Текст книги "Нераздельные (ЛП)"

Автор книги: Нил Шустерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

75 • Люди собираются

Гранитные и мраморные памятники истории хранят воспоминания, забрать которые у них невозможно. Особенно это касается памятников в Вашингтоне, округ Колумбия. Они были свидетелями бурления и стагнации, славных подвигов во имя справедливости и постыдных провалов демократии. Линкольн и Джефферсон видели, как сбылась мечта Мартина Лютера Кинга, и приветствовали его, когда каменный Кинг воздвигся между ними. И те же немигающие глаза видели, как разгоняли слезоточивым газом демонстрации протеста против войны во Вьетнаме и нашпиговывали транком участников первого восстания тинэйджеров. Они не могут забыть все это, как не могут военные мемориалы стереть выгравированные на них имена.

В последние дни октября перед этими бдительными глазами начинает собираться народ. Авиакомпании втискивают в свои расписания дополнительные рейсы, метро снует без передышки, а автомобильное движение в столице такое, что по поверхности земли лучше передвигаться пешком – быстрее окажешься на месте.

Обширный газон Нэшнл Молла пестреет палатками, число которых медленно, но верно растет по мере приближения знаменательного события, назначенного на первое ноября. Пресса уже окрестила его «Восстанием Всех Святых».

А с Капитолийского холма виден обсидианово-черный грозовой фронт, надвигающийся со стороны Чезапикского залива. Зловещее предзнаменование.

• • •

Далеко на западе тоже собираются люди, правда, в меньшем количестве. В коммуне неподалеку от Омахи, штат Небраска, справляют свадьбу. Этот обряд в лучшем случае можно было бы назвать горько-сладким – так необычны его обстоятельства и участники. Уна Джакали выходит замуж за Уила Таши’ни единственно возможным образом.

Совет арапачей запретил проводить свадьбу на территории племени. И хотя членам семьи Таши’ни Уна очень дорога, они не нашли в себе сил поддержать её идею и предпочли не присутствовать.

Выход подсказал Лев, предположив, что коммуна воссоединения, место, предназначенное для виртуального союза разделенных частей, с большей готовностью воспримет выдвинутую Уной концепцию «совокупного брака». И Лев знает, к кому обратиться.

СайФай и его папы не только с радостью согласились предоставить место для проведения церемонии, но и вызвались найти людей, которые получили части Уила Таши’ни. Теперь, когда все кроличьи норы в базе данных «Граждан за прогресс» открыты для публичного просмотра, это не составляет труда.

Не все люди с органами Уила Таши’ни согласились прийти, но отозвалось достаточно – кто из любопытства, кто в жажде новых ощущений, а кто для того чтобы познакомиться с Камю Компри, который тоже ожидается на свадьбе. Всего будет двадцать семь «женихов», представляющих почти две трети Уила Таши’ни. Некоторые из них будут женщинами, и этот факт, пожалуй, несколько выбивается из привычного круга вещей.

– Ну и что? – сказал один из пап СайФая. – У нас тут соберется свой «круг». Он, конечно, будет сюром почище лестниц Эшера[34]34
  Мауриц Корнелис Эшер (1898–1972) – нидерландский художник-график. Особенно известны его изображения «невозможных» замкнутых на себя лестниц, по которым можно ходить до бесконечности, как по кругу.


[Закрыть]. Но что это за жизнь без толики головокружения?

76 • Лев

– Знаешь, что я тебе скажу, Малек? Ну ты и номер отколол! Вернее, наколол – вон какой весь размалеванный. А эта твоя меховая шапка ваще отстой.

Лев стаскивает кинкажу с головы, где тот часто гнездится, но больше не писает. Вот, пусть сидит на плече.

– Во-первых, – возражает он СайФаю, – это не номера, а имена. А во-вторых, не оскорбляй Мапи, не то он тебе глаза выцарапает.

– Чего-о? У этой мартышки есть когти?

Лев улыбается. Здорово снова встретиться с СайФаем, пусть и при необычных обстоятельствах. Любые обстоятельства лучше, чем те, при которых ребята виделись в последний раз.

– Я слышал, у тебя завелась подружка? – поддразнивает СайФай.

– Что-то вроде того. Отношения на расстоянии. Они с родителями вернулись в Индиану, а я все еще в резервации в Колорадо.

СайФай шевелит бровями.

– Могло быть и хуже, если ты въезжаешь, о чем я.

