Текст книги "Дети против волшебников"

Автор книги: Никос Зервас

– Погоди, – перебил Ваня. – Ты про лифт рассказывал. А откуда лифт приехал – сверху или снизу?

– Снизу, брат! – прошептал Тихогромыч. – То-то и оно, что снизу!

– Подземелье! – обрадовался Царицын. – Клёво! Так я и думал.

– Ты слушай, ещё не всё! – Петруша расширил глаза и приблизился вплотную – Ваня с Надинькой потянулись чутким ухом навстречу и едва головами не столкнулись.

– Ай! – пискнула Надинька. – Какой Вы неловкий, Ваня!

– Ну вот, самое страшное теперь… – могильным голосом просипел Петруша. – Я кое-что видел там, в мусоре. Чёрный пакетик, а на нём крыса сидела!

– Ой, фу! – пискнула Надя. – Кошмар!

– Она пакетик весь прогрызла, и я вижу, оттуда торчит… – Что?

Петруша точно не мог выдохнуть это страшное слово. Глаза выпучил и вперёд качнулся, а никак не выскажет.

– Рука, – выдохнул он наконец. – Человеческая, мёртвая.

Глава 13.
Урок воздушных замков

Бывало, поставит перед собою палец и, глядя на конец его, пойдёт рассказывать – вычурно да хитро, как в печатных книжках.

Иной раз слушаешь, слушаешь, да и раздумье на падёт. Ничего, хоть убей, не понимаешь!

Н. В. Гоголь. Вечера на хуторе близ Диканьки

Потрясённая Петрушиным рассказом, Надинька не заметила, как закончилась длинная перемена, и хохочущей толпой однокурсниц её закрутило вниз по парадной лестнице, потом швырнуло через Осенний сад к мрачно-серому корпусу Великого инквизитора, затянуло в старинную аудиторию Песен – и прибило течением к парте на первом ряду.

Класс давно расселся за белокаменными партами, а учителя всё не было. Наконец затрещали янтарные сосульки, завешивавшие вход в аудиторию. Однако вместо профессора Феофрасто Феофраста появилось худенькое существо в тугой тужурке и белых кожаных бриджах. Маленькая и злобная, с треугольной сумочкой под мышкой, цепко принюхиваясь к испуганным взглядам детей, в аудиторию Песен вошла бывший сотрудник ФСБ России Александра Глебовна Селецкая, а ныне просто Саррочка, лаборант секретной Лаборатории русских исследований академии Мерлина.

Сразу вгрызлась чёрными глазами в Морковку. Поцокивая каблуками приблизилась, направилась к ней, склонилась ниже – так, что у Надиньки в глазах зачесалось от парфюмерного облака.

– Ну что, русская девочка? И как тебе нравится в Мерлине?

Надиньке не хотелось иметь врагов, тем более в расчудесной академии волшебства. Она пыталась вести себя как вежливая девочка и на прямой вопрос ответила искренне:

– Да, ужасно нравится. Здесь лучше, чем в нашей школе на Таганке!

Саррочка моргнула накрашенными веками.

– Ах, если бы я могла выучиться на волшебницу! – вздохнула Морковка. – Я была бы просто счастлива!

Саррочка моргнула ещё раз. Если девочка врёт, то можно лишь позавидовать её артистическому дару. Медленно, не говоря ни слова, Селецкая отошла. «Кто знает… может быть, это действительно ложный след? – думала она, царапая когтями сумочку. – Что если Савенков для отвода наших глаз спровоцировал алтайского шамана Шушуруна прислать сюда своего ученика с друзьями? А настоящий суворовец успешно действует где-то рядом, не вызывая моих подозрений?»

Уходя, Сарра столкнулась с профессором Феофрасто Феофрастом, который галантно изогнулся, дал дорогу сеньорите, да ещё и отпустил вслед изысканный комплимент про точёную фигурку, достойную резца самого Кампочинелли.

Раскланявшись с Саррой, профессор немедля придал своему лицу прежнее крайне взволнованное выражение – и буквально вылетел на подиум:

– Дети! Срочно! Нет, не вставайте, не кланяйтесь! Нельзя терять ни минуты!

