Текст книги "Мистика"

Автор книги: Нил Гейман

Соавторы: Клайв Баркер,Брайан Ламли,Стивен Джонс,Ким Ньюман,Питер Тримейн,Бэзил Коппер,Мэнли Веллман,Уильям Ходжсон,Брайан Муни
сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)

Повсюду висели предупреждения – не приближаться и не пытаться приютить пораженных болезнью собак. В огромном количестве подборок «интересных историй из жизни» было полно предостерегающих рассказов про детей, растерзанных обожаемыми домашними питомцами. Клинически слепые люди, имеющие мыслесвязь со своими собаками-поводырями, сообщали, что у них в голове звенит от звука, и отметки цензуры на этих сообщениях наводили на мысль о том, что многие из этих слепых бедняг сами стали опасными и их следовало расценивать как членов уличных банд.

Вновь и вновь в новостных потоках подчеркивалось, что это глобальное явление. Глобальное.

Сколько в мире всего собак? Включая волков.

У него заныли зубы. Ему казалось, что он улавливает неслышный звук. Глазные яблоки беззвучно звенели.

Неужели все чувствуют это?

У него не было настроения связываться со своими коллегами и выяснять. Вокруг собачьей истории, словно грибы, выросло множество сайтов. Средства массовой информации запутывали любую полезную информацию. Чтобы отсеять экстремистов и выработать единую разумную центристскую позицию, понадобится некоторое время. Между тем домоседы затаились по своим местам, а выходящие следовали ограничениям. Предполагаемые своды правил для перемещения в городах и перечисленных сельских местностях.

Пошла врезка новостей с других частотных каналов. Большая часть сообщений была связана с собачьей историей. Он знал, что это означает приближение тридцати-секундной рекламы, воздействующей на глубокое подсознание. Он сдернул наушник и заглушил Дьявольский Хор, заткнув уши пальцами. Совершенно ни к чему было подцепить психозависимость от какого-нибудь нового аромата эктогамбургера.

Потом он снова надел его. Семь Звезд взяли на себя ответственность за происходящее. Их послание заканчивалось словами: «Что касается собак, то это скоро закончится».

Тут же набежала куча экспертов, и хлынул поток мнений и предположений. Он отключился от всех видов доступа и попытался подумать.

Когда один из его глубоких поисков увенчался успехом, Джером подумал, что кто-то, должно быть, пытается подшутить над ним.

Он получил адрес Мимси Маунтмейн. Предполагалось, что она полная домоседка, лежачая больная на полном жизнеобеспечении. Она обитала на Мэлл. Его клиентка встречалась с ним возле здания, в котором жила выслеживаемая им жертва.

Собачья история постоянно отвлекала его. Трудно было пробиться сквозь нее к той информации, что его интересовала. Она путалась под ногами и затаптывала следы на всех остальных тропах. То же самое происходило во время Религиозных Войн.

Повсюду принимались законы о чрезвычайном положении. Держать собак было теперь запрещено. Были разработаны программы безболезненного умерщвления. Некоторые из наиболее либеральных организаций просто «изымали» животных и пытались «лечить» их.

Поскольку у Джерома собаки не было, его это не касалось. Собачья история просто попадалась ему на пути.

Он все больше нервничал.

Он пытался снова связаться с Женевьевой, но по указанному ею адресу в Брикстоне не существовало линии обратной связи. Узел, которым они пользовались для связи, прекратил свое существование, и оплата за его создание и закрытие полностью пошла в счет его издержек.

Он позволил ей увидеть свой штрих-код. Должно быть, у нее было какое-то скрытое считывающее устройство, возможно, Глаз.

Выходило, что его клиентка была призраком.

Он видел ее во плоти. Она была настоящая, не проекция какой-то неведомой ерунды вроде Тинкербелл.

А теперь она исчезла.

В облике доктора Тени он вернулся на карнавал. Похоже, вечеринка шла к концу. Собачья история почему-то повергла инфо-мир в смятение. По крайней мере, было похоже на то. События в реальном мире заставили пользователей дружно выходить из мира выдуманного, информационные каналы пустели. Отлично. Это все упрощало.

Теперь он разыскивал Женевьеву Дьедонне.

1893–1962 – это не ее. Впрочем, есть еще 1416–1432. В этих цифрах что-то есть. Той Женевьеве было не больше лет, чем можно дать сейчас на вид.

