Текст книги "Повседневная жизнь русского путешественника в эпоху бездорожья"

Автор книги: Николай Борисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 34 страниц)

Белая церковь

Место, где находился путевой дворец, – на самом краю современной Тайнинки, дачного поселка, быстро перерастающего в городской район. Мы не нашли ни одного дорожного указателя к историческому месту. Русские дороги вообще, как известно, не богаты полезными для путешественников сведениями. Принцип «чужие здесь не ездят» избавляет местные власти от этой докуки.

Вдоволь поплутав по тесным улочкам, среди трехоконных домиков за пыльными заборами, ржавых гаражей и похожих на сундуки кирпичных коттеджей, мы находим, наконец, верный путь. И вот уже за крутым поворотом дороги открывается Благовещенская церковь. Одиноко стоящая на широкой луговине, она напоминает поставленную на стол изящную безделушку из слоновой кости. Построенная в 1675—1677 годах, Благовещенская церковь имеет явные черты сходства с Тихвинской церковью в Алексеевском. Вероятно, царь Алексей Михайлович дал распоряжение неизвестному зодчему о постройке этих двух церквей после своего Троицкого похода в сентябре 1675 года.

Но родные сестры – не близнецы. Церковь в Тайнинском не имеет открытой галереи, но зато отличается необычайно красивым и сложным по композиции западным крыльцом. Основу крыльца составляет лестница, по которой царь со свитой поднимался на хоры.

Новейшая история храма полна невероятных превращений, после которых можно только удивляться, что он вообще уцелел. «В 1929 году храм закрыли. В советское время в нем размещался клуб, потом хлебный магазин, фабрика декоративной игрушки, столярная мастерская. В 1989 году храм передали Православной Церкви» (135, 348).

Недавно Благовещенская церковь открыла свои двери для прихожан. И как это часто бывает, вид только что отреставрированного храма вызывает сложное чувство. С одной стороны, храм «помолодел», приобрел свежий и здоровый вид. С другой…

Вопросы реставрации

Осуждать реставраторов так же банально, как и прославлять их почти бескорыстный труд. И всё же здесь, в Тайнинском, мы не удержимся от некоторых рассуждений на сей счет.

Для начала – небольшой экскурс в историю. Теофиль Готье, посетивший Россию в 1858 году, был сильно разочарован тем впечатлением грубоватого «новодела», которое производил Московский кремль. Умение сохранить патину старины, неповторимую фактуру старых стен в Европе уже осознавалось как важнейшая цель реставраторов. В России задачи исторической достоверности и художественной ценности реставрации еще не стали первостепенными. Да и само понятие научной реставрации отсутствовало. Его место занимали обычный ремонт и благочестивое «поновление». Выше всего ставилось удобство здания для практических нужд и его «благолепие», то есть яркость красок, пышность деталей, обилие серебра и позолоты.

Но послушаем суждения самого Теофиля Готье – тонкого ценителя старины, человека, объездившего полмира в поисках красоты и оригинальности.

«Кремль так и представляется почерневшим от времени, закопченным, того темного тона, перед которым у нас благоговеют и который считают воплощением красоты старых памятников. Этот вопрос настолько разработан во Франции, что на новые здания у нас специально наносится патина из разведенной водою сажи, чтобы избавить их от яркой белизны камня и привести в гармонию с более старыми постройками. Надо дойти до крайней цивилизованности, чтобы проникнуться этим чувством, уметь ценить следы веков, оставленные на эпидерме храмов, дворцов и крепостей. Русские же любят всё новое или по крайней мере то, что имеет облик нового, и думают, что проявляют уважение к памятнику, обновляя окраску его стен, как только она облупится или потрескается. Это самые великие маляры в мире. Когда им кажется, что краски потемнели, они переписывают даже старые росписи византийского стиля, украшающие церкви внутри и часто снаружи. Таким образом, эти росписи, с виду традиционно-древние, восходящие к примитивно-варварским временам, иногда покрыты красками буквально накануне. Нередко случается видеть, как маляр, пристроившись на шатающихся лесах, с самоуверенностью монаха-художника с Афона подновляет лик Богоматери, заполняет свежими красками суровые контуры, которые являются как раз неизменным шаблоном. Нужно с чрезвычайной осторожностью относиться к этой живописи, которая была древней, если можно так выразиться, но в которой всё – современно, несмотря на ее строгость и величественность, идущие от древних эпох.