Солнце выглядывает из-за приблудившегося облачка и озаряет сад. Поскольку день выдался не по сезону теплый, решено было провести свадьбу на открытом воздухе, в каменном кругу в центре сада: участники внутри, гости снаружи. Традиций проведения подобных церемоний не существует, так что приходится импровизировать. Как раз сейчас женихи бродят внутри круга, знакомятся и пристают к пастору с разными вопросами по поводу процедуры; тот в ответ лишь пожимает плечами.

И вдруг перед самым началом церемонии, за спиной Лева раздается знакомый голос:

– Елки-палки, стоит оставить тебя без присмотра на пять минут, и ты тут же творишь очередную дикость.

Лев оборачивается – позади стоит Коннор, да не один, а с Рисой! У Лева перехватывает дыхание, он кашляет и хватает воздух ртом. Тяжело жить с одним легким. Но скоро в резервацию должна поступить одна из тех новых машин, и Элина вырастит ему второе легкое, так что все это временное явление.

– Ой-ой, – говорит Коннор, – вот уж не думал, что напугаю тебя до потери дыхания.

– Все нормально, я в порядке, – наконец, отдышавшись, сипит Лев. Но взглянув на друга внимательнее, понимает, что этого нельзя сказать о самом Конноре. Тот опирается на трость; элегантный пиджак не может скрыть швы на запястьях, шее, даже на нижней челюсти. Лев подозревает, что под одеждой их еще больше.

– Что с тобой стряслось? – спрашивает он.

Коннор обменивается с Рисой многозначительным взглядом и отвечает:

– Ну, скажем так, несчастный случай в саду, на грабли напоролся.

Лев, зная Коннора, решает дальнейших вопросов не задавать. Только тут до него доходит, как же давно они все трое – он, Коннор и Риса были вместе в последний раз. Вообще-то, собственно говоря, сегодня их первый раз, потому что до этого они по-настоящему вместе и не были. Когда Коннор взял Лева в заложники, тот был десятиной и сбежал от них при первой же возможности. Потом, когда они опять встретились на Кладбище, Лев уже отстранился от всех и вся. Он уже стал хлопателем. Сейчас все трое, пройдя каждый через свой несчастный случай в саду, собрались в одном месте. Что бы под этим ни подразумевалось.

– Ладно, – говорит Лев, – главное – вы здесь. – И тут он кое-что соображает: – Погодите… а как вы оказались здесь?

– С тобой повидаться, конечно! – отвечает Риса. – Сайрус сказал, что ты будешь в их коммуне. – Она поворачивается к СайФаю. – Привет, Сайрус. Приятно снова видеть тебя.

– То есть как? – недоумевает Лев. – Вы что, знакомы?

Но Риса не успевает ответить – звучит гитара, и Лев хватает ртом воздух, едва не закашлявшись снова, потому что сразу узнает музыку. Это играет Уил! Лев оборачивается и видит сидящего в центре круга Камю Компри – одного из немногих женихов, облачившихся в смокинг. Он играет прекрасно, с такой проникновенностью выражая в звуках гитары душу Уила, что Лев мог бы поклясться: Уил сейчас здесь.

В следующую минуту из главного здания выходит Уна, одетая в традиционный костюм, с цветами и лентами в длинных волосах. Девушка не улыбается, сохраняет на лице бесстрастное выражение, под которым, однако, скрывается целая буря эмоций.

Уна входит в круг, становится перед пастором, и Кэм берет ее за руку. Но когда приходит время, то клятвы произносит другой мужчина, у которого голос Уила. Уна произносит свои клятвы, глядя в глаза следующего человека. И хотя кольцами она обменивается с Кэмом, но при словах пастора: «Вы можете теперь поцеловать невесту» – в дело вступает кто-то следующий. Внутренний компас Лева крутится, как сумасшедший. Уму непостижимо, как одна и та же вещь может быть столь прекрасной и столь ужасающей одновременно.

– Это какая ж толпа набьется в брачную постель, – изрекает Коннор, и Лев, не удержавшись, прыскает, но, быстро опомнившись, возвращается к мрачным раздумьям. И эта коммуна, и эта свадьба – побочный ущерб расплетения. Даже если невозможное случится и Соглашение о расплетении будет упразднено, всем им еще долгие годы придется залечивать свои психические травмы.