Размахивая руками, он забежал нервным зигзагом, куцый чёрный плащ его с серебристым шитьём взволнованно трепетал. Профессор Феофраст – маленькое тучное туловище на тонюсеньких ножках, которые казались ещё тоньше из-за чёрных чулков, поверх которых надеты были нелепые шортики с рюшами – подскочил к трибуне и срывающимся голосом объявил:

– Минуту назад, в парке… один мальчик с вашего курса… Надинька вздрогнула. Только не Иванушка! Неужели…

– Почему-то набросился сторожевой пёс, – профессор Феофраст выдохнул, сожмурился, провёл ладонью по мокрому лицу. – Увезли к целителям… Нужна операция, только хирург Шапахопал Лилу, только он может спасти! А он работает только за золото. Очень нужно золото, скорее…

Он сорвал с головы роскошную шляпу с шумящими бурыми перьями, швырнул её в первый ряд.

– Быстро, быстро. Если золота нет, передавайте шляпу следующему!

Кто-то из девочек бросил недорогое позолоченное колечко. Зато девочка по имени Салима аль-Жумана аль-Ширин, которая недавно приобрела Бармаглота, должно быть, решила, что настал долгожданный шанс продемонстрировать подругам, сколько на ней надето всякого золота. Носатенькая Герти Гершвин, которая за одну перемену успела перекрасить волосы в жёлтый цвет, не положила ничего, зато уронила в шляпу слезинку и со скорбным лицом передала бархатную копилку дальше.

– Это наш Царевич! – от недобрых предчувствий у Надиньки закружилась голова. – Наверное, полез куда-нибудь без спроса, вот на него и набросился сторожевой пёс! Ах, какой ужас… Ванечка как раз должен был идти на свой урок через парк!

Надинька почувствовала, что не может просто так сидеть на лекции, когда Иванушка истекает кровью. Она должна поддержать его в беде, просто быть рядом! Морковка вскочила и начала потихоньку пробираться к выходу из зала, но профессор Феофраст широко улыбнулся, подбоченился и громко заявил в микрофон:

– Ну довольно, довольно. Мне уже хватит этого золота. Ведь это мой приз за красноречие, не так ли?

И он расхохотался – сипло забулькал, точно сточная труба. Студенты на секунду замерли – потом постепенно пришло осознание. Первым захихикал Ари Ришбержье, затем ещё два человека с Моргнетиля, а потом – весь зал грянул, хохот смешался с аплодисментами.

– Это блестяще! – веселилась Герти Гершвин, радостно лупя в сухие ладошки.

– Благодарю, благодарю, – раскланивался на подиуме великий мастер красноречия. – Это был всего лишь изящный этюд, мои молодые друзья! Небольшой пример того, какой силой обладает ловко сказанное слово. Помните: никогда не верьте людям. Они могут врать как раз в ту минуту, когда вам кажется, что это совершенно невозможно.

Аплодисменты постепенно стихли, профессор Феофраст отстегнул от пояса короткую шпагу в ножнах, бросил её на стол, а сам уселся на кресло задом наперёд, обнимая лапками дубовую спинку и кокетливо поглядывая из-за неё на оживлённых студентов.

– Ну, хорошо, – мелко расхохотался волшебник, точно жирные паучки разбежались по золочёному подносу. – Теперь перейдём к занятиям. Итак, урок воздухостроения. Я научу вас готовить такие зелья и снадобья, которые косноязычного и тупого заику заставит изливаться соловьем. Моя наука особенно незаменима для будущих адвокатов, рекламщиков, аферистов и политиков…

Он настоятельно постучал по микрофону золотой паркеровской авторучкой:

– Внимание! Открыли тетради. Начнём с примитивных упражнений. Каждый запишите в тетради такую фразу…

Он задумался на миг и продиктовал по слогам:

– Я пе-ре-оде-тый бри-тан-ский принц.

Дети заскрипели перьями, шариками и жальцами фломастеров. Надинька пожала плечами и тщательно вывела предложение в тетрадке. «Видимо, из какого-то романа», – подумала она.