Эта небольшая преамбула имеет целью подготовить читателя к белизне и яркости вместо потемневшего, меланхолически-сурового облика зданий, о котором, исходя из своих западных понятий, он, вероятно, мечтает» (41, 235).

* * *

Реставрация памятников старины в России в последнее время ведется без тщательного архитектурного надзора, зачастую разумением священника и щедростью состоятельных прихожан. Не знаю, кто и как учит уважению к красоте священников, но точно знаю, что никто не учит этому состоятельных прихожан. Возможно поэтому оплаченная ими реставрация нередко несет на себе отпечаток вульгарного «благолепия». Мнением специалистов пренебрегают или его вообще не спрашивают. И кирпичные и отделочные работы выполняются кое-как. Все грехи каменщиков покрываются толстым слоем побелки…

Государственная система реставрации памятников истории и культуры рухнула, лучшие мастера занялись отделкой особняков. Чиновники архитектурного надзора и разного рода департаментов по охране памятников заботятся о том, о чем всегда заботятся чиновники, оставшиеся без зоркого «ока государева». При таком положении дел у России скоро не останется подлинных памятников древней архитектуры. Свобода слова делает этот факт общеизвестным, но свобода дела не позволяет исправить положение.

Густая побелка покрывает Благовещенскую церковь от фундамента до куполов. Кажется, что ее выдернули из земли, словно морковку из грядки, и, держа за купола, окунули в огромное ведро с известью. Вся эта мертвенная белизна хорошо смотрится разве что издалека. Вблизи она утомляет глаз, скрывает тонкие узоры лекального кирпича и нивелирует сложные профили карнизов.

Храмы XVII века, как правило, были радужными. Их декоративные элементы (наличники, кокошники, угловые полуколонки, архивольты порталов, пояса висячих арок) были выделены цветом. Да и сами стены далеко не всегда оставались белыми. Взгляните на билибинские иллюстрации к русским сказкам – и вы поймете, о чем, собственно, вдет речь. Правильное воссоздание этой палитры – трудная задача, как для авторов проекта реставрации, так и для его исполнителей. Тотальная побелка снимает эту проблему. А заодно и иссушает еще один источник древней красоты.

Ценителю старинной архитектуры остается одно: ждать, пока время и дожди смоют с древних стен пласты побелки. И тогда нашему взору откроются старинные кирпичи, темно-красные, как спелая вишня. Прочность этих гигантов вызывает изумление. Кажется, что само время обломало о них свои острые зубы. Кирпичи скреплены толстым слоем белой, как сметана, и прочной, как камень, известью, которую годами вымачивали в особых ямах, смешивали с яичным белком и еще бог знает какими добавками. И каждый кирпич строители укладывали в стену с благоговением и молитвой.

* * *

Стыдно признаться, но я люблю смотреть на полуразрушенные памятники XVII столетия. В этих развалинах драма борьбы духа и плоти предстает с необычайной наглядностью. Крестчатыестолбы, коробовыеи лотковыесводы, полуциркульныеи ползучиеарки, распалубкинад окнами – всё это рукотворное многообразие цепляется за жизнь с упорством растущей на скале сосны. Можно долго бродить в этих развалинах, протискиваясь в узкие проемы выбитых окон и вспугивая диких голубей. Вид оскверненного и заброшенного храма рождает в душе меланхолическое чувство. В нем и шатобриановская печаль руин, и наша российская чаадаевская безысходность…

«Мы живем одним настоящим в самых тесных его пределах, без прошедшего и будущего, среди мертвого застоя…» (163, 124).

* * *

Отдельная тема – венец храма, пятиглавие. Его высота должна соответствовать общим пропорциям храма. Но при этом важно точно знать, на каком уровне находилась древняя кровля, и сохранить эту отметку. Пятиглавие должно быть хорошо «собрано». Главы должны стоять не слишком далеко, но и не слишком близко друг к другу.