А что насчет 1902 и 1942?

Он просматривал архивные сайты, незамеченным шпионом пробегая по иконкам и порталам. Сюда мало кто заглядывал, кроме академических исследователей. Нео интересовались только настоящим, бурными волнами текущего момента. А крупные корпорации использовали сбалансированные результаты распрей между кляузными торговцами разоблачительными материалами и теми, кто старался эти материалы скрыть.

Он продвигался в прошлое по почти пустому каналу. Вдоль его пути выстраивались дома, относящиеся к все более и более ранней архитектуре, все с закладными камнями с написанным на них годом. В этих домах хранились записи.

В них про Женевьеву не нашлось ничего. И ему пришлось закинуть сеть поглубже. Он дал поисковикам задание найти клуб «Диоген». Большинство их попыток разбилось о барьеры секретности, пробудив все разновидности официальных предостережений. Он получил предписания о необходимости отказаться от поисков, но никто из наблюдающих за их выполнением до него не добрался ни внутри инфо-мира, ни вне его. Комиссии по исполнению предписаний были слишком заняты собачьей историей.

Теперь, во время кризиса, был самый удобный момент.

Он боролся против ощущения дежа-вю, стоя перед таким же зданием, которое вчера утром видел в реальной жизни. Тогда он гадал, почему его еще не поглотили магазины. Теперь он знал, насколько важна его роль.

Там даже стояла скамья, похожая на ту, на которой он встречался со своей клиенткой. На ней лежал информационный пакет, перевязанный широкой голубой лентой.

Он разглядел подарок. Это запросто могла быть ловушка. Он распаковал пакет. Внутри был код. Он ввел его в слот, и дверь клуба «Диоген» отворилась.

Внутри качество мимикрии улучшилось. В качестве доктора Тени он оказался в клубе для джентльменов. Он слышал шелест газет, осторожные шаги слуг. Он вдыхал запах дыма от разных сортов табака и старой кожи на креслах в клубной комнате.

Служитель провел его наверх.

Помещение Тайного Совета было заброшено. Все здесь было затянуто паутиной, закручивавшейся между кресел, и столов, и стоек, и пюпитров для карт. Он проходил сквозь паутину, не разрывая нитей. Все вокруг легонько искрилось.

Кто-то зажег газовую лампу, и темнота рассеялась. Это была крепко спеленатая мумия, по очертаниям человеческая, двигающаяся очень ловко. Глаза мумии сверкали. Это были крохотные экраны. На них мелькали красные цифры.

Там были и другие. Человек с собачьей головой, в широком древнеегипетском воротнике. Актер, Джон Бэрримор. Перебинтованная женщина-инвалид в похожем на кокон кресле-коляске; ее голову поддерживал кожаный ошейник. И некий красный предмет, драгоценный камень, сияющий ярко, как звезды.

Семь Звезд.

Разумеется, все эти люди были воплощениями одного существа. Одного разума.

Он снял очки и позволил своему подобию стать самим собой.

– Мы догадываемся, что вы тут ни при чем, – сказал Бэрримор. – Вы стали жертвой чьей-то шутки.

– Меня послали искать того, кто, похоже, вовсе не терялся.

Все лица Семи Звезд разом улыбнулись. Даже камень.

– У нас есть возможность возместить вам убытки и защитить ваши интересы. Во изменение вашего прежнего задания мы хотели бы хорошо вам заплатить, чтобы вы выяснили местонахождение вашего прежнего нанимателя, неумершей мадемуазель Дьедонне.

– Интересно, – сказал он.

У него был адрес, из реального мира. В архивах фирмы еще хранились бумажные записи его матери, и понадобилось всего лишь около часа, чтобы отыскать заметки, отложенные на хранение Нилом после того, как расследование 1999 года было закрыто. Там была записка с выражениями личной признательности, красивым почерком написанная на листке фирменной почтовой бумаги, и подпись – «Жени». Не выходя в инфо-мир, он убедился, что номер в частной гостинице в Кенсингтоне по указанному адресу все еще занят. Это был атавизм, возвращение к детективным методам его матушки. Он даже не позволил себе установить коммсвязь, поскольку при этом в инфо-мире оставался след, отмеченный флажками. Он воспользовался распечатанными на принтере картами и отправился через весь город, избегая собак и бригад по их эвтаназии, чтобы расспросить живого портье.