– Теперь напишите эту фразу ещё сто тридцать девять раз, – не унимался профессор красноречия. Дети, пыхтя, усердно принялись за дело.

– А посему обясательно от руки? – спросил кто-то сбоку. Судя по акценту, это был япончик Секо Мутагочи. – Мосно, я на ноутбуке напесятаю?

– Исключено! – возмутился Феофрасто Феофраст. – Только через руку, через почерк слова могут глубоко врезаться в сердце.

Наконец последний студент вывел в сто сороковой раз бессмысленную фразу про британского принца.

– Теперь попробуем вслух, – сказал профессор. – Каждый встанет и постарается произнести эту фразу так, чтобы остальные хоть на мгновение… ему поверили.

И началось.

– Я переодетый британский принц! – гундосил тощий негр с клипсой в ухе.

– Я переодетая британская принса! – кланялся япончик Секо.

И вдруг… возникла пауза.

– Что с тобой, девочка? – спросил профессор Феофраст. – Ты плачешь?

Желтохвостая Герти Гершвин сидела, закрыв ладошками красное лицо.

– Профессор, Вы знали… Зачем так безжалостно шутить надо мной?..

– Так, так… Продолжай, продолжай… – зашептал толстенький волшебник с нарастающим интересом.

– Вы ещё издеваетесь, профессор! – воскликнула Герти, оторвала руки от мокрого личика. Надинька удивилась, заметив, что чёрные ресницы Герти слиплись от слёз. – Откуда Вы узнали? Вы придумали это задание, чтобы я выдал себя… Прошу, не отчисляйте меня, ну пожалуйста!

Профессор жадно слушал, а Герти продолжала:

– Дело в том, что… я и есть переодетый британский принц. Меня зовут Генри. Генри из дома Виндзоров.

Тут все поняли, что это – никакой не розыгрыш. Точно гром разразился над головами студентов – зал провалился в глубокий шок.

– Смотрите, ведь это… мальчик! – прошептала Фелиция Бэнкс и зачем-то вцепилась Надиньке в плечо. – Ах, какой симпатичный!

– Мои родители всегда были против волшебства, – оправдывался зарёванный принц. – Сами понимаете, если бы в газеты попало, что наследник короны увлекается магией… у нашей семьи могли быть неприятности. Но я очень просился сюда, в Мерлин. И однажды бабушка сказала, что, если я закончу учебный год на отлично, она исполнит моё желание.

Закончить год на отлично казалось невыполнимой задачей, но я учился как зверь. Я загадал желание и мечтал о том, чтобы оно исполнилось. И я закончил этот год на отлично. И я попросил у папы подарить мне возможность провести следующий учебный год – в Мерлине…

– Ах! – жарко выдохнула Фелиция Бэнкс, пожирая принца очами. – И что же?

– Отец был в ужасе, – прерывисто вздохнул черноглазый мальчик. – С одной стороны, королевское слово нерушимо, а с другой – он опасался огласки. Тогда мы договорились: я отправляюсь в Мерлин под вымышленным именем. К сожалению, кто-то из репортёров пронюхал, и, чтобы не вызвать подозрений, пришлось приехать под видом девочки… Вот эти длинные волосы – они фальшивые.

– Ах! – Надинька вытаращила глаза. Подумать только, настоящий британский принц!

– Не надо дёргать, – строго сказала Герти япончику Секо, который тайком протянул руку, чтобы сорвать парик.

Фелиция Бэнкс мягко скользнула со стула и переместилась поближе к принцу:

– Послушайте, как жаль, – зашептала она, подсаживаясь на соседнее место. – Только-только у меня появилась верная подруга, и тут же она оказывается мальчиком! Но ведь наша дружба от этого не пострадает, ведь правда?

Профессор Феофрасто Феофраст, который лишь молча облизывался и потирал руки, наконец не выдержал. Радостный, весь в колыхании кружев и шёлка, выбежал вперёд:

– Блестяще! Восхитительно! Полных десять очков факультету Моргнетиль!

И, обернувшись к переодетому принцу, поклонился:

– Блестящая игра, Герти. Какое красноречие! Я преклоняюсь перед Вашим юным талантом.