Наконец, сами «луковицы». Это, может быть, самый ответственный момент. Здесь недопустима малейшая ошибка. Они должны быть не слишком большими, но и не слишком маленькими. Их форма должна точно соответствовать общей логике развития архитектурных масс вверх. Стоит чуть отпустить линию контура вниз – и будет неуклюжая «репа». Достаточно слегка перетянуть линию вверх – и «луковица» будет выглядеть глупым «огурцом».

Впрочем, «луковица» – это, конечно, условное и слишком натуралистичное название. Удачные очертания глав напоминают изменчивое, трепетное пламя свечи – древнего образа молитвы, восходящей к небесам.

Искусствоведы любят сравнивать здание с человеческим телом. Пользуясь этим приемом, можно сказать, что красивое, хорошо поставленное пятиглавие – такая же редкость, как красивая голова и правильные черты лица.

Купола быстро ветшали от времени, погибали от пожаров, становились жертвой урагана. Их неоднократно заменяли на новые, при этом часто искажая первоначальную форму. Реставратор должен точно воссоздать не только форму куполов, но и их покрытие. Ведь и оно менялось вместе со сменой куполов. В богатых храмах купола покрывали разноцветной черепицей. В сельских церквах (да и в древних каменных храмах) главки крыли чешуйчатым осиновым «лемехом». Обивка куполов кровельным железом, а также каркас купола из железных прутьев «журавцов» до начала XIX века считались роскошью и встречались редко…

Партия на черной доске

Конечно, храм – это прежде всего дом молитвы. И здесь любые комментарии неуместны. Но мы – искатели художественных впечатлений. Мы пришли сюда после богослужения, когда храм опустел. Тетушка возится за стойкой свечной лавки, временами зорко поглядывая в нашу сторону: люди незнакомые…

Тетушку можно понять. Сегодня много говорят о возвращении икон из музеев в те храмы и монастыри, из которых они происходят. Священники знают правила игры и строго требуют: верните Церкви незаконно изъятое безбожной властью… Но уверяю вас, что в глубине души они думают совершенно иначе. Во всей России не найдется, пожалуй, и одного храма, который бы не грабили по нескольку раз. Многие церкви и монастыри не имеют никакой сигнализации и находятся в десяти верстах от ближайшего отделения милиции. Священники беззащитны перед бандой грабителей. Они мечтают избавиться от древних икон, заменив их копеечным «новоделом», чтобы не привлекать внимания «церковных татей».

(Заметим, что процесс «вымывания» древних икон из православных храмов начался задолго до большевистского погрома и антикварного разбоя. Первопроходцами здесь стали старообрядцы, для которых обладание древней, «дониконовской» иконой было делом принципа. Они раньше искусствоведов научились точно определять время создания иконы. Заметив в храме древнюю икону, старообрядцы предлагали священнику за хорошее вознаграждение поменять ее на точную копию. Производство таких искусственно состаренных копий было налажено в старообрядческих иконописных мастерских. Измученные нищетой сельские священники нередко соглашались на такую операцию. Ведь в случае проверки имущества церкви по инвентарным книгам заметить подмену мог только опытный глаз.)

Когда в храмах появятся древние иконы из музеев, волна грабежей поднимется с новой силой. Спрос определяет предложение. Заказчиками станут всё те же церковные спонсоры – «благочестивые разбойники». Да и то сказать: круто иметь в своей домашней молельне икону, скажем, Дионисия… Или, на худой конец, Симона Ушакова. Круто…

Кто будет обеспечивать безопасность возвращенных икон в храмах? Кто и как ответит за их пропажу? Уверяю вас: никто. Мы уже не говорим об опасностях, которые грозят иконам от нарушения правил хранения: температурного режима, влажности и т. п.

Это прекрасно понимают и церковные люди, посвятившие свою жизнь писанию и изучению икон.

«Очень важно вернуть иконы Церкви, – говорит известный иконописец архимандрит Зинон. – Но для этого, конечно, нужно сначала иметь гарантии, что они будут там храниться в должных условиях. Я думаю, что очень древние иконы уже не могут находиться в храме – должны быть особые помещения для их хранения, и только в праздники они могут выноситься для богослужения, для молитвы» (61, 33). К этому остается добавить, что «должные условия» едва ли создадут и наши внуки, а «особым помещением для хранения» и является по сути своей музей.