– Я хотела тебе кое-что показать, – говорит ему Риса, когда все во главе с Уной и ее «женихами» направляются в главное здание, где состоится скромный прием. Риса вытягивает правую руку. На ее запястье вытатуировано имя.

– Ты тоже, да?

Лев не удивлен. Это теперь в порядке вещей: каждый выкалывает себе на правой руке имя расплетенного. Вернее, не имеет значения, какая это будет рука; важно написать имя на таком месте, где оно ежедневно будет бросаться в глаза. Ходит острота, мол, вашингтонским политиканам стоило бы сделать тату на своих пузах.

– Ты знаешь этого Брайса Барлоу? – спрашивает Лев.

Риса грустно смотрит на свое запястье.

– Нет, это как с теми именами, что на тебе – просто мальчик, которого я никогда не встречала.

– Последние новости слышали? – вмешивается Коннор. – Кто-то предложил соорудить памятник из старой руки статуи Свободы и выгравировать на нем имена всех, кто был расплетен юновластями.

Лев поглаживает сидящего на плече Мапи и улыбается друзьям, стараясь запечатлеть в памяти этот момент, чтобы хранить его до конца жизни.

– Надеюсь, так и поступят, – говорит он. – И я страшно рад, что наших имен там не будет.

77 • Кэм

Жених, получивший во время церемонии кольцо, ходит по залу, прислушиваясь к разговорам участников приема.

– Я слышала, весь союз племен, не только арапачи, грозит выйти из федерации, если Билль о приоритете пройдет в Сенате, – говорит женщина, у которой, как помнится Кэму, печень Уила Таши’ни. – А это несколько десятков племен. Может разгореться вторая Глубинная война.

– Ничего такого не случится, – возражает один из пап СайФая, тот, что повыше ростом. – Президент пообещал наложить вето, если Билль пройдет.

Некоторые участники свадьбы, обладатели коры головного мозга Уила, собрались вместе и делятся сопряженными воспоминаниями. Кэм задается вопросом, ощущают ли эти люди присутствие Уила. Что же касается самого Кэма, то после всех треволнений дня, особенно после обмена кольцами с Уной, он не совсем уверен в своих чувствах. Знает только, что ощущает присутствие Уила каждый раз, когда играет на гитаре. Для него этого достаточно.

Он пытается присоединиться к беседующим «мозгам», но, как это всегда случается, в ту же секунду всеобщее внимание приковывается к нему.

– Считаю, это просто здорово – то, что ты сделал, Камю. Можно называть тебя Камю?

– Ублюдки из «Граждан за прогресс» получили по заслугам.

– А эту кошмарную бабу надо бы посадить пожизненно.

Кэм вежливо извиняется и отходит. Он продолжает прислушиваться к разговорам, стараясь оставаться незаметным, чтобы беседы не переходили на него. Было время, когда ему нравилось всеобщее внимание, его прямо раздувало от самодовольства; но с тех пор он столько раз надувался и сдувался, что выработал иммунитет.

Коннор, следивший за Кэмом с самого начала приема, наконец приближается к нему с несколько смущенным и несчастным видом.

– Эмпатия, – выпаливает Коннор и, прочистив горло, добавляет: – В смысле, теперь до меня дошло и… ну… просто… хочу, чтобы ты это знал.

Кэм не может сообразить, что «дошло» до Коннора, пока тот не рассказывает о своем близком знакомстве с кухонным комбайном под названием «ИКАР», нарезавшим его кубиками и ломтиками, и последующим сшивании означенных частей обратно в единое целое. А потом Коннор задает вопрос, которого не понял бы никто, кроме Кэма.

Схватив собеседника за руку, Коннор заглядывает ему в глаза:

– Как ты заполняешь это? Как ты заполняешь… э… пустоту?

И к собственному изумлению Кэма, у него есть ответ.

– Кирпичик за кирпичиком. И не в одиночку.

Коннор удерживает его руку еще пару секунд, осмысливая услышанное, а затем отходит, удовлетворенный. В этот момент Кэм сознает: в нем нет больше ненависти к Коннору. Теперь он может лишь восхищаться им. Основания для соперничества исчезли. Кэм недоумевает, с чего он вообще когда-то так взъелся на этого парня.

Кэм не знал, что Девушка тоже здесь. Да и откуда ему было знать? Даже если он и видел ее издали, то стоило только отвести взгляд, и он все забывал. И вот она подходит к нему, как раз когда он пытается выбрать хоть что-то из оставшихся на буфете закусок. Такое впечатление, будто сразу по окончании церемонии на буфет напала целая стая коршунов.