Герти, счастливая, тряхнула хвостом и села на место. Надинька, замерев, глядела, как Герти Гершвин вынула из рукава флакончик с надписью «Искусственные слёзы» и бросила в сумочку.

Наконец оторопь прошла, и подружки набросились на Герти:

– Клёво! Прикольно! Так это всё враньё! Ну здорово, ну ты просто актриса!

Надинька тяжело вздохнула. На уроках профессора Феофраста ей будет нелегко получать хорошие отметки.

– Теперь запишите домашнее задание, – тем временем говорил профессор Феофраст, поправляя смятое жабо на груди. – Вы должны выбрать среди однокурсников человека, который вам особенно неприятен. К примеру, вас раздражает его походка или вы считаете, что он слишком тупой. Домашнее задание состоит вот в чём: до следующего урока, то есть за два дня, вы должны с этим человеком подружиться.

Надинька, которая уже начала записывать задание в тетрадь, едва не выронила ручку.

– Что он сказал? – шёпотом переспросила он у соседки по парте.

– Начните активно общаться с этим человеком, – продолжал профессор. – Говорите ему, что у него изумительная походка, что вы без ума от того, какой он решительный и смелый, что он ужасно умный и тому подобное. Вы должны одурачить его. Заставьте поверить в то, что вы действительно мечтаете стать его другом. Задание понятно?

– То есть… нужно втереться человеку в доверие, да? – рассмеялась Герти. – Но при этом можно его по-прежнему презирать, правильно?

– Совершенно верно.

– Да разве это не враньё? – поразилась Надинька.

– Что-что? Повторите-ка, – блеснул улыбкой профессор Феофраст.

– Ведь это же страшная подлость! – вдруг выпалила Надинька. – Человек и правда будет думать, что у него появился друг! А потом вместо дружбы натолкнётся на ложь и презрение, да?

– И очень хорошо! – рассмеялся профессор. – Зато вы сможете получить хорошую оценку. Каждый из вас, дети, должен написать научный отчёт о ходе обольщения.

– Но я… не смогу получить хорошую оценку! – со слезами воскликнула Надя.

– А в чём дело? – профессор угрожающе глянул одним глазом.

– Я не смогу. Мне дедушка строго-настрого запретил врать. А тут сплошное враньё! И ещё мне жалко того человека, которого я должна обмануть…

– Погодите… – волшебник поднял ломкие бровки и точно замер на миг…

– Что, господин профессор?

– Вы что, русская, что ли? – странно глянул Феофрасто Феофраст.

– Да, – сказала Надинька. – Вы не обижайтесь, я просто хотела честно…

– «Честно» здесь не надо! – строго оборвал профессор. – Как только перешагнули порог этой аудитории, сразу позабыли о честности, договорились! А Вам, девочка, я настоятельно предлагаю всё-таки сделать домашнее задание. Надо ломать вашу проклятую русскую защиту!

Глава 14.
Урок приручения джиннов

Родился я с любовию к искусству…

А. С. Пушкин. Моцарт и Сальери

На третьем уроке кадеты опять разлучились – всех гриммельсгаузенцев, чьё имя начиналась на буквы от «А» до «N» отправили на уроки творчества блистательного мастера Артемиуса Кальяни. Поскольку Петруша числился в списках как «Ашур-Теп Тихий Гром», он попал именно в эту группу, а Ванечка – то есть шаманёнок Шушурун – отправился на занятия по ведовскому превосходству.

Прощаясь на целых шестьдесят минут, Иванушка пожал здоровенную Петрушину ладонь. И шепнул:

– Ну, брат Громыч, не подведи. Поменьше болтай, побольше примечай. Если к доске отвечать позовут – лучше не ходи, скажи, что недомогание у тебя. Допустим, в желудке.

Петруша кивал, сопя от серьёзности момента.

– И, пожалуйста, не надо больше на профессоров с ножницами кидаться, – попросил Ваня. С ужасом он глядел, как Тихий Гром поплёлся по коридору в сторону Западно-Восточного зала, в котором обычно проводил свои феерические семинары известный художник, поэт и маг-перформер Артемиус Кальяни.