Отель не был зарегистрирован. Джером выяснил, что он был куплен – за наличные – примерно в начале века. Подпись с фантомной линии связи подразумевала, что это собственность покойной леди по имени Катриона Кей, которой по бессрочной доверенности управляет адвокатская контора и которая остается открытой в соответствии с завещанием мисс Кей.

На самом деле это было убежище.

Вампирский гроб, невидимый инфо-миру.

Он даже не мог бы потребовать платы за блестящий анализ. Женевьева дала ему свой адрес – в записке, датированной 1999 годом, было упоминание о нем, – и все, что он сделал, это удостоверился в его правильности.

– За обнаружение мадемуазель Дьедонне мы заплатим сумму, равную вашему совокупному доходу за последние пять лет.

Это сказала мумия.

Это решило дело. Он был все еще зол на Женевьеву, но все-таки еще недостаточно, чтобы предать ее.

Но коммсвязь могла выдать их.

– Я подумаю об этом, – сказал он Семи Звездам. – Сбор и подтверждение нужной вам информации займет некоторое время.

– Прекрасно, у вас есть один час.

Джером отключился и прервал доступ.

Реальный мир звенел голосами умирающих собак.

Он был в шоке. Внезапный выход из вымышленного мира был встряской для организма, от которой предостерегали все справочные программы. Но и осознание случившегося тоже было достаточным ударом.

Его едва не провели.

Теперь он должен тащиться через весь реальный Лондон. В городе действовал суровый комендантский час. Все транспортные службы, перевозящие людей, надземные и подземные, приостановили работу. Группы собаколюбов собирались вместе, чтобы противостоять бригадам по уничтожению, усиленные деперсонифицированными лицами, готовыми бунтовать по любому поводу, и уже вспыхнули потасовки на Сент-Джеймс-парк и Оксфорд-стрит. Ему придется обойти их стороной.

Он не мог поехать на машине, поскольку пришлось бы загрузить маршрут поездки в автомобильный компьютер и он был бы зарегистрирован в инфо-мире. В подвале у него все еще валялся последний из велосипедов, на которых он катался в детстве. Его отец, умерший еще до его рождения, был рассыльным велосипедистом, и у него возникло ощущение, что, колеся по тропинкам или дорогам, он как бы посылает сигнал «Я здесь». Туда направился Джером, отдавая на свой собственный манер дань человеку, которого никогда не знал.

Он составил в уме маршрут, петляющий мимо горячих точек, с несколькими хитрыми поворотами, чтобы запутать след и отделаться от любого, кто, возможно, последует за ним.

Прежде чем выйти на Аппер-стрит, он снял наушник и оставил его на столе у двери. Потом проверил, нет ли на нем других приспособлений со знаком инфо-мира.

Это было похоже на то, как если бы научившегося летать заставили снова ходить. Но в существовании без крыльев был свой смысл.

Он поехал по улице. Все оставшиеся в живых лондонские собаки выли. Ему припомнилось выражение из начала века, которое любил Нил: жизнь есть жизнь.

Она ждала его перед отелем, волосы сияли на солнце, не страшась его лучей. Сердце его упало, и он разом продрог.

– Жизнь есть жизнь, – едва ли не извиняясь, сказала она.

Сегодня она была без шляпы, плаща и очков. Да это же почти наряд доктора Тени, сообразил он.

– За вами следили живые люди, а не только поисковые машины.

– Значит, вы знали, когда просили меня отыскать адрес…

– Мы просто хотели посмотреть, вписываетесь ли вы в общий рисунок. Мы уже сталкивались с несколькими людьми вроде вас. Почти генеалогическое древо. Мы научились разбираться в вас. Вы подпитывались от нас.

– Вы не Женевьева?

Она покачала головой:

– Нет. Конечно, нет. Хотя я похожа на нее. Она не была ни моим отцом, ни матерью, но оставила в моей матери частицу себя, что-то, что сделало меня такой.

– Вы говорите о себе в единственном числе.

– О да. Я Мимси.

Он был прав. Слишком поздно.

– Но мы —это Семь Звезд.

– Женевьева здесь?

– Да. Она внутри. Наверху.

Он повернулся, чтобы идти в отель.

– Кстати, – сказала Мимси, – остерегайтесь собак.