– Кэм, я хотела сказать спасибо за все, что ты сделал для нас в ту ночь в Акроне.

Он помнит ночь. Помнит Грейс и Коннора, но…

Как только Кэм поворачивается и видит ее прямо перед собой, его мозг начинает биться в конвульсиях. Ему так больно, что он вынужден отвернуться. Мучительная тоска по утраченному мешается с болью, причиняемой нанитами, выполняющими свою проклятую работу. Кэм прислоняется к стене, чтобы не упасть. Вот почему он знает, кто перед ним.

– Кэм, с тобой все в порядке?

– Да, да, все хорошо, – говорит он, стараясь сфокусировать зрение на участке стены повыше плеча собеседницы. Он видит Девушку лишь краем глаза – неясно, как в тумане – но даже теперь боль слишком сильна, и ему, в конце концов, приходится отвернуться совсем.

– Кэм, зачем ты так…

– Нет, – прерывает он. – Ты не понимаешь. Они заставили меня… заставили меня… – Он пытается объяснить, но мысли путаются, разбегаются, и он уже не сообразит, что хотел сказать. Ведь он даже имени ее не знает! Как ему разговаривать с ней, если он не помнит, как ее зовут? Поэтому он закрывает глаза, сортирует фрагменты и говорит то, что в состоянии сказать.

– Все, что я сделал, – произносит он, не открывая глаз, – я сделал ради тебя. Но теперь мне нужен новый стимул.

Секундное молчание. А затем она говорит:

– Я понимаю. – Ее голос так нежен. И в нем столько боли.

– Но… но… – Ему необходимо это сказать, потому что, он знает, другого шанса не будет. – Я все еще помню, что чувствовал, когда любил тебя…

Кэм ощущает ее поцелуй на своей щеке. А когда открывает глаза, ее уже нет, и он дивится, с чего это он стоит над буфетной стойкой с закрытыми глазами.

• • •

Прием длится не дольше часа. Первыми уходят «глаза» – наверно, насмотрелись достаточно – а за ними быстро следуют и все прочие части и фрагменты Уила Таши’ни. Уна на приеме отсутствовала. Кэм находит ее на заднем крыльце главного здания – сидит одна, спрятав лицо за волосами, чтобы никто не увидел слез.

Он присаживается рядом. Его присутствие не спугивает Уну. Хороший знак.

– Все прошло, как ты ожидала? – задает он вопрос.

– А ты как думаешь? – горько спрашивает она.

– Я думаю, что ты очень верный и очень упрямый человек, миссис Уна Таши’ни.

Он вынимает что-то из кармана.

– Кстати, я должен кое-что тебе показать. – Он вручает ей водительские права, полученные на Гавайях. Уна бросает на них незаинтересованный взгляд.

– Ну, ты умеешь водить машину. Подумаешь, дело великое.

– Великое. Это официальное удостоверение личности. После всего случившегося на Молокаи власти штата провели специальный референдум и официально объявили меня человеком. Признали факт моего существования. По крайней мере, на Гавайях. Остальной мир не уверен.

Она отдает ему карточку.

– Тебе не нужно водительское удостоверение, чтобы доказать, что ты существуешь. Я знаю, что ты существуешь.

– Спасибо, Уна. Ты не представляешь, как много это для меня значит. – Впрочем, непонятно, верит ли она ему.

– Чем теперь займешься? – спрашивает Уна.

Кэм пожимает плечами.

– Предложений достаточно. Пригласили играть в Карнеги-холле и возглавить Парад роз[35]35
  Парад роз – крупнейший из парадов, проводимых в штате Калифорния, США. Парад, включающий в себя и фестиваль цветов, проводится ежегодно 1 января, в нем принимает участие более миллиона человек, событие транслируется по телевидению в прямом эфире.


[Закрыть].

– Значит, как был звездой, так и остался.

– Наверно. Но теперь это из-за того, что я сделал, а не из-за того, кто я такой. Огромная разница.

Уна обдумывает сказанное.

– Да, наверно, ты прав.

– Само собой, теперь мне не нужна Роберта, чтобы устраивать свои дела. Я обзавелся агентом, и она нагоняет на меня почти такой же страх.