Петруша шёл и думал о том, чья это могла быть рука. В мусорном мешке, возле секретных лифтов… совсем посиневшая, застывшая… ужас какой. Он содрогнулся и перешагнул мраморный порог Западно-Восточного зала. Нашёл неплохое местечко на складном стульчике как раз за колонной, подальше от глаз преподавателя – и погрузился в невесёлые размышления.

– Эликсир гениальности, – говорил доктор Кальяни, покачиваясь в гамаке, сплетённом из чёрных шёлковых нитей, – мы с вами научимся изготавливать уже через месяц.

– Простите, доктор Кальяни, – подал голос тщедушный мальчик в толстых очках, сидевший рядом с Петрушей у вазы с олеандрами, – я читал, что эликсир сам по себе не приносит популярности… Он помогает создавать гениальные произведения, но это ещё не значит, что публика их сразу оценит… Это правда?

– Мой пытливый друг прав лишь отчасти, – доктор Кальяни прикрыл взгляд распухшими веками. – Прежде всего, нужно понять, что эликсир гениальности привлекает невидимых джиннов вдохновения….

При упоминании о джиннах класс оживился.

– Да, да, мои смешливые друзья, – Артемиус Кальяни, позванивая бубенцами и пирсингами, раскачивался в гамаке, заложив за голову изнеженные руки в опаловом гипюре. Петруша с жалостью глядел на странную бородёнку, которую Кальяни заплёл на манер косицы и, видимо, совсем недавно выкрасил в жёлтый цвет. – Я говорю не про глупых старичков из бутылки. Я подразумеваю особый вид творческих эфиров, которые, залетая в душу писателя, музыканта или живописца, а может быть, скульптора или танцора, производят в этой душе особый зуд, в результате которого человек творит подлинные шедевры…

Петруша опасливо прислушался к себе: не творит ли, не дай Бог, какая-нибудь гадость свой особый зуд в его организме? Вроде ничего не зудело, только привычно почёсывались кулаки.

– О-ой, а можно вопрос? Моё имя Клод Биеннале. Скажите, маэстро, но разве не сам человек создаёт свои шедевры, а? – жеманно потряхивая кудрями, спросил смуглый мальчик с длинными, как у барышни, ресницами.

Доктор Кальяни удовлетворённо щёлкнул пальцами и бархатисто расхохотался:

– Видите ли, Клод… Со стороны людям кажется, что гениальные авторы творят сами. На самом деле вся их гениальность состоит лишь в том, что эти люди намного лучше других умеют улавливать сердцем невидимых духов вдохновения.

Доктор ещё раз щёлкнул пальцами – в полу раскрылся квадратный люк, и кверху, слегка позванивая, выполз хрустальный столик. На зеркальной столешнице выстроились семь прозрачных бутылочек, тщательно запечатанных разноцветным воском. Петруша пригляделся: нет, не пиво. В бутылочках вообще не было никакой жидкости.

– Я научу вас чуять творческих джиннов, ловить и удерживать их в сердце. Вот и весь секрет гениальности – поверьте, очень скоро вас вознесут на пьедестал и осыпят цветами!

Дети зашумели, заулыбались: особенно оживился кудрявый мальчик с ресницами – обернувшись к девочкам, блестел зубами, томно закатывал глазки.

– Тоже мне, будущий гений! – едва слышно процедил кто-то сзади. Петруша оглянулся и увидел, что тщедушный очкарик, сидевший под олеандрами, с ненавистью сощурился на кудрявого сквозь льдинки очков:

– Этот дурачок Биеннале воображает, будто пишет хорошие стихи, ха-ха!

Доктор Кальяни грациозно потянулся к столику и коснулся крайней бутылочки:

– Сей джинн носит имя Гафер, это терпкий эфир борьбы, конкуренции, схватки. Его особенно любят молодые режиссёры и авторы детективных романов… Когда-то он зародился под стенами Трои, а теперь витает под потолками казино и спортивных залов, щекочет ноздри тем, кто создаёт образ суперменов: преступников и карателей…

– Я как раз пишу роман про великого маньяка Эдвина Крэша, – вдруг похвастался тщедушный, повернув к Петруше толстые очки.