Из отеля доносились завывания всех лондонских собак разом. На ступенях валялось наполовину зажатое вращающейся дверью тело в шлеме и изодранном защитном костюме.

Воспользовавшись боковой дверью, он вошел в фойе и обнаружил остальных членов бригады по усыплению, вперемешку с собаками, живыми и мертвыми. Он схватил стреляющий шприц и увидел, что тот разряжен. Мимси следовала за ним. В помещении она продолжала сиять. Красный огонь, горящий у нее в груди, пробивался сквозь просвечивающую плоть и тонкую материю. Сверкали пятнышки звезд, твердые вкрапления на фоне более мягкого света. На нее было трудно смотреть.

Собаки не обратили внимания на нее, но кинулись на него.

Они были слишком поглощены собственной болью, чтобы сосредоточиться на нападении, но все же, пробиваясь по парадной лестнице, он получил слишком много щипков и укусов.

Он отшвыривал собак прочь.

На площадке второго этажа на него зарычал гигантский ротвейлер, специально увеличенный миньон для охраны. У него были стальные зубы, возможно, ядовитые. На его выпуклом лбу выступили жилы. Обезумевшие, налитые кровью глаза превратились в желе.

Он напрягся, ожидая последней атаки.

Что-то взорвалось внутри собачьего черепа. Из его глазниц потекла жидкая серая кашица. Пес упал, как снятая с ниток марионетка.

Джером почти мог слышать этот убийственный звук. Кости его черепа со скрипом терлись друг о друга. От давления закладывало уши, болели барабанные перепонки. Вся голова была налита болью, пульсирующей под скулами, вокруг глаз, в основании черепа.

Собаки кидались к нему и падали. Черепа взрывались, словно бомбы, разбрызгивая кровь и мозги по выцветшим обоям в цветочек.

Он уцепился за перила и дотащился до следующей площадки. Мимси рядом с ним перепрыгивала через ступеньки, происходящее никак ее не затронуло. Ее глаза были такими же красными экранами, как у мумии. То воплощение было ближе всего к ней.

– Это только первая из них, – сказала она ему. – Из новых казней. Это проклятие собак.

Дверь в номер была открыта. На пороге лежал мертвый человек. На нем был черный комбинезон, а на лбу – знак Семи Звезд. Ему разорвало горло какое-то животное, несколько более разборчивое, чем собаки. Точными укусами у него были перегрызены вены.

– Один из моих, – признала Мимси. – Старушка все еще способна укусить.

Он пытался уравнять давление внутри головы, открывая рот и заставляя себя отчаянно зевать. Это помогало лишь на миг.

– Не беспокойтесь, – сказала Мимси. – Казнь скоро окончится.

Она подняла пускающего пузыри пекинеса и легонько хлопнула его по подбородку. Череп маленькой собачки пульсировал, будто яйцо, из которого вот-вот вылупится цыпленок. Она отвернула его мордой от себя, и собачьи глаза выстрелили гейзерами жидких мозгов.

– Фу, – сказала она, отбрасывая мертвое существо.

Он переступил через человеческое тело.

На кровати, занавешенной пологом на четырех столбиках, лежала изменившаяся сестра-близнец Мимси. Это была настоящая Женевьева, выгнувшаяся дугой, будто натянутый лук, когтистые пальцы на руках и ногах впились в разорванные простыни. Она металась из стороны в сторону, взмахивая длинными волосами. Ее окровавленный рот был полон длинных острых зубов. Глаза ее были красными, но не похожими на светодиоды.

На ее висках вздувались жилы.

– Она не человек, бедняжка, – сказала Мимси. – Она способна слышать то же, что и собаки.

Джером хотел подойти к кровати, но Женевьева прорычала ему, чтобы он держался подальше. Он решил, что она не доверяет себе и не уверена, что не бросится на него.

– Если она не человек, то кто вы?

– О, я полностью человек, – сказала Мимси.

– Вы в единственном числе. А как насчет вас во множественном?

– Семь Звезд, – сказала она, оттягивая вниз ворот платья и демонстрируя красный огонь, пылающий у нее под ребрами. Он разгорался все ярче по мере того, как нарастал неслышный звук.

Вопли собак затихали, один за другим.

Мелкие предметы на прикроватной тумбочке задребезжали. Эти вибрации пронизывали насквозь Джерома, отель, город, мир.