Уна смеется, и Кэм счастлив. Если он заставил ее смеяться в этот странный день печальной свадьбы, то сражение, можно сказать, наполовину выиграно. Он смотрит на одинаковые кольца на их руках. Уна замечает это, и обоим становится неловко.

– В общем, – произносит Кэм, – я на некоторое время возвращаюсь на Молокаи. Похоже, теперь, когда усадьба конфискована в пользу государства, никто не знает, что делать со всеми этими сплетами. Нужен человек, который бы говорил от их имени и помог им стать цельными умственно и физически.

– Их что, просто оставят там и все?

– Никто не хочет иметь с ними дело, никто не хочет признать само их существование, но когда кто-то предложил применить эвтаназию, публика встала на дыбы. – Кэм вздыхает. – Когда-то Молокаи был колонией для прокаженных. Похоже, остров не собирается отказываться от традиций.

Кэм замолкает. «Ты заполняешь пустоту кирпичик за кирпичиком, – вспоминает он. – И не в одиночку». Он берет ладонь Уны, крутит кольцо на ее пальце… Она не отдергивает руку, и тогда он говорит:

– Я был бы очень рад, если бы ты поехала на Молокаи вместе со мной.

Уна вперяет в него долгий взгляд.

– А с какой стати?

– Потому что я попросил? – отвечает он вопросом на вопрос. – Потому что ты этого хочешь?

– Я надела это кольцо на твою руку. Но я не вышла замуж за всего тебя.

– Знаю. Но хочешь мою руку – бери и остальное.

Она ухмыляется:

– Вот еще! Где моя бензопила?

– Ах, – роняет Кэм. – Старые добрые времена.

Снова повисает молчание, но на этот раз не такое неловкое.

Уна отбрасывает с лица волосы. Слезы ее уже почти высохли.

– А как там, на Молокаи? Жара и парилка? Какую одежду взять с собой?

– Значит, поедешь?! – задохнувшись от счастья, спрашивает Кэм.

Вместо ответа девушка наклоняется к нему и целует. Затем, зарывшись пальцами в его разноцветную шевелюру, едва заметно улыбается, вглядывается в его неотразимые, по всеобщему признанию, глаза и нежно шепчет:

– Как я тебя презираю, Камю Компри!

А потом целует его еще раз.

78 • Коннор

Как только все «женихи» уходят и обитатели коммуны воссоединения возвращаются к своим делам, сумерки наполняются той мягкой меланхолией, которая всегда наступает после выдающегося события.

– Сегодня Хэллоуин, – замечает СайФай. Они с Коннором, Рисой и Левом помогают убирать в особняке. – Вот я и думаю, что это сегодня было: сласти или напасти?

– Наверно, и то, и другое, – предполагает Риса. Она слишком крепко сжимает руку Коннора, и тот содрогается от боли.

– Прости! – лепечет Риса.

Его раны глубоки, и как наноагенты ни стараются ускорить процесс заживления, боли сплетенному не избежать – ни физической, ни моральной.

Лев пересаживает кинкажу, цепляющегося за его пояс, себе на загривок.

– Как это было? – спрашивает он Коннора. До сих пор никто не отваживался задать ему этот вопрос, но Лев, который тоже побывал за гранью собственного существования, имеет на это право, как никто другой.

– Словно… словно выдох, который никогда не кончается, – отвечает Коннор. – И все под живенькое диско.

– Нет, я не про расплетение, – говорит Лев. – Что ты чувствовал, когда был в разделенном виде?

Коннор смотрит ему прямо в глаза – тогда он может видеть самого Лева; иначе он видит лишь имена, вытатуированные на его лице. И в глазах друга он читает страстное желание узнать — такое жгучее, что Коннор не может отвести взгляд в сторону.

– Ты ушел в свет? – допытывается Лев. – Видел лик Бога?

– Думаю, для этого надо сначала пройти в дверь, – произносит Коннор. – А когда ты разделен – это как если бы тебя подкинули на коврик у этой самой двери.

Лев, поразмыслив над его словами, кивает.

– Интересно. Хозяин, конечно, открыл бы, если бы посчитал, что пришло время впустить тебя.

Коннор улыбается:

– Хорошо, когда веришь в это.

– А ты во что веришь?