– Второй сосуд содержит джинна Меннетекела, который вдохновляет поэтов воспевать сильную личность, великих властителей, диктаторов. Это дух любования человеческим величием, дух горделивого гимна, одической песни и пафосных стансов.

Петруша с усилием подавил зевок. «Что-то не очень понятно мне про пустые бутылки», – признался кадет самому себе. Тем временем доктор Кальяни с особым чувством представлял детям следующего пленника:

– В этом сосуде стеснён и просится на волю огнистый джинн Цацаэр, дух похотливых стихов, заставляющий поэтов изливать себя в сладострастной лирике. А рядом с ним – запечатанный чёрной печатью мрачный джинн ужаса и грусти по имени Алистер…

– Неужели он тоже делает людей знаменитыми? – театрально откинув голову, поразился Клод Биеннале.

– Ещё как! – доктор Кальяни оживился. – Мрачные песни про сплин, одиночество и даже самоубийство с каждым годом всё популярнее! Их авторы становятся очень богатыми людьми.

Он покосился на оставшиеся три бутылочки и – сложил гибкие ладони домиком:

– Других джиннов я пока не буду представлять, вы ещё недостаточно подготовлены к встрече с ними. Четырёх для начала достаточно. Итак, мы начинаем наши упражнения. Сейчас я открою первую бутылочку, и эфир устремится наружу. Всего несколько мгновений он будет витать здесь, среди нас – и затем скроется. Постарайтесь поймать его сердцем.

– А как я узнаю, что поймал джинна? – поинтересовался очкарик из-под олеандров.

– Вы это почувствуете, – таинственно улыбнулся Кальяни, накручивая на палец заплетённую бородёнку. – Вы не сможете молчать, творческий зуд заставит вас произвести на свет стихотворную фразу, а может быть, песенный куплет.

– О-ой, как мило, – всплеснул руками тёмнокудрый Клод. – Мы будем сочинять стихи, это расчудесно! А на какую тему?

– А вот на какую, – доктор Кальяни красивым жестом выхватил откуда-то сверху, точно из воздуха, небольшую фотографию. И показал детям портрет бледного мальчика в круглых очках, с жестоким взглядом и странной улыбкой.

– Великий Гарри! – воскликнули дети.

– Мы будем писать о нём стихи! – ликовал Клод Биеннале.

– Приготовились? – маэстро Кальяни занёс тонкую руку над крайней бутылочкой. – Начали!

Он слегка толкнул пальцем – и прозрачный сосуд полетел на пол! Брызги осколков, точно блистающий венец, расцвели на дорогом паркете… Тридцать мальчиков и девочек разом потянули воздух ноздрями…

Побледневший Кальяни, стиснув пальцы, челюсти и веки, замер – напряжённо вслушиваясь.

Тут Петруша испугался. Рядом с грохотом упал стул, качнулась ваза с олеандрами.

– Как волк одинокий в кошмарном лесу…

Судорога удовольствия пробежала по мускулкам длинного лица маэстро Кальяни. Есть поклёвка! Блестящее начало, теперь – дальше!

Ты воин, израненный в чёрной пустыне…

Это же завистливый очкарик, его голос! Петруша со страхом покосился на юного поэта, поймавшего джинна по имени Гафер, – изморось на сморщенном лбу, очки запотели – и слова будто продираются, фильтруются скрипом зубов:

 
Отважный палладии, я верю ныне
В несбыточное счастье. Я несу
Тебе в ладонях, как оруженосец,
Мой острый стих. Пускай его вонзит
Твоя рука в гнилое горло ночи!
Пусть брызнет радость! Я теперь пиит
На службе Гарри. Я – чернорабочий,
Служу Тому, Который Отомстит!
 

Класс затих, прободённый сильными чувствами. Кальяни торжествовал:

– Блестящая импровизация! Как Ваше имя, поэт?

– Меня зовут Готфрид. Готфрид из Гастингса, сэр.

– Готфрид, Вы положительно поймали джинна. Постарайтесь удержать его в сердце подольше! Не выпускайте, пусть он работает, как пар, пусть крутит маховики Вашего воображения!