Но если все же отрешиться от проблемы безопасности в храмах, то возникают и другие мысли. Вот, скажем, молится обычный, рядовой верующий в храме перед иконой Николая Угодника. Много ли он думает о том, какого века эта икона, старше ли она патриарха Никона или младше? Думаю, ничего подобного ему и в голову не приходит. Есть икона святого и сам святой, который, может быть, услышит молитву и донесет ее до Господа. И Господь, из расположения к святому, может быть, исполнит просьбу. Вот и весь сказ.

И нет нужды в музейных «черных досках», чтобы действовала эта вечная линия.

Конечно, у людей с развитым художественным вкусом поделки палехских богомазов XIX века, а тем более лоснящиеся сусальным золотом изделия софринского завода вызывают раздражение.

«Всякие механические способы воспроизведения икон Церковью не одобряются. Но, очевидно, теперь обстоятельства заставляют… Это принимает иногда чрезвычайно уродливые формы, и в наших иконных лавках продаются такие иконы, которые не имеют права на существование. Та продукция, которую выпускают мастерские патриархии, далеко не всегда соответствует требованиям, предъявляемым Церковью к своему искусству. Это очень тревожный симптом.

По сути, икона – это постижение Духа, а у нас в храмах люди молятся перед чем угодно, храмы заполнены иконами самыми неожиданными и чуждыми. Многие иконы и даже целые иконостасы написаны так, что мешают молитве. Но всякий человек должен молиться благодаря иконе, благодаря пению, а не вопреки им» (61, 31).

Примитивное оформление интерьеров храмов (не говоря уже об их архитектуре) – ахиллесова пята современного православия.

«Сейчас многие образованные люди, не нашедшие Истины и Красоты на перепутьях мира, приходят в Церковь и ищут в Ней эту Красоту. Они очень тонко чувствуют всякую фальшь, всякое безобразие, уродство, особенно художники и музыканты. И, если они увидят в храме безобразные росписи, услышат вместо простого уставного поддельное концертное пение, – никто не убедит их в том, что христиане – свидетели Небесной Красоты» (61, 48).

Верное наблюдение тонкого наблюдателя. Ну, так за чем же дело встало? Возьмите из запасников музеев одну-две иконы XVII века (их там немерено!) и поставьте в храме для особо утонченных натур. А еще лучше – поменяйте профиль софринского завода так, чтобы он из производителя православного китча превратился в крупный художественный центр с современными иконописными мастерскими, музеем, специальным учебным заведением для будущих иконописцев. Раскопайте иссохший родник живой иконописной традиции – и не нужно будет просить хороших икон в музеях. Пусть в музеях учатся уважать православие и постигают красоту иконы люди, далекие от церкви. Глядишь, и в храм придут со временем.

Словом, не надо никаких передач древних икон из музеев в церкви. Это никому не нужно, кроме воров, которые уже потирают руки от предвкушения добычи…

Но поскольку воры сегодня – «в законе», то скоро, вероятно, будет принят соответствующий закон и приватизация древних святынь пойдет полным ходом. Быть так. А я напоследок порадуюсь тому, что мне в этой жизни всё же повезло: много лет я мог, придя в Третьяковку, оказаться лицом к лицу с Владимирской в полупустом зале древнерусской живописи. Вот она, передо мной, на расстоянии вытянутой руки, подлинная Владимирская, неподвижная и чуткая, как бабочка на рукаве…

На скрипучем паркете Загорского музея я мог подолгу стоять перед келейными иконами святого Сергия, которые глядели на меня с тем же строгим участием, с каким глядели и на него… Вот всё понимающая, но милостивая Одигитрия… Вот строгий судья совести, архиепископ Николай Мирликийский…

Где ныне эти иконы? В каких настоятельских кельях обитают? Не знаю…

Матушка липа

И снова Тайнинское. Внутри стены храма покрыты какой-то серой цементной обмазкой. Удержимся от комментариев. Лучше обойдем вокруг Благовещенской церкви. Сколько прекрасных деталей, неожиданных ракурсов, мерцающей игры света и тени… Хочется повторить обход, то удаляясь, то приближаясь ко храму.