Плоть Мимси расступилась, когда камень поднялся на поверхность. Он остановился у основания ее шеи. Казалось, он говорит.

– Мы пришли издалека, – сказал камень. – Мы – Носитель казней.

Мимси заговорила в последний раз.

– Подумать только, – сказала она, – через минуту собаки станут вымершим видом. И вампиры.

Вой разом прекратился.

Все собаки были мертвы. По всему миру собачьи мозги взорвались в их головах.

Джером подбежал к кровати и взял Женевьеву за руку. Сила ее хватки не удивила его. Он заглянул в налитые кровью глаза, надеясь на ответ.

Существо, расхаживающее в теле Мимси Маунтмейн, заливало комнату кроваво-красным светом.

Глаза Женевьевы вылезли из орбит.

Теперь он слышалсводящий с ума жалобный вой на инфразвуке.

По лбу Женевьевы от висков поползли трещины, сочащиеся кровью, змеями исчезающие в волосах. Ее разинутый рот скалился полукружиями зубов.

– Ты Джером, – выговорила она сквозь муку. – Ты все, что осталось.

Кровавые капли, величиной с жуков, медленно катились из ее глаз, ушей и носа.

1416–2025?

Она села в кровати; последняя вспышка смертоносного излучения прошла сквозь нее. Голова ее с треском раскололась. Окровавленные волосы хлестнули его по лицу, и она обмякла, как тряпичная кукла.

Вой прекратился, осталась лишь ошеломляющая тишина.

И в этой тишине мир продолжал сходить с ума.

Он обернулся. В глазах у него было красно. Семь Звезд вышли из комнаты.

Нил Гейман
Био-вольф [120]120
  Оригинальное название стихотворения «Bay Wolf» и, конечно, представляет собой красноречивую перекличку с эпосом «Беовульф», в котором также идет речь о битве мифических могучих чудовищ. – Прим. пер.


[Закрыть]

Лоренс Тальбот

Лоренс Тальбот – это, разумеется, имя персонажа, которого блистательно сыграл Лон Чейни-младший в фильме «Человек-волк» (The Wolf Man), снятом в 1941 году на студии «Universal», и в его продолжениях – «Франкенштейн против Человека-волка» (Frankenstein Meets the Wolf Man, 1943), «Дом Франкенштейна» (House of Frankenstein, 1944), «Дом Дракулы» (House of Dracula, 1945) и пародии «Эббот и Костелло встречают Франкенштейна» (Abbot and Costello spoof Meet Frankenstein, 1948, реж. Ч. Бартон).

В первом фильме Тальбот, отпрыск знатного европейского рода, возвращается под отчий кров, в поместье, расположенное в узнаваемо-голливудских декорациях Уэльса. Скорбя осмерти старшего брата, Тальбот встречает теплый прием со стороны отца, сэра Джона (в исполнении Клода Рейнса). Однако, когда Ларри пытается спасти местную поселянку от нападения цыгана-оборотня, тот успевает нанести герою роковой укус, прежде чем Ларри насмерть забивает его своей тростью с серебряным набалдашником.

Теперь Ларри сам превратился в оборотня и вынужден осознать, что даже тот, кто сердцем чист, волей судьбы может превратиться в волка, когда восходит полная луна и проклятие настигает его…

Герой Нила Геймана, оборотень-киллер Лоренс Тальбот, впервые появляется в рассказе «Просто опять конец света» (Only the End of the World Again), вошедшем в антологию «Тени над Иннсмутом» (Shadows Over Innsmouth, 1994). Эта история в духе Лавкрафта посвящена выслеживанию Глубоких, [121]121
  Глубокие – демонические существа из так называемого пантеона Ктулху. Обитают в водных глубинах.


[Закрыть]– только Тальбот, детектив-оборотень, в силах предотвратить возвращение Старших Богов. Мы предлагаем вниманию читателя стихотворение в прозе, написанное Нилом Гейманом специально для этой антологии. Тальботу вновь предстоит сразиться с мифологическим чудовищем, только уже в наши дни.

Рот сказал:

«Вот что, Тальбот, кто-то людей моих мочит. Выясни, кто, и разберись. Пресеки».

Голос его рокотал в телефонной трубке, как в ракушке море рокочет.

Я отвечал:

«Взять и пресечь? Разобраться? Как это?»