Очкарик трясущимися руками схватил авторучку и бросился на бумагу, как кадеты бросаются на солдатскую кашу.

– Внимание! – прошептал доктор Кальяни, протягивая руку к следующей бутылочке. – Встречайте лучезарного Меннетекела…

Не успел затихнуть звон разбитого стекла, а неуемный очкарик уже захрипел, давясь новым стихом:

 
Среди планет беспомощных, унылых,
Ты избран повелителем судьбы,
И вот уже сдаются без борьбы
Сердца людей – тебе, моё светило!
Как солнце поднимаешься над миром,
Кумир, повелевающий эфиром.
Врагов смиряешь властным тяготеньем;
И вот своим божественным хотеньем
Довлеющий, как некий полубог,
Связал эклиптики в пылающий клубок,
И, невредимый в пламенном бою,
Сплетаешь нас в галактику свою.
Как сгусток тяжкой мощи офигенной,
Для нас расцвёл в испуганной Вселенной
Серьёзный мальчик, чуждый баловства,
Блистающий, как яркая денница,
Тот юноша, который воцарится
На Белом троне колдовства.
 

– Ах, мой юный поэт, Вам определённо следует записаться в мою творческую лабораторию, – с улыбкой произнёс доктор Кальяни. Готфрид из Гастингса вмиг покрылся тёмными пятнами горделивой радости – сорвал очки и вытер горячей ладонью прослезившиеся от счастья тусклые глаза.

– А теперь… серьёзное испытание. Третий сосуд, как я сказал вам, содержит непростого духа… Берегитесь. Или нет… Не надо, дети, не берегитесь. Смело вдыхайте эту сладость!

С этим словами маэстро Кальяни пробил кончиком указки тонкую пробочку алого воска. В ту же секунду будто вилами в рёбра подбросило тёмную фигурку Клода Биеннале – как бесёнок из табакерки, он взвился над партой и почти закричал:

– Я! У меня! Он у меня! Подождите, слушайте!

Девочки испуганно отшатнулись от поэта, а он хрипел, как бесноватый:

– Вот… вот, сейчас: древко! юного знамени! В небо вонзи!

– Что-что? – немного вздрогнул доктор Кальяни, а мальчик Клод уже дёргался в такт, изблёвывая липкие, гладкие строки:

 
Древко юного знамени в небо вонзи!
Насади это солнце на палец!
Насади это солнце – на ведьминский жезл!
Пригласи это небо на танец!
Ты – отмщенье сожжённых горбатых старух,
Возвращенье клокочущей стаи,
Ты – свободный, и сильный, и любящий дух!
Ты – струя, ты – сердечник желаний!
Прикажи – и вершатся вокруг чудеса!
Крикни – небо, как льдина, растает.
Правь, волшебный! Колдуй! Мы желаем тебя…
 

И так далее. Когда кудрявый Клод полностью вывалил плод своего вдохновения наружу и перестал кричать, в классе сделалось очень тихо. Только слышно, как давится рыданиями поверженный, вдавленный в олеандры завистник из Гастингса.

– Что же, мальчик Клод… – доктор Кальяни, помолчав, смакуя отзвуки стиха, наконец закинул голову к потолку, и жёлтая бородёнка его встала торчком, как антенна:

– Это впечатляет.

– Ещё есть? – вдруг хрипло спросил мальчик. Мокрые кудри прилипли к щекам; кажется, он сорвал голос. – У Вас… нет ли других сосудов с этим замечательным… Мне бы хотелось ещё!

– Вы получите ещё, – будто в задумчивости проговорил Кальяни. – Только позже. Сначала давайте послушаем, что нашепчет вашим сердцам четвёртый джинн, дух грусти и тоски.

Маэстро искоса поглядел на тугое горлышко очередной бутылочки, густо запачканное чёрным воском, – и с краю, слегка, осторожно поддел накрашенным ногтем мизинца.

По странному совпадению свет в зале моргнул и ослабел. От зыбкой тишины сделалось прохладно. Дети молча прижались к стульям, вращая глазами по сторонам, точно в любую секунду могла промелькнуть между полом и потолком призрачная чёрная тень, наводящая тоску.