Мы внимательно осмотрели храм и теперь оглянемся по сторонам. Лужайка, травка, дорожки… Под мостом журчит юная Яуза, а рядом – ее приток, речушка Сукромка. Приятная сельская картина. Но вот беда: всё как-то голо, однообразно. Ни дерева, ни куста, ни даже забытого пня. Кажется, будто храм стоит посреди футбольного поля. И это, увы, не случайно…

Старина любит красоваться в оправе вековых деревьев. Трудно представить древний храм или обитель без этого торжественного обрамления. «Развесистые медовые липы поднимаются над стенами ограды монастырей, и для общего вида их всегда столь типична именно эта заросль, пушистая весной, сочная летом, багряная осенью и покрытая волшебно-красивой пеленой инея зимою» (104, 66).

Недавно в Ростове Великом, в Авраамиевом монастыре, я с ужасом обнаружил отсутствие старых лип вокруг собора и вдоль давно разрушенных стен. Построенный Иваном Грозным собор без своего привычного окружения выглядел каким-то одиноким, ветхим и бесстыдно обнаженным. Кто велел срубить деревья, почти ставшие уже памятниками истории? Знающие люди сказали: игуменья монастыря, матушка…

Не верю, ну хоть убейте – не верю… Но как бы там ни было, я уже вряд ли скоро опять поеду в Авраамиев монастырь. Как говорит один мой знакомый, «для печени вредно»…

В погоне за «благолепием», а может быть, и по иным соображениям, «поновление» храмов часто сопровождается вырубкой стоящих вокруг старых деревьев. Вот и здесь, в Тайнинском, вокруг Благовещенской церкви, уже нет тех огромных ветвистых деревьев, которыми любовался Карамзин, тех деревьев, которые красовались тут еще сравнительно недавно и без которых храм – словно картина без рамы. Эта война с деревьями, превращающая окрестность храма в подобие армейского плаца, как болезнь, распространилась по обителям и приходам Святой Руси.

Распорядителям этой вырубки следует вспомнить хотя бы те три березки, что растут от одного корня у самых Святых ворот Троице-Сергиевой лавры. Право, они стоят иной церкви.

Памятник

И все же в Тайнинском не обойтись без тайн или, по меньшей мере, необычайных явлений. Одно из них странным черным столбом возвышается на пустыре к югу от Благовещенской церкви.

Присмотримся. Да это памятник! Кому? Не угадаете… Екатерине Великой? Нет, это не она… Елизавете? Опять не угадали… Сдаетесь? Так вот: это… памятник Николаю II. На высоком постаменте в форме колокола – «хозяин земли Русской», как он определил род своих занятий в анкете Первой Всероссийской переписи населения. Памятник представляет императора в торжественный момент коронации: в короне, мантии и с царскими регалиями – державой и скипетром. Таким образом, это не только реальный человек, но и собирательный образ Русского Царя, самодержца, помазанника Божьего.

Как, какими судьбами попал сюда этот монумент?

В середине 90-х годов прошлого века идея установки памятника Николаю II вызвала немалый шум. Для одних последний император – невинная жертва красного террора, царь-мученик, пострадавший за Россию. Для других – Николай Кровавый, безвольный и бездарный правитель, приведший страну к катастрофе. Тогда же развернулась эпопея с обретением и перенесением в Петербург останков Николая и его близких. (В подлинности останков и необходимости их торжественного перенесения многие сомневались.) Трагическая кончина последнего российского самодержца и его семьи стала материалом для пиар-кампаний разного рода временщиков. Русская православная церковь заняла в этом вопросе осторожно-выжидательную позицию.

Почитатели памяти Николая хотели установить отлитый скульптором В. М. Клыковым памятник царю в центре столицы. Но московские власти отказали апологетам последнего монарха. Не получив московской регистрации, бронзовый император подвергся принудительной высылке из столицы. В конце концов ему нашли место здесь, на пустыре, на окраине Тайнинки. Возможно, сыграл свою роль тот факт, что мастерская Клыкова находилась в селе Талицы, на старой Троицкой дороге, в 40 километрах от Москвы. Большой любитель и знаток русской старины, скульптор часто ездил по Троицкой дороге и, несомненно, бывал в Тайнинском, знал историю села.

Впрочем, памятник и здесь не оставили в покое. Однажды ночью какие-то оголтелые радикалы свалили его динамитом. Но создатели памятника подняли скульптуру и поставили на место…