Рот отвечал:

«Дело твое. Мне важно одно лишь: чтобы после разборки убийца не ушел как ни в чем не бывало. Ну, ты меня понял». Я его понял. Вот так я был нанят.

Слушайте дальше. Вся эта заварушка была в Лалаланде, в две тыщи двадцатых. Гар Рот в Венис-Бич всем заправлял. У него под началом ходили и сутенеры, и девки, и просто бандиты. Долю имел в наркоте и стероидах. Крут был мужик. Это-то чуяли все и его обожали – грудастые шлюхи, качки и задастые парни, все в коже. От Малибу до Лагуны не было круче Гар Рота. Дань собирали ребята его регулярно. Он, говорю я, на побережье был главный – никто не оспаривал это. Многим владел: его казино, и отели, и бары. Чем не владел, то окучивал: все под Гар Ротом ходили. Выстроил на побережье Гар Рот заведенье – там и паслась пляжная вся эта кодла. Клуб, дискотека, ну и наркотики, видно, опять же.

Что говорить, этот город молился на плоть, и уж где-где, а в клубе Гар Рота плоти было с избытком. Круглые сутки гуляли – кололись, курили и пили. Музыка так грохотала, что даже в костях отдавалась. Тут-то неладное и началось: пачками гибли. Кто убивал и зачем, неизвестно, – однако убийства те были жестоки. Кто-то, незримо прокравшись на пляж, колол черепа как гнилые орехи, вспарывал жертвам своим животы, кишки выпускал, обрывал руки-ноги, откусывал груди и члены. В шуме прибоя и грохоте музыки – кстати, в тот год почему-то самый тяжелый «металл» снова был в моде, – криков никто и не слышал, трупы ж потом находили, да опознать удавалось отнюдь не всегда их. Жертв выносило на берег – утащенных ранее в воду. Всегда спозаранку. Рот порешил: ему мстят по наркоте конкуренты. В клубе удвоил охрану, снаружи – утроил, камер везде понатыкал. Катер кружил круглосуточно неподалеку – подкараулить убийцу. Снова пришел он – а может, она иль они, – и никто их не видел. Ни на одной из видеопленок – а камеры были повсюду – не разглядели и тени. Жертвы опять были просто растерзаны в клочья.

Что это было, что несло эту смерть, никто так и не понял. Ясно одно: человек ли то был или дьявол – все едино, тошнотворно жесток. Кровь и кишки на песке, и неузнаваемы лица. У женщин из подновленных пышных грудей вырывало оно вставки из силикона. Что у мужчин отрывало, вы сами поймете. Те, кто стероиды колет, похвастаться мышцами может, но гениталии эта продукция портит, они уменьшаются и обвисают. Их-то убийца качкам отрывал. И валялись на пляже рассветном – нет, не медузы, не звезды морские, а плоти комочки.

Рот вне себя был: уже не узнать ни клуба, ни пляжа. Взял телефон, позвонил мне. Мы договорились о встрече.

Что ж, я пришел. Вокруг Рота дрыхли вповалку парни и девки – как на подбор, красивые шлюхи обоего пола.

Перешагнув их, я тронул его за плечо. И тотчас же замер на месте – я был под прицелом. Добрый десяток стволов мне нацелили в сердце и в голову Рота громилы. «Эй, – говорю, – вы чего? Я не монстр. Вернее, не ваш, если точно. То есть я монстр, но только не ваш я пока что».

Взял мою карточку Рот.

«А, – говорит он мне, – Тальбот. Киллер ты и детектив, и с тобой мы перетирали насчет кое-каких неполадок?»

«Да, – отвечаю, а сам все кошу под крутого. – Я неполадки любые улажу. Были бы бабки. Так что ж, по рукам?»

«Бабки? Конечно. Скажи, сколько надо, – заплатим. Заметано. Дальше. Ты их боишься – убийц? Я так думаю, мафия это. Или они китаёзы, или же евроизраиль».

«Нет, не боюсь никого, – отвечаю. – Чего мне бояться?» Ротовы люди прижукнулись как-то, ходили как тени. То есть на месте стволы у охраны и титьки у девок, но поглядел бы на них я до всей этой каши. Жалко, что клуб не в расцвете теперь, а в упадке. Я б поглядел. Поучаствовал. Не отказался б.

