной нянчился… Вот тогда-то я и хотел его «изгнать отсюда» в какой-нибудь детский дом. А потом я понял, что все то, что он для меня делает, ему самому, может быть, даже нужнее, чем мне. И тогда я вовсе «утратил совесть» и перестал стесняться. А теперь я очень хорошо вижу, что если я без него жить не могу, то и он без меня жить не может… Ты, Анечка, не ревнуешь?

Аня засмеялась.

– Нисколько! Я же говорю: я его сама очень полюбила, сначала за тебя, потом за него самого.

– Вот видишь, какая ты свирепая женщина; говоришь нисколько, а опять меня Сережкой попрекаешь и ко мне придираешься. И опять мы с тобой из-за Сережки целый вечер проссорились, второй раз на этой неделе.

Он замолчал, прислушиваясь.

Подошел к двери, раскрыл ее и заглянул в маленькую комнату.

– Ты что? – спросила Аня.

– Мне показалось, что кто-то ходит.

– Нет никого, ему еще рано.

– Но я определенно слышал шаги. Аня, пожалуйста, посмотри в кухне. Я боюсь в темноте по коридору… уж очень шумно получается, всех соседей перебужу.

Аня вышла и сейчас же вернулась.

– В кухне темно, никого там нет, а дверь на цепочку закрыта. Он не мог войти без звонка. Мы бы слышали.

– Значит, мне показалось.

Около двенадцати Аня легла, Владимир сказал, что подождет Сережу и откроет ему.

Он сам прошел в переднюю и, не зажигая свет, пощупал дверь, цепочка висела, никто не мог войти без звонка.

Сел и взял книжку, но читать не мог, им овладело какое-то непонятное беспокойство.

Вот уже половина первого, а Сережи нет.

Прошло еще десять минут. Владимир опять пошел в переднюю. Он решил позвонить в театр, спросить, в котором часу окончился спектакль.

Проходя через маленькую комнату, он заглянул за ковер. Сережа спал. Свет от лампы узким пучком заходил в комнату, ясно была видна темная полова на белой подушке. Это было так неожиданно после всех тревожных мыслей, что Владимир как-то даже растерялся, присел на Сережин столик и смотрел, недоумевая, на темную голову.

Как это могло случиться? Почему он не слышал звонка? Почему Сережа не зашел, а прямо лег спать, да еще так тихо, что в соседней комнате ничего не было слышно?

Владимир с трудом удержался от того, чтобы не разбудить Сережу и не расспросить его обо всем.

Он наклонился над подушкой. Сережино лицо было очень грустным, губы печально сжаты. Странно было, что мальчик вернулся таким после этой веселой пьесы. Владимир поправил спустившееся с кровати одеяло и долго сидел на столике. Так долго, что ранний летний рассвет стал проглядывать в щели занавески.

«Что же это я делаю!» – подумал он и, стараясь не шуметь, пошел в свою комнату.

LII

Проснулся он поздно.

Аня уже сидела у окна, окруженная своими кисточками и баночками с краской.

– Сережка дома? – спросил Владимир, заглядывая в маленькую комнату.

– Нет, – он встал рано – я еще спала – и ушел куда-то.

Чайник стоял на обычном месте под подушкой, но рядом были еще две кастрюли – с супом и с кашей, приготовленные, по-видимому, для обеда.

– Что это значит? Настряпал на весь день и ушел.

Владимир выпил чаю, прочел газету, посмотрел, как работает Аня.

– Как ты думаешь, куда он мог уйти?

– Право, не знаю, может быть, на рынок или в магазин.

Владимир сел за письменный стол. Время шло. Сережа не возвращался.

– Подождем Сережу или будем обедать? – спросила Аня.

– Давай подождем.

Он пошел в маленькую комнату. Ему вспомнилось грустное Сережино лицо. Что-то лежало на столике, на том самом месте, где он сидел ночью. Листок клетчатой бумаги, вырванный из тетрадки. Сережа иногда оставлял записки, но обычно клал их на письменный стол в большой комнате. Владимир нагнулся над столиком и прочел несколько строк, написанных круглым, совсем еще детским почерком Сережи: «Я вас люблю, спасибо вам за все. Прощайте».

– Аня, пойди сюда!

Аня испуганно подбежала к нему.

– Что? Что случилось? Володя! Да что с тобой?

У него дрожало и кривилось лицо, он показывал ей на записку на столе.

– Посмотри, он ушел от нас! Он ушел совсем! Аня!

Он хотел бежать в переднюю, Аня остановила его за плечи.

– Постой. Ты куда идешь?

– Аня, нужно же что-то делать. Нужно его искать. Ведь он ушел совсем! Ты прочла? Ведь он уехал от нас!

– Володя, погоди, послушай. Куда ты пойдешь?

Он остановился и ответил ей с отчаянием:

– Никуда я не пойду! Что я могу сделать? Ничего я не могу!.. Анечка!

Слезы текли по его лицу. Он упал на Сережину кровать и говорил, задыхаясь от рыданий:

– Ведь у него же никого нет, кроме нас! Аня! Ведь никого же нет! И это я, я виноват, что он ушел! Я знаю, почему он ушел!

Ане в первую минуту, когда она прочла записку, самой хотелось заплакать, но, увидев состояние Владимира, она решила быть мужественной.

– Володя, перестань! – сказала она строго. – Давай подумаем спокойно, что нужно сделать. Ну успокойся же! Выпей воды.

Владимир отстранил рукой стакан:

– Не нужно мне воды! Мне Сережка мой нужен!

Аня испугалась. Она то кричала на него и трясла за плечи, то начинала гладить по волосам и ласково уговаривать:

– Володя, ну давай поговорим разумно! Знаешь, что сделаем? Позвони Тимашову. У него столько знакомых, могут посоветовать. Должно быть, нужно заявить в милицию или еще куда-нибудь. Пойдем! Ничего, иди, никого дома нет!

Они вышли в переднюю. Аня придвинула ему стул.

– Домашний нужно, у него отпуск. Дай я тебе наберу.

Владимир поспешно передал трубку Ане:

– Не могу я, Аня. Ты расскажи.

Капитан Тимашов с большим сочувствием выслушал взволнованный Анин рассказ.

– Вот что, – сказал он, – у меня приятель есть, в уголовном розыске работает. Я сейчас ему позвоню, он скажет, что нужно сделать. Живой Шерлок Холмс. Как Владимир Николаевич?

– Да вот он здесь сидит.

– Дайте мне его.

– Андрей Викторович, он не может говорить… Он… очень волнуется.

– Слушать-то он может?

– Володя, он тебе хочет что-то сказать.

Владимир протянул руку.

– Слушать может. Вот я ему передаю трубку.

Тимашов заговорил убедительным и ласковым голосом:

– Владимир Николаевич, голубчик! Вы только не расстраивайтесь. Мы его найдем. Мне самому этот парнишка очень нравится. Давайте будем рассуждать. Ну, куда он может деться? На фронт или партизанить он не уйдет – теперь не сорок первый год. Беспризорником не сделается – ведь правда? Он будет искать себе работу. А это значит, что найти его будет не так трудно… если даже он уедет куда-нибудь… Ведь родственников у него никаких нет?