Петруша вздохнул. Не по душе ему были эти опасные эксперименты с джиннами. «Ах, Господи, избавь меня от джинна уныния», – подумал он. Ему и правда сделалось как-то спокойнее, теплее оттого, что он представил себе: есть большой и сильный Бог, Который без труда разгонит всю эту пустотелую шушеру из волшебных бутылок. И никакое уныние нам не страшно, вот.

«Ах, Господи, избавь меня от джинна уныния!» – зачем-то повторил Тихогромыч и записал на бумажке.

И ещё Тихогромыч подумал, что если в волшебной бутылочке была пустота, то стихи получаются пустые. Если я увижу, к примеру, раненого Телегина, тогда я напишу стихи про раненого Телегина. А если стихи за меня пишет пустота из бутылочки, то стихи тоже пустые. Кроме красивого звучания, по-моему, ничего в них нет. Никогда не захочется такой стих выучить на всю жизнь.

Если бы Петруша писал стихи, он бы строго следил за собой. И не давал бы пробиться на бумагу пустым словам, которые только грохочут или звенят, а внутри ничего не имеют.

– Ух ты! – поразился Петруша. Ему вдруг показалось, что собственные его мысли звучат как серьёзные стихи из взрослой книжки. Он перестал грызть карандаш, боязливо покосился по сторонам и, немножко переставив слова и фразы, по приколу записал:

 
Ах, Господи, спаси меня от джинна уныния.
Избавь от зуда власти
И сладости звенящих гордых слов,
В которых не живёт ни жалость, ни любовь!
 

Странное дело, думал Петруша – рифм почти нет, а если читать размеренно, то звучит как настоящие стихи… Отчего так? Петруша понимал, что никакой способности к поэзии у него нет: кадетам, конечно, пристало сочинять бодрые строфы про смертный бой, как сочинял Денис Давыдов, – но не более того. Однако стих почему-то сразу выучился наизусть, сам собой. Петруша даже решил проверить: закрыл глаза и начал бормотать по памяти.

Согласитесь, что, когда сидишь с закрытыми глазами, сложно заметить, что кто-то стоит у тебя за плечом и подглядывает. Тощая рука сунулась – и подло выхватила Петрушину бумажку! Очкарик из Гастингса, отскочив, завизжал:

– Мастер Кальяни! Он тоже пишет! Вот смотрите – сочинил, а никому не показывает!

– Я знал, что дух уныния обязательно кого-то зацепит, – удовлетворённо кивнул маэстро. – Ах, ведь это русский мальчик… Русские мальчики иногда пишут хорошие стихи. Не такие длинные и скучные, как у Пушкина или Тютчева, но гораздо более звучные, чарующие – как у мастеров серебряного века. Мережковский, Белый, Блок – эти люди приручали джиннов десятками! Дайте сюда бумажку.

– Это моя бумажка, – пискнул Петруша. – Не читайте, пожалуйста…

– Очень, очень любопытно, – произнёс Кальяни, принимая из рук возбуждённого очкарика смятый листок. С видом опытного хирурга он опустил взгляд в исчёрканную бумажку… И отдёрнул глаза, точно коснулся калёного железа! Петруша сглотнул тугой комок.

– Но я ведь ничего особенного не писал…

– Это откуда у тебя? – прошептал маэстро, истерично размахивая Петрушиной бумажкой. Жёлтая косица на подбородке тряслась, как осиновый лист.

– Простите, это черновик! – поспешно выкрикнул Петруша. – Я ещё не докончил…

– Вам это с рук не сойдёт! – взвизгнул Кальяни, подскакивая и бросаясь к выходу. Класс ошеломленно выдохнул: поразительная перемена! Вместо ленивого, уверенного в своих силах льва – перед детьми бегал, размахивая руками, суетливый и дёрганый тролль, увешанный побрякушками.

– Я немедля доложу проректору! – провизжал Кальяни и скрылся. Дверь оглушительно хлопнула.

– А чё я сделал-то? – испуганно прошептал Петруша и поглядел на Готфрида из Гастингса. Очкарик взирал на него с ненавистью.