Я приступил к исполнению плана, но сути Роту не выдал. Как и всегда, тусовка открылась с закатом. Ну, запустили дэт-метал на полную мощность – честно скажу, у меня прямо шерсть встала дыбом. Ну и паршивая музыка, Роту я буркнул. «Ты, видно, старше, чем кажешься», – он отвечал мне. Пальмы на пляже от рева в испуге дрожали – ну и динамики в клубе у Рота, однако.

Разоблачившись, я спрятался быстро на пляже – ловко за дюной укрылся и стал караулить. Вечность прождал, а в колонках все грохотало. Так до рассвета. Назавтра опять. Так круглые сутки. Безрезультатно. И Рог на меня как наедет:

«Где твои люди, урод? За что тебе бабки плачу я? Только ночами и видно на пляже, что шавку. Крупную, да, – это, что ли, и есть твои люди?»

Я ухмыльнулся в ответ и ему отвечаю: «Тихо пока. Я каждую ночь караулю. Я никого не видал, да и жертв вроде нету. Так что остынь».

«Это мафия, знаю я точно, – Рот заявил. – В натуре, Евроизраиль. Им никогда я не верил, и правильно делал».

Третья по счету ночь наступает. Я вновь затаился. Что за луна в небесах – кровавая клякса. Нет никого на пляже, прибой на песок набегает. Парень и телка неподалеку резвились. Девка хихикала, задницей голой сверкала. Оба литые, упругие, просто картинка. Видно, под кайфом, но в меру, не слишком. Брызгались, падали в воду, лизались, сосались. Трахаться начали, ржали, как дикие кони, урчали, как кошки. Тошно смотреть, да и только – а слышно и видно прекрасно. «Тальбот, а, Тальбот, скажи, а зачем тебе уши такие – острые и пребольшие?» – «А чтоб лучше слышать». – «Тальбот, а, Тальбот, в глазах у тебя отчего огонечек мерцает зеленый?» – «Чтоб лучше видеть…» – «Убийцу пока что не вижу». – «Не идиот он, конечно, сюда еженощно являться – рискованно слишком».

Парень и телка в песочке валяются мягком. Что за досада: таким достается дар смерти! Только подумаю, сердце мое разрывается прямо. Первой она завизжала. Луна так ярко светила – ясно я видел, как тело под воду сползает. Но кто его тащит? Парень не стал дожидаться, вскочил и дал деру. И на ходу обмочился – в лунном свете струя засверкала. Он выл и бежал без оглядки.

Медленно вышло Оно из воды, ступая разлаписто, тяжко. Просто как в фильме плохом, мне подумалось тут же. Задние лапы в песок упирались. В передних мертвое тело. Точно, та девка – вон загорелые руки и ноги. Слюни наполнили пасть мне от жажды напрасной.

Тут и чудовище зубы свои показало. Клац – откусило лицо оно вмиг у девчонки. Как же все просто, подумалось мне, как все быстро. Клац – и уже человека не стало, лишь мертвое мясо. Мертвое мясо. Пока еще теплое мясо. Ну а затем разложение на элементы…

Топот и вопли. На шум уже мчались из клуба люди Гар Рота, стволы свои в монстра нацелив. Пушки-то пушками, только на лицах их – страх, ужас читался на лицах у них первобытный. Выстрелить, впрочем, никто не успел – чудовище их похватало, точно щенят, и вспороло от паха до шеи. Шлеп на белый песок – и алая кровь в лунных лучах побежала.

Вижу, идет Оно дальше, верней, ковыляет Оно неуклюже. Плавать привычней ему, я это сразу заметил. Лапы зеленые все, в чешуе, в перепонках. Вдруг как разинуло пасть и завыло: «Мамочка, мама, ты видишь, я у тебя молодчина!»

Ну и мамаша у этого типа, решил я. Нет, не представить ее мне себе, как ни тужься. Тут я услышал – Гар Рот матерится с террасы:

«Тальбот, так тебя так, ты куда запропал-то?»

Я потянулся, и шумно, всласть я зевнул, облизнулся, клыки выставляя. Наперерез живоглоту я вышел спокойно – голый, как был, и сказал ему:

«Эй, погоди-ка».

«Кто это там свою пасть на меня разевает? Что ты растявкался, шавка? Допросишься, я тебе пузо мигом вспорю и кишки по песку раскидаю».

«Ай, как невежливо, где твои, братец, манеры?»