И как бы Коннору ни хотелось избежать этого вопроса, он дает Леву максимально правдивый ответ:

– Я верю в то, что я сейчас здесь. Я здесь, хотя не должен бы быть после всего случившегося. В этом что-то есть, но как раз сейчас я не собираюсь снова расплетать свой мозг, чтобы узнать, что кроется за этим «что-то». Дай мне сначала поразмыслить о воде, прежде чем я задумаюсь, как бы превратить ее в вино, окей?

Он рассчитывал, что друг улыбнется, но не тут-то было.

– Ты прав, – говорит Лев.

Кинкажу выглядывает из-за его плеча. Глаза у зверька большие и невинные, но его когти смертельно опасны. И Коннор понимает: как бы сильно Лев ни изменился, где-то в глубине его существа будет вечно жить все тот же большеглазый десятина. И хлопатель.

• • •

Перед тем как уехать на Молокаи, Уна с Кэмом собираются отвезти Лева обратно в резервацию. В палисаднике у главного входа Риса обнимает юношу так крепко, что даже чуть-чуть отрывает от земли. Она ахает и извиняется, сообразив, что, возможно, сделала ему больно. Но Лев улыбается. Улыбка редкий гость на его лице, поэтому когда она появляется, в ней столько радости, что Коннор может чувствовать ее с расстояния в пять футов. Он обнимает Лева немного осторожнее.

– Так ни ты не взорвешься, ни я не распадусь на части, – шутит Коннор. Он чувствует, как у него щиплет в глазах, и видит, как слеза течет по щеке Лева от Джастина Левитца через Марию Мендосу к Седрику Беку, а потом скатывается с подбородка.

– Спасибо, что спас меня, Лев. – Коннор едва в состоянии выдавить из себя эти слова. Все-таки он того и гляди распадется на части.

– Ты спас меня первым.

Коннор трясет головой:

– Я использовал тебя вместо живого щита.

– Ты мог бы бросить меня, как только попал в лес, но ты этого не сделал, – возражает Лев. – Потому что не хотел, чтобы я вернулся обратно. Ты не хотел, чтобы меня принесли в жертву.

Против этого не возразишь. Наверно, так и было: Коннор схватил Лева от отчаяния, но удержал из сострадания, хотя тогда он не отдавал себе в этом отчета.

– У тебя все еще сохранился тот шрам, ну, помнишь, когда я укусил тебя? – спрашивает Лев.

Коннор смотрит на свою правую руку. Конечно, следа от укуса там нет.

– Извини, друг, но он ушел вместе с рукой. – И тут он впервые замечает, что зубы акулы находятся примерно в том месте, где был бы шрам от укуса Лева.

Кинкажу, видимо, жаждущий внимания, перебирается с бедра юноши на плечо и принимается тянуть его за ухо. Должно быть, требует, чтобы Лев наконец двинулся в путь. Не только сегодня, а вообще – дальше по жизни.

– Позаботься о нем, – напутствует Коннор.

– Конечно, – отвечает Лев.

– Я к мартышке обращаюсь, а не к тебе.

И Лев опять улыбается, широко и радостно.

• • •

По настоянию СайФая, Коннор с Рисой остаются в коммуне на ночь. День выдался трудный, и измученное тело Коннора нуждается в отдыхе. Он лежит в постели, а Риса осторожно смазывает его рубцы специальной заживляющей мазью, которую вручил им перед отъездом Кэм.

– Подарок вам к Рождеству, авансом, – сказал он. – Среди моих любимых продуктов «Граждан за прогресс» эта штука стоит на втором месте.

Коннор проявил себя настоящим тормозом, ляпнув:

– А что на первом?

– Я, конечно, – отозвался Кэм.

Мазь успокаивает. Согревает. Но не столько мазь, сколько прикосновение любимых рук.

– Помнишь, как я тебе на Кладбище массировал ноги?

– Для меня это было лучшее время дня, – говорит Риса.

– Для меня тоже.

Массаж закончен, и Коннор поворачивается к Рисе. Она целует его, он прижимает к себе любимую, и в этом объятии нет и следа сомнений или неуверенности. Все страхи и боль нашего мира исчезают, тонут в пуховых подушках и льняных простынях, и Коннор узнаёт, что Риса заполняет собой ту пустоту, что образовалась в его душе, после того как его разъяли на части и соединили заново.

В ту ночь Коннор долго не может заснуть. Обнимая Рису, он грезит наяву: ах если бы можно было расплести время, если бы можно было снова и снова переживать заново каждое мгновение этой ночи…

Это чувство не оставляет его до утра, когда за ними приходят.