«Что ж, меня Алом зовут – Великим, запомни. Ты-то кто будешь? Каких? Из какой конуры или будки? Тявкай погромче, блохастый, а то не расслышу. Впрочем, щенок, что бы ты мне сейчас ни протявкал, будешь кишки свои жрать и песочком закусишь».

«К бою готовься, – сказал я. – Ублюдок зеленый».

«К бою? – Он рыкнул. – А с кем? Кто меня вызывает?»

«Я, – отвечаю. – Я страж, охраняющий берег. Я стерегу на пороге, вот мое дело».

Нет, он не понял, чешуйчатый, лишь тупо он выкатил бельма. Что тут таить, на миг его жалко мне стало.

В это мгновенье луна из-за туч показалась. Как я завыл – она в небесах содрогнулась.

В лунных лучах чешуя его мокро блестела. Лапы свои он занес и выпустил когти. Зубы ощерил, любого клинка поострее. Кинулся, целя клыками мне в самое горло.

Что он успел? Охнуть успел удивленно. Сипло успел он сказать: «Ты что, да ведь это нечестно!» Больше он не говорил, – я оторвал ему лапу и бросил подальше. Когти скребли по песку, она дергалась – крабом, лангустом. Я не смотрел на нее – я погнал его к морю. Как он бежал! Как он несся! Как кровь из раны хлестала! Я лишь отплюнулся, в рот соленой воды набирая. Ну уж и кровь у чудовища, вони-то, вони! Мигом нырнул я за ним в беспокойные волны.

Глубже нырнул он – я не отстаю, хоть мне худо: кровь молотками в ушах, разрывается грудь и сознанье мутится. Он все быстрее гребет, я за ним неотступно. Так мы доплыли до страшного места – до нефтяного разлива. Вышка стояла тут, рухнула и затонула. Только остов ее ржавый торчал над водою. Здесь-то чудовище смерть и настигла в итоге.

Здесь Ал, наверно, родился, и здесь его логово было. Что ж, я убил его? Нет, не совсем. Он и так, издыхая, весь кровоточил, когда я загнал его в море. Я приближаться все медлил – сдавалось мне, кровь у него ядовита. Вижу – кончается. Дал ему в морду. Клычище вырвал один у него – на удачу, – зашатавшийся сильно. В это мгновенье она на меня налетела. Вихрь из когтей и клыков, и яростней бури.

Стоило ль мне удивляться? У чудища мать оказалась. Что же, ведь каждого мать на свет народила. Просто кого ни возьми – у всех своя мама имелась.

Эта явилась оплакать сынка. Отомстить мне. Что говорила? Представьте: «Ах, как же могли вы! Это жестоко, ужасно, кошмарно жестоко!» Пала на грудь ему, гладила жуткую морду, стенала. После мы с ней поболтали – искали общие темы. И нашли их.

Дальше что было над трупом? На ржавой конструкции в море? Что надо, то было. Не любопытствуйте, нечего – ведь то наше дело, и точка. Отпрыска я умертвил ее, так иль иначе. С ней я мог сделать, наверно, что пожелаю. Это и сделал. Желание было взаимно.

В волнах катались, друг друга терзали до крови. И под когтями моими ее чешуя облетала. Зубы мои ей в загривок впивались.

Трах-тибидох. Как мир стара эта песня.

Где-то под утро из волн на песок я, шатаясь, ступаю. Рот терпеливо меня поджидал до рассвета. Голову чудища я ему под ноги бросил. Белый песок налипал на раскрытые бельма.

«Вот кто покоя вам тут не давал, – объявил я, – и мертв он». Рот мне в ответ: «Что же дальше?»

«Гоните монету».

«Так на кого он работал, по-твоему? Тальбот, под кем же ходил он? Мафия, нет?» – «Он соседом вам всем приходился. Шум раздражал его, видно. «Металл», понимаю». – «Думаешь?» – «Знаю», – сказал я, на голову мертвую глядя. Звук под водой ведь в сто раз раздается сильнее. «Ладно, откуда он взялся?» Устало влезая в одежду, я прошептал: «Мясо его привлекало. С приправой из травки и с прочим». Рот понимал, что я вру, но чем ему крыть, ведь от волка правду услышать рассчитывать нечего. Где уж. Я на песок опустился, на мягкий и белый. День занимался, и небо приметно светлело. Я все смотрел и смотрел на восход и не щурился даже.